ВОКРУГ СВЕТА №8-1965

ЛОВЦЫ РАКОВИВ ТОРРЕСОВА ПРОЛИВА

АЛАН МАРШАЛЛ

ГДЕ РОЖДАЮТСЯ ВЕТРЫ?

Солнце поднималось не постепенно, а выскакивало из-за горизонта. Я сидел, свесив ноги через борт люгера, и наблюдал за первой серебряной дорожкой, пересекавшей море. Рядом сидел старый метис с острова Самоа, присоединившийся к нам, когда мы выехали из Мапуна. Его звали Ден де Баш — «частичка «де» значит, что в моих жилах течет французская кровь». На нем была ярко-красная набедренная повязка, на груди и голове кучерявились белоснежные волосы; он смотрел усталыми глазами.

Он сказал, что много раз видел такой же восход, когда солнце выскальзывает из-за горизонта, как пробка из бутылки, только без выстрела.

Люгер прокладывал тропу в море. Волны с наветренной стороны останавливались перед этой тропой, как перед барьером. Они приходили в замешательство, и интервал между ними нарушался. Крошечные горные пики вздымались и падали, но дорожка оставалась. Весь горизонт был в зазубринах от яркого блеска и колыхавшейся воды. Это волнение там, вдали, завораживало, и я сказал:

— Что там происходит? Видишь, какое волнение на воде, и оно никогда не стихает.

Его ответ пришелся мне по вкусу.

— Там рождаются ветры, — сказал Ден.

— Пожалуй, именно там.

Мне нравился этот человек. Он чувствовал мое настроение.

Полоса земли на горизонте повисла в легком тумане, как тонкое длинное лезвие. Очертания деревьев на ней объединялись в дрожащие купы, дальше деревья стояли реже, а за ними море и небо сливались в одно серое пятно.

— Кажется, мы заглянули под землю, — Ден медленно улыбнулся. — Здесь недалеко до другого моря, которое по ту сторону полуострова. Возможно, что его мы и видим...

— А ты совсем не знаешь северной части полуострова? — спросил я.

— Мой отец когда-то работал на Френка Джардина. Мальчишкой я тоже жил в Сомерсете.

МЕТКИЙ СТРЕЛОК МИСТЕР ДЖАРДИН

...По приезде в Кейп-Йорк я посетил это место. В Сомерсете жил Джон Джардин, которого в 1863 году назначили правительственным резидентом этого края.

Потом в Сомерсете поселился его сын Френк Джардин, он продолжил «дело» отца по ловле жемчуга и контролю за аборигенами.

Сомерсетская усадьба находилась примерно в пяти милях от мыса и смотрела через пролив на остров Олбани. Сейчас усадьба заброшена, и в ее бревнах поселились термиты. Некогда прелестный, сад зарос, и теперь плюмарии борются с лозами дикого винограда, который затянул все дорожки. Кокосовые пальмы стоят среди покрова из опавших орехов. В самом доме ползают пауки и суетятся сороконожки. Толстая паутина соединяет потолок со стенами. В больших комнатах и просторных герандах, где стучат поломанные ставни, пахнет плесенью. Дом-призрак, да и только.

— Не можешь ли ты что-нибудь рассказать мне о Френке Джардине? — спросил я Дена.

— Когда я был мальчишкой, — начал Ден, — я сидел и смотрел, как Джардин проводит строевое обучение солдат-туземцев. Он учил их убивать своих собратьев. Когда Джардин уходил в заросли, он брал одного коня и двух собак. В зарослях срубал дерево, покрывал его одеялом, разбивал над ним палатку, а сам ложился спать в стороне. Когда приходили туземцы, они метали копья в ненавистную палатку. В отместку Джардин убивал семь-восемь человек.

— А много у него было людей, с которыми он обращался хорошо? — спросил я.

— На Джардина работало немало людей: с островов, из Малайи и Манилы. Если они его обманывали, он их убивал.

— Не можешь ли ты описать какой-нибудь случай? — спросил я.

— Помнится, однажды мистер Джардин смотрел с веранды в подзорную трубу через пролив на остров Олбани и увидел тамошнего жителя, который стоял на скале и держал копье. На груди у него висела большая ракушка. Мистер Джардин выстрелил, потом свистнул. На свист явились солдаты, он их всегда так подзывал. Джардин приказал им: «Спускайтесь к морю, садитесь в лодку и плывите на остров. Привозите мне оттуда крокодила, которого я убил».

И они поплыли на остров, увидели убитого человека и сказали: «Это не крокодил. Это человек Он лежал на земле рядом со своим копьем. В ракушке зияла дыра, и он был мертв. Вот какой меткий стрелок был мистер Джардин... Мой отец ездил тогда на остров, а когда вернулся, рассказал обо всем матери. Они оба страшно испугались...

Несколько недель спустя я встретил белого, отец которого тоже работал на Джардина. Я упомянул про карательные экспедиции и расстрелы, к которым Джардин прибегал на островах Торресова пролива и на Кейп-Йорке.

— Расстрелы! — вскричал он. — Отец рассказывал, что они привязывали людей к лошадям и те волочили их по земле. Он рассказал мне об одном голодном австралийце, который вместе с двумя другими в отсутствие Джардина совершил набег на Сомерсет и украл какие-то припасы. Джардин бросился за ними в погоню, убил двоих, а одного тяжело ранил. Раненый спрятался в болоте и дышал через трубочку камыша, взяв один конец в рот, а другой выставив над водой. Джардин знал, что тот где-то прячется, и сидел на берегу с ружьем. Но тот, зная Джардина, оставался под водой до темноты, а потом сбежал.

Так была написана первая страница истории приобщения аборигенов к «цивилизации» на полуострове Кейп-Йорк.

ЗНАКОМЫЕ С ОСТРОВА ЧЕТВЕРГА

...К вечеру прибыли на Тёрсдей, остров Четверга, ночевать решили на люгере. Мы с Деном, обливаясь потом, сидели на палубе, прислушиваясь к отдаленным раскатам грома.

Внезапно совсем стемнело. Два светлых пятна — белая голова Дена и белые волосы на груди — вот все, что можно было разглядеть.

...Ден в молодости был ныряльщиком, а теперь — «теперь духу не хватает!». Раньше ему случалось нырять и за перламутром и за жемчугом.

— Я, бывало, опускался чуть ли не на десять саженей. Вода очень прозрачная. Спускаюсь ниже и ниже. Вижу две большие раковины, хватаю одну, вторую — скорей. Вот так, — и он демонстрировал мне, как он быстро хватал их.

— Беру в каждую руку и выплываю, выплываю... Подняв голову, он разводил руками.

— Некоторые жадничали. Опустится на десять саженей, увидит три большие раковины, схватит одну, схватит вторую — мало, хватает третью. Выплывает, выплывает, но очень медленно: воздуху не хватает. Приходится бросать все три и подниматься побыстрее. Когда же опускаешься на полторы сажени, у тебя много времени, надевай на каждый палец по раковине. Раз нырнул — десять раковин!

— Наверное, ты начал нырять еще мальчиком?

— Да, каждый мальчик учится нырять за раковинами, и я тоже. Иногда делают надрез на носу между глаз и на макушке.

— Зачем? — удивился я.

— Рассекают стеклом от бутылки, чтобы воздух не задерживался, понятно? Мне тоже сделали надрез. — Он показал шрамы на переносице и на голове.

— Странно, — сказал я. — Разве человек при этом не слабеет? Ты и в самом деле считаешь, что надрез делает твое тело более легким?

— Точно, более легким. Когда кровь вытекла, чувствуешь себя легче.

— Сколько же ты можешь пробыть под водой?

— Три-четыре минуты. А некоторые еще дольше.

— Я могу пробыть под водой только минуту.

Ден ухмыльнулся.

— Когда мы ныряем, мы пьем по утрам болеутоляющее: по четыре капли и запиваем водой. Мы не едим мясных консервов, сахара, джема. Если их есть — не хватит воздуха. На завтрак — пресная лепешка и вода. Восемнадцать лет проработал я ловцом раковин на судне...

Донесся скрип весел в уключинах.

К борту люгера подплыла шлюпка, из которой перебрались к нам четверо чернокожих парней. Они прибыли с соседнего люгера, стоявшего неподалеку на якоре, чтобы поболтать с нами. Мы тепло поздоровались — обменялись рукопожатием с каждым: этот жест привел их в немалое смущение.

— А мы с Деном говорим о нырянии, — сказал я, когда все расселись. — Кому-нибудь из вас случалось нырять?

— Мне, — ответил один из них.

Он вытянул ногу в мою сторону, я зажег спичку, чтобы рассмотреть ее. На том месте, где положено быть икре, зияла выемка и сморщенное мясо.

Спичка догорела.

— Акула, — сказал Ден, заглянувший через мое плечо.

— Черт! Вот так хищник, — протянул я. — Как это случилось?

— Я нырял за раковиной, — объяснил парень.— Вижу, подплывает акула. Я вынырнул, влезаю на борт, а нога все еще в воде. Акула как схватит...

— Большая акула? — спросил Ден.

— Около трех футов.

— Удивительно, что на тебя налетела такая маленькая акула, — заметил Ден. — И не побоялась же!

— Маленькая акула, да больно кусается, — парировал пловец.

Они рассказывали о встречах с акулами, говорили, что акул привлекает светлое, и потому ныряльщики стараются затенить ладони и ступни. Они вспоминали, как им приходилось неподвижно сидеть на дне, прячась среди камней, пока вокруг плавали акулы; рассказывали о страшной каменной рыбе — этой отвратительной рыбе, которая лежала на скалах, готовая выставить свои ядовитые иглы, когда на нее ступит нога..

— Я орал всю ночь напролет, — сказал Ден, припоминая, какую боль он испытал тогда.

Они заспорили, какими средствами лечиться от яда рыбы-камень. Ден считал, что помогает расплавленный воск, залитый в надрез, сделанный поперек раны.

Пока они говорили, взошла луна. Ее бледный свет, отражаясь на плечах и руках, ясно обозначил круглые ранки на руках ныряльщика.

— Угорь укусил. Большая рыба угорь, она живет в рифах...

Все согласились, что страшнее всего гропер. Он порой достигает огромных размеров и с виду напоминает треску. Гропер живет в расщелинах скал.

— Сидит там, как большая свинья, — сказал парень со шрамом на ноге. — Не стоит останавливаться перед расщелиной, когда ныряешь за раковиной. Он схватит — вуф! — и тебя нет. Я делаю так...

Он встал, раздвинул руки, повернув ладони назад, — в позе человека, прижавшегося спиной к коралловому рифу. Повернув голову, он кивнул налево, на палубу.

— Расщелина там, куда я смотрю. Гропер лежит на песке перед ней. Теперь...

Он быстро шагнул боком и схватил воображаемую раковину, лежащую на песке перед норой.

— Надо действовать без заминки, — сказал он.—Если окажешься перед дырой, он обязательно тебя схватит.

Мне казалось это неразумным:

— Послушай! Зачем брать раковину именно перед расщелиной? Зачем рисковать жизнью из-за нескольких несчастных раковин?

Они посмотрели на меня с изумлением: ведь ныряльщики опускаются под воду за раковинами, где бы они ни находились, и никогда не выплывают с жалобами, что доставать их было опасно. Это звучало бы смешно. Разве ныряльщику не платят за то, что он достает раковины?

ОСТОВ РАЗБИТОГО СУДНА

На следующий день мне представился случай увидеть, как островитяне Торресова пролива мастерски плавают под водой. Баржа высадила трех островитян и меня близ Уэйвира, крошечного островка, поросшего пальмами и чайным кустом. Баржа должна была зайти за нами к вечеру.

Сидевший на веслах чернокожий гребец смеялся и шутил со своими спутниками, а маленькая шлюпка взбиралась на спины волн со все большей смелостью, пока мы не достигли подветренной стороны Уэйвира и стали плавно покачиваться на спокойной воде.

Один из островитян в защитных очках взял в руку короткое копье и перегнулся через корму. Он не нырнул под воду, нет, он просто окунулся и исчез. Я ожидал, что он вынырнет, чтобы набрать воздух в легкие и подготовиться к пребыванию под водой, как обычно делаем мы. Но на поверхности виднелась лишь легкая рябь. Перегнувшись через корму, я мог рассмотреть дно. Оно казалось большим живым существом. Плоские камни, лежавшие среди водорослей, которые поднимались и опускались, как будто дыша, тоже колыхались и пульсировали. Блики солнечных лучей, упорхнув под воду, покрывали светлыми крапинками коричневое тело пловца, парившего над живым дном. Делая едва заметные движения ногами и руками, он поворачивал голову то в одну, то в другую сторону, ища добычу.

Внезапно внизу что-то стряслось. Вода заволновалась от нагрянувшей беды, а мир, в который я вглядывался, исчез. Через минуту, прервав ожидание, оттуда появился пловец с полосатой рыбой, пронзенной копьем.

Он швырнул ее в лодку, и она угодила на дно, где забилась, выпучив глаза. Я подошел, чтобы поднять рыбину, но меня остановил окрик моих спутников: по их словам, укол ее ядовитого плавника очень болезнен.

Пловец нырял снова и снова. Он всплывал на поверхность за воздухом спокойно, мягко, без судорожных толчков пробиваясь сквозь стеклянный пласт воды к солнцу. Бриллиантовые капельки путались в сетях его волос, казавшихся сухими, как перья утки. Были моменты, когда он плыл так, что пушистая шапка волос чуть-чуть поднималась над гладью моря. Ручейки воды разбегались на ней, дробились на капли, стекали по завитушкам спутавшихся волос, кружась и меняя форму.

Когда лицо поднималось над водой, рот быстро открывался: движение скорее глотательное, нежели дыхательное.

Один раз, когда, глотнув воздуха, он исчез под водой, я, сделав глубокий вдох, набрал воздуха одновременно с ним. Но воздух вырвался, заставив меня откашливаться с красным от напряжения лицом. Я сделал вторую попытку и вновь вдохнул, задерживая дыхание, пока не застучало в висках и не заколотилось сердце. Воздух снова вылетел из меня. Я вдохнул в третий раз, и, когда взрыв внутри меня казался уже неизбежным, парень всплыл. Глотнув воздуха, он нырнул вновь.

Пока ныряльщик находился под водой, второй островитянин удерживал равновесие шлюпки, стоя на носу с занесенным над головой длинным копьем, явно готовясь метнуть его. Он все время не спускал глаз с воды впереди себя, и, хотя я тоже напряженно вглядывался туда же, мои глаза видели только смутные тени и яркие блестки.

Внезапно он подскочил и, подпрыгнув, метнул копье; оно пронзило воду впереди него, когда он нырнул. Когда же он вынырнул, на острие копья билась огромная треска.

Возле мыса мы увидели старый остов разбитого судна. Оно лежало на боку, и палуба его находилась под прямым углом к песчаному дну, на котором оно покоилось. Над водой возвышалась только верхняя часть палубы, и здесь доски скрылись под прилипшими ракушками, наростами кораллов и мелких морских растений с плоскими влажными листьями.

Усталые волны плескались о стену палубы. Мне было слышно, как они клокотали внутри корабля в душной темноте. Воздух, вытесняемый через трещины опускающейся и поднимающейся волной, приносил с собой запах ламинарий и гниющих обшивных досок, запах приливов, отливов и подводных тайн. Разноцветные рыбы заплывали в темневшие отверстия в затопленной части палубы. Косяки рыб проплывали мимо и устремлялись от зеркальной поверхности в приют теней.

Ныряльщики приплыли и сюда. Они не оказались здесь незваными гостями, а были частью гармоничного мира движущихся теней. Вот один из них нырнул в темное чрево корабля, и отверстие в палубе поглотило его. Он исчез. Остались только вода, да водоросли, да синяя рыба. То была ужасающая пустота. И хотя непрестанно клокотали заточенные в тюрьму волны и всплескивала вода о нашу раскачивающуюся лодку, я ощутил всю полноту тишины. Отверстие, в котором он исчез, обрамляли зубцы переломанной обшивки и завешивали водоросли, беспрестанно волновавшиеся.

А он плавал где-то в темной ловушке. Его окружала черная вода, вода, в которой, несомненно, обитали чудища с безбровыми глазами и щупальцами, непроизвольно обвивающимися вокруг каждого мягкого тела, проплывавшего мимо. В зияющей дыре обшивки блеснул косяк серебряных рыбок и поплыл к носу затонувшего судна.

Наконец пловец показался над водой. Я предложил отдохнуть, мы высадились на берег и стали прокладывать себе путь между чайными кустами. Один из аборигенов шел за мной. Я чувствовал, как его рука касалась моей головы и плеч, когда я протискивался в зарослях кустарника. Он сбрасывал с меня зеленых муравьев, падавших с веток на мою голову.

Мы уселись на прогалине и выпили молока из кокосовых орехов.

Перевела Л. ЗАВЬЯЛОВА