|
ВОКРУГ СВЕТА №1-1965
ОТ ЧЕРНОГО ДО БАЛТИЙСКОГО
Репортаж ведут наши специальные корреспонденты—
Ю. САВЕНКОВ, В. СМИРНОВ, рисунки В. ЧЕРНЕЦОВА
C какими трудностями вы столкнулись во время экспедиции? — спросили у известного путешественника, возвратившегося из дальних странствий.
— Самое трудное, как всегда, сборы, — был ответ.
Мы не можем не присоединиться к этому авторитетному мнению. Наиболее ожесточенные споры у нас разгорелись над картой.
Однако прежде всего надо рассказать, как зародилась идея этой экспедиции.
Все началось с письма, полученного в редакции «Вокруг света» с Карпат, точнее, из Буковины. В июле сорок первого в этом районе шли жестокие бои. Малочисленные подразделения пограничников более десяти дней отражали атаки фашистских дивизий. Имена многих героев до сих пор остаются безвестными — нет в живых участников трагических боев, не сохранилось каких-либо документов, записей.
И вот нам сообщают, что в одном из районов Карпат в первых числах июля сорок первого года пограничниками был закопан сейф с архивом заставы. Наши бойцы, ведя бои в окружении и не надеясь выбраться, решили спасти документы.
Письмо мы перечитали по нескольку раз. Если бы удалось найти сейф, раскрыть тайну погибшей заставы, узнать имена героев!
Мы решили выехать на места былых боев. Однако первоначальный план кратковременной поездки вскоре претерпел изменения.
— Следует ли ограничивать поездку одной лишь Буковиной? — спросили мы себя. — Ведь не только в Карпатах мы найдем свидетельства отваги пограничников. Вся граница — плавни и лиманы Дуная, высокие обрывистые берега Прута, старые форты Бреста и Каунаса помнят о героических июньских днях сорок первого года. Почти четверть века прошло с тех пор. Какова она, сегодняшняя мирная жизнь этих мест?
Румынская Народная Республика, Венгерская Народная Республика, Чехословацкая Социалистическая Республика, Польская Народная Республика — вот наши западные соседи, и граница не разъединяет, а связывает нашу страну с ними. Граница — это и единственная в мире межгосударственная энергосистема, которая объединяет электростанции СССР, Венгрии, ГДР, Польши, Румынии, Чехословакии и носит символическое название «Мир», это и единственный в своем роде нефтепровод «Дружба», питающий волжской нефтью промышленность социалистических стран, это гигантские речные и морские порты, железнодорожные станции — транспортные узлы, соединившие братские страны. Это и города-братья, соединенные рукопожатием прочных дружеских отношений: Брест и Люблин, Мукачево и Дебрецен, Ужгород и Кошице...
Едем по всей границе, от Черного моря до Балтийского, решаем мы, и пусть наш репортаж свяжет в единое целое эпизоды героического прошлого и замечательное настоящее.
СТРАНИЦА ПЕРВАЯ
ИЗМАИЛЬСКИЕ ЗАПИСИ
«В мире нет второй такой реки, к бассейну которой примыкало бы столько государств, сколько их примыкает к Дунаю».
Из справочника
Что знает о Дунае человек, который решил ознакомиться с этой рекой по статистическим сборникам и историческим обзорам?
Он знает, что Дунай протекает по территории восьми стран и для некоторых из них является единственным или наиболее удобным выходом в море. Знает, что турист, путешествующий по величайшей водной магистрали (второе место в Европе), может посетить города ФРГ, Австрии, Чехословакии, Венгрии, Югославии, Румынии, Болгарии, СССР. Поистине интернационален Дунай. Известно также, что на протяжении веков человеческой истории река служила яблоком раздора для многих государств и народов и не раз предпринимались попытки предъявить исключительные права на Дунай.
В XV веке турки старались с помощью оружия доказать, что аллах, создав Дунай, был намерен облагодетельствовать исключительно жителей Османской империи. А в тридцатых годах гитлеровская Германия официально заявила, что Дунай не что иное, как «германский государственный водный путь». Как говорится, просто и ясно было сказано. Раз вытекает из Шварцвальда, стало быть немецкая собственность.
А время шло, и вода в Дунае текла, и история развивалась в соответствии со своими объективными законами. Возникновение на берегах Дуная социалистических государств принесло в эти края мир и спокойствие.
Теперь все проблемы судоходства, включая юридическую их сторону, решает международная комиссия, находящаяся в Будапеште. Западные недоброжелатели предрекали комиссии неудачу.
А время шло, и вода текла, и на великой реке судов и флагов стало больше, чем когда бы то ни было. Дунай стали называть «рекой дружбы».
Что еще известно человеку, который заочно познакомился с Дунаем?
Ему хорошо известно также, что Дунай — голубой...
Дунай уже близок... На обочине узкого извилистого шоссе то и дело возникают цифры — 200, 190, 160 километров. И повсюду над цифрами — знакомый силуэт. Суворов на боевом коне. Символ города Измаила.
Лиманы, лежащие посреди белесых холмов плоскими и тусклыми зеркалами, не дают прохлады, вода в них словно в казанке над костром. Лиманов много, и они заставляют дорогу выписывать замысловатые кренделя.
Мы едем пушкинскими местами. Поэт в годы своей южной ссылки видел эту землю безжизненной и нелюдимой. Турецкое нашествие опустошило край, а солнце завершило раз-гром. «Сия пустынная страна священна для души поэта: она Державиным воспета и славой русскою полна...»
Великих трудов стоило болгарским и русским переселенцам воззвать к жизни «пустынную страну», засеять ее семенами, напоить влагой. Вот они, на многие километры зеленые пирамидки цепких лоз — «переселенец новый, сын юга, виноград сияет пурпуровый».
По обе стороны шоссе — уютные розовые домики под сенью акаций. Из всех лиственных она здесь царица, крепко вцепилась в горячую землю, держится дружно, целыми рощами. Розовые домики — это пансионат «Золотые пески», дома отдыха, пионерские лагеря, а вот кафе «Золотой берег», рядом на зеленых воротах — плакат «Вырастим каждое посаженное дерево!».
Зной. Впечатление такое, что солнечные лучи свободно проходят сквозь жестяную кабину и впитываются в затылок. И в эфире тоже жарко — исполняется знойная «Андалузка».
Длинной цепочкой уходят в поход пионеры — в белых панамах, с красными галстуками, за плечами — рюкзаки.
«Эту песню, непоседы, в рюкзаки свои возьмите!..» — врывается в открытое окно «Москвича» звонкая мелодия...
Почти на маршруте — поселок со странным названием «Дивизия». Суворов, освободивший эти исконные славянские земли от турецкого гнета, «демобилизовал» там целую дивизию солдат — населять выжженный край. Русскому солдату не привыкать было к хлебопашеству. Населили. Обжились. И пошло с тех пор — Дивизия. «Ты откуда родом?» — «Я-то? Дивизионский».
Есть города, имеющие свою, основную профессию.
Молодой Дивногорск — энергетик, Подольск — машиностроитель, Орехово-Зуево — ткач, Горловка — шахтер...
Измаил можно было бы назвать речником, но город в такой же степени принадлежит Черному морю, как Дунаю. Дунайское пароходство, которое избрало Измаил своей «столицей», называют морским.
Первый человек, которого мы встречаем в городе и к которому, естественно, обращаемся с традиционным вопросом, «как проехать к...», ориентирует нас очень просто.
— У нас улицы прямые. Не улицы, а проспекты. Вот так к Дунаю, а так вдоль.
Планировка Измаила действительно на редкость четкая и простая, улицы пересекаются под прямым углом; благодаря классической строгости, которой отличались взгляды русских архитекторов XIX века, здесь не знают переулков и тупиков.
Если уж принято сравнивать архитектуру с музыкой, то можно сказать, что в Измаиле звучание основной темы нарастает по мере продвижения к Дунаю. Истинный центр города — это прибрежные кварталы, учреждения, клубы, предприятия, гостиницы, музей, управление пароходства и, наконец, как самый значительный и мажорный аккорд, сам порт. Разноцветные, ярко окрашенные суда на рейде, будто бабочки слетелись на луг. Большие океанские теплоходы с их выпуклыми и высокими бортами, с оббитой волнами краской мирно соседствуют с длинными и узкими дунайскими самоходками, которые не достают своим океанским собратьям даже «по плечо».
Все в Измаиле пронизано ощущением близости реки и моря. Дом моряка, флагман городских зданий, стоит на берегу Дуная подобно кораблю, готовому сняться с якоря. В коридорах этого застывшего корабля звучит разноязыкая речь, здесь можно встретить чехов, австрийцев, сербов, греков, французов... Комнаты в гостинице Дома моряка администратор именует каютами.
Вместе с экипажем одного из наших сухогрузов, прибывших в Измаил из африканского рейса, поселяемся в Доме моряка и мы. Иллюминаторы каюты (будем уж следовать морской терминологии) выходят прямо на границу. То есть на Дунай.
Синеватые отроги Карпат, широкая зеленая пойма, деревья на том берегу — это Румыния. Волны взбудораженной винтами реки бьют о берега, перекликаются гудки и сирены, гремят якорные цепи, лязгают плавучие краны, снуют суда.
СТРАНИЦА ВТОРАЯ
ОДИН ДЕНЬ НА ДУНАЕ
Это всего лишь один день в жизни Измаила. Точнее, в жизни Дуная. И еще точнее— не всего Дуная, а его крошечного участка...
— Пойдемте провожать «Ракету»! — предлагает Антон Катеринчин.
У Антона лицо человека, который всю жизнь проработал на открытом воздухе. Морщинистое, крепкое, загорелое. Такие лица у каменщиков, пастухов, рыбаков... Катеринчин — представитель чехословацкого пароходства в Измаиле, работа у него беспокойная — в кабинете не засидишься. Через Измаил в Чехословакию идет могучий поток грузов, судно за судном. По крайней мере половину рабочего дня Антон проводит на причалах.
...Она уже окрещена, на белом борту выведено четко: «Прага». Парни из Братиславы хлопочут на палубе, прикрепляя на мачте государственный флаг. «Прага» уходит в Братиславу.
Экипаж уже опробовал теплоход на подводных крыльях, и капитан Михал Кошик дал своему судну высокую оценку. Вчера был день испытаний — «Прага» с реактивным гулом вспарывала дунайские воды. Семьдесят километров в час — неплохая скорость для речного корабля.
Катеринчин и Кошик уточняют расписание рейса «Ракеты».
— Перед Белградом Катаракты. Знаете, товарищ, малая вода, очень быстрое течение...
Мы слышали о Катарактах. Есть у Дуная такое коварное местечко, где он демонстрирует свою мощь, прорезая горы.
Справа — Карпаты, слева — Балканы, это если плыть вверх. Вода кипит, как в котле. Сто километров беспокойства — так говорят капитаны. Из этих ста есть два особенно трудных — Сипский канал. Скорость течения в канале такова, что на помощь буксирам приходят... локомотивы. По берегу канала проходит самая короткая в мире железная дорога — с паровоза судам бросают трос, тащат. Мощным судам, не отягощенным возом из барж, приходится тратить час и больше, чтобы преодолеть Сипский канал.
Два года назад в Сипский канал впервые вошла «Ракета». Это был пробный рейс, за ним следила пресса многих стран.
Сипский канал теплоход на подводных крыльях преодолел за две минуты.
Теперь «Ракеты» можно увидеть повсюду на Дунае. Крылатые суда приобрели югославы, чехи, болгары, румыны, венгры. «Ракета» окупает себя быстро. Для пассажиров — комфорт, скорость, для пароходства — прибыль.
— Наш экипаж учился у венгров, понимаете, товарищи, да? — Катеринчин улыбается. — Венгры обучались у вас в Измаиле, так, товарищи?
Вот на мачте поднимается трехцветный флаг социалистической Чехословакии.
«Ракета» отходит от причала на середину Дуная и, взревев, привстает из воды. Сзади тянется белый хвост пены. Еще несколько минут, и судно исчезает из глаз.
Проводив «Ракету», мы сели на маленький серый портовый буксирчик. Капитан «Гагры» Коля Трофимишин согласился взять нас на борт. Пробормотал, правда:
— Ну, нашли себе корабль... Вы бы на «Осетии» прошлись!
Коля Трофимишин впервые попал в Измаил в сорок шестом. Берега были выжжены, река пуста. Суда лежали под водой.
Нужно было наладить пассажирское сообщение между Измаилом и Одессой. Подремонтировали большущий колесный пароход — знатоки утверждали, что он ровесник Крымской войны. Назвали «Киевом» и отправили в Одессу. Одесситы встретили «Киев» весело — последние полвека им не приходилось видеть колесных морских судов. Мальчишки останавливали измаильских моряков на улице, дергали за рукав: «Дядя, это вы на велосипеде приехали?»
Через несколько дней был шторм, все суда отстаивались, а «Киев» пришел в Одессу точно по расписанию, отразив натиск ветра и волн. Больше над измаильцами никто не посмеивался — одесситы умеют ценить мужество.
Коля окончил николаевскую «мореходку». Он не просто капитан, а капитан-механик. Есть еще на «Гагре» и второй капитан-механик, Володя Мельников. А механика на буксире нет — здесь у всех совмещенные профессии, и команда на «Гагре» меньше, чем на других буксирах этого типа.
Дунай рано проник в фольклор. У римлян даже бог такой был — Дунай, свирепый старикан с развевающейся бородой.
Стало быть, немалое впечатление произвела на пришельцев река, если потребовалось ее обожествлять. Вот только неизвестно, кто и когда назвал Дунай голубым. Надо полагать, это пошло еще до Иоганна Штрауса.
А Дунай вовсе не голубой. Он желтый, песочный. Если смотришь издали, то кажется, что пароходы плывут как будто по пляжу. Невольно ищешь где-то там, за белыми корпусами судов синюю полоску воды. А ее нет...
Вверх по Дунаю идем налегке: баржи с песком остались на строительстве целлюлозного комбината. Коля всматривается в зеленую равнину.
Чем ближе к Измаилу, тем гуще движение на реке. Коля Трофимишин, передав штурвал напарнику, выходит к нам на палубу. Как гостеприимный хозяин, он рад показать гостям свой дом. То и дело «Гагре» приходится прижиматься к берегу, пропуская очередное судно. Желтые, мутные воды, взбитые винтом, плещут в борт буксира. «Гагра», попав в волну, долго кланяется красавцу теплоходу, идущему к устью. Салатный цвет теплохода — в тон реке.
Плавни исчезают, берега становятся выше, над песчаными обрывами носятся стрижи, чуть заметные отсюда, с середины реки. Уже виден порт — выше деревьев, выше откосов встают темные портальные краны, тянут свои жирафьи шеи. Все подходы к Измаилу забиты судами — впечатление такое, что мы присутствуем при каком-то необыкновенном соревновании красок, даже неуклюжие приземистые баржи расписаны ярко и пестро. Вот вереница югославских барж, ожидающих очереди под разгрузку, дальше свое место на рейде заняли болгары, чехословаки, австрийцы, моторные катера снуют меж судами, развозят команды.
Порт грохочет. Падают в воду якоря, поднимая фонтаны брызг и волоча из клюзов лязгающие толстые цепи. Скрежещут краны, гудят автопогрузчики. Тяжело, натруженно, как молотобоец, ухает паровой копер, вбивающий сваи. И солнце, солнце над широким рыжим Дунаем, над пыльным берегом, над бесчисленными складами.
Весь этот порт с его сложным, раскинувшимся вдоль Дуная хозяйством, с его затонами, судоремонтным заводом, переплетением подъездных путей, кранами-гигантами вырос после войны, на пустом месте.
Сейчас Измаил — крупнейший порт на Дунае, по грузообороту он уступает разве что австрийскому Линцу, да и то самую малость. И, кстати сказать, Линц смог подрасти за последнее время лишь благодаря тому, что выросли наши порты. Широким потоком хлынули в Австрию из Советского Союза уголь, руда, шихта, нефтепродукты.
Между прочим, это одна из характерных «дунайских» особенностей. Стоило Чехословакии увеличить торговлю со странами Среднего и Ближнего Востока, как в Измаиле прибавилось работы. А как же иначе? Надо помогать соседям: ведь у Чехословакии нет прямого выхода к морю, грузы идут по Дунаю через наши и румынские порты — Измаил, Рени, Галац, Браилу.
Теперь перевозки между социалистическими странами по Дунаю координирует СЭВ, и это самым благоприятным образом сказывается на планомерном росте портовых городов... Поздно вечером швартуемся у пассажирского дебаркадера. На верхушках кранов горят электрические лампочки, они ползают по синеватому, еще не погасшему небу. Жара еще держится, асфальт у причала теплый, от него веет, как от русской печи...
СТРАНИЦА ТРЕТЬЯ
ЗЕЛЕНЫЕ ОКОЛЫШИ
Коля Трофимишин ежедневно плавает по самой границе. Иногда он забывает о ней. Но есть в Измаиле люди, которые обязаны думать о ней каждую минуту...
— Младший сержант Веркасов!
— Я!
Казарма наполняется цоканьем солдатских сапог. Через две минуты наряд пограничников выстроен. Защитные гимнастерки скрыты под черными комбинезонами. Только фуражки с зелеными околышами выдают в них пограничников. Да еще фонарики на длинных хромированных ручках. Комбинезоны — это как бы проводежда, специально для досмотра, для трюмов, пыльных закутков.
— Старшим назначаю младшего сержанта Веркасова.
Парня этого знают многие в городе. Приметная личность. Рослый, с широко развернутыми плечами, а главное — брови, густые, кустистые, черные, как у нарубка из гоголевских «Вечеров на хуторе». Да он и есть украинский парубок — родом с Сумщины, из старинного украинского села Ездоцкого. Когда-то село снабжало ездовыми тракт, ведущий из Москвы в Киев. Сейчас, разумеется, техника в почете: сам Петр Веркасов водил трактор и автомашину до призыва в погранвойска. У них в семье две отличительные черты — любовь к технике и рост. Братишка Петра, председатель колхоза, до метра девяносто вымахал. И отца, колхозного бригадира, годы еще не согнули.
Веркасовы — народ крепкий, работящий, исполнительный.
Это и в армии пригодилось. На гимнастерке у Петра значки «Отличника».
...Катер с пограничниками, подскакивая на волне, приближается к судну. Потертые бока, на корме турецкий флаг с полумесяцем. «Купец». С борта уже сбросили трап, капитан готов приветствовать, ждет на мостике. Петр еще раз оглядывает ребят. Все в порядке. Подтянуты. Сосредоточены. Досмотр — штука серьезная. Как-никак находишься на чужой территории. Должен быть корректным, вежливым. Но и настойчивым, если потребуется.
Капитан встречает улыбкой, прикладывает руку к сердцу. Стопкой лежат документы. Судовая роль. Паспорта. Отсюда, с высокой палубы, хорошо виден рейд. Сотни судов, десятки флагов. И все — гости.
Совсем недавний случай: он, младший сержант Петр Верка-сов, на рейдовом трамвайчике «Ястреб» встречает моряков, прибывших на сухогрузе из капиталистической страны.
У команды «Ястреба» такая забота — перевозить моряков с рейда в порт и обратно. Гости расселись на скамейках, переговариваются, курят, настраивают транзисторы на измаильскую волну. Парни молодые, улыбчивые, славные. Только один держится как-то в стороне. Нервно жует спичку.
Веркасов искоса, не выдавая себя, наблюдает за ним. Лицо кажется знакомым — да и ничего удивительного, иностранный «купец» уже третий раз в Измаиле. Петр старается припомнить поточнее. Да, это он, кареглазый, лет тридцати, сухощавая спортивная фигура, сильные смуглые руки. В волейбол играл на площадке возле Дома моряка, «гасил» здорово. Располнел за это время! Когда в последний раз заходил в порт «купец»? Полгода... Да, полгода, не больше. Неужели за полгода моряк может располнеть, словно гусь на откорме?..
Катер ткнулся в стенку, моряки стали прыгать через леер. «Старый знакомый» неуклюже, сторонясь своих, зашагал по трапу. Нет, странная у него полнота.
Ведь лицо осталось таким же сухим и энергичным; может, болен человек?
И пиджак зачем-то надел, несмотря на жару. Все друзья в одних рубашках, а он в плотном лавсане. Нет, нельзя его выпускать в город, надо сказать таможенникам.
Личный досмотр подтвердил опасения Петра. В лавсановый пиджак был вшит жилет с потайными карманами, В карманах — две дюжины нейлоновых кофточек. «Волейболист» оказался заурядным спекулянтом.
Да, граница — это граница...
Осмотр турецкого сухогруза окончен. Петр отряхивает свой запыленный комбинезон, гасит фонарь. Документы в порядке, «недозволенных вложений» не имеется. Дорога в порт открыта — добро пожаловать.
Разные бывают случаи на границе...
Представьте — январь, жестокий двадцатипятиградусный мороз сковал реку, только посредине ледоколами пробита широкая темная полоса, курящаяся паром. У пограничников — звонок. С той, румынской стороны, из селеньица Ласкар-Катарджи срочно просят помочь: тяжелые преждевременные роды... В маленьком селении — ни роддома, ни больницы. До ближайшего города несколько десятков километров через плавни. А Измаил, вот он, рядом, через границу.
Дежурный записывает, торопясь, обламывая грифель карандаша: «Срочно выслать наряд...»
Можно было бы послать наряд на автомашине прямо по льду на тот берег. Но ледокол уже прорубил полыньи посредине... Прорубил и ушел далеко в низовья.
— Веркасов, Аничкин, собирайтесь. Живо!
Дежурный звонит в порт. Да, ледокол ушел. Но они попробуют взломать лед морским буксиром.
Буксир гнет железные скулы, крушит лед, пробивая дорогу к селению. Сзади, отбивая носом расколотые льдины, урчит мотором пограничный катер.
Прыжок в холодную воду. Осторожно, не уроните роженицу, осторожнее, ребята. Рулевой развивает скорость, ловко обходя льдины. В порту уже ждет «Скорая помощь».
Через два часа дежурный звонит в роддом, ребята, успевшие переодеться и обсохнуть, сгрудились у телефона, ждут. Дежурный, прикрыв трубку ладонью, повторяет вслух:
— Мальчик. Здоровый. Три двести. Порядок на борту.
Граница умеет быть доброй...
СТРАНИЦА ЧЕТВЕРТАЯ
ГОРОД, РОЖДЕННЫЙ ИЗ ИЛА
Вилково. Дебаркадер пропах клубникой. Огромные плетеные корзины с алыми ягодами стоят на дощатом настиле. У причала «Белинский», он только что пришел из Измаила и держит путь на Одессу. Гирлянды огней. На темном небе ярко горят звезды. Белый дебаркадер, белые одежды людей, белый теплоход...
На палубе девушка облокотилась на перила. В яркой ночи она кажется африканкой — так темен загар и ослепителен блеск черных глаз. Много отъезжающих и провожающих, но голосов почти не слышно, они звучат тихо — словно листья шелестят.
И вдруг вместе с гитарными переборами влетела песня:
Тот, кто рожден был у моря, Тот полюбил навсегда... Большая пестрая группа с гитарами и чемоданами подошла к пароходу. Трое ребят отделились от провожающих и легко вбежали по трапу на борт.
— В плавнях родились, а душа морская, — услышали мы голос совсем рядом. На дебаркадере стоял высокий старик. Густая смоляная борода выделялась на его лице, бронзовом и сухом. «Дожди умывают тебя, рыбак, и досуха ветер трет».
С высоким стариком мы уже виделись сегодня, когда сошли с борта «Ракеты», которая примчала нас из Измаила. Запыхавшись, подбежал он к кассирше, сидевшей на лавочке перед закрытым окошком.
— Билеты продавать начали?
— Через час открою.
— Да ты пойми, милая, внук уезжает в Одессу, в мореходное училище.
И такое нетерпение и торжество были в глазах старика, что не выдержала кассирша. Раскрылось окошко. И вот сейчас он провожает внука.
Прощальный гудок. «Белинский» медленно отчаливает. Сразу темнеет. И только звезды все так же ярко сияют на небе и запах клубники в легком ночном воздухе словно след от корабля.
Каждый город открываешь для себя заново, даже если слышал о нем, читал и, казалось, уже был готов к встрече.
Мы вышли ранним туманным утром из припортовой гостиницы Вилкова. Зашагали по мостовым, выложенным крупным стесанным камнем, увидели массивный Дом рыбака, здания агробиологической и гидрологической станций и растерялись: где же дунайская Венеция? Дома чистые, белые до боли в глазах, дорожки из морских ракушек перед зданиями, запах свежей рыбы и смолы, а знаменитых каналов нет, и «венецианских гондол» что-то не видно. Просто добротный, ухоженный районный городок. И вполне «сухопутный».
И вот выходим на широкую Татарбунарскую улицу — такие скорее встретишь где-нибудь в донской станице, — сворачиваем в переулок и видим канал. Черно-красные лодки скользят по его желтой воде или стоят на приколе. Сотни лодок, маленьких и больших. с рельефными, блестящими на солнце номерами. Стука моторов не слышно. Суровы правила уличного движения — в черте города включать мотор запрещено, вот и приходится грести, пока не выйдешь на Дунай.
Фото Ю. САВЕНКОВА и В. СМИРНОВА
Рядом с горбатым мостом (с него то и дело ныряют в воду мальчишки) видим желтый тростниковый каркас строящегося дома. Скрипят уключины лодок: на них подвозят к берегу темный густой ил и выгружают лопатами на землю.
— Здравствуйте, сыны, — слышим знакомый голос. По мосту навстречу идет старик, тот самый, с черной бородой. На нем высокие рыбацкие ботфорты.
Старик видит, с каким интересом мы смотрим на рождение дома, и лукаво прищуривается:
— Вот так и родился наш город — из ила и тростника, своими руками построили.
Он наклоняется, берет кусочек ила, медленно растирает в шершавых ладонях.
— Привозим с берегов Дуная, достаем со дна ериков...
Рыбак говорит об иле с уважением, так говорит хлебопашец о земле, рабочий — о станке.
Лет двести с лишним назад появились здесь люди. Мятежные крестьяне, бежавшие от гнева помещиков, фанатики-старообрядцы, не пожелавшие подчиниться нововведениям патриарха Никона, вольные казаки, отказавшиеся служить царю. Называли их в те времена «липоване» — может быть, потому, что скрывались они поначалу в липовых лесах. Среди первых жителей Вилкова были и украинцы, бежавшие от гнета крымских ханов, — запорожцы за Дунаем.
Дунайские плавни, густые заросли тростника — вот что нашли здесь поселенцы. Глухая сторона, не придут сюда царские слуги. И стали пришлые люди отвоевывать у плавней место для жилья. Малярия косила их. Места здесь низкие, весной подули ветры с моря (оно совсем рядом — в восемнадцати километрах), и затопили дунайские волны первое поселение вилкован. Тогда люди стали делать насыпь. В насыпь забивали сваи из дуба и акации, стены делали из тростника, который густо смазывали жирным дунайским илом, смешанным с соломой и травой. Кровлю тоже из тростника мастерили. Там, где люди брали ил, образовывалась протока. И создали люди — трудом многих поколений — город на сваях и мостках, весь исполосованный ериками. Килийское гирло, в устье которого возник город, при впадении в Черное море, разделяется на рукава — Старостамбульский, Очаковский, Белгородский. Поэтому город и назвали Вилково, то есть стоящий у развилки водных путей.
И вот мы идем по деревянным кладкам, которые протянулись вдоль ериков, по горбатым мостикам переходим с одной улицы на другую. Смыкаются густые кроны айвы, плачут вербы, низко склонившись к лягушечьей прозелени ериков. По улице имени 8 марта в остроносой гондоле плывет юная «венецианка» в белом плаще. Куда она направляется? В магазин, на базар, в гости, а может быть, на свидание с таким же юным «гондольером», который в ожидании сушит весла где-нибудь на ерике Горького или Кутузова.
Здесь особенно много «писательских» улиц, и называют их так: ерик Чехова, ерик Островского...
«Шаланды, полные кефали...» — доносится до нас звонкий голос. В лодке шестеро, не считая предводителя. Плывут по улице Клары Цеткин. «Дружней, хлопцы!» — слышится боевой клич, и хлопцы (среди них две белокурые девчушки) начинают рьяно вычерпывать из лодки грязную воду, затем в ход пошли веники и тряпки.
Здесь все любят чистоту: и стар и млад. Чистят ерики, моют мостовые, белят до ослепительной белизны дома. Вот и сейчас целая бригада отмывает лодку, в которой сегодня возили ил. Завтра в этой лодке ребятишки поплывут в школу.
Ерики — рабочие артерии рыбацкого города. Плывут и плывут смоляные лодки. Маленькие — их называют каюками, побольше — это могуны. Есть и совсем большие лодки — мотофелюги, но они сейчас на Прорве, куда ушли на лов рыбаки. А в каюках и мо-гунах везут мебель, купленную в магазине, доски и, конечно, всемогущий ил. Кстати, из него не только дома строят, им «кормят» сады. В плавнях, на островах раскинулись плантации айвы и клубники, да и у каждого рыбака есть приусадебный участок. Воду для полива садов берут в ериках, для этого от основного ерика делают ответвление и ведут его прямо под плетень во двор.
В ериках можно и рыбу ловить. Вот у тротуара выглядывает из воды вентерь — «ловись, рыбка, большая и маленькая».
Впрочем, большая рыба сейчас на Прорве, где идет дунайская сельдь. И стоят на ее пути в море огромные невода... Завтра нам предстоит вместе с рыбаками отправиться туда, где желтые воды Дуная смешиваются с зеленой морской водой.
| 
