Мир путешествий и приключений - сайт для нормальных людей, не до конца испорченных цивилизацией

| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |


OUTDOORS.RU - портал в Мир путешествий и приключений
ВОКРУГ СВЕТА №11-1965

РОМАНТИКИ НАШИХ ДНЕЙ

НА МЕРИДИАНА БОЛЬШОГО ИНАГУА

РАДИЙ ФИШ

Рисунок С. ПРУСОВА

Вот уже несколько лет в районе Карибского моря работает советская рыболовная экспедиция. Наши рыбаки промышляют в Мексиканском заливе и на банке Джорджес, помогают первому в западном полушарии социалистическому государству осваивать богатства океана, обучают кубинские команды работе на современных рыболовецких судах.

На одном из траулеров советской рыболовной экспедиции работал матросом писатель Радий Фиш. О буднях рыбаков рассказывает он в своей книге «Иду с тралом», которая выходит в издательстве «Советский писатель». Ниже мы печатаем очерк из этой книги.

Наш траулер идет Большим Багамским проливом. На рассвете мы оказываемся между Кубой, Гаити и Большим Инагуа. Здесь решено поставить первый ярус. Надо выяснить, возможен ли тут промысел тунца.

Выходим на палубу затемно. Мастер по добыче устанавливает ярусо-выборочную машину. Укладывает в ящик прочный капроновый шнур — хребтину. Через равные промежутки к хребтине подвязаны стопы прямоугольных пластин из пенопласта — буи. Два крайних буя снабжены красными флажками на бамбуковых шестах — вехами. Через каждые сорок метров на хребтине карабинчик — клевант. К нему крепится двухметровый поводец, заканчивающийся витой стальной проволокой и крючком.

Пока мы возимся со снастью, звезды, рассыпанные в небе, как галька в прозрачной воде, бледнеют. Я оглядываюсь и застываю, обомлев. Между розово-лиловым небом и ярко-синей водой вспыхивает ослепительно зеленая точка. Вспыхивает и гаснет.

Из-за горизонта медленно лезет светило.

— Давай! — кричит мастер.

Эдик Бойковский, размахнувшись, кидает в море, как пику, первый буй с вехой. Пошел ярус.

Мое дело — вынуть из ящика свернутый кольцом поводец, открутить тонкую проволочку, которая не дает кольцу развернуться, и подать поводец вперед Масюкевичу. Виктор наживляет крючок и передает поводец Ивану Чернобривому. А тот цепляет поводец на хребтину.

Работа не трудная, но требующая внимания и утомительно-однообразная. Триста раз нагнись, триста раз размотай проволочку, триста раз подай поводец. Ровно столько, сколько крючков на ярусе.

Рекса видит ярус впервые. Она пытается заглянуть на стол — интересно, что там делают. Носится по палубе вокруг ярусной машины, охотится за хребтиной, выползающей из ящика, как змея. Того и гляди нацепится на крючок, пойдет за борт вместе с ярусом. Кок запирает ее в коридоре.

В восемь тридцать Эдик выкидывает последнюю веху. Судно разворачивается и ложится на обратный курс, к началу яруса.

Мы идем завтракать. Выборка через час.

Рыбы, попадающиеся на ярус, не чета тем, что захватываются тралом, — неповоротливым, сплющенным и пузатым, что день-деньской копаются в грунте в поисках рачков и прочей мелкой живности. На ярус берут рыбы быстрые, мощные, ловкие.

Первыми на крючок подходят желтоперые тунцы. Вес у них небольшой — килограммов десять-двенадцать, но сопротивление яростное. Матросы по двое с трудом вытаскивают их баграми, и они долго пляшут на палубе.

Тела у тунцов цвета стали, гладкие, утяжеленные спереди, как торпеды. У желтоперых под брюхом яркие желтые перышки-плавники. У полосатых вдоль боков пунктирные полосы из синих ромбов.

— Внимание, марлин! — предостерегает мастер.

Марлин на крючке огромный, метра три с половиной. Тело такое же, как у тунца, вороненое, торпедообразное, только более изысканное по форме. Мощный хвостовой плавник сидит, как весло, на тонком черенке. Но главное — голова. Меж узко посаженных свинячьих глаз метровый нос — острый, как жало. Нос — главное оружие марлина.

Перетащить марлина баграми через фальшборт не удается — в нем не меньше восьмидесяти килограммов.

Приходится снимать часть фальшборта. На палубе рыба сопротивляется недолго — обессилела от борьбы — и застывает с удивленно разинутым ртом, но успевает нанести последний удар. Капитан подошел слишком близко, и марлин, изловчившись, зацепил его носом за ногу. Длинная и ровная, будто ножевая, рана, к счастью, оказалась неглубокой.

Вслед за марлином появляются пять акул разных видов и размеров. А за ними — королевская макрель, рыба удивительной красоты.

Кажется, настил осветило еще одно солнце — такая у макрели ослепительная золотая окраска. Затылок и спина украшены такой же яркой гривой. А тело легкое, приплюснутое с боков.

Не сразу замечаешь злые, далеко расставленные глаза, маленькую скошенную нижнюю челюсть с редкими зубами и тяжелый, набалдашником, лоб. Утяжеленная лобовая часть макрели — специальное гидродинамическое устройство. Как только макрель трогается с места по горизонтали, это устройство дает ей подъемную силу — приспособление, характерное для всех скоростных рыб, а те, что попадаются на ярус, могут плавать быстрее, чем траулер.

Через два часа вся палуба усеивается застывшими, подрагивающими и скачущими рыбами. В отличие от тралового лова, где нужно специальное усилие, чтоб выделить отдельную рыбу из массы, — таким бесконечным и мощным потоком течет она в камеры и трюмы, — на ярусе каждый экземпляр успеваешь разглядеть.

Среди рыбьих тел бродят кок и ихтиолог. Первый отбирает добычу на камбуз, второй — на анатомический стол.

Наш ихтиолог Николай Дмитриевич — сейчас главная фигура на судне. Мы ведем промысловую разведку новых районов, и только наука может нам указать: стоит ли здесь ловить?

Из каждого улова Николай Дмитриевич отбирает определенное количество рыб. Раскладывает их на палубе, препарирует, отделяет ланцетом чешуйки, измеряет рост, вес, определяет степень зрелости и жирности. И диктует результаты.

— Самка два, жирность два... Самка три, жирность два... Самец два, жирность два... Самка два, жирность два...

Целыми днями работаем мы под эту монотонную диктовку. Бывает, и солнце сядет, а он все еще препарирует.

Мы посмеивались над Николаем Дмитриевичем — чего, мол, там считать чешую да мерить жирность? И так видно, есть рыба или нет. Он не умел с нами спорить и, занятый своими выкладками, в ответ рассеянно улыбался. Но сейчас, когда я читаю об успешных прогнозах на путину, о новом способе лова или вновь открытых промысловых районах, я вижу пятнистые, как шкура зубатки, руки Николая Дмитриевича — его кожа не выносила тропического солнца, — руки, перепачканные рыбьими внутренностями, и его мягкую улыбку и слышу: «Самка два, жирность три...»

В Большом Багамском проливе на триста крючков мы брали в среднем триста килограммов рыбы, не считая акул. Это уже промысловый улов.

Часто знакомые и друзья спрашивают меня: «Ну, что тебя заставило чуть не в сорок лет пойти матросом?»

Как им объяснить? Это так же бессмысленно, как попытка при встрече с приятелем всерьез ответить на его вопрос: «Как жизнь?»

Хорошо помню, как в детстве летним утром во двор дома шестнадцать по Малой Лубянке выходил дворник Лешка. Могучий, в синей майке, катил он перед собой катушку с черным резиновым шлангом. Присоединял его к крану. Шланг оживал, шипя и плюясь, извивался на асфальте. Мы, мальчишки, стерегли этот миг, чтобы хоть на минуту ощутить в руках упругую силу водяной струи, почувствовать себя хозяином двора. Но Леша быстро отбирал у нас брандспойт — он был человек строгий. Лишь изредка в душный июльский день, когда тополиный пух летает по Москве, Леша внимал нашим мольбам и окатывал наши голые спины.

Не стань я матросом, не завладеть бы мне пожарным шлангом. Моя мальчишеская мечта так и осталась бы мечтой.

В море у матросов есть сменная должность — хозяин палубы. Каждый занимает ее в течение недели.

Пожарный шланг — главное орудие хозяина палубы. Не сразу он мне подчинился. На излете струя забортной воды работала вполсилы, а если я наставлял ее слишком близко, она окатывала меня с ног до головы и швыряла в лицо ошметки рыбьих кишок. Но мало-помалу я приобрел сноровку. Вода стала выполнять все мои желания, экономно, шаг за шагом превращала она грязную палубу в сверкающий настил и, обессилев, стекала за борт по чистым ватервейсам. И тогда приходила радость, та самая мальчишеская радость повелителя стихий.

Многие мечты, которые стали забываться за суетой и беготней по проторенным дорожкам, осуществились, когда я стал матросом, — и дальние страны, и все виды рыб, и океан...

На востоке — в сизой дымке горы Венесуэлы. Над ними кучевые облака. Облака грудятся и над островом Тринидад. А у нас над зеленой морской гладью оглушительная жара.

Известно, что кондитеры не любят сластей. Так и на рыбацких судах в команде есть люди, которые не любят рыбных блюд, предпочитая всем дарам моря кусок мяса, даже если он не один месяц пролежал в провизионке.

Но зато на каждом судне есть фанатики, которые едят все. К ним принадлежит и тридцатилетний мастер Кочетков. Худой, длиннорукий, он копается в каждом улове, внимательно его

перебирает. Кочетков побывал во всех морях, пробовал на вкус летучих рыб и лангустов, осьминогов и креветок, мурен, моллюсков и акул.

Морская кухня — его страсть. И, как всякая страсть, она заразительна. А для благоразумно равнодушных — смешна.

Наберет Кочетков всякой всячины и бежит на камбуз варить, парить, жарить.

Кок устраивает скандал:

— Не дам поганить посуду разной дрянью!

И правда, страшновато бывает смотреть, как мастер пробует какой-нибудь зеленоватый нарост, срезанный с огромной ракушки.

— Ох, смотри, Кочетков, — качает головой боцман, — отравишься каким-нибудь морским чертом!

Но Кочетков твердо убежден, что в море дряни не водится.

На следующий день трал вываливает на палубу ромбовидный блин толщиной сантиметров в двадцать и весом в четверть тонны. Блин шевелит крыльями, словно силится улететь, плещет ими по настилу и фыркает, как загнанная лошадь. Это гигантский скат — хвостокол.

Хвост у ската метра два длиной, гибкий, усеянный шипами. Кому-то приходит в голову отрубить его в качестве сувенира. Говорят, древние римляне употребляли хвосты скатов как бичи для рабов.

Когда «наука» отберет из улова свое, матросы зюзгой выбрасывают всю остальную рыбу в море. Ставрида, пеламида, если недолго пролежала на палубе, просыпается. Но рыба помягче и глубинная погибает еще в трале. Вот и тянется за нами по морю длинный белый шлейф из рыбьих брюх.

В последний день за час траления в куток набивается по пять-шесть тонн. Чем поднимать их на палубу, лучше распустить мотню прямо в море. Но для этого нужно спуститься за борт на мешок с рыбой, пройти по нему до конца, развязать гайтан и успеть добежать обратно.

— Разрешите мне, разрешите, Евгений Наумович! — просит Масюкевич.

Масюкевич знает себя. «Понимаешь, — сокрушается он, — не успел подумать, а уже сделал».

И капитан побаивается за Виктора — бог его знает, что он может выкинуть, если сердце у него не контролируется головой.

Капитан, подумав, говорит:

— Валяй! Море сегодня тихое.

Виктор надевает сапоги, рабочие брюки и куртку. Скорчив рожу, лезет за борт. Осторожно становится ногами на тугой, набитый рыбой куток. Держит. Не спеша идет к концу. Наконец он рывком развязывает гайтан и со всех ног пускается к судну. Рыба быстро уходит из сети, мешок становится мягким, проседает. Виктор проваливается в рыбу сначала по колено, потом по пояс.

Но все обходится благополучно. Перегнувшись через борт, мастер ловит его за руку и вытягивает на палубу. Виктор отряхивается и на радостях пускается вприсядку.

Матросы смеются.

Нам осталось всего два траления.

На горизонте виден остров Тринидад и благодатные кучевые облака над ним. На послезавтра назначен заход в Порт-оф-Спейн.

 
Рейтинг@Mail.ru
один уровень назад на два уровня назад на первую страницу