| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |

ОТ ЧЕРНОГО ДО БАЛТИЙСКОГО

СТРАНИЦА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
СЛОВО О СКОРОСТИ

Карпаты. Они встают темной полосой, словно наползающие облака, заслоняя солнце и рождая тревожное ощущение близкого ливня. Но вот солнце поднимается, и синие облака сбрасывают грозовую окраску, становятся ласково-изумрудными, теплыми.

Машины, машины... Из Карпат и на Карпаты. Нас обгоняют, и мы обгоняем. Асфальтовая река плещется у вековых, замшелых елей. Гул скорости наполняет зеленое ущелье. Туристы спешат.

Ах, туристы, беспокойное племя, взирающее на мир сквозь видоискатель! К вам на выручку пришел автомобиль. Вы оседлали скорость. Покорили ее. И, покорив, стали ее рабами.

Мы не туристы. Но мы разделяем беды автопутешественников.

...Жюль Ренар был человеком, который довел наблюдательность до высокой степени совершенства. Он называл себя охотником за образами. «Охотился» он пешком. Чехов советовал пишущим людям путешествовать в медлительных, наполненных разговорами вагонах третьего класса, а один поэт, наш современник, пришел к такому выводу:

Нет, самое лучшее — это пешком
шагать по дороге с заплечным мешком.
Шагаешь и видишь, как быстро и много
Секретов тебе раскрывает
дорога.

Итак, чем медленнее, тем быстрее открываются секреты дороги странствующему.

В кемпинге мы присутствовали при следующем разговоре.

Она. Ты говорил: мы все объездим, все увидим. Где Днепр, спрашиваю я тебя?

Он (мягко). Дорогая, я был за рулем.

Она. Здесь написано: «Три раза вы пересекаете Днепр». Скажи, я видела Днепр?

Он (мягко). В справочнике все сказано.

Она. Но я не видела. Здесь написано: нет ничего вкуснее здешних вишен. Где вишни?

В другом кемпинге услышали такой диалог:

— Киев? Осмотрели! Мы там пробыли... Любочка, что у нас сломалось в Киеве?

— Коробка передач.

— Да, да. В Киеве мы пробыли не меньше пяти дней.

— А дикая малина в этом чудесном Голубом бору!

— Малина удивительная! Мы простояли там... Любочка, что сломалось в Голубом бору?

— Радиатор пробило.

— Да! Чудесное место. Мы отдыхали там три дня. А Канев! Какое счастье, что мы не взяли запасной ремень! А Нежин с его огурцами, с муфтой сцепления, а Чернигов с люфтом колеса, а тормозные колодки Львова, генераторы Хотина! Нет, свою колымагу я не променяю на «Волгу». Столько было встреч, столько впечатлений!

Словом, не увлекайтесь скоростью. Не давайте жизни пролетать мимо ветровика. Подумайте о людях, которые могли стать вашими друзьями, о несостоявшихся встречах и неузнанных реках, о вкусе дикой малины и красоте новостроек, которую можно по-настоящему познать, только стоя двумя ногами на твердой земле.

СТРАНИЦА ПЯТНАДЦАТАЯ
«ИСПАНЦЫ» ИЗ БЕРЕГОВА

В шесть часов вечера этот человек проходит по Мукачевской улице, возвращаясь с работы. Он высок, слегка сутул, у него прямые широкие плечи и полуседая голова. Неспешная походка сильного, уверенного в себе человека.

Хотелось бы написать: ребятишки оглядываются ему вслед.

Нет, ребятишки не оглядываются. Не каждый знает, что у электрика Степана Боднара, проживающего на улице Мукачевской, биография героическая и необыкновенная.

Дома на заветной полке жена электрика бережно хранит старые фотографии, письма, газеты. Вот на этой карточке — молодой, налитый силой парень в спортивной форме. Боднар. Силач. Борец. Тридцать шестой год, Берегово.

С работой было плохо тогда, товарищ. В городе было неспокойно. По улицам ходили полицейские. Безработные устраивали демонстрации. Мне повезло. Я был сильный: сто пять килограммов веса, и ни одного грамма жира. Как-то на улице поломалась машина, у шофера не было домкрата. Я поднял машину за буфер и держал, пока не сменили колесо. Директор кафешантана зашел домой: «Боднар, иди работать ко мне. Будешь рвать ланцюги для публики». Понимаете, товарищ, ланцюги — цепи...

Дома обрадовались. Я мог заработать хорошие деньги. Через несколько дней мы услышали, что в Испании фашизм начал войну. Я сказал себе: «Степан, скоро фашизм подберется и к твоему дому, если ты останешься здесь рвать ланцюги. Мы собрались тайно на квартире: коммунисты и комсомольцы. Решили ехать в Испанию...

Их тридцать выехало из Берегова. Поодиночке, тайком, чтобы, пройдя через дорожные мытарства и полицейские кордоны, встретиться в Испании. Самому старшему было двадцать восемь.

...Говорят, береговцы не любят покидать свой город. Они тесно и неразрывно припаяны к нему сердцем, и запах родных садов, запах удивительной зеленой долины, окаймленной грядами карпатских вершин, долетает до них через долгие километры.

Береговец Тиберий Антоник, председатель знаменитого колхоза, делегат XXII съезда партии, может рассказать вам удивительную историю. Тиберий учился в Ленинграде и пришел однажды на почтамт за посылкой из Закарпатья. Посылка была с яблоками, и медовый их аромат мгновенно наполнил пропахший штемпельной краской зал.

К Тиберию подошел человек.

— Так пахнут яблоки на моей земле, — сказал он.

— А где ваша земля? — спросил Тиберий.

— Кишварда, — ответил человек.

— Так это же возле моего дома! — сказал Тиберий.

Так состоялось знакомство председателя колхоза со старым коммунистом Вилмошем Горски, бывшим бойцом венгерских частей Красной Армии. С той поры Вилмош каждое лето гостит у Тиберия Антоника; случайное знакомство переросло в дружбу...

Мы свернули на тихую Мукачевскую улицу и сразу же встретили его. Узнали по фотографии, выставленной в городском музее, который здесь называют домом интернациональной дружбы.

— Скажите, вы Степан Боднар?

— Так и есть, товарищ. Я Боднар.

Он говорит по-русски с акцентом, родной его язык — венгерский.

Мы сидим у Боднара и рассматриваем старые фотографии.

Вот он в лихо заломленной фуражке-тельмановке, в защитной форме бойца Интернациональной бригады. Тридцать их было, таких ребят.

Через Пиренеи мы шли пешком, товарищ. Эти горы не были похожи на Карпаты, они были каменистые и холодные. Я сказал себе: «Это твоя родная страна, Степан, думай так. Тут живут такие же простые люди, как ты, и они хотят быть свободными, они, как ты, хотят, чтобы была работа и чтобы не было фашизма на земле».

Долог был путь из Перпиньяна до испанского города Альбасете. Парни шли через горы, неся в своих рюкзаках нехитрую поклажу. Краюха хлеба, фляжка с вином, старый пистолет, бинокль, сохранившийся с военной службы...

В Каса-дель-Кампо, пригородном парке Мадрида, на берегах узкой реки Мансанарес, они получили первое боевое крещение. Вместе с ними сражались бойцы республиканской милиции. Компаньерос — товарищи, братья по крови, по духу.

У республики не было оружия, товарищ. Республика покупала оружие за свое золото у капиталистов, но капиталисты не хотели продавать хорошее оружие. Я был знаком с артиллерией, товарищ, и стал бойцом на батарее. У нас были старые пушки. Крупповский ствол, лафет «Шнейдер-Крезо», прицел марки «шкода». И буте-льяс не всегда взрывались. Буте-льяс, снаряды, вы понимаете, товарищ, так? И все-таки мы остановили их.

Мы все были испанцами тогда... И врагами нашими были фачи-стос. Испанские, немецкие, итальянские фачистос.

Там, в Испании, они увидели собственными глазами, что такое фашизм. Испанский рабочий у каменной ограды — он был расстрелян за то, что носил членскую книжку профсоюза. Детский приют под Гвадалахарой, развороченный бомбой с «юнкерса». Они видели в Ка-са-дель-Кампо, как на позиции защитников Мадрида было сброшено с «савойи» тело изрубленного в куски республиканского летчика. Фачистос. Фашисты.

Тогда, под Мадридом, шахтеры Астурии с пакетами динамита в руках бросались на танки. Динамитерии — так стали звать отчаянных, бесстрашных ребят, идущих против пушек и брони.

Мы звали его Лукаш-бачи. Генерал Лукач, большой писатель и коммунист. Он водил нас в бой и погиб под Уэской. Я хорошо помню его. Его и еще Михая Шалвая, у него было прозвище — «Чапаев». Да, товарищ, мы дрались как могли, но у врага было много самолетов и танков.

А что было потом, после ожесточенных боев под Уэской и Теруэлем... Непобежденные, они покинули пределы Испании, унося в сердцах горечь и ненависть. Снова Перпиньян, но на этот раз французский городок встретил Степана Боднара концлагерем. Потом немецкий концлагерь. Шталаг. До сих пор хранится у электрика Боднара металлический номерок, который он несколько лет носил на руке. 17248 — эти цифры заменили имя и фамилию.

Нас было тридцать, товарищ, а сейчас осталось семеро. Здесь, близко от моего дома, живет Иожеф Гайстер, тоже испанец и тоже артиллерист...

Дом Иожефа Гайстера наполнен мягким зеленым светом. Виноградные лозы глядят в окна. Пахнет нагретой листвой, землей, гудят пчелы. Болезнь — следствие контузии — не позволяет хозяину надолго отлучаться от дома.

У сухощавого, сгорбленного Иожефа лицо человека, привыкшего в течение долгих лет бороться с болью. Усталое лицо и живые темные глаза.

Двадцать шесть лет было столяру Иожефу Гайстеру, когда фашисты решили задавить республиканскую Испанию.

Друзья смотрели на него как на старшего, к его советам прислушивались. Еще бы, несгибаемый Иожеф. Десять лет в комсомоле. Пять лет партийного стажа. Опыт подпольной борьбы. Крепкие нервы и ясный ум.

— Что будем делать, Иожеф?

Это спросил Федор Лецо, тоже столяр и тоже безработный.

Как братья, мы были с Федором. Всегда вместе. Да, он был верный друг и коммунист. В Интербригаде он стал разведчиком, отчаянным был разведчиком, товарищ, и он не вернулся в Берегово.

— Надо собираться, Федор.

...Испанский теплоход ждал их в Марселе. На палубе слышалась разноязычная речь. Добровольцы поднимались по трапу.

Теплоход, отсалютовав Марселю гудком, пошел к огненным берегам Испании. Дымы вставали на горизонте: фашистские суда бороздили Средиземное море. Дуче следил за Иожефом Гайстером. Перископы итальянских подлодок чертили борозды по воде.

В порту нам сказали: «Панове, уважайте фашистические понорки». На теплоходе был один американец. «Сервус!» — сказал он мне, и я понял, что он тоже венгр. Еще давно эмигрировал в Америку, а теперь приехал помогать нам.

Испания была уже близко, и тот американец, Варга, вышел на палубу нашего лоди и сказал: «Товарищ Гайстер, уже можно принести бюрёнд». Бюрёнд — чемодан то есть, знаете, да? Он пошел принести бюрёнд, и тут я увидел торпеду.

Торпеда ударила в наш лодь, а потом другая — итальянская понорка подошла совсем близко. Меня бросило в воду, и больше я ничего не помнил. Потом я узнал, что спаслись те, кого сбило с палубы взрывом.

Врач в госпитале был немец-антифашист. Я два месяца пролежал с контузией, и он дал мне бумагу, что я не пригоден к военной службе. Я ничего не слышал, и руки дрожали так, что не мог кушать.

Я вышел из госпиталя и порвал бумагу. «Гайстер, ты здоров, — сказал я. — Фашисты под Мадридом».

Он сражался вместе с интер-бригадовцами в Каса-дель-Кам-по и под Гвадалахарой, гнал фашистский экспедиционный корпус, посланный Муссолини. Брал Теруэль. Руки его дрожали по-прежнему. «Иожеф, не оброни снаряд», — говорили товарищи. Он ни разу не обронил снаряда, хотя ложку подносил ко рту с трудом.

Под Санта-Мария-де-ла-Кабеса мы получили новые хорошие пушки, товарищ. И мы показали фашистам. Наша батарея была чешская, и наш офицер был чех. Рудольф Микорчик. Он был храбрый бойовец, под огнем носил в ранце снаряды.

Он дал нам цель, и я еле успевал подносить снаряды. Микорчик сказал:

— Браво, компаньерос, цель полная.

Они покидали Испанию. Франция. Концлагерь. Потом долгий и трудный путь на родину. В Париже товарищи-коммунисты раздобыли деньги для проезда. Потом — тюрьма в Цюрихе. В Австрии уже хозяйничали фашисты. Его снова схватили. Но один из пограничников, сочувствовавший коммунистам, помог перебраться в Чехословакию. В Братиславе на него была облава, и Иожефа выручил случайный знакомый, шофер такси. Проснувшись в чужом доме, он увидел перед собой двух жандармов, чехов.

Мы вышли в сад, и жандармы стали спрашивать, правда, что я из Испании? Я сказал: так. Я был в чехословацком батальоне и сражался за коммунистов против фашистов. Они подумали, потом один спросил: «Скажите, Гайстер, а как сражались наши чехословацкие бойовцы против фашистов?» Я сказал: «Сражались они хорошо, и фашисты боялись их». Так, это была правда.

Тогда жандарм сказал: «Будьте здесь, Гайстер, и никто вам плохого не сделает».

И я понял, что нас, коммунистов, может, не так уж много, но друзей у нас очень много.

Семеро осталось из тридцати. Они живут в родном Берегове, городе виноградников. Отсюда рукой подать до границы. Там, на узкой ничейной полосе, цветет яблоневый сад, который называют «садом дружбы». В нем работают венгры и русские. Почти смыкаются кроны яблонь, растущих на землях двух соседних стран.

СТРАНИЦА ШЕСТНАДЦАТАЯ
КАРПАТЫ. ИНДУСТРИЯ И ЭКЗОТИКА

«Москвич» катится с перевала Бескид, как шарик, пущенный по желобу. Солнце прячется за ближнюю вершину, и зеленый частокол елей тут же превращается в черный гребень. Сумерки рождаются в ущельях, как туман, и ползут к небу.

И тут с очередного холма открывается картина неожиданная и фантастическая: гирлянды огней развешаны в темной логовине так, что подсвечены ближайшие склоны. Белый дом среди этого электрического буйства кажется дворцом, выстроенным для карнавальных торжеств.

Но ни одного человека внизу. И ты катишься вниз,

к огням, как к заколдованному царству, которое должно ожить при твоем появлении.

И оказываешься... у нефтестанции. Гудит каменистая земля, впитывая в себя гул тысячесильных насосов. Где-то под тобой бежит черная нефтяная река. Бежит в гору, на километровую высоту, чтобы, оттуда низринуться в сторону Чехословакии.

Закарпатье — самый что ни на есть «пограничный район» из всех наших рубежных земель. В этом горном крае смыкаются пространства пяти дружественных государств: Румынии, Венгрии, Чехословакии, Польши и СССР. Стало быть, Карпаты не могут не быть средоточием коммуникаций, артериальным сгустком. Здесь проходят автомобильные и железнодорожные трассы континентального значения; теперь к ним прибавились новые магистрали, по которым транспортируются электроэнергия и нефть. «Мир» и «Дружба» — две всемирно известные системы.

Этим определяется индустриальный облик Карпат. Современность входит в устоявшуюся, освященную веками экзотику как ее органическая часть. И люди, патриоты Карпат, способствуют этому слиянию.

Свернув в сторону от местечка Чинадиево, мы увидели удивительный мост через горную речушку Латорицу: из-под земли, извиваясь, выползали серебристые, отливающие голубизной под летним небом трубы и повисали над водой, образуя строгий акведук. Это было так неожиданно красиво и так вписывался геометрически четкий рисунок моста в окружающие горы, что казалось странным, будто еще два-три года назад пейзаж был лишен своего промышленного дополнения.

Говорят, этот мост стал излюбленным местом свиданий для местных парубков и девчат.

А там, наверху, соперничая высотой с красавицами елями, поднимаются вышки энергопередачи. Под Мукачевом, вблизи знаменитого замка Марии-Терезы, примостившегося на вершине горы, которая одиноким зубцом торчит среди долины, мы встретились с одним из тех, кто командует электротрассой.

Дима Балог, тридцатилетний электромеханик, дежурил на подстанции. Оглушительно стреляли пневматические выключатели трансформаторов. В хмурившееся облаками небо были направлены острые пики громоотводов.

— Ну, о чем тут рассказывать? — насупившись, спросил Дима. — Значит, сейчас через меня даем энергию в Венгрию, а Чехословакия снабжает Румынию. В общем переток мощностей.

Он указал на приборы. Стрелки дисциплинированно отмечали «переток». Мощные «межгосударственные» потоки энергии проходили сейчас рядом с нами, звенели в хаотическом переплетении проводов, окутавших трансформаторы.

Классические профессии Закарпатья — лесоруб, сплавщик, плотник, виноградарь. Дима Балог — энергетик. Это новая рядовая для нынешнего Закарпатья профессия. Сплавщик — это экзотично. Энергетик...

Два года назад Дима строил линию электропередачи для нефтепровода «Дружба». Он прошел Карпаты, он выползал их.

Мы знаем летние изумрудные Карпаты. Глубокой осенью горы меняют облик. Дожди, холод. Дима тащил ЛЭП через перевалы, и работа не должна была прекращаться из-за погоды.

Тракторы буксовали на склонах, вязли в снегу. Снег сменялся дождем, и тогда горы обрастали ледяной коркой. Работать приходилось в резиновых сапогах, потому что горные реки не замерзают.

— Дима, иди вниз, погрейся.

— Некогда.

Он выливал воду из сапог и высушивал на себе портянки. Той зимой в Карпатах буйствовали ветры и морозы доходили до двадцати. А двадцать наверху — это все сорок для низины.

— Подъем!

Бригадир Дима Балог по-военному поднимал вагончик. Ребята соскакивали с нар, разжигали печь. От мокрых плащей шел пар. Они выходили в сумрак и ветер. И шли от перевала к перевалу, ставя опоры. Так — до самой границы, где их ждала встреча с друзьями из Чехословакии.

Работа сплавщика — бокораша считается тяжелой и опасной. Объективы запечатлели для истории классический образ бокораша: киптарь, шляпа с пером, постолы. Он стоит на плоту, летящем по бешеной и тесной речушке, среди отбойных стенок и камней. Он экзотичен и поражает взгляд туриста...

А энергетик? Посмотрите на опору, разлаписто стоящую у перевала. Попробуйте проберитесь к ней по кручам. Представьте, что склоны горы покрыты снегом и льдом, что лицо режет белая жесткая крупа... И надо поднимать наверх фермы...

Вот так рождалась новая для Карпат профессия.

Об индустрии и экзотике в их карпатском сочетании мы говорили и на глубине двухсот метров под землей, в знаменитых шахтах Солотвина. Город солекопов стоит почти на самой пограничной черте, у Тисы, и напротив него, словно отражение, белеет аккуратный Сигет, румынский «райцентр».

Под Солотвином есть еще один город — подземный. Соляные копи непохожи ни на какие другие. В них чистый и сухой воздух и просторные залы. Солекопы в отличие от других шахтеров не знают сутулости как профессионального склада фигуры: они привыкли ходить вольно, во весь рост.

Эдуард Солошенко, двадцатипятилетний инженер, которого нам отрекомендовали как изобретателя, «специалиста по взрывам», показывал копи. Стены штреков отливали матовым серебром в лучах шахтерок. Мы шли по широкому коридору, торжественному и строгому, как вестибюль метро. Казалось, он должен перейти в какой-то необычайного убранства зал.

Так оно и случилось. Мы вышли к «камере» — так здесь называют пространства, оставшиеся под землей после того, как выбрана соль. Размерами любая камера могла соперничать с крытым стадионом. Вообразите: сто метров длины, тридцать ширины, шестьдесят высоты. Сто восемьдесят тысяч кубометров сухого воздуха. Белые стены. Белый потолок. Белый пол.

В одной из таких камер выступали артисты Московского цирка, гастролировавшие в Закарпатье. Разноцветные прожекторы освещали зал. Несколько сот зрителей разместились на соляных выступах.

— Вообще-то таких камер у нас теперь немало, — говорил Солошенко. — До войны выработка соли велась вручную. Долбили кувалдами и чеканами. Сейчас машины. Выработка на человека выросла эдак в сотню раз. Между прочим, значительная часть соли идет к соседям— в Венгрию, Чехословакию.

В сухом воздухе подземелья царила мешанина из самых разнообразных звуков. Звонки подъемника, лязг вагонеток, глухие удары динамита, скрежет скреперного ковша, скороговорка пневмобура.

Эдуард слушал шахту, сортируя звуки.

— Скреперная лебедка заработала в пятой... Электровоз пошел от ствола... Взрывников спускают на второй...

Слушая, он видел шахту — так врач, вооружившись фонендоскопом, вникает в загадочную суть организма. Слух рисует зрительные образы.

Когда мы подошли к стволу, клеть скоростного подъемника опустила на горизонт стайку ошеломленных туристов. Они восхищенно разглядывали белые своды. Срезанная лезвием проходческой машины соль казалась мраморной, четко выступали рыжеватые прожилки.

Притихшие гости двинулись по штреку, похожему на вестибюль метро. Что они видели перед собой? Экзотику, принявшую современные промышленные черты, или же индустрию, слившуюся с экзотикой?

В Карпатах этот вопрос приобретает чисто схоластический смысл. Здесь тяжелые провода энергопередач нависают над форелевыми ручьями. Парубки назначают свидания на акведуках, заполненных черными нефтяными потоками, несущимися от Волги к берегам Влтавы и Дуная. И пустынные, уставленные автоматами здания насосных станций светятся по ночам, как дворцы, ожидающие усталых путников...

Карпаты — это Карпаты.