ВОКРУГ СВЕТА №5-1965

ОТ ЧЕРНОГО ДО БАЛТИЙСКОГО

Репортаж ведут наши специальные корреспонденты
— Ю. САВЕНКОВ, В. СМИРНОВ, рисунки В. ЧЕРНЕЦОВА

СТРАНИЦА ОДИННАДЦАТАЯ

ЛЕГЕНДА О ПУЛЕМЕТЧИКЕ

Мне часто снятся те ребята,
Друзья моих военных дней...
М. Матусовский

Небо хмурилось над Карпатами. Говорили, что в горах идут обильные дожди, дороги кое-где затоплены и связь с отдаленными селениями поддерживается по воздуху. Вечером три вертолета с красными звездочками прострекотали в сторону Карпат. Они были очень маленькими на фоне клочковатых тяжелых туч. Казалось, их несет ветер.

Ветер, налетевший на Черновцы, был отголоском дальних стихий, бушевавших в горах. Ночью по брезентовой, туго натянутой крыше нашей палатки били ветви деревьев, выколачивали дробь. Ветер — как тот барабанщик, что «в руки палочки кленовые берет...».

Мы немного волновались перед завтрашней поездкой. Несколько сот километров проехали мы по границе дружбы. Мы видели ее мирную, наполненную созидательным трудом жизнь. Но никто из нас ни на минуту не мог забыть о том, сколько крови впитала эта узкая полоска земли, означенная на карте пунктирной линией.

Июнь сорок первого. Горький июнь. Героический июнь. Ранним утром 22 июня эта многокилометровая полоса, протянувшаяся от Черного до Балтийского моря, стала полем первой битвы с германским фашизмом. Битвы, которая не затихала около четырех лет и завершилась полной победой.

Люди в фуражках с зелеными околышами первыми приняли на себя удар. Вооруженные лишь винтовками, пулеметами и гранатами, они сражались против танков, тяжелой осадной артиллерии и самолетов.

Многие заставы были почти полностью уничтожены. Никто не бросил оружия. Когда кончались патроны, шли врукопашную. В штыки. Будь гитлеровские военачальники прозорливее, они увидели бы в первых отчаянных боях, в дыму, окутавшем границу, снежные поля Подмосковья и разгром на Волге.

Не было летописцев в те дни. Были бойцы. О многих героических июньских эпизодах мы узнали лишь после войны. Немало тайн продолжает хранить граница. Мы говорим: безыменные герои. Но герои не должны оставаться безыменными. Люди хотят знать. История, требующая достоверности и точности, обращается к памяти народной. Люди не забывают. Из уст в уста передаются рассказы о подвигах наших бойцов, которые первыми встретили войну. Рассказы, обрастая подробностями, приобретают иной раз характер легенд.

Так, в Черновцах мы услышали рассказ о двух наших пулеметчиках, которые в течение нескольких дней прикрывали одну из дорог, ведущих к городу. Только двое их осталось после первых боев. Двое — против батальона врагов. Двое — против пушек, минометов и пикирующих бомбардировщиков. Со своим «максимом» они взобрались на старую колокольню и держали под обстрелом широкую долину, по которой проходила дорога. Они знали, что пути к отходу отрезаны.

Говорили: «Ни пуля, ни снаряд их не могли взять». «Десять дней они выдержали без веды. Как заговоренные». Говорили: «И вовсе не погибли они. Когда фашисты прорвались к колокольне, их не нашли. Как будто подземный ход там был...»

Это была легенда: правду не отсечь от вымысла. И все-таки кто они, безвестные пограничники? Погибли или остались живы?

Всю ночь ветви деревьев барабанили в парусину палатки. Над Черновцами горело зеленовато-алое электрическое зарево. Внизу, под откосом, шумел, подмывая песчаные берега, вспухший от дождей Прут.

...Почти четверть века прошло с тех пор. Срок немалый. А время как будто и не удаляет от нас события военных лет. Тысячи живых нитей продолжают связывать нас с теми, кого нет, кто остался навсегда в этой земле. Это в крови, это будет передаваться от поколения к поколению.

Один из нас был в Черновцах в июне сорок первого года. Он сказал об этом, когда мы подъезжали к городу и, взобравшись на пригорок, увидели за стеклами «Москвича» красные черепичные крыши, иглы старых костелов.

— А ведь в этом городе я встретил войну. Нас спасли тогда пограничники...

А может быть, тот самый пулеметчик?

Мне было тогда восемь лет, но я помню, все хорошо помню. Это невозможно забыть. Раннее воскресное утро, предстоящая поездка на Прут — и вдруг сирены с их ревом. Фашистские бомбардировщики с хищно вытянутыми шасси, грохот разрывов, темные клубы дыма, которые поднимались над станцией и обволакивали город. Граница была рядом, и оттуда, с юга, со стороны Герцы и Глыбокой, доносились глухие артиллерийские залпы, а по ночам слышны были и пулеметные очереди.

Мужчины ушли в военкоматы, и тот, кто мог, к концу дня забежал на несколько минут домой, неузнаваемый, строгий, изменившийся — гимнастерка, подсумки, обмотки, винтовка с примкнутым штыком.

У вокзала шумело людское море — женщины, дети, старики. Все ждали отправки, но эшелонов было мало, а граница была рядом, и фашисты могли вот-вот ворваться в город.

Дежурные с красными повязками на руках кричали охрипшими голосами: «Детей в первую очередь! В первую очередь детей!»

Все мы думали тогда о пограничниках, глядя, как уходят эшелоны, кренясь на повороте, как переполненные суда. Люди сидели на крышах, гроздьями висели на подножках.

В город приезжали машины с красными крестами в белых кругах. Стекла их были разбиты осколками. Санитары, ссутулившись, поднимали носилки, лица раненых были бледны, и руки их бессильно свешивались к земле.

Рассказывали, что ни одна из застав не отошла ни на шаг, и фашисты, остервенев от ярости, бросили на них всю технику, самолеты и пушки, но так и не могут прорваться к городу. Рассказывали, что пограничники с гранатами в руках идут против танков и останавливают их. Только тяжелораненые и вконец обессилевшие люди соглашаются оставить границу. Называли имена героев. Рассказывали о пограничнике, который, взобравшись на старую церковь, несколько суток отражал атаки фашистов. Когда подносчику патронов удалось пробиться к церкви с боеприпасами и флягой воды, пулеметчик вылил воду в кожух своего «максима».

Эшелоны с детьми покидали разбитую станцию.

Мы уехали ночью с одним из последних поездов. Пограничники продолжали держать фронт. Видны были сполохи и зарево над границей.

Пограничники спасли нас от фашистского рабства. Тысячи семей смогли покинуть город. Так было в июне сорок первого. И забыть это нельзя.

...Может быть, тот самый пулеметчик?

Почти четверть века прошло с тех пор. Немалый срок. Заросли окопы и воронки. Давно отстроены дома...

Дорога запуталась в зелени, в холмах, петляет, падает к быстрым, шепелявым речушкам, взбирается на косогоры.

«Осторожно, велогонки», — предупреждает плакат. Белобрысые потные ребята, припав к рулю, ожесточенно крутят педали. Синий квадратик, на котором намалевана чашка чая — новый дорожный знак. «Пункт питания». Машины сгрудились у открытой веранды ресторана. Ветер треплет тент. Огромные старые липы с шарообразно подстриженными кронами — как баобабы, экзотичны и причудливы.

Картинки, сменяющиеся за стеклом машины, — словно кадры из какого-то диковинного фильма, в котором ты и зритель и действующее лицо...

Гранитный обелиск едва приметен среди деревьев. Лишь он напоминает о военной грозе, которая разразилась в этих краях в июне сорок первого. Здесь каждая речушка была рубежом, каждый дом — крепостью.

Так по всей границе. У расплавленных солнцем свинцово-тусклых лиманов Одессщины, на берегах Дуная и Прута, у стен Брестской крепости и на гродненских высотах.

Ветер несет над холмами Прикарпатья темные тучи, из которых, как клочья ваты, выползают языки дождя. А Одесс-щина, оставленная далеко позади, представляется сейчас краем испепеляющей жары, где и серая земля дышит зноем. Там, на Одессщине, мы встретили подполковника Александра Павловича Жаброва, немолодого человека с фигурой тяжелоатлета.

Впервые Жабров надел зеленую фуражку двадцать пять лет назад. Носил он четыре треугольничка в петлице и красную звезду на рукаве. Был зам-политрука заставы. На границе встретил войну и все четыре года провел на передовой. И сейчас продолжает носить форму пограничника. Служит.

Он вспоминает, как бились пограничники.

— Крепкие ребята служили на заставах. Хороший народ. Нас целая группа прибыла на границу — из Питера, по призыву после десятилетки. Школьные друзья. Сидели на одних партах. И дрались вместе...

Помню Сашу Демьянова. Бои на время разлучили нас, потерял я его из виду. Как-то заняли мы оборону у одной высотки. Прикрываем подходы к Одессе. Хитрая это была война в кукурузе — заросли что лес, ориентироваться трудно... Рано утром охранение подняло тревогу — вражеский танк прется прямо на наши позиции, мнет кукурузу. Подготовили связки

гранат, бронебойщики взяли танк на мушку. Смотрю, с танка машет кто-то зеленой фуражкой, знакомый как будто. Подпустили поближе. У башни — Саша Демьянов, мой школьный кореш. Что за чудо? Потом, когда танк остановился у окопов, все разузнали толком.

Саша связистом был на границе. В это утро он с товарищем как раз отправился по кукурузе прокладывать связь. Услышали лязг гусениц: вражеская танковая разведка! Залегли, рассмотрели, где остановилась машина. Фашистский унтер высунулся из башни, оглядывается. Ребята подползли, сняли унтера, показали экипажу связку гранат и погнали машину к нашим позициям.

Это был один из первых фашистских танков, захваченных нашими войсками. Отправили его в Одессу вместе со всем экипажем: «языки»-то были ценными...

Геня Афанасьев тоже был из наших питерских пограничников. Поздоровее меня, такой медведь, неуклюжий на первый взгляд, все любил делать не спеша. «Валиком — валиком», — подшучивали ребята над ним. Был он добродушен, незлобив. Но в первых же боях показал себя хватким парнем. Не один десяток фашистов уложил. Роту моряков водил в атаку. Пограничник, он хорошо знал эту местность, действовал как опытный и толковый командир. Мы с ним еще с первого класса школы дружили, вместе ехали из Ленинграда, в одном вагоне, вместе встретили войну.

Поет под шинами асфальт, близка уже граница, километр за километром отщелкивает

спидометр. Льняное поле густого горчичного цвета, светлый разлив пшеницы, по которому ряд за рядом ходят волны... Дорого далась фашистам каждая пядь этой цветущей, пахнущей ароматом лета земли.

У одной из этих тесно лепящихся друг к другу деревень вступил в последний бой комсомолец рядовой Николай Щербина, пограничник, имя которого недавно присвоено одной из карпатских застав. Несколько часов длился бой, который вела группа пограничников. Николай остался один. Кончились патроны, последняя граната накрепко зажата в кулаке.

Николай вышел навстречу фашистским танкам. Он шел, припадая на раненую ногу, волоча за собой размотавшийся бинт. Два танка, на броне которых, нахохлившись, сидели автоматчики в касках, катили по пыльной дороге прямо на него. Танки шли в открытую, никто не преграждал им путь, кроме этого одинокого бойца.

Передний танк остановился, взметнув пыль, в нескольких метрах, десятки стволов смотрели на пограничника.

— Сдавайся, рус!

— Вот вам, гады... Граната полетела на броню, огнем и осколками смело наземь автоматчиков, и одновременно со взрывом прозвучала очередь тяжелого танкового пулемета.

Бронированные машины отвернули от села, увозя с собой убитых и раненых. Даже мертвый, уткнувшийся лицом в дорогу пограничник был страшен гитлеровцам: они уже боялись этого притихшего, незнакомого села, пшеничного поля, лесистых холмов, где их могли встретить такие же отчаянно храбрые, не боящиеся смерти бойцы...

Лишь недавно узнали жители Черновцев и окрестных сел о подвиге рядового Щербины. Это один из многих героических эпизодов тех далеких дней. Много крови впитала в себя эта земля, и немало хранит она тайн...

Бежит дорога к границе, падает с горы в зеленую долину — вот уже пыльный грейдер сменил асфальт и зашуршал под колесами, а вдали, на холме, замаячили маковки старых церквей — это и есть Белая Криница, село, вошедшее в легенду...

СТРАНИЦА ДВЕНАДЦАТАЯ
БЕЛАЯ КРИНИЦА

— Вот здесь и была колокольня...

Бригадир показывает на обломок старой стены под липами. Все, что осталось от высокой колокольни, разбитой снарядами. С холма, который, наверное, фигурировал в военных картах как высота номер такой-то, видна широкая долина; речушка вьется в лозняке.

Почему Белая Криница? В здешнем источнике вода молочного, белого оттенка — меловая вода.

Во дворе у колхозного бригадира — скамейка под развесистым ореховым деревом, широкие плотные листья прикрывают дом зеленым зонтиком.

— Вообще-то село наше славится черешней, она у нас растет здорово, сильней вишни. Только нужно защепить правильно, в этом весь фокус... «Наполевонку» растим «герцу», «кристалку», «маевку», «бомбу», конечно, — раннюю и позднюю. Вы не пробовали позднюю «бомбу»? Вот, угощайтесь.

Автоном Иванович выносит тарелку с крупной, желто-алой «бомбой» — она словно излучает солнечный свет.

Сады зелеными волнами бьют в белые стены домов, июнь плывет над Белой Криницей белыми облаками, а мы вспоминаем иные июньские дни — вот так же золотилась черешня, гнула к земле ветви...

— Я тогда работал продавцом в сельпо...

Автоном Иванович помнит— фашисты огородами пробрались к селу, бой шел уже на улицах, но спустя несколько часов захватчиков вышибли, сбросили с высоты. Не менее батальона фашистов атаковало село. У пограничников были легкое оружие да еще маленькая 37-миллиметровая пушечка, которую возили по всему селу, создавая видимость «солидного» артиллерийского прикрытия. Много суток продолжался бой за Белую Криницу, ставшую неприступной высотой на пути к Черновцам. Наконец их осталось двое. Двое молодых ребят, утомленных бесконечным боем, бессонными ночами. Они взобрались на колокольню с пулеметом и держали под прицельным огнем подходы к селу.

Снаряды били в церковь, крушили каменные своды, но как только поднимались в атаку цепи, начинал работать пулемет. Лишь когда была подтянута тяжелая артиллерия и рухнула колокольня, фашистам удалось овладеть селом.

— Двое их было, это точно, — вспоминает бригадир. — Главный, за пулеметом, старшина, а помогал ему рядовой. Фамилии вот не знаю... Старшина был молодой парень среднего роста. Веселый такой, шутник, балагур. Говорят, они свои фамилии записали на колокольне, чтобы люди помнили. Но колокольню разбило снарядами... Знаете что? Надо бы пройти по селу, может, кто вспомнит...

Кряжисты и крепки старики в Белой Кринице, и память у них свежа. Но фамилий старшины и его помощника никто не может назвать. Почти четверть века прошло с тех пор... Зато постепенно нам удается, черточка за черточкой, составить портрет пулеметчика.

— Да. старшиной он был, верно... Круглолицый, веснушчатый. Приехал на границу перед самой войной. Уйти с колокольни он никуда не мог, никакого подземного хода там не было — это я точно знаю, работал раньше в монастырском саду. Лет двадцать ему было. Любил переброситься словцом со встречным, пошутить. Волосы светлые, пшеничные. Значок отличного стрелка носил. Рассказывают, что два трупа фашисты нашли в развалинах, но захоронить не разрешили.

— Парнишка у нас один жил, так он ухитрился забраться на колокольню под пулями... Флягу воды принес, патроны. Население ведь помогало пограничникам, как могло. Рассказывал: пулеметчики лежали на верхней площадке, израненные. Патроны вокруг валялись, а вода в канистре уже кончилась. Старшина отпил глоток, дал товарищу, а остальную воду залил в пулемет.

— Старшину я помню. Хороший был парень, всегда готовый помочь, если что нужно. Звали его не то Бабукин, не то Бабакин... Вы у Фаддея Олимпова спросите...

Наконец нам удается встретить старожила, который лучше других знал старшину.

— Бабыкин его фамилия. Да-да, Бабыкин. Откуда родом, где семья — не знаю. Вы напишите в журнале. Может, кто откликнется?

СТРАНИЦА ТРИНАДЦАТАЯ

РОВЕСНИК ПОБЕДЫ

Это еще не горы. Так, проба пера. Увертюра к Карпатам. Но вскоре шоссе начинает взбрыкивать, как норовистый конь. Проскочив через перевалы, мы вступаем на главную магистраль. Эта дорога ведет в Чехословакию.

Мы видели Дунай, интернациональную реку. Были на приграничной железнодорожной станции. Есть еще одна разновидность современных транспортных нитей, объединяющих соседние страны. Шоссе.

В этой страничке мы расскажем всего лишь о нескольких встречах близ полосатого шлагбаума, который разделяет асфальтовую ленту на две части. За шлагбаумом — Чехословакия.

На КПП — контрольно-пропускном пункте — нет ни минуты затишья. Тупорылые «шкоды», натужась, тащат многотонные детали будущего цементного завода. Не успевает стихнуть гул моторов, как к аккуратному коттеджу, где разместился КПП, подкатывает колонна самосвалов. Рослые парни в ковбойках, разминая отекшие ноги, прыгают с высоких подножек. Пятьсот километров отмахали новенькие самосвалы от Остравы (здесь, к югу от Остравы, в городе Копршивнице, знаменитый завод «Татра») к границе. Теперь самосвалам предстоит новая жизнь на стройках Украины.

Водители — давние знакомые пограничников, они перегонщики, бродячий народ, у них всюду друзья, по всей трассе от Остравы до Ужгорода.

Запыленный «Львов», пыхтя тормозами, застывает у коттеджа. Туристы. Инженеры из Ленинграда вернулись домой. Оживленны, взволнованны. Двое шоферов сразу выделяются в толчее — профессиональное спокойствие на лицах. Львов, Люблин, Варшава, Краков, Нова-Гута, Освенцим, Вроцлав, Прага, Брно, Банска-Бистрица... И снова — Львов, Люблин, Варшава...

— Не надоедает? Александр Жернов и Иосиф

Комаров переглядываются. Обстоятельный народ дальнерейсовики, рассудительный.

— Вообще-то работа не из легких. Но не надоедает. Каждый раз как-то по-новому...

В садике у КПП — песчаные дорожки, шелест листвы.

— Мы такую работу не променяли бы ни на какую другую. Столько друзей повсюду появилось. Ждут. Встречают, как своих. Всегда помогут. Недавно у одного нашего автобуса в Татрах полетел кардан. А у туристов, сами понимаете, график. Чешский рейсовый автобус изменил маршрут, дал пятьсот километров «крюка», чтобы доставить наших вовремя на границу...

— Вообще местность по маршруту для меня знакомая,— глухо говорит Жернов. — Да-

же очень хорошо знакомая. Еще с сорок пятого года. Воевал я там в составе Первого Украинского. Тоже шоферил, в танковых частях. Боеприпасы возил.

Шофер, прищурившись, глядит на уходящее в горы шоссе. Он видел выбитый снарядами асфальт, разрушенную Варшаву, еще не остывшие печи Освенцима. Теперь, раз за разом, он повторяет этот маршрут. По освобожденной им земле. Солдата помнят в тех краях. В Банска-Бистрице на митинге словацкий рабочий сказал:

— Хоть и мал наш город, но в своем сердце он вместит всю Россию...

Маленькая легковая «шкода» подкатывает к КПП. Трое в машине: муж, жена, сын. Семья Стахов из Праги. Приезжали в гости, в Ужгород, теперь держат путь домой. Мария Юрьевна Стах, чувствуется, из числа радушных, домовитых хозяек, лицо открытое, доброе.

— У меня сестра живет под Ужгородом. Две недели погостили у нее, поездили по Карпатам. А в прошлом году сестра с мужем приезжали к нам в Прагу. В Кладно побывали, там у меня дочка работает на железарне.

Жаль, что старший сын не смог приехать — поступил в электротехнический и очень занят.

Вы знаете, он родился в сорок пятом году, пятого мая. Мы жили тогда в Моравска-Остраве. В этот день Моравска-Остраву освободили советские войска. Мы с тех пор так и говорим: «Ровесник Победы».