Мир путешествий и приключений - сайт для нормальных людей, не до конца испорченных цивилизацией

| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |


OUTDOORS.RU - портал в Мир путешествий и приключений
ВОКРУГ СВЕТА №11-1965

МОРРОСКИЛЬО – КРАЙ МАНГРОВ

ГЕОРГ ДАЛЬ

Еще совсем молодым шведский естествоиспытатель Георг Даль попал в далекую страну, природа и животный мир которой были очень мало изучены. Колумбия... Побывав в самых глухих уголках страны, Г. Даль изучил нравы и обычаи ее жителей. Он стал своим и у рыбаков побережья и в льяносах у скотоводов — гаучо, а индейское племя энгвера даже «усыновило» его.

Прошли годы. Георг Даль возглавил научный центр, подготовил целую группу колумбийских естествоиспытателей, до сих пор он организует экспедиции, продолжает свой нелегкий труд первооткрывателя. Недавно на родине Г. Даля, в Швеции, вышла его книга «Край мангров», в которой ученый рассказывает о полюбившейся ему стране. Убежденный материалист, вдохновленный искренней любовью к людям и природе, Георг Даль обнаруживает и качества незаурядного писателя и рассказчика.

Путешествуя вместе с Георгом Далем от берегов Атлантики через джунгли, реки и горы, читатель узнает много интересного, переживет увлекательные приключения и испытает радость приобщения к природе. С этого номера мы начинаем печатать главы из книги Георга Даля.

Щупальца Горгоны

Итак, еще одно дело зовет Эрнандо к морю! Я не составлю ему компанию? Конечно, составлю! Ведь интересно поучиться, как ловят маленьких десятируких спрутов — «каламаре». К тому же они очень вкусные.

Мы управились с ленчем и пошли к сирийцу Ха-сану выпить кофе. Повар Вонг, у которого мы завтракали, кормит превосходно, но кофе у него прескверный.

...Спозаранок бредем по воде к лодке, которая стоит на якоре поодаль от берега. Тесновато в ней: Эрнандо припас веревки, каменные грузила, с полдюжины пустых ящиков. По краю каждого ящика торчат косо внутрь крупные гвозди и длинные острые шипы из твердого, как кость, дерева кайманчильо. Из знакомой мне рыболовной снасти вижу лишь несколько лесок; в банке лежит только что наловленная рыбешка для наживки.

Дневной ветер еще спит, но мы усердно орудуем веслами и добираемся туда, где под водой скрывается риф. Сверившись со своими секретными приметами на берегу, Эрнандо начинает ставить ловушки. Нагрузил ящик двумя-тремя камнями, прикрепил толстую леску и отправил его на дно. Другой конец лески привязал к бальсовому поплавку. Все. Следующий ящик, и вот уже все шесть расставлены примерно в ста метрах друг от друга. Мы отплываем в сторонку и принимаемся удить рыбу. Клевали «хино» — розовые, в золотую полоску люцианиды, похожие на окуня. Эрнандо вытащил молодую барракуду, длинную, тонкую, со щучьей пастью и страшнейшими зубами, какие мне когда-либо приходилось видеть. Но вот клев прекратился — подул дневной бриз. Мы подняли якорь, поставили паруса и направились к берегу.

— А спруты? — спросил я.

— Завтра утром вытащим, — ответил Эрнандо и перевел разговор на петушиные бои.

...На следующий день мы вышли примерно в то же время и опять начали с рыбной ловли. Море под безоблачным небосводом из тускло-серебристого стало опаловым, потом молочно-голубым.

Постепенно в ящике, который стоял между нами, собралось изрядное количество рыбы: плоские, как лист, отливающие зеленью касавито, розовые хино, серовато-желтые ламбе, испанская макрель, макаку. Но что толку перечислять названия?..

Нет слов, чтобы хоть приблизительно передать удивительную красоту тропических рыб. Возьмите радугу, закат и благородный коралл, хорошенько смешайте их с перламутром, золотом и серебром — нет, все равно не то.

Наконец мне попалась метровая морская щука: бока — расплавленное серебро, брюхо жемчужное, спина мерцает зелеными блестками. Понятно, я сразу забыл о рыбной ловле и стал любоваться трепещущей рыбкой. Остальной мир для меня перестал существовать.

Такое же чувство я испытал, когда впервые увидел, как солнце прячется за ледник в Центральных Андах. Спектр будто не прямолинеен, а изогнут в виде подковы, концы которой соединены полосой красок, доступных только зрению богов. Хотя, если сидеть очень тихо, и мы их можем уловить.

В душе навсегда поселились чудные краски, воспринимаемые в каком-то другом измерении, которого не определишь длиной, высотой, шириной, временем...

— Все, не клюет больше, — Эрнандо выбирает свою леску.

Нехотя возвращаюсь в настоящее, наматываю удочку на дощечку и спрашиваю:

— А спруты?

— Сейчас отправимся за ними, — отвечает Эрнандо, поднимая якорь.

Шесть бальсовых поплавков мирно покачиваются на волнах там, где мы с ними расстались накануне. Эрнандо приготовил два зазубренных копья, потом взялся за первую леску и стал тянуть. Наконец ящик очутился в лодке. Но внутри всего-навсего находилась девятилучевая морская звезда. Так... Интересно, а зачем же эти копья? Здешние кальмары бывают длиной от двенадцати до двадцати сантиметров, не больше.

Во втором ящике сидели два небольших рака-отшельника, в третьем — скорпена, уродливое чучело с ядовитыми шипами вдоль спины, похожее чем-то на бычка. Спрутов не видать. И вдруг, оторвав от дна четвертый ящик, Эрнандо повернул ко мне улыбающееся лицо.

— Вот он... Только ящик очутился у поверхности, как из него

что-то плюхнулось — с длинными остроконечными щупальцами с двойным рядом присосков. Эрнандо быстро передал мне леску, а сам схватил копье. Удар!.. Теперь медленно тянет копье обратно.

— Второе копье! — слышу взволнованный шепот.

А из ящика уже появляется сам Кракен, в точности такой, каким описал его Виктор Гюго в «Тружениках моря». Восьмирукий спрут, он же осьминог, рыба-черт. Я-то думал, что Эрнандо будет ловить кальмаров.

Змеиное гнездо щупалец, которые обвивают копье, борт лодки — все, за что только можно ухватиться. Студенистое мешковидное тело с громадными получеловеческими, полудемоническими глазами, которые все время меняют выражение. Клюв как у хищной птицы или как у попугая. В пасти за этим клювом скрываются ядовитые железы. Мгновенно вода в ящике и вокруг него окрасилась темной жидкостью. Но, пожалуй, страшнее всего было то, что чудовище непрерывно меняло цвет. Сперва золотисто-коричневое, потом багровое, точно воспаленная рана, багровый цвет перешел в красно-бурый, его сменил болезненный сине-фиолетовый. ...Не счесть всего, что говорилось и писалось о вражде человека со змеями и акулами. Верно, и те и другие могут быть опасными, но определенные виды и в определенных условиях. Метя копьем в голову с копошащимися щупальцами и пристально смотрящими глазами, я чувствовал, что вражда моего племени со спрутом еще древнее и ненависть к нему сильнее, чем к какой-нибудь копьеголовой куфии или тигровой акуле. Она восходит к той поре, когда спруты были владыками морей, задолго до того, как наши прародители и предки членистоногих начали завоевывать сушу.

Кто ведает, может быть, племя позвоночных давно было бы истреблено головоногими, не осени наших рыбьих предков блестящая мысль переселиться в пресную воду.

1 Автор имеет в виду некоторые частные этапы развития жизни на Земле. — Ред.

Сотни миллионов лет шла борьба между двумя племенами, даже после того, как кто-то из нас превратился в праакул с ужасающими зубами или антиархов с острыми кинжалами вместо плавников. Битва не кончилась и тогда, когда наиболее предприимчивые в нашем роду стали наземными животными. Всякий раз, как какая-нибудь ветвь нашего племени снова вторгалась в море, она встречала народ спрутов, самый развитый в своем царстве. С ними сталкивались рыбоящеры и плезиозавры; сиреновые и пракиты сражались с крупнейшими их представителями 1. Эта война продолжается и сегодня, когда кашалот, охотясь, ныряет в мрачную пучину и схватывается там с гигантским десятируким кальмаром, у которого щупальца толщиной с ногу человека. Я сам видел на коже кашалота метки от их присосков, каждую больше дюйма в поперечнике. Не будь иудеи таким сугубо континентальным народом, возможно, библия вместо «старого змия, великого дракона» избрала бы спрута олицетворением зла, воплощением враждебности. А может быть, он стал бы богом — ведь видим же мы увитую змеями богиню на росписях древних критских ваз; вообще спрут был важнейшим мотивом декоративного искусства критян. Или он вошел бы в героические сказания, как стал он гидрой Геракла и медузой Персея у эллинов — мореходов и сказочников. Не говоря уже о Сцилле, про которую старик Гомер писал, что «даже боги не пожелали бы с ней встретиться».

...Не могу оторвать глаз от спрута. Восемь щупалец извиваются и копошатся, точно змеи Горгоны. Только бы схватить человека и утащить его за борт, а там уж розовый клюв быстро доберется до глотки... Человек и чудовище в обнимку погрузятся в лазурную толщу, а через несколько часов один скелет останется белеть среди качающихся красных водорослей. Спрут же, забившись в ближайшую нору, будет подстерегать пучеглазых крабов, которые прибегут за крохами с его царского стола.

Ну и взгляд же у него!.. Жуткое чувство: словно в этой мягкой голове есть высокоразвитый мозг, правда работающий совсем по-другому, чем у наземных животных. В нем пульсирует кровь, нагнетаемая тремя сердцами, но кровь светло-голубая, в ее основе медь, а не железо, как у нас.

Я нацелился в самое большое из трех сердец и ударил. А через мгновение чудище было мертво, исколотое копьями и длинными ножами. Но весть о новом состоянии не сразу дошла до всех его конечностей. Опустив ящик обратно на дно, мы ножами отсекли от туловища щупальце за щупальцем. Даже в корзине они продолжали извиваться; роговой клюв громко щелкнул раз-другой, и все стихло.

...На следующий день мне понадобилось съездить в город. Переходя через площадь, я приметил черную доску у входа в ресторан Вонга. Любопытство заставило меня подойти поближе. Меню — и среди прочих блюд: «Щупальца а ля мод».

Я пошел к Хасану и заказал цыпленка!

Приморская бессонница

Высоко над качающимися шепчущими кронами кокосовых пальм парит луна. Глухо, лениво бормочет море, ветер с равнин засыпает. На ветвях мертвого нагого дерева сейба, которое стоит в стороне от деревушки, вижу на фоне неба черные комья, смутные, неопределенные и неожиданно маленькие, — да ведь это грифы заснули там.

Светлый песок пляжа сейчас не шуршит под ногами, как шуршал бы он днем, при солнце. Сейчас он влажный, а скоро станет совсем мокрым — когда прилив ступит на землю. Свечу фонариком (батарейки сели, так что свет не яркий) и вижу плоских крабиков. Они настолько быстро улепетывают, что недоумеваешь — может быть, их и не было вовсе? Эти плебеи крабьего народа живут в норках, которые вырыли сами. Под высокими деревьями «белых» мангров иду в глубь леса. Из почвы торчат тысячи ростков толщиной в палец. Получается своего рода ковер в двадцать сантиметров, который засасывает ногу. Надо поднимать ступню прямо вверх и так же прямо опускать, чтобы двигаться более или менее бесшумно.

Впереди непрерывный шорох. Это улепетывают полчища крабов-скрипачей. Они не очень-то прыткие, наверно, их нетрудно поймать. Почему же в определенное время года земля в манграх местами чуть не сплошь покрыта ими? Что-то защищает их от хищников. Может быть, отвратительный вкус? Я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь из здешних «крабоедов» ловил их.

А до чего же они потешны! У самца одна клешня намного крупнее другой, она почти равна панцирю, ширина которого от силы четыре сантиметра. Подойдешь близко — крабик угрожающе размахивает большой клешней, но ведь это чистое надувательство, она слабая. Они и самкам так же машут. У тех нет клешни, и самок почему-то видно гораздо реже.

Лес расступился, передо мной мелкое озерко, из воды тут и там торчат деревья. Свечу на одно из них — темно-зеленая крона точно накрыта шапкой снега. Белые цапли. Луч света будит нескольких птиц, они улетают с хриплым криком. Еще дальше на ветвях мертвого дерева черными наростами прилепились пять-шесть спящих бакланов. На самой макушке сидит молодой пеликан — бурый, с белым брюшком. Луч скользит вдоль опушки кустарника. Сверкнули два зеленых глаза: хищник. Похоже, в мою сторону идет. Выключаю фонарик и жду. Через минуту опять включаю.

Шагах в двадцати от меня зверь с лисицу величиной. Присел, косматый хвост приподнят, уши настороже. Морда острая и хитрая, пальцы длинные, растопыренные, такими сподручно хватать и держать. Это енот. Он вышел за крабами. Фонарик ослепил его, он растерялся и присел. Интересно, как хищники по-разному реагируют на электрический свет. Ягуар прижимается к земле, серая лиса-урокио или убегает, или же стоит на месте, угрожающе скаля зубы. Куница-таира разевает пасть в бессильной ярости. А енот ведет себя спокойно. Если свет далеко, не мешает ему, он сядет и накроет хвостом передние лапы, словно довольный кот. Посидит, посмотрит, идет дальше охотиться. Из всех мелких охотников прибрежной полосы он самый добродушный. Может быть, потому, что ест преимущественно ракообразных, хотя не прочь и цыпленка стащить. От собак он отбивается геройски.

Ну, хватит мешать ему, пусть охотится. Выключаю фонарик и иду дальше в глубь мангров. Лунный свет просачивается между ветвей, рисуя причудливые узоры на иле, где мягком и влажном, где сухом и потрескавшемся. Тихо в лесу, мертвая тишина. У меня толстые резиновые подметки, но шуму от них, как от поезда. Временами останавливаюсь и слушаю затаив дыхание. Ни птичьего писка, ни влюбленного кваканья жаб, и ни одно насекомое не нарушает безмолвия скрипом своего хитинового инструмента.

Выхожу на прогалину. Вдруг что-то беззвучно проносится мимо моего лица. На фоне луны на миг отпечаталась птица с длинными острыми крыльями. Козодой... Днем козодои отсиживаются здесь, в лабиринте глухих теней, каждый на своей ветке. Прижмутся к суку, и сумеречная гамма перьев сливается с корой. А как ночь придет, они летают над лугами и пастбищами, ловя насекомых и затевая причудливые ночные игры. Садятся на тропы, посветишь — глаза как рубины. Носятся друг от друга, улюлюкая: «Уй, уй!» А перед восходом солнца опять скрываются в темноте мангров.

Внезапно мрак становится плотным, наваливается со всех сторон и давит, давит, горло и грудь скованы страхом перед неведомым. Рука сама ищет фонарик, я делаю усилие над собой, чтобы не включить его. Прикрывая глаза от веток левой рукой, иду дальше. Непонятный приступ страха уже прошел. Он почти всегда проходит сразу, надо только не поддаваться ему.

Тишину нарушает далекий глухой звук. Останавливаюсь, чтобы прислушаться... Опять. Словно кто-то кричит, сунув голову в котел. Это на берегу большого болотного озера зовет супругу ягуар. Издалека, чуть слышный в недвижном ночном воздухе, доносится ответ. Нет в приморском лесу более скрытного зверя, чем большая пятнистая кошка. За два десятилетия я всего три раза стрелял по ягуару, при четвертой встрече чуть не споткнулся о зверя — в это время мое ружье висело на дереве, а фонарик не горел. Но ягуары-то видели меня множество раз, это уж я точно знаю. Просто они избегают человека. Местные жители ненавидят ягуара. А для меня леса и болота оскудели бы без его крупного следа и отрывистого глухого зова, без надежды вдруг встретить его, увидеть это великолепное воплощение силы.

Это бежит крокодил

Сегодня ночью моя цель — речушка Эль-Франсес; насколько я знаю, там последнее время никто не ловил. Пять километров — и я у устья. Ставлю на кольях длинные сети и сажусь на удобную корягу ждать, когда прилив достигнет высшей точки и пойдет рыба. В десяти шагах от меня волны вползают на плоский песчаный бар, а в двадцати шагах от меня начинаются мангры. Темная сплошная стена. В свете тропической луны она кажется то темно-зеленой, то черной, никак не определишь точно, и чем больше всматриваешься, тем труднее решить.

Царство мангров... Оно так непохоже на отороченный пальмами открытый берег. Здесь, на берегу залива Морроскильо, вечные сумерки, даже когда тропическое солнце в зените. Это не зеленый сумрак старого высокоствольного леса, а неверный летучий полусвет, пестрый, как кожа удава. Темные норы между пучками воздушных корней, растопыренных наподобие паучьих ног, черный ил, по которому снуют крабы и под которым прячется предательская вязкая глина. Кое-где сероватые клочки посуше, на них селятся белесые и серо-зеленые сухопутные крабы; пусть очень разные, они схожи в окраске — в ней есть что-то от старых костей, которые долго пролежали в сырой почве. Таковы мангры, полные нор, темных луж, черное ила и многоногих тварей, выходящих ночью из-под земли!..

Вот дюйм за дюймом приближается море. В это время года разница между приливом и отливом невелика, три-четыре пяди. Скоро должна появиться рыба. Когда луна на ущербе, ночесветки помогают приметить косяк. Сейчас на них не приходится рассчитывать: чем ярче луна, тем слабее свечение моря.

Пора. Обматываю веревку вокруг запястья, развертываю накидку и кладу ее, как положено, на правую ладонь и левую руку, зажимаю в зубах одно грузило. Осторожно крадусь к воде и бросаю накидку туда, где кончается бар. Сеть ровным кругом падает на воду, но тяжелые грузила быстро тянут края ко дну — получается обуженный внизу колокол. А когда я начинаю вытаскивать накидку да еще поддергиваю ее рукой, края совсем смыкаются.

Свечу фонариком: что за улов? Бьются две мо-харра в черную полоску, в ячее застряло несколько крупных раков. Глаза их блестят будто рубины. Снова и снова кидаю то с одной, то с другой стороны бара. В среднем получается раз впустую, раз с уловом.

Но вот вода медленно отступает, рыба уходит на глубину. Чашка кофе из термоса, сигарета, новый слой смазки на ноги, руки и плечи, чтобы испортить аппетит злым песчаным мушкам. Теперь взглянуть на ставные сети. Луч фонаря скользит через песок к воде. Большой мангровый краб застыл на месте рядом с водой. Клешни подняты, тускло поблескивают черные стебельчатые глаза. Чем-то

похож на старый череп. Их, должно быть, немало лежит в манграх с тех самых времен, когда Пти-Пьер и Мануэль-Португалец подстерегали здесь на своих пиратских шхунах пузатые галионы из Картахены.

Луч скользит дальше. Вот веревка, которой я привязал сеть к корню на берегу, вот верхний урез. Несколько поплавков утоплено, и кажется, в ячее что-то поблескивает: заранее не угадаешь, что именно. Здесь, в солоноватой воде, обитатели мангровых болот встречаются с жителями сине-зеленой морской пучины.

Осторожно отвязываю веревку и начинаю тянуть. Не идет, зацепилась, что ли, за корень? Теперь остается единственное: нырнуть в затон, нащупать ее руками и отцепить. Днем я ловлю такой же сетью и так же часто ее распутываю. Ночью — нет, я насмотрелся на эти длинные веретенообразные тела с острыми спинными плавниками. По ночам они частенько заходят на мелководье, просто удивительно, как не застревают. Знаю, знаю — акулы трусливы, но кто видел рыбаков с откусанными руками или ногами, тот дважды подумает, прежде чем ночью лезть в море. Недавно у самой Картахены серая донная акула среди бела дня прикончила человека, и никто не смог ему помочь. Это второй случай за три года.

Правда, в устье реки акулы не заходят — бар не пускает. И вообще они предпочитают простор. Хотя некоторые — скажем, рыба-молот — не боятся пресной воды и поднимаются далеко вверх по большим рекам. Словом, ради пополнения коллекции или доброго обеда можно рискнуть и окунуться. Разуваюсь и еще раз свечу, чтобы точно знать, как идет сеть. Прилив, наверно, сдвинул ее, а когда плаваешь с сетью впотьмах, ничего не стоит запутаться.

Между корнями больших мангровых деревьев, в том самом месте, где над водой чуть выдается темный ил, мерцает багровая искорка. Теперь мне понятно, почему этот «ил» такой лоснящийся и влажный, а не сухой и потрескавшийся. Кажется, что там тлеет сигарета, но я-то точно знаю, в чем дело. Сто раз уже видел такие «искры» и раз сорок гасил их пулей. Теперь я ни за какие деньги не полезу в затон!

Искра — это глаз. Днем он холодно-зеленый, с вертикальной щелочкой зрачка. И сидит этот глаз в голове с длинным заостренным рылом и огромной пастью, ощетинившейся острыми зубами.

...Человек, почти двадцать лет проживший в тропиках (и не в городах, а большей частью на рубеже диких дебрей, даже в самой сельве), не скажет вам. что не боится ничего на свете. Я с великим почтением отношусь по меньшей мере к трем животным, не считая морских чудовищ. Два из них — огромный паук и тридцатисантиметровая сколопендра — отсутствуют в царстве мангров. Зато здесь обитает остроносый крокодил с узловатой спиной и сплющенным с боков желто-зеленым хвостом. Это он сейчас смотрит на меня. Дважды у меня на глазах крокодил пытался схватить рыболова. Это было ночью. И только удачей можно объяснить, что оба раза у меня под рукой имелось оружие. Был такой случай: я застрелил старого крокодила, будто бы утащившего маленького мальчика несколькими днями раньше. В желудке зверя я нашел неопровержимые доказательства. И я видел глаза матери этого мальчика. С тех пор я не испытываю ни малейших угрызений совести оттого, что убил пятьдесят шесть взрослых крокодилов. Напротив, я надеюсь, эта цифра еще возрастет!..

Не спуская взгляда с бронированного ящера, отхожу к коряге, где лежит трехстволка, и проверяю, заряжен ли третий ствол длинным коническим патроном. Потом иду к кустам на краю затона, кладу ружье на развилку, взвожу курок и свечу фонариком туда, где притаился враг. Неудобно лежит, прикрыт корнями. А в голову стрелять не хочется. Одно дело — днем, когда можно бить почти с математической точностью. Ночью — совсем другое, не та верность, да и патроны калибра 9,3X72 не растут на деревьях.

Надо бить в сердце или в шейные позвонки, это смертельно для любого зверя. Выжидаю несколько секунд... Чудовище начинает двигаться. Медленно, не торопясь, дюйм за дюймом. Теперь мушка смотрит как раз куда надо: позади лопаток. Есть! Сноп огня из ствола долетает чуть ли не до середины затона.

Естественно, ослепленный вспышкой, я с полминуты ничего не вижу, только слышу. Вялые удары хвоста... Плеска нет. Все как и должно быть. Зато слеза от меня, за редкими кустами, что-то большое и грузное срывается с места и ныряет в другую заводь в гуще мангров. Это не испуганные скачки капибары и не бег косматого четвероногого охотника, а непрерывное «шлеп-шлеп-шлеп», тонушее в протяжном шорохе. В заключение долгий тяжелый всплеск. Кто слышал этот звук, да еще ночью, непременно узнает его. Это бежит крокодил, привстав на коротких лапах, — живот оторван от земли, и только самый конец хвоста волочится. Когда крокодил бежит вот так, берегись и пасти его и хвоста...

Зрение восстанавливается, я перезаряжаю ружье, выключаю фонарик и обуваюсь. Потом опять свечу через болото и черный затон на корни, где лежит, свесив голову к воде, убитый крокодил.

Больше нигде не видно красных глаз. Но сеть все равно подождет до рассвета. Где-то в глухом мраке, среди безмолвия ила, искривленных корней и черной водь» прячется, во всяком случае, еще один бронеящер. Опасен тот крокодил, которого не видишь, о котором не знаешь, где он!..

Перевел со шведского Л. ЖДАНОВ

 
Рейтинг@Mail.ru
один уровень назад на два уровня назад на первую страницу