ВОКРУГ СВЕТА ЕЖЕМЕСЯЧНЫЙ ГЕОГРАФИЧЕСКИЙ НАУЧНО-ПОПУЛЯРНЫЙ ЖУРНАЛ ЦК ВЛКСМ № 11 1965 г. НОЯБРЬ Журнал основан в 1861 году НА СТРАНИЦАХ НОМЕРА: НОВЫМИ ТРУДОВЫМИ УСПЕХАМИ ВСТРЕЧАЕТ НАША РОДИНА 48-ю ГОДОВЩИНУ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ ГИПОТЕЗА АСТРОНОМА Н. КАРДАШЕВА ГЕРОИ ТУНДРОВОГО ПОДНЕБЕСЬЯ ГОРОД ТЫСЯЧИ КОРАБЛЕЙ Рассказы о молодых советских ученых, строителях, горняках, исследователях морей ВАСКО ДА ГАМА - ОН ЛИ ОТКРЫЛ МОРСКОЙ ПУТЬ В ИНДИЮ? ВСТРЕЧИ В МАНТРАХ КОЛУМБИИ «ОПАЛОВАЯ ЛИХОРАДКА» Репортажи из Австралии, Австрии, Англии, Антарктиды, Ирана, Италии, Кении, ОАР, США, ФРГ МАЛАЯ КОСМИЧЕСКАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ ГДЕ ТЫ, СЫН НЕБА? Пока это еще не реальность. Но уже и не фантастика. Таинственный, зовущий голос Аэлиты, прорвавшийся сквозь космические бездны к Земле, — это фантастика. Но то, что на Земле услышали непонятные правильностью своих колебаний сигналы космического радиоисточника, известного ученым под номером СТА-102, — это реальность. Космическая радиостанция СТА-102 посылает в мировое пространство сигналы, похожие на искусственные. БРАТЬЯ ПО РАЗУМУ В настоящее время нет сомнений в том, что человечество нашей планеты не единственная разумная цивилизация Вселенной. Это естественный и закономерный вывод из всех наших знаний в области астрономии, физики, биологии, философии. Но если инопланетные цивилизации действительно существуют, нельзя ли получить о них какие-либо прямые сведения? Как это сделать? Ожидать, пока на Землю опустится космический корабль с другой планеты? Но вероятность подобного посещения именно в нашу эпоху чрезвычайно мала. А что, если следы пришельцев из космоса поискать в истории Земли? За последние годы идея подобных поисков приобрела немалую популярность. Сторонники гипотезы посещения Земли «гостями из космоса» выдвинули целый ряд предположений. Но ни одно из них пока нельзя считать серьезным и убедительным. Возможно, мы просто еще не натолкнулись на соответствующие факты, а может быть, их просто невозможно обнаружить — слишком мал тот исторический период, в границах которого мы их разыскиваем. Но если так, то, может быть, имеет смысл попытаться расширить этот период. Существует ли такая возможность? Да, существует. Для этого надо «заглянуть» в космос. Ведь различные космические тела находятся от нас на разных расстояниях, и поэтому мы, так сказать, их «видим» в разном прошлом... Таким образом, изучая наблюдаемую область Вселенной, мы охватываем колоссальный период истории протяженностью около 10 миллиардов лет. В прошлом году в Бюраканскую обсерваторию (Армения) съехались представители различных наук: не только «чистые» астрономы, но и радиофизики, кибернетики, философы. Их привлекала не совсем обычная тема Бюраканской конференции: впервые в нашей стране на таком представительном научном форуме ставились вопросы, которые совсем еще недавно обсуждались лишь на страницах научно-фантастических романов. Существуют ли высокоразвитые цивилизации? Много ли их? Какого уровня они достигли? Какого рода контакты они могут устанавливать между собой? Каким способом обнаружить искусственные сигналы внеземных цивилизаций и каковы отличительные особенности таких сигналов? Какими свойствами они должны обладать и с каких расстояний приходить? Как расшифровать эти сигналы и как выработать язык, пригодный для межзвездных связей?.. И, наконец, самое главное: поступают ли сигналы разумных обитателей Вселенной к нам на Землю? Да, поступают! К такому выводу пришел один из основных докладчиков — молодой московский астроном Н. С. Кардашев. Его доводы просты и логичны. Общество разумных существ развивается очень быстро. Взять хотя бы земное человечество. Разумная цивилизация существует на нашей планете всего несколько тысячелетий, а наука в современном понятии, по существу, всего несколько столетий. Но человечество уже достигло такого уровня, когда оно располагает достаточно мощными источниками энергии и техническими приспособлениями, чтобы «выйти на космическую радиосвязь». И можно считать, что примерно через 3200 лет люди овладеют энергией, сравнимой с энергией нашей звезды — Солнца, а через 5800 лет — с энергией Галактики. Если к тому же учесть, что наука и техника развиваются со значительным ускорением, то и эти сроки могут на практике оказаться куда менее продолжительными. Но то, что верно для человечества, должно быть справедливо и для других цивилизаций. А так как разумная жизнь возникала на разных планетах не одновременно, то среди космических цивилизаций должны быть общества, достигшие разного уровня развития. Их можно, по мнению Кардашева, условно разделить на три типа. Цивилизации первого типа находятся примерно на том же уровне, что и современное человечество. Ко второму типу относятся цивилизации, овладевшие энергией своей звезды, а к третьему — энергией в масштабах своей галактики. С другой стороны, можно предположить, что высокоразвитые цивилизации стремятся устанавливать радиоконтакты, обмениваться полезной информацией. При этом наиболее эффективными являются всенаправленные радиопередачи, такие, при которых радиоволны направляются во все стороны. Именно при таких передачах обеспечивается наибольшая вероятность подключения новых абонентов, то есть, приема радиосигналов все новыми цивилизациями. Поэтому весьма вероятно, что разумные цивилизации второго и третьего типов выделяют значительную часть имеющихся в их распоряжении энергетических средств для осуществления все-направленных передач. Но если все это так, то, значит, к нам, на Землю, из космического пространства непрерывно поступают искусственные радиосигналы, которые содержат богатейшую научную информацию и которые мы еще, к сожалению, не научились улавливать. А можем ли мы их уловить? Ответ на этот вопрос — главное в расчетах Кардашева. Оказывается, что сигналы цивилизации второго типа могут быть услышаны в пределах нашей Галактики, а сигналы цивилизации третьего типа — в пределах всей наблюдаемой части Вселенной. Кроме того, имеется реальная возможность уже в ближайшие годы создать приемные устройства, которые могли бы обеспечить не только улавливание сигналов, но и выделение содержащейся в них информации. А это означает, что имеет смысл организовать поиски искусственных радиосигналов в направлении больших звездных скоплений или целых галактик, например, галактики Андромеды... Разумеется, подобное направление поисков не единственное. Цивилизации первого типа, располагающие ограниченными запасами энергии, вряд ли могут осуществлять всенаправленные передачи. Скорее всего, стремясь обеспечить максимальную дальность связи, такие цивилизации посылают свои радиосигналы узкими, направленными пучками, точно «адресованными» определенным звездам. Подобные цивилизации следует искать в сравнительно близких окрестностях Солнца. С таким предложением выступил на совещании академик В. А. Котельников. Ученый подсчитал, что если ограничиться на первый случай сферой радиусом в 1000 световых лет, то примерно за 10 лет можно будет обследовать расположенные в ее пределах 264 тысячи звезд. С другой стороны, человечество уже располагает достаточными средствами, чтобы самому направить в космос специальные радиосигналы для установления контактов с другими цивилизациями. При современном состоянии радиофизики такие сигналы могут преодолевать расстояние порядка нескольких сот световых лет. Это означает, что в зоне их досягаемости уже находится около миллиона звезд. Профессор С. Э. Хайкин предложил осуществить передачу радиосигналов типа позывных. Такие позывные могли бы послужить «сигналом готовности». Они сообщили бы другим цивилизациям, что Земля готова к межкосмическому радиообмену. РАДИОМАЯКИ ВСЕЛЕННОЙ Бюраканское совещание состоялось в мае 1964 года. А уже через некоторое время астрономы обратили внимание на два радиоисточника—СТА-21 и СТА-102, обнаруженные еще несколько лет назад в Калифорнийском технологическом институте. СТА-21 находится в направлении созвездия Овен, СТА-102 — в направлении созвездия Пегас. Они заинтересовали ученых своими малыми угловыми размерами. Известные до сих пор космические радиостанции представляют собой протяженные объекты — галактики, облака межзвездного газа. С точечными радиоисточниками астрономы встретились впервые. Между тем, согласно выводам Кардашева, искусственные радиоисточники должны прежде всего иметь как раз весьма малые угловые размеры. И вот группа московских радиоастрономов под руководством Г. Шоломицкого начала тщательное наблюдение за «таинственными» радиообъектами. В течение девяти месяцев было проведено 150 измерений источника СТА-102 и 70 измерений источника СТА-21. В результате наблюдений советским астрономам удалось обнаружить чрезвычайно интересный факт. Оказалось, что интенсивность радиоизлучения источника СТА-102 испытывает систематические колебания с периодом около 100 дней. Но ведь и ожидаемые искусственные сигналы должны определенным образом меняться во времени, то есть содержать некоторый код, нести какую-то информацию. Вычисления показывают, что вся научная информация, имеющаяся в распоряжении современного человечества, может быть передана по современному высокочастотному радиоканалу всего за сутки. Поэтому, если даже учесть, что цивилизации второго и третьего типов располагают гораздо большим объемом информации, чем современное человечество, то все же они могут осуществлять передачу всех необходимых сведений за сравнительно короткие промежутки времени. При этом можно предполагать, что для повышения надежности приема и возможности подключения новых «абонентов» такие передачи должны периодически повторяться. И невольно напрашивается сопоставление между этими теоретическими выводами и обнаруженными повторяющимися колебаниями радиоблеска источника СТА-102. Не может не обратить на себя внимание также и то, что максимальная энергия излучения СТА-102 приходится как раз на такие радиочастоты, на которые меньше всего влияют космические радиопомехи. Разумеется, всего этого еще недостаточно, чтобы сделать вывод об искусственном характере космической радиостанции СТА-102. Но, во всяком случае, обнаружен новый тип космических радиообъектов, изучение которых представляет огромный интерес. БЫТЬ МОЖЕТ, СКОРО... Являются ли поиски космических радиосигналов единственным методом обнаружения инопланетных цивилизаций? Одной из самых характерных особенностей деятельности разумных существ является то, что они способны создавать такие состояния материи, которые с точки зрения хода природных процессов являются весьма маловероятными. Взять хотя бы любое произведение человеческих рук: здания, машины, заводы и т. п. Совершенно ясно, что подобные объекты не могли бы образоваться в результате случайного объединения атомов и молекул. И чем выше уровень развития цивилизации, чем большими энергетическими ресурсами она располагает, тем заметнее могут быть результаты ее созидательной работы. Во всяком случае, при объяснении «непонятных» явлений во Вселенной нельзя игнорировать возможность деятельности разумных существ. Методы астрономических наблюдений бурно развиваются, неудержимо растет объем информации о космических явлениях. И это вселяет в нас надежду, что проблема контактов с инопланетными цивилизациями может получить свое решение, вероятно, уже в недалеком будущем. В. КОМАРОВ ПРИЧУДЫ ПРИРОДЫ «КАВАЛЕР» ПОЯВЛЯЕТСЯ ТОЛЬКО ДНЕМ. Черный бархатный плащ с красными застежками мелькает в пестрой полутьме джунглей. Солнечный луч скользнул по листве и высветил пышный цветок орхидеи. Мгновение — и черный бархатный плащ уже у цветка. Эта бабочка из семейства кавалеров, или, как еще их называют, парусников (Papilionidae). Ученые насчитывают более 700 видов кавалеров. КОРОЛЕВСКАЯ ГОЛУБАЯ МОРФО живет в Южной Америке. Размах крыльев бабочки достигает 15 сантиметров. Морфо очень пуглива и осторожна, поймать ее — дело хитрое. Однако соблазн, да и спрос на голубых красавиц настолько велики, что охотой на них иногда занимаются целые деревни. Местные жители ловят морфо при помощи обычных... флажков. Опытные ловцы знают, какого цвета должен быть флажок, чтобы на него прилетела морфо определенного вида. Морфо ценятся не только среди коллекционеров. Перламутровая голубизна их крылышек сверкает на крышках табакерок, веерах, наклеивается на картины и даже вставляется в украшения из драгоценных камней. ПРИРОДА ШУТИТ МУДРО и великодушно. Слабого она защищает своей улыбкой — часто и ее бывает достаточно. Взгляните на эту хрупкую красавицу — не так-то уж легко отличить ее среди буйной растительности северной Бразилии от хищницы совы. Бабочку так и зовут: «совиный лик». Как только Caligo Brasilientis чувствует приближение опасности, она раскрывает свои огромные, с чайное блюдце, крылья, и вот на врага уже устремлен угрюмый и страшный «взгляд». Поистине овца в волчьей шкуре! ЕЕ НАЗЫВАЮТ НОЧНОЙ СФИНКС. Язычищем более длинным, чем все тело, эта бабочка достает нектар из самой глубины табачного цветка. Облетев несколько цветов и покончив таким образом с «обедом», сфинкс свертывает язык в спираль наподобие часовой пружины. Днем бабочка впадает в оцепенение: глаза прикрыты передними лапками, усики сложены под крыльями. Чуть стемнеет, сфинкс просыпается и торопится в свой привычный путь через ночь: к белым и розовым пахучим цветам. — ЭТО ЖЕ МАХАОН, или «ласточкин хвост»! — коллекционеры из разных уголков мира сразу узнают красавца. Его можно увидеть в Европе и Северной Америке, в Азии и на севере Африки. Махаоны порхают и в долинах и на высотах до четырех километров. Уже в «гусеничном возрасте» махаон начинает проявлять свой «характер». Для любого агрессора зеленая с черными полосами гусеница держит в особом карманчике оранжевые мешочки с пахучим веществом. При раздражении мешочки выворачиваются, обдавая нападающего неприятным запахом. ОТЧЕРНОГО ДО БАЛТИЙСКОГО Репортаж ведут наши специальные корреспонденты: Ю. САВЕНКОВ, В. СМИРНОВ, рисунки В. ЧЕРНЕЦОВА. СТРАНИЦА СЕМНАДЦАТАЯ ГОРОД ТЫСЯЧИ КОРАБЛЕЙ ...Та запела про Вислу, а другая — про Волгу, и похожи гитары, как ладонь на ладонь. Константы Галчинский, польский поэт В Калининград мы въехали ночью. Город еще не спал, небо мерцало. Это была особая, светлая летняя ночь — не «белая», нет, скорее «сиреневая»; с небес падало на улицы мягкое голубовато-алое сияние. Светился сам воздух каждой молекулой. Калининградцы объясняли потом, что этот оптический эффект объясняется двумя причинами: близостью моря и обилием зелени и озер. Мы попали в трепетное зеленое царство, где дышалось легко и свободно. Парки, как озера, соединялись ручейками каштановых, кленовых, липовых, вязовых улиц. На реке Преголе спали суда. Новенькие. отражавшие лакированными бортами игру бликов на воде, и заслуженные ветераны, потрепанные, покрытые шрамами. Перед нами был город-рыбак, труженик моря. Мирный и усталый. Но вот машина свернула на широкую улицу, и мы увидели в цепи деревьев алое, бросающееся в глаза пятно. Красный клен. Потом еще один и еще... Очевидно, неизвестный нам лесовод-декоратор задумал разукрасить город диковинными растениями. Но не чудо ботаники виделось нам в необычном цвете листвы. Алое сияние деревьев приобретало здесь символический и страшный смысл. Оно напоминало, как щедро напоена эта земля кровью. Город, который встречает приезжего мирной тишиной, столетиями был городом-завоевателем. Отсюда начинались кровавые, опустошительные походы «нах остен». Город брали в апреле сорок пятого. Брали тяжело и яростно, ценой больших потерь. Мы проезжаем у одного из старых фортов — рыжие кирпичные стены выщерблены снарядами. Во дворе толпятся грузовики. Судя по вывеске, здесь продуктовый склад. А по каналу, опоясывающему форт, темной тенью скользит лодка. Плеск весел, молодые голоса. И транзистор — обязательный спутник — выводит знакомую мелодию. «Златы перстенёк, златы перстенёк на щенсце...» Польша — рядом, в часе езды отсюда. А за полосатыми столбами та же зеленая, пропитанная влагой равнина, луга, старинные городки-крепости: Эльблонг, Мальборк, Фромборк, Щитно... Есть и еще одно достопримечательное место у границы — Грюнвальд. «Златы перстенёк, златы перстенёк на щенсце...» Мелодия родилась в Варшаве, скользнула в небо, пролетела над полем Грюнвальда, где лежат поляки, литовцы и смоляне, коснулась чуткого транзистора, расплескалась у рыжих стен форта. И в этот час, оказавшись на самой западной окраине России, мы явственно ощутили близость Польши, братской страны: неразрывно соединенные история и современность дышали в этой близости. Задиристый теплоходик, круто развернувшись, выносит нас на середину Преголи, реки, соединяющей Калининград с морем. Бесчисленные затоны. Элеваторы. Угольные склады... У крутых железных бортов, под лапами якорей, выступающими из клюзов, приютился речной теплоход с негромким именем «Механик Петров». Старый знакомый! Для одного из нас палуба «Механика Петрова» долгое время была родным домом. На этом теплоходе он плавал по рекам Польши и ГДР. ...Мне посчастливилось — взяли матросом. Тогда только еще начинала жить трасса, которая получила впоследствии наименование «Трасса дружбы». Калининград и Берлин — вот две основные точки маршрута. Реки Калининградской области, Польши и ГДР соединены многими десятками каналов. Здесь некогда существовал водный путь. Но войны — первая мировая, а за ней вторая — привели в упадок древнюю речную систему. Берега каналов обрушились, ложа их были забиты останками затонувших судов. Речники трех братских стран договорились наладить порядок на речных путях и открыть по ним регулярное движение. Вот тогда-то, в один из первых рейсов, и отправился «Механик Петров». Я помню: нелегким было это плавание. Нет, нам не угрожали штормы, но зато были тысячи других препятствий. Незнакомые плесы. Узкие каналы, куда с трудом втискивался теплоход. Перекаты на Висле и среди них Пекло, где, по старой легенде, черт камней набросал, стремясь перегородить реку. Нам не удалось бы столь удачно провести первый рейс, если бы не помощь польских друзей. Лоцманы, бывалые речники, помогали нашим капитанам постичь своенравный характер Вислы. Шлюзовщики открывали «зеленую улицу». На одном из перекатов Вислы «Механик Петров» прочно • засел на мель. Срывался график движения. Мы выбивались из сил, заводя якорь и тщетно стараясь вырваться из западни. И тут на помощь пришел старый заднеколесный буксир «Смолька». Оставив караван барж, польский капитан подвел свой пароход к борту нашего судна и, рискуя обломать плицы, размыл огромным колесом песок, на котором сидел «Механик». Теплоход сошел с мели. Пшеница была вовремя доставлена на элеваторы Германской Демократической Республики. Трасса была открыта. Множество друзей приобрели мы за время плаваний. К причалам подходили незнакомые люди, предлагали помощь, поддержку во всем. В Костшине к нам подошел высокий сутулый поляк. Спросил, хорошо ли мы знаем Одру: река быстрая, опасная в период дождей. Потом застенчиво усмехнулся: — Торажише, може кто умее на гармошке? Я б хотел гармошку послухачь. Гена Будовиков принес гармонь. Поляк сказал: — Я люблю гармошку. Я был боец в Войске польском, товажише, имел русского друга. Он часто играл «Катюшу» и погиб здесь, возле Костшина... Сыграйте «Катюшу», прошу вас... Гена играл «Катюшу» три раза подряд. И мы все, собравшиеся у причала, пели под гармошку. Мы пели «Катюшу», «Тиху воду»... Потом каждый раз наш знакомый выходил встречать теплоход, мы привыкли к нему, и Гена, завидев у причала его высокую фигуру, выносил из кубрика свою гармонь. «Братерство». Братство. Тут не надо переводчиков. Есть в наших языках немало общих, понятных каждому слов. Калининград дружит с Оль-штынским воеводством. Калининградцы смотрят спектакли ольштынских артистов. Профессора из Калининградского технического института читают лекции студентам Олыптына. РИСУНОК. В Калининградском порту Мелиораторы соседних областей сообща строят дренажную сеть, осушая заболоченные земли. Польские харцеры отдыхают на ослепительных песчаных берегах Светлогорска. Эту летопись дружественных связей можно было бы продолжать бесконечно... Но мы назвали последнюю страничку нашего путевого дневника «Город тысячи кораблей». Вернемся к эфиру, заполненному знакомыми позывными. Над палубами судов антенны, усеянные бусинками-изоляторами, ловят в проволочную сеть радиоволны. Голоса, голоса, джазовые синкопы. «Направо мост, налево мост...» Сквозь треск разрядов доносится вдруг взволнованный диалог. Русско-польская речь — она долетела за сотни километров. Голос с сильным польским акцентом зовет: — «Урал», я — «Радуга». Выходите на нашу волну. Даю обстановку. — Я — «Урал»! — отвечает окающий «волжский» басок. — Добры улов, тшидесть тонн. Пошла рыба! Позиция два градуса вест, пятьдесят семь двадцать два полночная широта. — Вас понял, «Радуга»... Дзенькуе бардзо. Во все моря и океаны высылает рыбацкий город Калининград поисковые и промысловые суда. В Северном море, неуютном и штормовом, советские и польские флотилии ведут совместный лов сельди. Рыбак должен беречь свою «удачу», скрывать от других — так считалось искони. Напал на косяк — бери сколько влезет в трюмы да помалкивай, не приваживай других. Древняя, как мир, философия обособленности и эгоизма. — Я — «Урал», даю обстановку! Они вместе борются со стихией, советские и польские рыбаки, вместе радуются удаче, делятся топливом и продуктами, а если кому придется туго в штормовую погоду, немедленную помощь всегда окажет сосед, плавает ли он под красным советским флагом или под красно-белым Польской Народной Республики. Простые, как рукопожатие, житейские факты, свидетельствующие о дружбе соседних социалистических стран. Мы видели границу, которая объединяет соседние народы, несет в себе атмосферу тепла и братства. Так было всюду — от Черного моря до пенной седой Балтики. В Измаиле и Черновцах, Солотвине и Бресте. На румынской, болгарской, венгерской, чешской, польской границах. Всюду, где, провожая нас, люди в защитной форме, говорили: «Ля реведере», «До виждания», «На шледану», «До виденья», «До видзення». ЗАГАДКА МИРГИССЫ Пески, пески!.. Они повсюду, со всех сторон. А когда дует самум, песок сыплется даже сверху. Расчищенные за ночь квадраты раскопа к утру затягиваются тонкой песчаной пылью.. Последние летние месяцы 1964 года. Французская археологическая экспедиция исследует Миргиссу — древнюю крепость, воздвигнутую египетскими фараонами в эпоху Среднего царства (2000—1700 лет до нашей эры) на огромной скале. нависающей над стремниной Нила. Укрепления этой эпохи были, как правило, небольших размеров, а стены Миргиссы тянулись вдоль берега на целый километр. Зачем же нужны были такие обширные крепостные сооружения? Вскоре «севернее крепости археологи нашли несколько дорог, пролегавших в песках по берегу Нила: деревянные балки, уложенные наподобие железнодорожных шпал под слоем сухого речного ила, на котором сохранились отпечатки... босых ног. Следы людей, прошедших 4 тысячи лет назад! До сих пор ученые только читали в древних папирусах о таких дорогах, но еще ни разу не видели их. По скользкому мокрому илу, положенному на «шпалы», древнеегипетские матросы и бурлаки втаскивали суда на берег, огибая коварные нильские пороги. Археологи предположили, что длинные крепостные стены были предназначены специально для защиты «босоногих» дорог. Но почему египтяне придавали столь огромное значение этим дорогам? Что укрывалось, кроме дорог, за стенами Миргиссы? Поиски привели к открытию поистине сенсационному. В центре укреплений в цитадели Миргиссы возвышались развалины небольшого храма богини Хатхор — очевидно, покровительницы крепости. Небольшая деревянная стела, непонятно как уцелевшая от прожорливых термитов, сохранила в посвятительной надписи название «Икен», что значит «склады, амбары, хранилища». Это объяснило все: археологи нашли легендарный Икен — город-факторию, важный экономический пункт древнего Египта. Не одно поколение египтологов спорило, где может находиться загадочный Икен. В старинных текстах и надписях сообщалось, что город расположен где-то на юге страны. Через негр в Египет шли караваны с лучшими сортами нубийского «белого золота», благовониями, слоновой костью и другими сокровищами далекой страны Пунт. Здесь же в городе стоял военный гарнизон, жили грузчики и бурлаки. ...Трудно сейчас предугадать, какие еще загадки и открытия скрывают стены Миргиссы. Раскопки продолжаются. Г. БОСОВ Я – АФРИКА ...Я построил Тимбукту и Карнак, Я построил храмы Изиды и Озириса, Я дал Азбуку и Астрономию!.. Мои дочери были царицами в Фивах, Сыновья мои были владыками в древнем Египте. Я взрастил их на берегах Нила, Бессмертным искусством я мумии их сохранил. Эти слова, принадлежащие негритянскому поэту Америки Вальтеру Эверету Хоукинсу, как нельзя лучше показывают огромный вклад Африканского материка в сокровищницу мировой культуры. Древние цивилизации Африки! Погребенные песками пустыни и спрятанные за стеной непроходимых джунглей. Величественный Египет и сказочная Нубия, легендарная Ливия и загадочный Мероэ кушитов, просвещенный Тимбукту и царственный Аксум, далекая страна Пунт и Офир, Сабея и Мономотапа — еще недавно многие из них не были известны миру. И лишь сейчас исчезнувшие острова африканской цивилизации присоединяются к материку общечеловеческой культуры. Новое открытие древней Африки продолжается! Уникальные произведения искусства Тропической Африки демонстрировались недавно в Москве в Государственном музее искусства народов Востока. В экспозиции было представлено свыше 500 экспонатов, некоторые из них мы показываем на наших страницах. На протяжении столетий в искусстве Тропической Африки живут традиции деревянной скульптуры, но редко какому из образцов удается достичь возраста 100—200 лет. Термиты, влажный климат этих районов определяют срок жизни деревянных предметов. Сидящие мужчина и женщина — эта скульптура была сделана мастером народности сенуфо (Мали). Появление лицевых и головных масок исследователи связывают с древними тотемистическими представлениями африканцев. В конструкции такой маски сохраняется изображение или элементы какого-либо животного-тотема, покровителя племени. Рогатая антилопья маска-наголовник народа бамбара (Мали). Недолговечность материала заставляла художника усваивать «наизусть» приемы художественного ремесла, традиционные сюжеты и отдельные изобразительные элементы. Поэтому подчас трудно провести границу между станковым и прикладным искусством, трудно решить, что же здесь — произведение искусства или предмет бытового назначения. Скамеечка, деревянная резьба (Конго). Характерная черта африканского прикладного искусства — тесная связь утилитарного и художественного назначения предметов обихода. Деревянный резной табурет с человечками (Камерун). Свое наибольшее развитие реалистические традиции африканского искусства получили в бронзовой и терракотовой скульптуре Ифе и Бенина. По своему художественному уровню она не уступает античным образцам. Военачальник, бронзовое литье, Бенин (Нигерия). Бронзовая литая бенинская маска (Нигерия), очевидно, с портретом ее владельца. Искусство Бенина в период расцвета, как считают искусствоведы, превосходило искусство раннего западноевропейского средневековья. Знаменитый итальянский мастер бронзовой скульптуры Бенвенуто Челлини высоко оценивал бенинское искусство. А эти три бронзовые литые гирьки изготовлены в Западной Африке народом ашанти (Гана). С их помощью взвешивали золотой песок. Две гирьки изображают четырехугольные щиты, третья — охотника с ружьем и нападающего леопарда. В 1958 году французский исследователь Сахары Анри Лот вернулся в Париж с сенсационными материалами: среди скал и каньонов гор Тассили-Азджера в Центральной Сахаре он исследовал тысячи великолепных наскальных изображений, открытых еще в 1952 году лейтенантом Бренаном. Чего здесь только не было: люди, животные, битвы на колесницах и сцены мирной жизни! На этом гигантском каменном панно «Африка» сошлись представители всех эпох и народов. Белые и черные, красные и желтые (и даже «марсиане»). Как считают ученые, более 16 народов населяло теперешнюю Сахару. На этих каменных рисунках изображены: стрелок из лука (петроглиф — высота 44 см) и перегон стада (живопись — длина рисунка 3,5 м). Маленькие лицевые скульптурки — головки глиняных трубок (Камерун). Смысл большинства таких масок (маски тайных союзов) — напугать непосвященных -фантастической причудливостью образа, скрыть подлинное лицо ее обладателя. Резная деревянная раскрашенная маска народа бавенда. А иногда произведение искусства вырастало прямо на грядке. Это — тыквы-ка-лебасы. Их светло-желтый фон удачно гармонирует с коричневыми резными узорами и рисунками (Камерун). Это не наскальные изображения, хотя они и сделаны в подобной манере. Вместо черного базальта здесь кусок черной хлопчатобумажной материи, на него нашиты цветные лоскутки (аппликация), составляющие фигурки людей, животных, рыб и растений. Желтый, красный, зеленый, голубой цвета удачно гармонируют с черным фоном. Панно с аппликацией (Дагомея). Г. ЕРЕМИН МОРРОСКИЛЬО – КРАЙ МАНГРОВ ГЕОРГ ДАЛЬ Еще совсем молодым шведский естествоиспытатель Георг Даль попал в далекую страну, природа и животный мир которой были очень мало изучены. Колумбия... Побывав в самых глухих уголках страны, Г. Даль изучил нравы и обычаи ее жителей. Он стал своим и у рыбаков побережья и в льяносах у скотоводов — гаучо, а индейское племя энгвера даже «усыновило» его. Прошли годы. Георг Даль возглавил научный центр, подготовил целую группу колумбийских естествоиспытателей, до сих пор он организует экспедиции, продолжает свой нелегкий труд первооткрывателя. Недавно на родине Г. Даля, в Швеции, вышла его книга «Край мангров», в которой ученый рассказывает о полюбившейся ему стране. Убежденный материалист, вдохновленный искренней любовью к людям и природе, Георг Даль обнаруживает и качества незаурядного писателя и рассказчика. Путешествуя вместе с Георгом Далем от берегов Атлантики через джунгли, реки и горы, читатель узнает много интересного, переживет увлекательные приключения и испытает радость приобщения к природе. С этого номера мы начинаем печатать главы из книги Георга Даля. Щупальца Горгоны Итак, еще одно дело зовет Эрнандо к морю! Я не составлю ему компанию? Конечно, составлю! Ведь интересно поучиться, как ловят маленьких десятируких спрутов — «каламаре». К тому же они очень вкусные. Мы управились с ленчем и пошли к сирийцу Ха-сану выпить кофе. Повар Вонг, у которого мы завтракали, кормит превосходно, но кофе у него прескверный. ...Спозаранок бредем по воде к лодке, которая стоит на якоре поодаль от берега. Тесновато в ней: Эрнандо припас веревки, каменные грузила, с полдюжины пустых ящиков. По краю каждого ящика торчат косо внутрь крупные гвозди и длинные острые шипы из твердого, как кость, дерева кайманчильо. Из знакомой мне рыболовной снасти вижу лишь несколько лесок; в банке лежит только что наловленная рыбешка для наживки. Дневной ветер еще спит, но мы усердно орудуем веслами и добираемся туда, где под водой скрывается риф. Сверившись со своими секретными приметами на берегу, Эрнандо начинает ставить ловушки. Нагрузил ящик двумя-тремя камнями, прикрепил толстую леску и отправил его на дно. Другой конец лески привязал к бальсовому поплавку. Все. Следующий ящик, и вот уже все шесть расставлены примерно в ста метрах друг от друга. Мы отплываем в сторонку и принимаемся удить рыбу. Клевали «хино» — розовые, в золотую полоску люцианиды, похожие на окуня. Эрнандо вытащил молодую барракуду, длинную, тонкую, со щучьей пастью и страшнейшими зубами, какие мне когда-либо приходилось видеть. Но вот клев прекратился — подул дневной бриз. Мы подняли якорь, поставили паруса и направились к берегу. — А спруты? — спросил я. — Завтра утром вытащим, — ответил Эрнандо и перевел разговор на петушиные бои. ...На следующий день мы вышли примерно в то же время и опять начали с рыбной ловли. Море под безоблачным небосводом из тускло-серебристого стало опаловым, потом молочно-голубым. Постепенно в ящике, который стоял между нами, собралось изрядное количество рыбы: плоские, как лист, отливающие зеленью касавито, розовые хино, серовато-желтые ламбе, испанская макрель, макаку. Но что толку перечислять названия?.. Нет слов, чтобы хоть приблизительно передать удивительную красоту тропических рыб. Возьмите радугу, закат и благородный коралл, хорошенько смешайте их с перламутром, золотом и серебром — нет, все равно не то. Наконец мне попалась метровая морская щука: бока — расплавленное серебро, брюхо жемчужное, спина мерцает зелеными блестками. Понятно, я сразу забыл о рыбной ловле и стал любоваться трепещущей рыбкой. Остальной мир для меня перестал существовать. Такое же чувство я испытал, когда впервые увидел, как солнце прячется за ледник в Центральных Андах. Спектр будто не прямолинеен, а изогнут в виде подковы, концы которой соединены полосой красок, доступных только зрению богов. Хотя, если сидеть очень тихо, и мы их можем уловить. В душе навсегда поселились чудные краски, воспринимаемые в каком-то другом измерении, которого не определишь длиной, высотой, шириной, временем... — Все, не клюет больше, — Эрнандо выбирает свою леску. Нехотя возвращаюсь в настоящее, наматываю удочку на дощечку и спрашиваю: — А спруты? — Сейчас отправимся за ними, — отвечает Эрнандо, поднимая якорь. Шесть бальсовых поплавков мирно покачиваются на волнах там, где мы с ними расстались накануне. Эрнандо приготовил два зазубренных копья, потом взялся за первую леску и стал тянуть. Наконец ящик очутился в лодке. Но внутри всего-навсего находилась девятилучевая морская звезда. Так... Интересно, а зачем же эти копья? Здешние кальмары бывают длиной от двенадцати до двадцати сантиметров, не больше. Во втором ящике сидели два небольших рака-отшельника, в третьем — скорпена, уродливое чучело с ядовитыми шипами вдоль спины, похожее чем-то на бычка. Спрутов не видать. И вдруг, оторвав от дна четвертый ящик, Эрнандо повернул ко мне улыбающееся лицо. — Вот он... Только ящик очутился у поверхности, как из него что-то плюхнулось — с длинными остроконечными щупальцами с двойным рядом присосков. Эрнандо быстро передал мне леску, а сам схватил копье. Удар!.. Теперь медленно тянет копье обратно. — Второе копье! — слышу взволнованный шепот. А из ящика уже появляется сам Кракен, в точности такой, каким описал его Виктор Гюго в «Тружениках моря». Восьмирукий спрут, он же осьминог, рыба-черт. Я-то думал, что Эрнандо будет ловить кальмаров. Змеиное гнездо щупалец, которые обвивают копье, борт лодки — все, за что только можно ухватиться. Студенистое мешковидное тело с громадными получеловеческими, полудемоническими глазами, которые все время меняют выражение. Клюв как у хищной птицы или как у попугая. В пасти за этим клювом скрываются ядовитые железы. Мгновенно вода в ящике и вокруг него окрасилась темной жидкостью. Но, пожалуй, страшнее всего было то, что чудовище непрерывно меняло цвет. Сперва золотисто-коричневое, потом багровое, точно воспаленная рана, багровый цвет перешел в красно-бурый, его сменил болезненный сине-фиолетовый. ...Не счесть всего, что говорилось и писалось о вражде человека со змеями и акулами. Верно, и те и другие могут быть опасными, но определенные виды и в определенных условиях. Метя копьем в голову с копошащимися щупальцами и пристально смотрящими глазами, я чувствовал, что вражда моего племени со спрутом еще древнее и ненависть к нему сильнее, чем к какой-нибудь копьеголовой куфии или тигровой акуле. Она восходит к той поре, когда спруты были владыками морей, задолго до того, как наши прародители и предки членистоногих начали завоевывать сушу. Кто ведает, может быть, племя позвоночных давно было бы истреблено головоногими, не осени наших рыбьих предков блестящая мысль переселиться в пресную воду. 1 Автор имеет в виду некоторые частные этапы развития жизни на Земле. — Ред. Сотни миллионов лет шла борьба между двумя племенами, даже после того, как кто-то из нас превратился в праакул с ужасающими зубами или антиархов с острыми кинжалами вместо плавников. Битва не кончилась и тогда, когда наиболее предприимчивые в нашем роду стали наземными животными. Всякий раз, как какая-нибудь ветвь нашего племени снова вторгалась в море, она встречала народ спрутов, самый развитый в своем царстве. С ними сталкивались рыбоящеры и плезиозавры; сиреновые и пракиты сражались с крупнейшими их представителями 1. Эта война продолжается и сегодня, когда кашалот, охотясь, ныряет в мрачную пучину и схватывается там с гигантским десятируким кальмаром, у которого щупальца толщиной с ногу человека. Я сам видел на коже кашалота метки от их присосков, каждую больше дюйма в поперечнике. Не будь иудеи таким сугубо континентальным народом, возможно, библия вместо «старого змия, великого дракона» избрала бы спрута олицетворением зла, воплощением враждебности. А может быть, он стал бы богом — ведь видим же мы увитую змеями богиню на росписях древних критских ваз; вообще спрут был важнейшим мотивом декоративного искусства критян. Или он вошел бы в героические сказания, как стал он гидрой Геракла и медузой Персея у эллинов — мореходов и сказочников. Не говоря уже о Сцилле, про которую старик Гомер писал, что «даже боги не пожелали бы с ней встретиться». ...Не могу оторвать глаз от спрута. Восемь щупалец извиваются и копошатся, точно змеи Горгоны. Только бы схватить человека и утащить его за борт, а там уж розовый клюв быстро доберется до глотки... Человек и чудовище в обнимку погрузятся в лазурную толщу, а через несколько часов один скелет останется белеть среди качающихся красных водорослей. Спрут же, забившись в ближайшую нору, будет подстерегать пучеглазых крабов, которые прибегут за крохами с его царского стола. Ну и взгляд же у него!.. Жуткое чувство: словно в этой мягкой голове есть высокоразвитый мозг, правда работающий совсем по-другому, чем у наземных животных. В нем пульсирует кровь, нагнетаемая тремя сердцами, но кровь светло-голубая, в ее основе медь, а не железо, как у нас. Я нацелился в самое большое из трех сердец и ударил. А через мгновение чудище было мертво, исколотое копьями и длинными ножами. Но весть о новом состоянии не сразу дошла до всех его конечностей. Опустив ящик обратно на дно, мы ножами отсекли от туловища щупальце за щупальцем. Даже в корзине они продолжали извиваться; роговой клюв громко щелкнул раз-другой, и все стихло. ...На следующий день мне понадобилось съездить в город. Переходя через площадь, я приметил черную доску у входа в ресторан Вонга. Любопытство заставило меня подойти поближе. Меню — и среди прочих блюд: «Щупальца а ля мод». Я пошел к Хасану и заказал цыпленка! Приморская бессонница Высоко над качающимися шепчущими кронами кокосовых пальм парит луна. Глухо, лениво бормочет море, ветер с равнин засыпает. На ветвях мертвого нагого дерева сейба, которое стоит в стороне от деревушки, вижу на фоне неба черные комья, смутные, неопределенные и неожиданно маленькие, — да ведь это грифы заснули там. Светлый песок пляжа сейчас не шуршит под ногами, как шуршал бы он днем, при солнце. Сейчас он влажный, а скоро станет совсем мокрым — когда прилив ступит на землю. Свечу фонариком (батарейки сели, так что свет не яркий) и вижу плоских крабиков. Они настолько быстро улепетывают, что недоумеваешь — может быть, их и не было вовсе? Эти плебеи крабьего народа живут в норках, которые вырыли сами. Под высокими деревьями «белых» мангров иду в глубь леса. Из почвы торчат тысячи ростков толщиной в палец. Получается своего рода ковер в двадцать сантиметров, который засасывает ногу. Надо поднимать ступню прямо вверх и так же прямо опускать, чтобы двигаться более или менее бесшумно. Впереди непрерывный шорох. Это улепетывают полчища крабов-скрипачей. Они не очень-то прыткие, наверно, их нетрудно поймать. Почему же в определенное время года земля в манграх местами чуть не сплошь покрыта ими? Что-то защищает их от хищников. Может быть, отвратительный вкус? Я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь из здешних «крабоедов» ловил их. А до чего же они потешны! У самца одна клешня намного крупнее другой, она почти равна панцирю, ширина которого от силы четыре сантиметра. Подойдешь близко — крабик угрожающе размахивает большой клешней, но ведь это чистое надувательство, она слабая. Они и самкам так же машут. У тех нет клешни, и самок почему-то видно гораздо реже. Лес расступился, передо мной мелкое озерко, из воды тут и там торчат деревья. Свечу на одно из них — темно-зеленая крона точно накрыта шапкой снега. Белые цапли. Луч света будит нескольких птиц, они улетают с хриплым криком. Еще дальше на ветвях мертвого дерева черными наростами прилепились пять-шесть спящих бакланов. На самой макушке сидит молодой пеликан — бурый, с белым брюшком. Луч скользит вдоль опушки кустарника. Сверкнули два зеленых глаза: хищник. Похоже, в мою сторону идет. Выключаю фонарик и жду. Через минуту опять включаю. Шагах в двадцати от меня зверь с лисицу величиной. Присел, косматый хвост приподнят, уши настороже. Морда острая и хитрая, пальцы длинные, растопыренные, такими сподручно хватать и держать. Это енот. Он вышел за крабами. Фонарик ослепил его, он растерялся и присел. Интересно, как хищники по-разному реагируют на электрический свет. Ягуар прижимается к земле, серая лиса-урокио или убегает, или же стоит на месте, угрожающе скаля зубы. Куница-таира разевает пасть в бессильной ярости. А енот ведет себя спокойно. Если свет далеко, не мешает ему, он сядет и накроет хвостом передние лапы, словно довольный кот. Посидит, посмотрит, идет дальше охотиться. Из всех мелких охотников прибрежной полосы он самый добродушный. Может быть, потому, что ест преимущественно ракообразных, хотя не прочь и цыпленка стащить. От собак он отбивается геройски. Ну, хватит мешать ему, пусть охотится. Выключаю фонарик и иду дальше в глубь мангров. Лунный свет просачивается между ветвей, рисуя причудливые узоры на иле, где мягком и влажном, где сухом и потрескавшемся. Тихо в лесу, мертвая тишина. У меня толстые резиновые подметки, но шуму от них, как от поезда. Временами останавливаюсь и слушаю затаив дыхание. Ни птичьего писка, ни влюбленного кваканья жаб, и ни одно насекомое не нарушает безмолвия скрипом своего хитинового инструмента. Выхожу на прогалину. Вдруг что-то беззвучно проносится мимо моего лица. На фоне луны на миг отпечаталась птица с длинными острыми крыльями. Козодой... Днем козодои отсиживаются здесь, в лабиринте глухих теней, каждый на своей ветке. Прижмутся к суку, и сумеречная гамма перьев сливается с корой. А как ночь придет, они летают над лугами и пастбищами, ловя насекомых и затевая причудливые ночные игры. Садятся на тропы, посветишь — глаза как рубины. Носятся друг от друга, улюлюкая: «Уй, уй!» А перед восходом солнца опять скрываются в темноте мангров. Внезапно мрак становится плотным, наваливается со всех сторон и давит, давит, горло и грудь скованы страхом перед неведомым. Рука сама ищет фонарик, я делаю усилие над собой, чтобы не включить его. Прикрывая глаза от веток левой рукой, иду дальше. Непонятный приступ страха уже прошел. Он почти всегда проходит сразу, надо только не поддаваться ему. Тишину нарушает далекий глухой звук. Останавливаюсь, чтобы прислушаться... Опять. Словно кто-то кричит, сунув голову в котел. Это на берегу большого болотного озера зовет супругу ягуар. Издалека, чуть слышный в недвижном ночном воздухе, доносится ответ. Нет в приморском лесу более скрытного зверя, чем большая пятнистая кошка. За два десятилетия я всего три раза стрелял по ягуару, при четвертой встрече чуть не споткнулся о зверя — в это время мое ружье висело на дереве, а фонарик не горел. Но ягуары-то видели меня множество раз, это уж я точно знаю. Просто они избегают человека. Местные жители ненавидят ягуара. А для меня леса и болота оскудели бы без его крупного следа и отрывистого глухого зова, без надежды вдруг встретить его, увидеть это великолепное воплощение силы. Это бежит крокодил Сегодня ночью моя цель — речушка Эль-Франсес; насколько я знаю, там последнее время никто не ловил. Пять километров — и я у устья. Ставлю на кольях длинные сети и сажусь на удобную корягу ждать, когда прилив достигнет высшей точки и пойдет рыба. В десяти шагах от меня волны вползают на плоский песчаный бар, а в двадцати шагах от меня начинаются мангры. Темная сплошная стена. В свете тропической луны она кажется то темно-зеленой, то черной, никак не определишь точно, и чем больше всматриваешься, тем труднее решить. Царство мангров... Оно так непохоже на отороченный пальмами открытый берег. Здесь, на берегу залива Морроскильо, вечные сумерки, даже когда тропическое солнце в зените. Это не зеленый сумрак старого высокоствольного леса, а неверный летучий полусвет, пестрый, как кожа удава. Темные норы между пучками воздушных корней, растопыренных наподобие паучьих ног, черный ил, по которому снуют крабы и под которым прячется предательская вязкая глина. Кое-где сероватые клочки посуше, на них селятся белесые и серо-зеленые сухопутные крабы; пусть очень разные, они схожи в окраске — в ней есть что-то от старых костей, которые долго пролежали в сырой почве. Таковы мангры, полные нор, темных луж, черное ила и многоногих тварей, выходящих ночью из-под земли!.. Вот дюйм за дюймом приближается море. В это время года разница между приливом и отливом невелика, три-четыре пяди. Скоро должна появиться рыба. Когда луна на ущербе, ночесветки помогают приметить косяк. Сейчас на них не приходится рассчитывать: чем ярче луна, тем слабее свечение моря. Пора. Обматываю веревку вокруг запястья, развертываю накидку и кладу ее, как положено, на правую ладонь и левую руку, зажимаю в зубах одно грузило. Осторожно крадусь к воде и бросаю накидку туда, где кончается бар. Сеть ровным кругом падает на воду, но тяжелые грузила быстро тянут края ко дну — получается обуженный внизу колокол. А когда я начинаю вытаскивать накидку да еще поддергиваю ее рукой, края совсем смыкаются. Свечу фонариком: что за улов? Бьются две мо-харра в черную полоску, в ячее застряло несколько крупных раков. Глаза их блестят будто рубины. Снова и снова кидаю то с одной, то с другой стороны бара. В среднем получается раз впустую, раз с уловом. Но вот вода медленно отступает, рыба уходит на глубину. Чашка кофе из термоса, сигарета, новый слой смазки на ноги, руки и плечи, чтобы испортить аппетит злым песчаным мушкам. Теперь взглянуть на ставные сети. Луч фонаря скользит через песок к воде. Большой мангровый краб застыл на месте рядом с водой. Клешни подняты, тускло поблескивают черные стебельчатые глаза. Чем-то похож на старый череп. Их, должно быть, немало лежит в манграх с тех самых времен, когда Пти-Пьер и Мануэль-Португалец подстерегали здесь на своих пиратских шхунах пузатые галионы из Картахены. Луч скользит дальше. Вот веревка, которой я привязал сеть к корню на берегу, вот верхний урез. Несколько поплавков утоплено, и кажется, в ячее что-то поблескивает: заранее не угадаешь, что именно. Здесь, в солоноватой воде, обитатели мангровых болот встречаются с жителями сине-зеленой морской пучины. Осторожно отвязываю веревку и начинаю тянуть. Не идет, зацепилась, что ли, за корень? Теперь остается единственное: нырнуть в затон, нащупать ее руками и отцепить. Днем я ловлю такой же сетью и так же часто ее распутываю. Ночью — нет, я насмотрелся на эти длинные веретенообразные тела с острыми спинными плавниками. По ночам они частенько заходят на мелководье, просто удивительно, как не застревают. Знаю, знаю — акулы трусливы, но кто видел рыбаков с откусанными руками или ногами, тот дважды подумает, прежде чем ночью лезть в море. Недавно у самой Картахены серая донная акула среди бела дня прикончила человека, и никто не смог ему помочь. Это второй случай за три года. Правда, в устье реки акулы не заходят — бар не пускает. И вообще они предпочитают простор. Хотя некоторые — скажем, рыба-молот — не боятся пресной воды и поднимаются далеко вверх по большим рекам. Словом, ради пополнения коллекции или доброго обеда можно рискнуть и окунуться. Разуваюсь и еще раз свечу, чтобы точно знать, как идет сеть. Прилив, наверно, сдвинул ее, а когда плаваешь с сетью впотьмах, ничего не стоит запутаться. Между корнями больших мангровых деревьев, в том самом месте, где над водой чуть выдается темный ил, мерцает багровая искорка. Теперь мне понятно, почему этот «ил» такой лоснящийся и влажный, а не сухой и потрескавшийся. Кажется, что там тлеет сигарета, но я-то точно знаю, в чем дело. Сто раз уже видел такие «искры» и раз сорок гасил их пулей. Теперь я ни за какие деньги не полезу в затон! Искра — это глаз. Днем он холодно-зеленый, с вертикальной щелочкой зрачка. И сидит этот глаз в голове с длинным заостренным рылом и огромной пастью, ощетинившейся острыми зубами. ...Человек, почти двадцать лет проживший в тропиках (и не в городах, а большей частью на рубеже диких дебрей, даже в самой сельве), не скажет вам. что не боится ничего на свете. Я с великим почтением отношусь по меньшей мере к трем животным, не считая морских чудовищ. Два из них — огромный паук и тридцатисантиметровая сколопендра — отсутствуют в царстве мангров. Зато здесь обитает остроносый крокодил с узловатой спиной и сплющенным с боков желто-зеленым хвостом. Это он сейчас смотрит на меня. Дважды у меня на глазах крокодил пытался схватить рыболова. Это было ночью. И только удачей можно объяснить, что оба раза у меня под рукой имелось оружие. Был такой случай: я застрелил старого крокодила, будто бы утащившего маленького мальчика несколькими днями раньше. В желудке зверя я нашел неопровержимые доказательства. И я видел глаза матери этого мальчика. С тех пор я не испытываю ни малейших угрызений совести оттого, что убил пятьдесят шесть взрослых крокодилов. Напротив, я надеюсь, эта цифра еще возрастет!.. Не спуская взгляда с бронированного ящера, отхожу к коряге, где лежит трехстволка, и проверяю, заряжен ли третий ствол длинным коническим патроном. Потом иду к кустам на краю затона, кладу ружье на развилку, взвожу курок и свечу фонариком туда, где притаился враг. Неудобно лежит, прикрыт корнями. А в голову стрелять не хочется. Одно дело — днем, когда можно бить почти с математической точностью. Ночью — совсем другое, не та верность, да и патроны калибра 9,3X72 не растут на деревьях. Надо бить в сердце или в шейные позвонки, это смертельно для любого зверя. Выжидаю несколько секунд... Чудовище начинает двигаться. Медленно, не торопясь, дюйм за дюймом. Теперь мушка смотрит как раз куда надо: позади лопаток. Есть! Сноп огня из ствола долетает чуть ли не до середины затона. Естественно, ослепленный вспышкой, я с полминуты ничего не вижу, только слышу. Вялые удары хвоста... Плеска нет. Все как и должно быть. Зато слеза от меня, за редкими кустами, что-то большое и грузное срывается с места и ныряет в другую заводь в гуще мангров. Это не испуганные скачки капибары и не бег косматого четвероногого охотника, а непрерывное «шлеп-шлеп-шлеп», тонушее в протяжном шорохе. В заключение долгий тяжелый всплеск. Кто слышал этот звук, да еще ночью, непременно узнает его. Это бежит крокодил, привстав на коротких лапах, — живот оторван от земли, и только самый конец хвоста волочится. Когда крокодил бежит вот так, берегись и пасти его и хвоста... Зрение восстанавливается, я перезаряжаю ружье, выключаю фонарик и обуваюсь. Потом опять свечу через болото и черный затон на корни, где лежит, свесив голову к воде, убитый крокодил. Больше нигде не видно красных глаз. Но сеть все равно подождет до рассвета. Где-то в глухом мраке, среди безмолвия ила, искривленных корней и черной водь» прячется, во всяком случае, еще один бронеящер. Опасен тот крокодил, которого не видишь, о котором не знаешь, где он!.. Перевел со шведского Л. ЖДАНОВ СОЖЖЕНИЕ ИСПАНСКОЙ ВДОВЫ ГАНС КРИСТИАН КИРШ Рисунки В. ЧЕРНЕЦОВА Летом этого года группа советских туристов, в составе которой довелось быть и мне, провела около трех недель в Испании. Мы проехали около 30 тысяч километров по ее дорогам, встретились с множеством ее красот и, с меньшим, к сожалению, количеством ее людей, потому что маршруты наши выбирались по «туристскому» принципу. Все же нам кое-что удалось увидеть и услышать об этой стране. Бросается в глаза полюсность уровня жизни — бескрайная роскошь одних и нищета других. Интерес у советских людей к Испании велик. Это и не удивительно. В юно-сти мы все засыпали и просыпались с именем Испании — ведь она первая приняла в свое время фашистский удар. Мы любили Республиканскую Испанию, сердца наши были с ней. И разве только тогда мы любили Испанию! Почти у каждого советского человека рядом с томиком Пушкина стоит «Дон Кихот» Сервантеса. Пьесы Лопе де Вега и стихи Гарсиа Лорки, испанские образы в книгах Фейхтвангера, Хемингуэя и Бруно Франка — все это давно знакомо и близко советским людям, волнует воображение. В числе прочих литераторов недавно побывал в Испании и западногерманский писатель Ганс Кристиан Кирш. Его рассказ о молодой женщине, погибающей в затхлом мещанском мире, редакция и предлагает вниманию читателей. ЛЕВ ОШАНИН В один майский день Розита поняла, что она беременна. Вернувшись с работы, она зашла в свою полутемную комнату, чтобы немного отдохнуть и побыть наедине с собой. Она слышала, как мать и сестры разговаривали на кухне и одна из женщин напевала Никитин какую-то детскую песенку. Розите не хотелось идти в это логово. Ей не хотелось быть среди чада, стука кастрюль и горшков, не хотелось принимать участие в болтовне о ценах на лук, неизлечимых болезнях, фильмах и попойках мужей. Она зажгла сигарету, ей стало плохо, горло сжало, во рту появился привкус желчи, и она побежала вниз, в грязную ванную, где, как всегда, на каменных плитах пола стояли лужи воды и мочи. Когда все прошло, она взглянула на себя в зеркало. Лицо худое и желтое, на лбу, около волос, капли пота. Ей было плохо, но появилось то чувство удовлетворенности, которого она так ждала. Впервые ей пришло в голову, насколько вызывающим является ее положение. «То, что со мной случилось, вызовет только досаду и гнев. Они ничего не поймут. Скажут, что это похоть. Кухонное слово — церковное, слово исповеди. Для них этим будет исчерпано все. А слов, которыми я могла бы объяснить им, что это не так, — у меня нет». До нее опять донеслись голоса, говорила Хозефа, старшая сестра: — Хотела бы я знать, почему до сих пор нет Розиты? Эта фраза вывела ее из задумчивости. Она схватила гребень и причесала волосы. Утерла пот с лица. Попробовала, может ли положиться на свои ноги, на свой голос. Ничего, сойдет. — Я здесь, — произнесла она. — Вы разве меня не слышали? Чикитин, ее пятилетняя дочь. толкнула дверь и, ни слова не говоря, протянула игрушечного паяца. — Какой красивый, — услышала она свой голос. Он звучал сдавленно. — Где ты была? — спросила Хозефа, когда Розита переступила порог. — Я посидела немного в комнате, выкурила свою вечернюю сигарету. — Странные у тебя привычки. Почему ты не пришла на кухню? Столько новостей. Пеле выиграл в лотерее. — Вечно одно и то же, — сказала Розита. — Ты становишься странной, моя милая. И к тому же гордишься этим. Пепе всегда говорил, что работа в конторе должна вскружить женщине голову. У тебя нет необходимости работать. Почему ты не остаешься дома, с матерью? — Мне хорошо в конторе. Не чувствуешь себя пленницей. Да и с людьми встречаешься. Всегда вы здесь. В вашей кухне. С вашей болтовней. Ваша болтовня! Это пародия на настоящую жизнь. — Заботилась бы больше о ребенке, если тебе так необходимо чем-то заполнить жизнь, — сказала Хозефа — Мне думается, Чикитин вполне счастлива. — Может быть, тебе нужно опять выйти замуж?.. — Нужно, нужно... Прекрати это свое «нужно»! — прикрикнула она на Хозефу. — Я сама знаю, что мне нужно. И я это получила. И ты не поймешь... Хозефа с удивлением взглянула на нее, пораженная взрывом гнева: — С тобой нельзя сегодня разговаривать. — Розита, Хозефа, — раздался голос матери, — не ссорьтесь же. Вздумали ссориться именно сегодня, когда мы собрались все вместе. Хозефа, оставь Розиту в покое. Она устала. Она произнесла это тоном той добродушной укоризны, с какой обращаются к детям. Хозефа резко повернулась и убежала в столовую. «Сегодня среда. Все соберутся. Я совсем упустила это из виду. Скажу им после того, как все поедят». Два года назад внезапно умер ее муж, с которым она прожила всего шесть лет. Эти шесть лет брака с Мануэлем были исключительно счастливыми. Никогда она не выйдет замуж еще раз. Он был инженером-судостроителем, ее Манолито. Он был мужчиной, от которого у женщины кружилась голова; казалось, от-куда-то подуло свежим ветром. После полугода супружеской жизни они оба все еще были счастливы. И это сначала никого не удивляло. Но потом старшие сестры стали приставать с вопросами, а мать недоверчиво покачивала головой. Почему он никогда не ходит в Баррио? Баррио — квартал красных фонарей. Такой квартал есть в каж-дом небольшом городе. В кабачках прислуживают женщины, которые после бурных попоек с мужчинами любому отдаются в задней комнате за двадцать пять либо двадцать песет. Стоило ли ей отвечать сестре: он в этом не нуждается? Стоило ли ей говорить матери: я познала такое счастье, какого ты, может быть, никогда не знала? Манолито говорил с ней о своей работе, поверял ей свои мысли. Это тоже было необычно, и она поступала правильно, никогда не рассказывая об этом старшей сестре и другим замужним женщинам. Они нашли бы это неуместным. Здесь не принято, чтобы мужчина делился своими мыслями с женщиной. Она не вернулась бы в дом матери, хотя этого и требовал обычай, если бы материальные обстоятельства не вынудили ее. Ренту она не получала — Мануэль не был богат, — а у ее семьи были деньги. Естественно, что семья позаботилась о ней и Чикитин. Она понимала, что значил этот шаг. Женщина тридцати двух лет, если она не хочет еще раз выйти замуж, оказывается похороненной на кухне. Жизнь. доходит до нее только из вторых рук: через сплетни о любовных связях, неизлечимых болезнях и необыкновенных лотерейных выигрышах; из того, что она видит на улице по дороге в церковь, из безучастного лица священника, читающего заупокойную службу. Гак продолжалось более года. Никто не мог упрекнуть ее в отсутствии терпения. Она пыталась примириться. Пыталась вести себя так, как этого хотела семья. Она сказала «да» своему заключению, хотя не верила в неизбежность возмездия. Но пришло время, когда она не могла больше выносить такое существование, не могла больше получать жизнь скупо отмеренными порциями. Она решила устроиться на работу в одну фирму, занимающуюся экспортом. Пришлось преодолеть сопротивление: ее место в доме матери, около маленькой дочери; неужели она хочет, чтобы в городе пошли разговоры о том, что семья не в состоянии содержать ее, как это приличествует положению? Как часто приходилось ей выслушивать этот аргумент! Ее мать заставила всех уважать решение Розиты. Неужели нужно было прожить целую жизнь, чтобы понять бессмысленность условностей? Но скоро ей стало ясно, что она переоценила возможность ежедневно уходить из дому на несколько часов. Некоторое время она, правда, обманывала себя мыслью, что она опять счастлива, так как делает то, что хотела. Но прошлым летом все изменилось. Она проводила отпуск с Никитин и сестрами в поместье знакомых. На пляже был уединенный уголок, и они ежедневно ходили туда купаться. Молодой девушкой она была очень худа. После замужества она стала замечать, что ее руки, плечи и бедра начали округляться. Когда она плавала, ее тело мягко соприкасалось с водой и песком. Теперь же ее тело казалось ей скелетом. Кожа была пористая и морщинистая. И что еще хуже, ее кожа не дышала, не ощущала прикосновений к песку, воде и ветру, не чувствовала сверкающих лучей солнца. Она загорела и по ночам отвратительно пахла маслом для загара. «Ты превратилась в мумию. Даже в рыхлом жире твоих сестер, имевших на своем счету по четыре или пять родов, больше жизни, чем в твоей чопорной худобе...» Она вспомнила об обычае одного индийского племени — вдовы должны следовать за своими умершими мужьями. Вдов живыми сжигали на костре. «Ты давно умерла...» В ней пробудилась неукротимая жажда жизни. Она знала, что подобные мысли необходимо осуждать как противоестественные. Шеф Розиты не раз клал свою мясистую, украшенную кольцами руку на ее плечо. К кухонной тюрьме присоединилась еще и другая. Так продолжалось до той поездки четыре недели назад. До сих пор еще ни разу не случалось, чтобы Розита попала в число избранных, которых шеф брал с собой в деловые поездки. Подобной чести она удостоилась не потому, что более чем посредственно знала английский язык, причиной скорее всего было сладострастие пятидесятилетнего бонвивана. Она это понимала, но все же согласилась сопровождать его на юг и сообщила семье о предстоящем отъезде. В том городе, где она жила, стояла дождливая весна. На юге, наверное, уже ярко светит солнце. Это ее соблазнило. А потом все случилось так, как она ожидала. В первый же вечер последовало замечание, что ее знание английского языка недостаточно и следует полагать, что она еще дома, на севере, правильно оценила свои возможности и поняла, каков был истинный повод этой поездки. Он отдает себе отчет в том, что она обладает достаточным опытом. Не будет ли сумма в пять тысяч песет достаточной компенсацией? Она наотмашь ударила по бормочущим губам. Он напоминал ей пыхтящую лягушку. Как темпераментно для женщины ее возраста! Именно это всегда привлекало его, — произносил лягушачий рот. Только когда она пригрозила, что уедет следующим поездом, он уступил и... Ей бы не следовало поступать с ним так. Одно ее присутствие будет ему приятно, и, кроме того, как он объяснит ее отсутствие своему коллеге-англичанину, с которым должен встретиться для переговоров? «Неужели я пожалела этого дурака?» — спрашивала она себя. Нет, не это заставило ее остаться: она не хотела подвергаться насмешкам семьи. Итак, она осталась, На другой день после обеда Розита поехала к морю. В какой-то деревне она вышла из автобуса Теперь она уже не помнила названия этой деревни. Мимо жалких лачуг, через тополевую аллею — прочь от людей. Пересекла поле. Из-за куши шелковичных деревьев вдруг появилась море, раскинулось синевой перед глазами. Только солнечный свет лежал на нем. В первую минуту ее охватил озноб. Затем она услышала рокот прибоя. С каждым шорохом набегающих волн берег обдавало облаком мельчайших брызг, имевших соленый привкус и запах зеленых водорослей. Розита чувствовала, как дышит ее тело и как это дыхание сливается со слепящим солнечным светом. Она ощущала се- бя живой и молодой. Ничто не отделяло ее от окружающего. С наслаждением ощущала плечом твердость скалистого выступа, с восторгом зарыла пальцы ног в горячие зерна песка. Ветер положил успокаивающую ладонь на ее глаза. Так бывало раньше, когда в ней бурлила жизнь, и вот она опять живет. Удержать бы в себе это состояние, это чувство парения в воздухе. Она хотела, чтобы это осталось в ней навсегда. Потом уже ни о чем не думалось. Она слилась со струящимся, искрящимся светом, растворилась в нем. На секунду она приоткрыла глаза и снова потеряла представление о времени. Неподалеку от нее на торчащем из воды камне сидел молодой человек с удочкой. Две маленькие рыбки лежали рядом на черном камне. Молодой человек взглянул в ее сторону, но, заметив, что она тоже смотрит на него, быстро отвернулся к своей удочке. Она заставила его опять, взглянуть на себя, подойти ближе. На нем была синяя рабочая рубаха и туфли, сплетенные из лыка. На полпути к ней он вдруг остановился в неуверенности. Она приказала себе не смотреть больше на него, предоставить решение ему самому. Так и стоял он рядом со своей тенью, бесконечно долго и неподвижно Он был коренаст, с коричневой от загара кожей, которой ветер и соленый воздух придали легкий белый налет. Он был существом этого берега. Единственным, кроме нее, человеческим существом. Опустившись на колени, он прикоснулся к ее шее, потом провел рукой по волосам. Он поцеловал ее. Она пыталась оттолкнуть его... На одну секунду у нее замерло сердце. Придя в себя, она вскочила и бросилась в воду. Плавала долго, а когда вышла на берег, увидела, что молодой человек спит. Она оделась и поцеловала его. Он не проснулся. Скоро она снова была в городе. Она боялась, что кто-нибудь заметит происшедшую в ней перемену. Стать опять живой — это должно бросаться в глаза Но живые мертвецы не узнают вернувшихся к жизни. На обратном пути в свой родной город она смотрела на страну, в которой родилась, с такой проникновенностью и ясностью ощущений, которых никогда до сих пор не испытывала. Они ехали мимо цветущих равнин, мимо городов с ветхими домами. Она навсегда запомнила мостик под Мадридом, дерево, проросшее сквозь цемент. Она жила, она была опутана мечтами, которые родились вместе с проснувшейся в ней жизнью. Когда через две недели ее подозрения подтвердились, она была подготовлена к предстоящему объяснению. Ей придется выдержать борьбу, и она этого хочет. За столом сидело десять человек — три сестры со своими мужьями, дядя-адвокат, мать и две тетки, сестры матери — очень старые женщины, одетые во все черное. Тарелки были уже убраны и еще раз налито красное вино. Пепе, муж ее старшей сестры, попросил газету чтобы проверить, как обстоят дела со ставками, которые он сделал на предстоящий в конце недели футбольный матч. — Сейчас я принесу тебе газету, милый, — покорно сказала Хозефа Всем было ясно: она искала любого повода, чтобы оттянуть уход мужа на «маленькую прогулку». — Одну минуту, — произнесла Розита. — Мне нужно что-то сказать вам. — Она нашла поклонника, который женится на ней и возьмет ребенка, — сказал Рикардо, муж ее младшей сестры. — Уж эти мне женщины! Как это им только удается! С громким смехом он хлопнул по плечу сидевшего рядом шурина. — Успокойся, — прервала его мать. — Розита, детка моя, не обращай внимания. Говори. — Я беременна. Окаменелые лица старых тетушек торчали из черных воротников, словно сморщенные апельсины. — Нет, — задыхаясь, выдавила из себя Хозефа. — Вот оно как, — фыркая от ярости, закричал через стол Рикардо. — Прекрасно, замечательно! Ха-ха-ха! Ах ты, дура, стерва! Ты за это поплатишься! — Тихо! — вскричала мать. Она вскочила с места, уперлась руками в бедра. — Замолчите же! Дайте ей сказать до конца. —- Лицо у нее стало серым. — Больше мне нечего сказать, — произнесла Розита. — Но как же это могло случиться? — бестолково спросила одна из теток. — Как обычно, — грубо сказал Рикардо. — Спуталась с кем-то. — Кто этот пес? Мы его отколотим, — хорохорился дядя. — Мы из него душу выбьем. — Говори же, дитя, — сказала мать. — Пусть мужчины уйдут. Это женское дело, — предложила младшая сестра. — Пойдемте в кухню, — засуетилась Хозефа. — Подобные вещи можно обсуждать только на кухне. — 0н изнасиловал ее, этот подлец! — пыхтел дядя. — Вот что получается, когда женщины уходят из дому, — вскричал Пепе и забарабанил кулаками по столу. — Это ее шеф. Жаль, что мы не можем до него добраться. Он слишком влиятелен. Но деньги ему придется выложить. — Он не имеет никакого отношения к этому, — тихо сказала Розита. — Но кто же это тогда? Скажи нам, скажи! — Не скажу. Никогда не скажу. Она отмалчивалась, сколько ее ни уговаривали — сначала все вместе, потом каждый в отдельности. То с издевкой над ее позором, с криками и истерикой, то мягко, с притворным сочувствием, ссылаясь на семейную честь, прикидываясь, что желают ей только добра. Она поняла, что труднее всего ей будет с матерью. Мать любит ее и хочет помочь ей. — Дочка, дочка, — говорила она. — Я хочу понять тебя. Помоги мне объяснить остальным. Ты погубишь себя, если будешь молчать. Женщина — существо слабое, она не может восставать против целого света. — Быть может, мы и слабы,— ответила Розита. — Но я скорее перестану жить, чем быть живой. Этого ты не понимаешь, не правда ли? — Нет, — сказала старая женщина с пепельно-серым лицом. — Бог дал нам язык, чтобы мы говорили то, о чем мы думаем. Почему ты не заставишь говорить свой язык, дочка? — Потому, что он не объяснит всего, что со мной произошло. — Любила ли ты этого человека? Розита смотрела вниз, на свои туфли. Впервые ей стало ясно, что она этого не знает. Так легко было бы ответить «да» и вызвать немного жалости к себе. — Не знаю, — ответила она. — Тогда я знаю, ты его не любила. Иначе ты бы крикнула мне это в лицо. — Все произошло по-другому, — сказала Розита. — Я тебя больше не понимаю, — произнесла мать. Теперь голос ее звучал сухо. Она заплакала и вышла из комнаты. На следующий день собрался семейный совет. Решение не было жестоким. Скорее разумным и рациональным. Семья владела участком неподалеку от города — клочком земли, засеянным кукурузой и обнесенным каменной оградой. Там стоял маленький домик — место ночлега на время уборки урожая. В этом домике и укроет Розита свой позор Чикитин останется в городе у бабушки. Она со всем согласилась, сама удивляясь почему. Что-то удержало ее от желания покинуть этих людей, бесцеремонно распоряжавшихся ее жизнью, и уехать в какой-нибудь другой город, где семья не имела бы над ней власти. Она поцеловала дочку и мать и, не сказав никому ни слова, отправилась с чемоданом к автобусу. В деревне ее ошеломила невиданная белизна маленьких, похожих на ящики домов. Это была не та белизна, которую излучает солнце. Она не сверкала, не струилась в полном жизни движении. Это была тяжелая, безжизненная белизна, и от нее болела голова. Улицы деревни напоминали проложенные в глине траншеи, населенные множеством маленьких детей и собак. На каменных скамьях и ступеньках того же мертвенно-белого цвета, что и дома, сидели женщины. Путь Розиты проходил через лабиринт белых стен. Ей стало дурно. Она с облегчением вздохнула, увидев, что стены ее дома потемнели. Их, видно, уже давно не белили. Солнце и ветер сделали их грязновато-серыми, и Розите показалось, что ее новое жилище имеет почти приветливый вид. В домике была одна комнатка. За окном шелестело маисовое поле, рос одинокий подсолнух. Она боялась, что здешние жители встретят ее враждебно, но вскоре убедилась, что никто не обращает на нее внимания. В конце недели к ней приехали мать и Чикитин. Она сказала матери: — Я довольна, что я здесь. И своему ребенку: — Скоро я опять буду с тобой, моя малютка. Погода стояла неизменно солнечная. Целые дни она сидела, прислонившись к задней стенке домика, прислушивалась к шелесту маиса, ощущая всем телом солнечное тепло. Каждые два дня она ходила в барак, который был кабачком, продуктовой лавкой и почтой одновременно, и всякий раз она испытывала страх. Все более одинаковыми казались ей дома этой деревни. Она уже не замечала людей, огненных пеларгоний на подоконниках. Сводящая с ума больная белизна стен словно поглотила рекламные щиты страховых компаний и фирм, торгующих аперитивами. Деревня была для нее сплошным лабиринтом мутных, заскорузлых, белых стен: она боялась заблудиться в нем. Все чаще от этой слепящей белизны у нее начинались головные боли, а во рту появлялся привкус желчи. Она перестала любить солнце, и это вызывало в ней чувство глубокой грусти. Она говорила себе: «Как я любила солнце»! После таких прогулок ей приходилось часами лежать в постели. Полумрак и темные узоры теней на голых стенах были единственным лекарством против ее чрезмерной восприимчивости. — Свет дает нам счастье, но портит нас, — говорила она теням, играющим на стене. Неожиданно приехал Пепе. Он дал ей понять, что приехал лишь по обязанности, и в упор разглядывал ее тело, начавшее уже полнеть. Она сказала, что чувствует себя хорошо. После Пепе очень долго никто не приезжал. Солнце пекло жарче, тело Розиты все больше тяжелело — только по этим признакам она замечала, что время идет. Мать и Чикитин приехали еще раз. Они остались на весь день, и Розита пошла с ними прогуляться к кампосам, которые начинались за деревней. Засохшая трава пахла сеном. Ей приятно было слышать усталый голос матери и смех Чикитин. Вечером у автобуса, когда они обнялись на прощанье, мать прошептала: — Они не хотят, чтобы я к тебе ездила часто. — Хорошо, — сказала Розита. — Не беспокойся, у меня есть все, что нужно. На следующее утро она услышала, как старый ветеран с деревянной ногой, который постоянно торчал в продовольственной лавочке, что-то выкрикивал и бил в колокол. Она вышла на улицу. Женщины из соседних домов с любопытством слушали старого солдата. Бургомистр распорядился, чтобы к пятнице жители заново побелили изгороди и стены домов. «Они и так чересчур белые. они и так мучительно белы для меня, — думала Розита. — Слава богу, когда я рожу ребенка, уже будет зима». На следующее утро, по дороге в магазин, она увидела, как тщательно и добросовестно население деревни выполняет приказ бургомистра. На глиняной почве улиц появились груды извести. Воздух, до обеда неподвижный, был насыщен известковой пылью. Мертвенно-белые поверхности обступали Розиту со всех сторон. Она бросилась бежать, поднимая ногами пыль, белую, как порошок. Она бежала и бежала, пока не оказалась в лавке. Голова раскалывалась от боли. Она зашаталась. Кто-то подхватил ее. так же как подхватил бы падающую доску, и прислонил к прилавку. Она лишилась власти над своим телом. «Я слаба, я слишком слаба». Ее стошнило. — Это ничего, право, ничего, — услышала она. Потом «вдова», «беременна», «господнее возмездие». Она хотела броситься на говорившую, но тут же одумалась. Прояснившееся сознание на мгновение придало ей сил. «Суеверные дуры!..» — Не хотите ли тоже купить известь? Парень принесет ее, если вам слишком тяжело нести самой, — предложил лавочник. — Нет, мне не нужна известь. — Но две или три кисти могут вам понадобиться. Все покупают кисти, — поучал лавочник. У него было толстое подобострастное лицо. — Вам тоже придется белить свой домик, — продолжал он. — Глупое предписание, но этого требует отдел здравоохранения. Она бросила ему деньги за купленную провизию и ушла. В полдень к ней пришли трое мужчин. Бургомистр, писец и санитар. Они понимают, что она не может побелить свой дом сама, но работа тем не менее должна быть сделана. Они советуют поручить побелку молодому парню. Днем он работает на фабрике, а вечером подрабатывает пару песет. Дом старой Хуаны он тоже всегда белит — не в обиду ей будь сказано! Явился парень. Он был тощ. Темные волосы прилизаны и блестят, как лакированные. Брюки хлопают по лодыжкам. Губы извилистые. Он подошел к двери с видом принюхивающейся собаки. Когда Розита открыла ему дверь, он склонил голову набок и уставился на нее. Она велела ему уйти: часами терпеть зловоние извести и видеть эту гнетущую больную белизну было свыше ее сил. Головная боль теперь почти никогда не проходила. И она перестала выходить из дому. А деревня белила свои стены. К пятнице каждая стена была побелена дважды. В этот день, после полудня, стайка ребятишек бежала за машиной, прикатившей из города. Подскакивая на колеях, машина медленно продвигалась вперед, пока не остановилась перед домом бургомистра. Контрольный объезд комиссара здравоохранения продолжался два с половиной часа. Человек из города отметил, что стены ограды участка девяносто семь находятся в неудовлетворительном состоянии, и обложил деревню штрафом в пятьсот песет. Он пригрозил бургомистру, что оштрафует на тысячу, если беспорядок не будет устранен. В понедельник он лично проверит, выполнено ли его распоряжение. В субботу утром к Розите опять явился парень. Выставив вперед свою собачью голову, он спросил, не сделать ли ему порученную работу. — Уходите прочь, — сказала она ему. — Вы еще пожалеете об этом, — произнес он грубо и ушел насвистывая. Она опять почувствовала, как мало в ней сил. Стемнело. Она с облегчением вдохнула вечерний воздух. Сквозь пыль просачивался запах эвкалиптовых деревьев. Эту ночь она спала крепко, без сновидений, а утром проснулась от шума, доносившегося через окно. Было совсем светло. Она накинула халат, вышла в маленькие сени и прислушалась. Вокруг дома стояла толпа. Кто-то дергал ручку двери. Она открыла. Люди напирали, почти переступая порог, но когда она пошла им навстречу, отпрянули назад. Все население деревни пришло сюда — мужчины, женщины и дети. Она взглянула на двух мужчин, державших ведерки с краской и кисти. В переднем ряду вопящих людей она узнала бургомистра. — Наше терпение лопнуло. Тебе придется побелить свой дом сейчас же. — Дом белить, дом белить, — вторили ему женщины. Розита вздрогнула. — Нет! — сказала она. — Ты обошлась нам в пятьсот песет! — крикнул кто-то. — Мы заставим тебя побелить этот дом. — Мне не нравится белый цвет. Смех и свист. — Ты не лучше нас, — прошипела какая-то женщина. — Тише, люди, — сказал бургомистр. — Ты будешь белить, ведьма! — крикнул другой человек и попытался всунуть ей в руку кисть. В толпе промелькнуло насмешливое лицо парня, которого она прогнала. Парень наклонился. Она не поняла, что произошло, только почувствовала, что должна собраться с силами, чтобы еще раз пройти сквозь белый лабиринт. — Нет, нет! — вскрикнула она пронзительно. Она надеялась этим криком оттолкнуть все то белое, страшное, что накинулось на нее. Но зазвучал уже другой вопль, более громкий. Это кричал парень: — Не ведьма — шлюха!.. Шлюха!... Полетели камни. Она увидела, как бургомистр повелительным, но исполненным ужаса жестом поднял кверху руки. Черный град налетевших на нее обезумевших птиц! Она заметалась, пытаясь спастись. Медленно падая на землю, она коснулась щекой стены и, пока не окунулась в бескрайнее озеро спокойной черноты, ощущала на губах отвратительный вкус извести. Сокращенный перевод с немецкого Е. ШТИХ НА РАСВУМЧОРР НЕ ПРИХОДИТ ВЕСНА... Фотоочерк Ф. ГАБДУЛЛИНА Что же это за удивительный край, где не бывает весны, или это только так поется в песне? «На плато Расвумчорр не приходит весна...» ...Двадцать два километра — непрерывный извилистый подъем к сумрачному полярному небу. Я пробую отодвинуть парусину, закрывающую выход из крытого грузовика, хочу рассмотреть Хибины, сонный подмаргивающий снизу Кировск. Сначала все привычно: низкорослые ели, корявые березки и запорошенные валуны у обочин. И как-то неожиданно резко все пропадает. Остаются лишь высокие снежные барханы. Даже высоковольтная линия электропередачи не в силах развеять загадочность этой северной стороны. Вот и плато Расвумчорр. Вздыбленные громады копров, стальные мускулы экскаваторов, мачты бурильных станков — все подернуто инеем. Мир вечного холода. Люди, работающие здесь, называют его «Малой Антарктидой». — Отчаянно сопротивлялась снежная пустыня! — вспоминает экскаваторщик Василий Гунько. — Хватили лиха. Один подъем на плато чего стоил. Днями пробивались сквозь метель и возвращались: даже трактор не мог пройти. Первую зиму Василию с бригадой монтажников довелось провести на плато в пульмановском вагончике. Самим приходилось вызволять из снежного плена застрявшие в пути тракторные сани с хлебом. Но ледяное плато не сдавалось. Однажды ураган «раздел» копер, поставленный над местом проходки первого рудоспуска. Деревянной обшивки как не было. Восстановили. В другой раз снесло крышу с компрессорной. Восстановили... Люди научились многому. Сквозь сугробные впадины провели крытые галереи — пусть злится слепящая круговерть, она теперь не так всесильна, как раньше. Совсем недавно предстояло срочно смонтировать подъемную машину среди металлических переплетений каркаса будущего копра на открытой всем ветрам тридцатиметровой высоте. Попробуй соорудить, если даже на земле трудно устоять! И все же шесть парней во главе с молодым прорабом Виктором Колтуновым (он только в прошлом году закончил техникум решили за это дело взяться. Прежде всего они одели каркас в брезент, а потом уже начали монтаж машины. Правда, от «стен» часто оставались одни лоскуты. Но разве легче было другим ребятам, которые укладывали в каркас бетонные блоки? Теперь ветер бессильно метался за бетонной стеной копра, а внутри спокойно монтировали пульт управления подъемной машины. В каменистом чреве самого Рас-вумчорра горняки Шахтспецстроя ведут проходку последнего, третьего по счету, рудоспуска. Самосвал сбрасывает руду в «колодец» глубиной более 600 метров. А там руда попадает прямо в вагоны, которые и доставляют ее на обогатительную фабрику. В тесной комнате шахтерской бытовки мы устроились на ночлег. Саша Алтынников, бригадир проходчиков, говорил неторопливо, как бы рассуждая с самим собой: — О Расвумчорре рассказывают немало всяких страхов. А ведь бывает совсем иначе: тихо, солнечно. Смотришь вокруг — не горы, а будто айсберги в голубом океане. И что за краски — нежные, чистые. Внизу облака плывут. В Кировске метель, а здесь ясно. Кажется, ты на корабле. То, ради чего пришли люди в тундровое поднебесье, начало осуществляться. С «Малой Антарктиды» на обогатительные фабрики уже отправлено свыше трех миллионов тонн апатитовой руды. ...Вечер. Замерли подоблачные карьеры и забои. Только фонари уныло раскачиваются на ветру. Истошный вой сирены. Расвум-чорр вздрагивает всем своим грузным телом. Где-то у края обрыва вспыхивает оранжевое пламя и взвиваются клубы черного дыма. Люди снова расходятся по своим местам. Вместе с бывалым бурилыциком Иваном Михайловичем Микедой мы едем к месту взрыва. Вывороченные бурые камни еще горят слабым синим огнем. — Семьдесят тысяч тонн руды, не меньше, — определяет наметанным глазом Иван Михайлович. — Есть работа экскаваторам... Гудит, рокочет снежное высокогорье: экскаваторы заполняют кузова машин, и они, глухо урча, везут апатитовую руду к рудоспускам. Хибины. Мурманская область МАЛЬЧИК Л. КРИВЕНКО Чем дальше уходишь от той далекой и в то время близкой школьной поры, тем отчетливей ничаешъ видеть себя со стороны, в третьем лице Рисунок К. ЭДЕЛЬШТЕЙНА I Помню, к началу учебного года мы собрались на школьном дворе задолго до первого звонка Рассказывали, где провели лето. Кто сжарился на солнцепеке и загорел, как негр, кто нырял с плотов, кто переплыл Днепр, кто Волгу, кто ловил щук, сомов, конечно пудовых. ...Есть же люди, которые переплывали не то что Днепр, но даже Ла-Манш. Всегда живя общим настроением, он невольно поддался духу преувеличений. Не мог же он похвастаться тем, что был в деревне Сосновке и летом нянчился с утятами, которых бросила прожорливая наседка. С рассвета он уходил к сараю — добывать червей: откатывал камни, перекапывал навозную землю до тех пор, пока жестяная банка не набивалась до краев отборными жирными червями. Для каждого утенка он выделял положенную порцию. Самым трудным оказалось разделить поровну свои чувства, чтобы никто из выводка не затаил на него обиду. Все утята выглядели одинаково беспомощными. И он иногда выделял любимцу меньше, чтобы скрыть от остальных утят свое расположение к утенку с желтым пятном на клюве. Пока он, растянувшись на берегу пруда, как бы прицеливаясь, зажмуривал то один глаз, то другой, следя за коршуном, парившим кругами, утята деловито перекувыркивались и спокойно плавали, пощелкивая носами. Как только он забирался в осоку, его любимец с желтым пятном сразу поднимал писк. Утята сразу рассыпались и, махая огрызками крыльев, бежали по воде к берегу. На тропе они пристраивались друг к другу в хвост и, спотыкаясь, ковыляли домой. Тогда он выбегал из засады, и утята сразу утихомиривались, опять шли к пруду и снова, довольные, ложились на воду. ...Утята давно оперились, отяжелели, не нуждались теперь ни в поводыре, ни в опеке. Утки теперь жили сами по себе и, казалось, наглухо позабыли не только о нем, но и о том, какими они недавно были: такие доверчиво-беспомощные. А утенок с желтым пятном вымахал в селезня с пером, отливающим то синим, то фиолетовым шелком. И вдруг в день его отъезда утки, растопырив крылья, побежали за телегой. Изо всех сил они старались взлететь, оторваться от земли и никак не могли взмыть вверх — все отставали и отставали. Сбившись в кучу, они вдруг запищали, как птенцы. Он заплакал. Отец положил ему на спину свою тяжелую руку — Глупенький ты у меня, — сказал отец. — Тут же уткам приволье. Такое приволье! Они на свободе, малыш. Он тогда сразу успокоился: довод этот был для него убедителен без всяких уговоров. II И когда Ленька, неповоротливый, себе на уме Ленька соврал, что объезжал диких калмыцких лошадей, то он, возившийся с утятами на берегу Дергановского пруда, решительно объявил: — Я прыгал с мачты корабля! Ленька не позвал на ипподром, в школу верховой езды, он предложил поход в купальню. Вокруг закричали: — В выходной! Сбор у школы! К десяти! Он никогда не претендовал на то, чтобы во- что бы то ни стало верховодить, но и быть хуже других он не хотел. — Принято единогласно, — сказал он. ...Дома, в постели, когда все спали, он хладнокровно взвесил свои возможности и заколебался. Тогда он сказал себе, как принимая клятву: — Свободу Спартаку! Это был победный клич, помогающий перепрыгивать через препятствия. А как нам известно еще с древности, в огне воодушевления опасения испаряются. Все же слепое барабанное воодушевление было не по нему. Жизнь, видел он, сама по себе требовала объяснения, собственные шаги — разумного обоснования. — Были же люди, — начал рассуждать он, — и не какие-нибудь геркулесы. Прыгали же с мачты корабля. Разве я слеплен не из тех же мускулов, сухожилий? Чем я хуже? Дело все только в решимости. Когда он рассуждал, то рассуждал не только для того, чтобы определить беспристрастно свои шансы на успех, — он доводил свое желание до очевидного вывода; и тогда отступление уже было бы трусостью. Рассудив, что все люди сделаны из одного материала, он уже считал, что решимости ни у кого ему не нужно брать взаймы. ...До того, как взобраться на вышку, он оценивающе ощупал взглядом настоящих прыгунов. Ничего такого, чего не было бы и в нем самом, он в них не обнаружил. Такие же люди, как и все, только в разноцветных резиновых шапочках. Издали вышка чуть-чуть возвышалась над водой. «Пустяк, — решил он и развеселился. — Главное — точный расчет. Расчет — и еще раз расчет!» Подражая балансирующим на трамплине прыгунам в шапочках, он рассчитывает, сколько по трамплину сделает шагов, на самом краю встанет, попружинит, как это только что делали настоящие прыгуны, втянет в себя до отказа воздуха и... Уверенно дойдя до пятиметровой отметки, он перегнулся и заглянул вниз. Внизу бездонный колодец. Его оглушил обман зрения. Внизу, в провале чернела вода. Круги от всплесков то смыкаются, то раздвигаются. Кажется, что вышка раскачивается, и где-то далеко, на другом краю плещутся, гогочут, визжат от восторга, кричат, как в парной: рядом — и не слышишь. Он вобрал до отказа воздуха, развел руки, как это проделывали настоящие прыгуны, быстро свел руки и с чувством ускользнувшей из-под ног земли свалил себя вниз. Вот так доказываешь, что и ты не хуже других. Он не помнил, как, барахтаясь в вязкой воде, всплыл, ухватился за чьи-то протянутые руки, и руки эти, подтянув его, выволокли из воды. Вся грудь была словно обваренной. Он отдышался и сказал виновато: — Немного не рассчитал. Мальчик, деливший червей на равные кучки и прыгающий с мачты корабля, не покидает меня, не размолачивается, потому что я всегда отстаиваю его в себе. Если бросают камень в этого мальчика, я сразу взрываюсь; жизнь как бы начинается сначала. КЛАДБИЩЕ „БАТАВИИ" Г. ВИЛЕНСКАЯ Мы не будем утомлять читателя долгим пересказом событий, связанных с агатовым кубком Рубенса и плаванием «Батавии» (см. «Вокруг света» № 7 за 1965 год). Напомним только, что «Батавия» — судно Ост-Индской компании — шла к берегам Явы и трюмы ее были наполнены сокровищами. Трагические события, разыгравшиеся в пути, привели к гибели «Батавии». Казалось бы, история «Батавии» завершилась триста с лишним лет назад. Но нет. Оказывается, она имеет продолжение, которое было прочитано лишь совсем недавно... После того, как с затонувшей «Батавии» были спасены все ценности, кроме двух ящиков с сокровищами, Пелсерт — командор компании — отплыл к берегам Явы, оставив на острове качающиеся на виселицах почерневшие трупы мятежников. Трудно понять из описания Пелсерта местоположение островов, на которых разыгралась трагедия. Известно было только одно — «Батавия» погибла на коварных рифах архипелага Хаутмен. Но какой из многочисленных островов этого архипелага протяженностью около 120 километров стал кладбищем «Батавии», оставалось загадкой, разрешить которую было нелегко. В 1840 году капитаны английского военно-морского флота Уик-хем и Стоке обнаружили у самых южных рифов Хаутмен следы какого-то кораблекрушения. Ничто-же сумняшеся они сразу же решили что перед ними обломки легендарной «Батавии», и назвали острова именем Пелсерта, а одну из бухт — «Рейдом «Батавии». Но спустя более чем столетие австралийская писательница Дрейк-Брокман, тщательно изучив дневник Пелсерта, предположила, что место гибели «Батавии» находится приблизительно в 30 километрах севернее островов Пелсерта, на островах Уолэби. Австралийские аквалангисты, в течение многих лет безуспешно разыскивавшие «Батавию» там, где указали Уикхем и Стоке, узнав о предположении писательницы, решили попытать счастье на рифах Уолэби. В бесплодных поисках прошел год, другой, третий... И вот 29 июля 1963 года под пятиметровой толщей воды у острова Бикен на разломанных штормами мертвых кораллах подводники увидели желто-зеленые бронзовые пушки, якоря, балластные блоки, кирпичи из корабельной кузницы, монеты. А под коралловыми выступами, где еще можно было в зеленоватом сумраке различить дубовые шпангоуты, были найдены глиняные кувшины, пушечные ядра и даже кожаный пояс с латунной пряжкой. Кожа на поясе была еще мягкой. Здесь же были найдены канат и кусок парусины, которые еще не истлели. И все это лишь потому, что находились под толстым слоем пороха и жира, который полностью изолировал все эти предметы от действия морской воды. Редчайший случай! Несмотря на сильнейший прибой — волны иногда достигали шести метров, — удалось поднять четыре пушки. Азарт поисков захватил всех участников экспедиции: музейных экспертов, фотографов, археологов. Даже шестидесятилетняя Дрейк-Брокман, несмотря на уговоры опытных подводников, составила компанию аквалангистам. Из-под обломков кораллов были извлечены химическая ступка, астролябия XVI! века, большое количество серебряных монет великолепной сохранности и другие предметы. Чтобы окончательно отпали все сомнения в том, что найденные обломки — это некогда великолепная «Батавия», решено было исследовать весь остров Бикен. И ученые сразу же наткнулись на следы разыгравшейся здесь трагедии — истлевшие непогребенные человеческие кости. На черепе одного из мужских скелетов был след сабельного удара, другие повреждения показывали, что у этого человека, кроме того, было перерезано горло. В ребрах другого скелета нашли мушкетную пулю. Были найдены также монеты, изогнутые клинки сабель, ключи и посуда. Все это, несомненно, доказывало, что именно остров Бикен являлся кладбищем «Батавии». А на самой верхушке горы острова Бикен и на соседнем островке были обнаружены два неясного назначения каменных сооружения — старые, заброшенные и, по-видимому, пустовавшие не один век. Было выдвинуто предположение, что эти сооружения являлись временными тюрьмами, построенными для мятежников во время суда над ними; причем сооружение небольших размеров, расположенное на верхушке горы, было предназначено для наиболее опасного преступника, главаря мятежа Иеронима Корнелиса. ...Экспедиция покинула легендарные острова, вырвав у океана еще одну тайну. ПРОИСШЕСТВИЯ. ПРИКЛЮЧЕНИЯ ГДЕ. КОГДА ПОЧЕМУ СМЕРЧ ИДЕТ ПО АВТОСТРАДЕ Минуту назад машины бежали по шоссе. Это современное живописное шоссе из Милана в Неаполь итальянцы называют «автострадой солнца». По нему удобно путешествовать и при солнце и при дожде. Да и что в самом деле может грозить автомобилисту, не склонному увлекаться скоростями за сто километров в час? «Похоже, что гроза собирается. Может, остановиться? — подумали ехавшие в машинах люди, увидев огромную черную тучу. — А может быть, дождя и не будет?» В том, что произошло в следующую минуту, было столько необузданного, дикого, сумасшедшего, сколько может вместить в себя бушующая стихия. Только стихия, сорвавшаяся с цепи! Удар воздуха — иначе не назовешь это соприкосновение с плотной стеной — подбросил машины и понес над шоссе, за обочину, ударяя их о деревья. По дороге, как исполинский монстр, шагал огромный столб воздуха. Смерч! Он начинался где-то в черных низких об-лаках, а его сужавшийся хобот упирался в полотно автострады. Перед тем как хобот протянулся к земле, наступила полная тишина, на минуту — ни ветерка, ни малейшего движения листьев на деревьях, только густой, потемневший, как ночью, воздух. Такая тишина, что кажется, она гудит тревожной сиреной, предупреждая о катастрофе. А потом сила этого необычного молчания вдруг собралась в черный столб, он засасывал в себя все, что попадалось на пути. — Это как бомбардировка, — рассказывали потом те, кто видел шествие смерча-монстра по «автостраде солнца». ПОЕДИНОК С БЕЛЫМ ПОЙНТЕРОМ Я с моим другом Джефом ловил рыбу в одном из маленьких местечек, километрах в восьмидесяти от Аделаиды, — рассказывал рыбак Филиппе. ...Наш надувной резиновый плот с невысокими бортами и подвесным мотором находился в двухстах метрах от берега. Погода стояла чудесная, океан был голубой и прозрачный — видимость в глубину достигала 12 метров. На семиметровой отметке, надев маски, мы стали нырять за лангустами. Увлекшись, я отплыл от плота, рядом с которым охотился Джеф, метров на десять. Вынырнув после очередного погружения, я посмотрел в сторону плота. Черт побери! Что-то случилось: вода в том месте, где плавал плот, так и кипела... Джефа не было видно. Сначала я подумал, что Джеф загарпунил какую-то большую рыбину и возится с ней. В таком случае надо помочь ему, и я поспешил к плоту. Впереди мелькнуло темное веретенообразное тело, острый плавник рассек воду. Акула! Я поплыл еще быстрее. Наверняка Джеф поймал рыбу, а акула стащила ее у Джефа. Эти воровки часто покушались на нашу законную добычу и оставляли нас без улова. Я взобрался на плот, чтобы получше разобрать, что же происходит там, в глубине, и замер. Акула, как щенок тряпку, трепала Джефа за ногу. Безжизненное тело Джефа послушно болталось из стороны в сторону, кровь окрашивала воду в красно-оранжевый цвет. Выбрав момент, я изловчился и схватил Джефа за руку, пытаясь вырвать его из страшной пасти и втащить на плот. Акула оказалась проворнее и хитрее — она потащила Джефа в сторону и вниз — под плот. Затем тело моего друга всплыло с другой стороны плота. Акула все еще держала Джефа. Вот голова акулы показалась над водой, и я что есть силы огрел ее веслом. Рывком я выдернул Джефа из воды. Он был мертв! Очевидно, Джеф задохнулся под водой или же умер от большой потери крови. Его убийца — белый пойнтер трех с половиной метров (самая страшная акула здешних мест) — продолжал описывать круги вокруг плота, поглядывая, как я втаскиваю тело Джефа на настил. Я не чувствовал страха; на эмоции времени не хватало. Помню, что все я делал автоматически. Внизу убийца Джефа — и я ринулся в воду. Противник сразу же пошел на сближение со мной. Что ему мой гарпун! Но я все же всадил в него положенный заряд. Акула рванулась вверх, ее челюсть проехала по моему плечу, трос натянулся, и гарпун вырвало у меня из рук. Ни я, ни акула не хотели больше испытывать судьбу. Зажав рану рукой, я полез на плот. А акула так и уплыла с моим гарпуном. А вечером рыбаки выловили мертвого пойнтера, в его туше прочно засел мой гарпун. В ОБЪЯТИЯХ АНАКОНДЫ Лучи света выхватывали из прозрачной глубины причудливые тени. Мелькали силуэты морских чудищ, серебристые стайки рыб проносились через весь экран. Шесть подводных телекамер транслировали для тридцати миллионов американских телезрителей самый большой спектакль из Силвер-Спрингс во Флориде. Оркестр, подражая журчанию и плеску волн, аккомпанировал известной балерине, исполнявшей программу ночного кабаре. Подводные музыканты нажимали на клапаны инструментов, воздух к которым подавался через шланги. Барабанщик был в скафандре. Камера скользнула в сторону от белозубых русалок-герлс и замерла. То, что потом увидели телезрители, явно происходило без всякой репетиции. Тут было не до шуток! Маленький человечек в маске боролся с огромной анакондой. Очевидно, запрограммированный номер с огромной водяной змеей явно не удавался. Попав в родную стихию, анаконда вышла из подчинения и бросилась на своего укротителя. Дело приняло серьезный оборот, когда змея опутала ноги укротителя, лишив его таким образом маневренности. А человеку нужен был воздух... Алэн Росс — он боролся со змеей — так же, как и зрители, не был уверен в исходе поединка. Битва шла успешно для Алэна до тех пор, пока змея не взяла в стальной капкан его ноги. А через секунду упругая петля легла на его голову и лицо. «Красные круги пошли у меня перед глазами, — рассказывал он позже. — Нечем было дышать...» Когда напряжение зрителей достигло предела, камеру отключили «по техническим причинам». На помощь Алэну бросились пловцы. Только их вмешательство спасло ему жизнь. Все телестудии Нью-Йорка были засыпаны телеграммами и письмами, телефон звонил не переставая. Зрители спрашивали о судьбе «того маленького статиста, который сражался со змеей». ...Говорят, после этого случая акции американских телевизионных компаний резко возросли. Но до сих пор случай с Алэном Россом остается загадкой. Что это — действительно поединок или же тонкая рекламная подделка? СТОИТ ЛИ ЛОМАТЬ КОПЬЯ? Серебряная стрела самолета мелькнула в просвете облаков. Прогрохотал поезд Лондон — Ливерпуль. На лужайке все стихло, только лишь кучка болельщиков, включив на полную мощность транзистор, слушает репортаж о футбольном матче. И вдруг все перекрывает частая дробь барабана, звучит труба герольда, — они возвещают о начале поединка. ...Галопом мчится черный рыцарь. Его доспехи и шлем с опущенным забралом эпохи Карла IX матово отсвечивают в лучах солнца. Он великолепен! Как он держится в седле, как управляет белой лошадью — он явно заслуживает аплодисментов публики. Но и соперник не уступает ему. Трижды трубит рог. Противники приветствуют друг друга и разъезжаются в разные стороны лужайки. Затем лошади во весь опор устремляются друг на друга, навстречу меткому удару копья. Столкновение! Лязг металла — и черный рыцарь, торжествующе подняв копье с флажком, скачет к королевскому паланкину. Противник повержен наземь, и конь волочит его по лугу... Что значат эти «сцены из рыцарских времен»? «Возрождение рыцарских турниров!», «Да здравствует добрая старая Англия!», «Самый неистовый вид спорта!», «Не до рыцарских турниров — Англии нужны солдаты в Аравии!» Заголовки английских газет объясняют все. В Англии в этом году отмечалось 750-летие со дня подписания Великой хартии вольностей. По всей стране прошли церемонии и празднества, вершиной которых стал грандиозный рыцарский турнир. Он во всех деталях воспроизводил турнир, состоявшийся в 1215 году. Дело не обошлось без комических ситуаций... Лорд-канцлер Гардинер, устроитель торжеств, обратился за помощью в министерство обороны с просьбой выделить солдат для участия в рыцарском турнире. Но ему решительно отказали. Как писала газета «Санди таймс», министерство обороны заявило лорд-канцлеру, что исторически Великая хартия ничего общего не имела с армией, а вышеупомянутый турнир 1215 года был устроен не солдатами, а баронами. Если лорд-канцлер и хочет устроить пышное побоище, пусть обратится со своей просьбой в палату лордов, пусть они и выделяют из своих рядов добровольцев, которые еще в состоянии носить латы и размахивать мечами. Неизвестно, как вышел из создавшегося положения непонятый лорд-канцлер, но тем не менее турнир состоялся. РОМАНТИКИ НАШИХ ДНЕЙ НА МЕРИДИАНА БОЛЬШОГО ИНАГУА РАДИЙ ФИШ Рисунок С. ПРУСОВА Вот уже несколько лет в районе Карибского моря работает советская рыболовная экспедиция. Наши рыбаки промышляют в Мексиканском заливе и на банке Джорджес, помогают первому в западном полушарии социалистическому государству осваивать богатства океана, обучают кубинские команды работе на современных рыболовецких судах. На одном из траулеров советской рыболовной экспедиции работал матросом писатель Радий Фиш. О буднях рыбаков рассказывает он в своей книге «Иду с тралом», которая выходит в издательстве «Советский писатель». Ниже мы печатаем очерк из этой книги. Наш траулер идет Большим Багамским проливом. На рассвете мы оказываемся между Кубой, Гаити и Большим Инагуа. Здесь решено поставить первый ярус. Надо выяснить, возможен ли тут промысел тунца. Выходим на палубу затемно. Мастер по добыче устанавливает ярусо-выборочную машину. Укладывает в ящик прочный капроновый шнур — хребтину. Через равные промежутки к хребтине подвязаны стопы прямоугольных пластин из пенопласта — буи. Два крайних буя снабжены красными флажками на бамбуковых шестах — вехами. Через каждые сорок метров на хребтине карабинчик — клевант. К нему крепится двухметровый поводец, заканчивающийся витой стальной проволокой и крючком. Пока мы возимся со снастью, звезды, рассыпанные в небе, как галька в прозрачной воде, бледнеют. Я оглядываюсь и застываю, обомлев. Между розово-лиловым небом и ярко-синей водой вспыхивает ослепительно зеленая точка. Вспыхивает и гаснет. Из-за горизонта медленно лезет светило. — Давай! — кричит мастер. Эдик Бойковский, размахнувшись, кидает в море, как пику, первый буй с вехой. Пошел ярус. Мое дело — вынуть из ящика свернутый кольцом поводец, открутить тонкую проволочку, которая не дает кольцу развернуться, и подать поводец вперед Масюкевичу. Виктор наживляет крючок и передает поводец Ивану Чернобривому. А тот цепляет поводец на хребтину. Работа не трудная, но требующая внимания и утомительно-однообразная. Триста раз нагнись, триста раз размотай проволочку, триста раз подай поводец. Ровно столько, сколько крючков на ярусе. Рекса видит ярус впервые. Она пытается заглянуть на стол — интересно, что там делают. Носится по палубе вокруг ярусной машины, охотится за хребтиной, выползающей из ящика, как змея. Того и гляди нацепится на крючок, пойдет за борт вместе с ярусом. Кок запирает ее в коридоре. В восемь тридцать Эдик выкидывает последнюю веху. Судно разворачивается и ложится на обратный курс, к началу яруса. Мы идем завтракать. Выборка через час. Рыбы, попадающиеся на ярус, не чета тем, что захватываются тралом, — неповоротливым, сплющенным и пузатым, что день-деньской копаются в грунте в поисках рачков и прочей мелкой живности. На ярус берут рыбы быстрые, мощные, ловкие. Первыми на крючок подходят желтоперые тунцы. Вес у них небольшой — килограммов десять-двенадцать, но сопротивление яростное. Матросы по двое с трудом вытаскивают их баграми, и они долго пляшут на палубе. Тела у тунцов цвета стали, гладкие, утяжеленные спереди, как торпеды. У желтоперых под брюхом яркие желтые перышки-плавники. У полосатых вдоль боков пунктирные полосы из синих ромбов. — Внимание, марлин! — предостерегает мастер. Марлин на крючке огромный, метра три с половиной. Тело такое же, как у тунца, вороненое, торпедообразное, только более изысканное по форме. Мощный хвостовой плавник сидит, как весло, на тонком черенке. Но главное — голова. Меж узко посаженных свинячьих глаз метровый нос — острый, как жало. Нос — главное оружие марлина. Перетащить марлина баграми через фальшборт не удается — в нем не меньше восьмидесяти килограммов. Приходится снимать часть фальшборта. На палубе рыба сопротивляется недолго — обессилела от борьбы — и застывает с удивленно разинутым ртом, но успевает нанести последний удар. Капитан подошел слишком близко, и марлин, изловчившись, зацепил его носом за ногу. Длинная и ровная, будто ножевая, рана, к счастью, оказалась неглубокой. Вслед за марлином появляются пять акул разных видов и размеров. А за ними — королевская макрель, рыба удивительной красоты. Кажется, настил осветило еще одно солнце — такая у макрели ослепительная золотая окраска. Затылок и спина украшены такой же яркой гривой. А тело легкое, приплюснутое с боков. Не сразу замечаешь злые, далеко расставленные глаза, маленькую скошенную нижнюю челюсть с редкими зубами и тяжелый, набалдашником, лоб. Утяжеленная лобовая часть макрели — специальное гидродинамическое устройство. Как только макрель трогается с места по горизонтали, это устройство дает ей подъемную силу — приспособление, характерное для всех скоростных рыб, а те, что попадаются на ярус, могут плавать быстрее, чем траулер. Через два часа вся палуба усеивается застывшими, подрагивающими и скачущими рыбами. В отличие от тралового лова, где нужно специальное усилие, чтоб выделить отдельную рыбу из массы, — таким бесконечным и мощным потоком течет она в камеры и трюмы, — на ярусе каждый экземпляр успеваешь разглядеть. Среди рыбьих тел бродят кок и ихтиолог. Первый отбирает добычу на камбуз, второй — на анатомический стол. Наш ихтиолог Николай Дмитриевич — сейчас главная фигура на судне. Мы ведем промысловую разведку новых районов, и только наука может нам указать: стоит ли здесь ловить? Из каждого улова Николай Дмитриевич отбирает определенное количество рыб. Раскладывает их на палубе, препарирует, отделяет ланцетом чешуйки, измеряет рост, вес, определяет степень зрелости и жирности. И диктует результаты. — Самка два, жирность два... Самка три, жирность два... Самец два, жирность два... Самка два, жирность два... Целыми днями работаем мы под эту монотонную диктовку. Бывает, и солнце сядет, а он все еще препарирует. Мы посмеивались над Николаем Дмитриевичем — чего, мол, там считать чешую да мерить жирность? И так видно, есть рыба или нет. Он не умел с нами спорить и, занятый своими выкладками, в ответ рассеянно улыбался. Но сейчас, когда я читаю об успешных прогнозах на путину, о новом способе лова или вновь открытых промысловых районах, я вижу пятнистые, как шкура зубатки, руки Николая Дмитриевича — его кожа не выносила тропического солнца, — руки, перепачканные рыбьими внутренностями, и его мягкую улыбку и слышу: «Самка два, жирность три...» В Большом Багамском проливе на триста крючков мы брали в среднем триста килограммов рыбы, не считая акул. Это уже промысловый улов. Часто знакомые и друзья спрашивают меня: «Ну, что тебя заставило чуть не в сорок лет пойти матросом?» Как им объяснить? Это так же бессмысленно, как попытка при встрече с приятелем всерьез ответить на его вопрос: «Как жизнь?» Хорошо помню, как в детстве летним утром во двор дома шестнадцать по Малой Лубянке выходил дворник Лешка. Могучий, в синей майке, катил он перед собой катушку с черным резиновым шлангом. Присоединял его к крану. Шланг оживал, шипя и плюясь, извивался на асфальте. Мы, мальчишки, стерегли этот миг, чтобы хоть на минуту ощутить в руках упругую силу водяной струи, почувствовать себя хозяином двора. Но Леша быстро отбирал у нас брандспойт — он был человек строгий. Лишь изредка в душный июльский день, когда тополиный пух летает по Москве, Леша внимал нашим мольбам и окатывал наши голые спины. Не стань я матросом, не завладеть бы мне пожарным шлангом. Моя мальчишеская мечта так и осталась бы мечтой. В море у матросов есть сменная должность — хозяин палубы. Каждый занимает ее в течение недели. Пожарный шланг — главное орудие хозяина палубы. Не сразу он мне подчинился. На излете струя забортной воды работала вполсилы, а если я наставлял ее слишком близко, она окатывала меня с ног до головы и швыряла в лицо ошметки рыбьих кишок. Но мало-помалу я приобрел сноровку. Вода стала выполнять все мои желания, экономно, шаг за шагом превращала она грязную палубу в сверкающий настил и, обессилев, стекала за борт по чистым ватервейсам. И тогда приходила радость, та самая мальчишеская радость повелителя стихий. Многие мечты, которые стали забываться за суетой и беготней по проторенным дорожкам, осуществились, когда я стал матросом, — и дальние страны, и все виды рыб, и океан... На востоке — в сизой дымке горы Венесуэлы. Над ними кучевые облака. Облака грудятся и над островом Тринидад. А у нас над зеленой морской гладью оглушительная жара. Известно, что кондитеры не любят сластей. Так и на рыбацких судах в команде есть люди, которые не любят рыбных блюд, предпочитая всем дарам моря кусок мяса, даже если он не один месяц пролежал в провизионке. Но зато на каждом судне есть фанатики, которые едят все. К ним принадлежит и тридцатилетний мастер Кочетков. Худой, длиннорукий, он копается в каждом улове, внимательно его перебирает. Кочетков побывал во всех морях, пробовал на вкус летучих рыб и лангустов, осьминогов и креветок, мурен, моллюсков и акул. Морская кухня — его страсть. И, как всякая страсть, она заразительна. А для благоразумно равнодушных — смешна. Наберет Кочетков всякой всячины и бежит на камбуз варить, парить, жарить. Кок устраивает скандал: — Не дам поганить посуду разной дрянью! И правда, страшновато бывает смотреть, как мастер пробует какой-нибудь зеленоватый нарост, срезанный с огромной ракушки. — Ох, смотри, Кочетков, — качает головой боцман, — отравишься каким-нибудь морским чертом! Но Кочетков твердо убежден, что в море дряни не водится. На следующий день трал вываливает на палубу ромбовидный блин толщиной сантиметров в двадцать и весом в четверть тонны. Блин шевелит крыльями, словно силится улететь, плещет ими по настилу и фыркает, как загнанная лошадь. Это гигантский скат — хвостокол. Хвост у ската метра два длиной, гибкий, усеянный шипами. Кому-то приходит в голову отрубить его в качестве сувенира. Говорят, древние римляне употребляли хвосты скатов как бичи для рабов. Когда «наука» отберет из улова свое, матросы зюзгой выбрасывают всю остальную рыбу в море. Ставрида, пеламида, если недолго пролежала на палубе, просыпается. Но рыба помягче и глубинная погибает еще в трале. Вот и тянется за нами по морю длинный белый шлейф из рыбьих брюх. В последний день за час траления в куток набивается по пять-шесть тонн. Чем поднимать их на палубу, лучше распустить мотню прямо в море. Но для этого нужно спуститься за борт на мешок с рыбой, пройти по нему до конца, развязать гайтан и успеть добежать обратно. — Разрешите мне, разрешите, Евгений Наумович! — просит Масюкевич. Масюкевич знает себя. «Понимаешь, — сокрушается он, — не успел подумать, а уже сделал». И капитан побаивается за Виктора — бог его знает, что он может выкинуть, если сердце у него не контролируется головой. Капитан, подумав, говорит: — Валяй! Море сегодня тихое. Виктор надевает сапоги, рабочие брюки и куртку. Скорчив рожу, лезет за борт. Осторожно становится ногами на тугой, набитый рыбой куток. Держит. Не спеша идет к концу. Наконец он рывком развязывает гайтан и со всех ног пускается к судну. Рыба быстро уходит из сети, мешок становится мягким, проседает. Виктор проваливается в рыбу сначала по колено, потом по пояс. Но все обходится благополучно. Перегнувшись через борт, мастер ловит его за руку и вытягивает на палубу. Виктор отряхивается и на радостях пускается вприсядку. Матросы смеются. Нам осталось всего два траления. На горизонте виден остров Тринидад и благодатные кучевые облака над ним. На послезавтра назначен заход в Порт-оф-Спейн. ОПАЛЫ ЛАЙТИНГРИДЖ БЕН ЛЮСЬЕН БЕРМАН Здесь странных типов не меньше, чем опалов, — такими словами встретил меня долговязый рыжебородый Джек Кенгуру. — Кажется, мы, искатели опалов, самые ненормальные люди на свете. — Это действительно так, приятель, — добавил Билл Виски, маленький человечек с лицом, похожим на переспелое яблоко. Это было в Лайтнинг Ридж, крохотном отдаленном поселении в Новом Южном Уэльсе, где искатели, которых местные жители называют «копателями», извлекают из желтой земли драгоценные черные опалы. В это царство песка, камня и низкорослых камедных деревьев отовсюду собрались группы людей, привлеченных молвой о сказочных камнях. ...Вокруг меня простирались беловато-желтые курганы высотой в два-три метра, кучи породы и гравия, выброшенные из узких горловин шахт. То там, то здесь на вершинах курганов «копатели» вытаскивают с помощью ворота тяжелые бадьи. Недалеко от шахт — их убогие хижины. Изношенная палатка или старый ржавый автобус, привезенный на буксире из далекого Сиднея, служат искателю домом. И все это опалено лучами солнца, горячими, как дыхание топки. Два моих приятеля представили меня величавому, интеллигентного вида мужчине, который говорил с оксфордским акцентом и имел соответственно кличку Гарри Герцог. Он пригласил меня посетить его «шахту». Вход представлял собой квадратный туннель, тянувшийся метров на двенадцать в темноту. В него едва могли протиснуться два человека. Увидев примитивный «лифт», который должен был спустить меня в шахту, я побледнел от ужаса. Это была просто узкая металлическая полоска, привязанная к двум истертым бечевкам. Все приспособление висело на шатком вороте, который, как и все остальное, казалось, вот-вот развалится. — Опускай! — крикнул Герцог Джеку Кенгуру, возившемуся с воротом, и я полетел вниз по темному стволу шахты. На меня посыпалась лавина камней, а огромный противовес, с шумом пронесшийся вверх, задел меня по спине. — Берегись камней! Некоторые из них большие! — закричал Джек Кенгуру Наконец, к своей радости, я почувствовал твердую почву под ногами. Скоро еще трое были рядом со мной. Герцог сунул мне в руку «паука» — металлическую подставку с зажженной свечой — и, взяв другую, полез куда-то по лесенке. Мы попали в проход настолько узкий и низкий, что могли продвигаться только на четвереньках. Внезапно отсек расширился. Проходы шли от него во всех направлениях. Вверху виднелось светлое пятно — отверстие второй шахты. Герцог изрек: «Большой танцевальный зал». Я обратил внимание на огромную кучу глины и камней в одном углу. Там не было деревянных креплений, как в угольных шахтах. Свод держался на тонких земляных колоннах. Герцог поймал мой взгляд: — Небольшой обвал. Эта куча в тридцать тонн упала вчера. — Но вам не стоит волноваться, — утешил Джек Кенгуру. — Обвалы случаются обычно между полуночью и часом ночи. — Это зависит от вращения Земли, — заявил Билл Виски. — Один ученый из Сиднея объяснил мне. Он сказал, что Земля останавливается каждые сутки на одну миллиардную долю секунды. Когда она останавливается, а это бывает в полночь, тогда и происходят обвалы. Джек Кенгуру кивнул головой. — Вы никогда в это время не увидите искателя опалов в шахте. То, что Земля останавливается, — научный факт. Герцог вонзил острый конец своего «паука» в земляную стену и достал спичечную коробку. Носить опалы в спичечной коробке или в жестяном портсигаре — здесь обычное дело. Это были красивые камни, знаменитые черные опалы из Риджа, самые дорогие в мире. Они казались живыми. Разноцветные блики переливались в глубине. Билл Виски пробормотал: — В них что-то есть. Они как будто завораживают. Мои приятели сели и начали говорить об опалах: как камни изменяют цвет со здоровьем или болезнью их владельцев, о том, что есть дневные камни, «оживающие» на солнце, и ночные камни, горящие с наступлением темноты. Говорят, некоторые опалы оставляют светящийся след на фотографической пластинке. Они рассказывали о похитителях опалов, прозванных «рэттерами» — «крысоловами». — Самого отвратительного из них я узнал, когда впервые пришел в Ридж, — сказал Герцог. — Однажды ночью искатель услышал, что кто-то копает в его шахте. Он выскочил полуодетый, схватил лопату и стал бросать грязь в шахту. Грязь уже доходила до шеи рэттера, когда сбежались другие искатели и заставили его остановиться. — В этих шахтах много скелетов рэттеров. Искатель, забрасывающий их грязью, не всегда останавливался, — мрачно сказал Джек Кенгуру. Внезапно Герцог схватил маленькую кирку и начал энергично долбить породу в одной из тонких земляных колонн, поддерживающих свод. — Ты не слишком ли сильно срезаешь эту колонну, Герцог? — спросил Билл Виски. — Гляди, она не дождется полуночи, если ты еще ее подрежешь. — Умирают один раз, — весело ответил Герцог. — И если я не ошибаюсь, в ней должен быть приличный опал. Он поднял кусок извлеченного из колонны камня и облизал его, чтобы посмотреть, какого он цвета. После этого он бросил его в бадью с опаловой породой. — Искателя из Риджа всегда можно узнать по его языку, — промолвил он. — Он у него до дырки протерт. Потом мы последовали за Герцогом, который тащил в главный отсек наполненную бадью. Зацепив ее за болтающуюся веревку, он подал сигнал поднимать. «Лифт» снова опустили, за мной наверх последовали остальные. Партнер Герцога был тощий, похожий на пугало субъект, по кличке Джонни Бродяга. Вдвоем они опорожнили бадью, выбрали большие куски и исследовали их более тщательно, откалывая стальными кусачками края камней. С двумя другими искателями я пошел к знатоку опалов. — Их здесь полдюжины, — сказал Джек Кенгуру. — Они болтаются здесь и думают, что могут найти опал с помощью изогнутой проволоки — так же, как ищут воду. Но я не видел, чтобы кто-нибудь из них купил новый «роллс-ройс». В этот вечер я взял такси до Уолгетта, веселого маленького городка в 50 милях от Риджа. Водитель дружелюбно болтал: — Добыча спалов здесь самая азартная игра, — сказал он. — Вы это потрясающе сказали, приятель, — загудел глубокий бас на заднем сиденье. — Возьмите этих парней из Европы, — продолжал шофер, — которые недавно приехали сюда без гроша в кармане. Один тип решил сыграть с ними злую шутку и повел их в такое место Риджа, где не было ни малейшего шанса на успех, и говорит: «Копайте здесь, ребята». Доверчивые новички копают и вдруг сразу же находят опалы. Они уехали отсюда несколько дней тому назад с чемоданом, набитым тридцатью пятью тысячами хрустящих австралийских фунтов. Вот тебе и шутка! Внезапно завизжали тормоза. — Кенгуру. В свете фар я увидел странные существа, которые прыжками удирали в кусты из-под самых колес машины. — Так вот, об опалах, — снова начал он дружелюбным тоном. — Возьмите этот бульдозер, который привезли янки. На его покупку и доставку в Ридж они потратили целое состояние. Американцы пробыли здесь два года, не нашли и следа опалов, а шесть месяцев тому назад разочарованные уехали отсюда. Неделю спустя один парень проезжал мимо их разработок, у него спустил баллон. Он выскочил из машины исправить повреждение и увидел что-то блестящее. Это был опал стоимостью в 2 тысячи фунтов. ...Я слышал много подобных историй в Ридже. Опаловая горячка началась шестьдесят лет тому назад, когда конный объездчик заметил у овцеводческого стана детей, играющих странными цветными камешками. Около тысячи палаток появилось вдруг за одну ночь, когда разнесся слух о чудесной находке. Это был австралийский Клондайк, куда отовсюду стекались люди в поисках «бешеного счастья». С тех пор волны успеха следуют одна за другой. В течение нескольких недель я оставался здесь. — Надеюсь, мы найдем большой опал до вашего отъезда, — сказал Джек Кенгуру. В этот вечер в баре при гостинице «Пристанище копателей» рыжий парень отозвал моих приятелей в сторону и взволнованно показал им что-то в руке. Джек Кенгуру повернулся ко мне: — Похоже на то, что Рыжий Джо нашел большой опал. Билл Виски отнесся к этому скептически: — Давайте покажем его Арти Брусу, резчику. Арти быстро скажет. Я разочарованно глядел на желтый, покрытый грязью комок. Он был размером с большой орех. Мне трудно было поверить, что это было нечто стоящее. Веселый Арти отнесся к находке так же скептически, как Билл Виски: — До самого последнего момента трудно что-нибудь сказать, — заявил он. — Я попробую его на круге. Мастерская была заполнена всевозможными шлифовальными кругами. Резчик пустил круг, на который лилась струйка воды, и приложил камень к его серой поверхности. Он работал над ним в течение часа. От камня осталась половина. Искатель дрожал от волнения: — Ну что там, Арти? Добрые глаза Арти выражали беспокойство: — Здесь проходит большая жилка песка. Если она пойдет и дальше, то камень не стоит и гроша. Лицо Рыжего осунулось. Со знанием дела Арти работал еще час. Ширина камня теперь была в полупенсовую монету, а толщина — в четыре монеты, сложенные вместе. Арти осторожно смазал камень каким-то составом и перешел к последнему кругу. Через несколько мгновений он положил его в дрожащую руку Рыжего Джо. — Хороший опал, — сказал он. — 1500 фунтов, не меньше. Я посмотрел на камень и замер от восторга. Уродливый желтый обломок превратился в чудесную драгоценность, играющую тысячью оттенков всех цветов, достойную императорской короны. Мы возвращались в «Пристанище копателей», чтобы отпраздновать удачу. У входа выросла жалкая фигура: — Не одолжишь мне пару шиллингов, Джек? Я почти не ел со вторника. Джек спокойно ответил: — Покажи-ка моему другу твои опалы, Чарли. Оборванец пошарил в кармане, выудил пару спичечных коробок и показал полдюжины опалов. Даже на мой неискушенный глаз это было целое состояние. — Почему ты не продашь один из них, Чарли? Голос темной фигуры дрожал: — Я не продал бы их даже за сто тысяч фунтов. Джек сунул пару шиллингов в руку Чарли. Джек Кенгуру оказался прав: в Лайтнинг Ридж столько же странных типов, сколько опалов в его шахтах. Перевел с английского Г. ЧЕСНОКОВ НАУМНЫЙ УБИЙЦА ГРЭМ ГРИН Рисунки Г. ФИЛИППОВСКОГО Продолжение. Начало в № 10. ГЛАВА ВТОРАЯ 3 Рассвет не наступил в Ноттвиче. Туман лежал над городом, как беззвездное ночное небо. Воздух на улицах был чист. Надо было только поверить в то, что это ночь. Первый трамвай выбрался из депо и покатил по рельсам к рынку. Старый газетный лист распластался у двери театра Роял. По окраинной улице Ноттвича, откуда было недалеко до шахт, шел старик с шестом и стучал в окна. Семафор подмигнул зеленым глазом будущему дню. Освещенные вагоны медленно тянулись мимо кладбища, клеевой фабрики, через широкую, в аккуратных цементных берегах реку. Зазвонил колокол на католическом соборе. Раздался свисток. Переполненный поезд медленно въезжал в новое утро. Все спали в одежде. Чолмонделей съел слишком много сладостей, ему хотелось вычистить зубы: дыхание было приторным и душным. Он высунул голову в коридор. Рэвен быстро отвернулся и принялся глядеть на запасные пути, на платформы, груженные местным углем. С клеевой фабрики доносилась вонь гнилой рыбы. Мистер Чолмонделей перебежал на другую сторону вагона, чтобы посмотреть, к какой платформе подойдет поезд. Он повторял «извините», наступая на ноги. Энн улыбнулась про себя и загородила ему дорогу. Мистер Чолмонделей кинул на нее возмущенный взгляд. Она сказала «прошу прощения» и начала приводить в порядок лицо. — Пропустили бы меня, — сказал мистер Чолмонделей с яростью. — Я здесь схожу. Рэвен увидел в окне его отражение — мистер Чолмонделей спускался из вагона, — но не посмел сразу последовать за ним. Как будто донесшийся из многотуманных миль, через широкие поля охотничьих графств, через пригороды вилл, подползающих к городам, голос сказал ему: «Всякий, кто едет в поезде без билета...» Он задумался, сжимая в руке белый листок, выданный кондуктором. Он открыл дверь и следил за пассажирами, проходящими мимо него к барьеру. Ему была дорога каждая минута, и он понимал, что у него нет даже суток в запасе. Они зайдут в каждую гостиницу, в каждый дом Ноттвича, где сдаются комнаты. Ему негде было остановиться. И тут в голову пришла мысль, которая заставила его вторгнуться в жизнь других людей, разрушить мир своего одиночества. Большинство пассажиров ушло, но одна девушка задержалась, ожидая носильщика у двери в буфет. РИСУНОК. — Пропустили бы меня, — сказал мистер Чолмонделей с яростью. — Я здесь схожу. Он подошел к ней и сказал: — Разрешите помочь вам поднести чемоданы? — О, если это вас не затруднит, — обрадовалась она. Он стоял, слегка наклонив голову, чтобы она не увидела его заячьей губы. — Как насчет сандвича? — спросил он. — Путешествие было нелегким. — Разве уже открыто? — удивилась она, — Так рано? Он попробовал дверь. — Да, уже открыто. — Это приглашение? — спросила она. — Вы хотите разориться? Он взглянул на нее с легким удивлением. На ее улыбку, на маленькое чистое лицо, на глаза, расставленные чуть-чуть слишком широко. Он не привык к естественному дружелюбию. Он сказал: «Да-да, я плачу», — внес чемоданы и постучал по прилавку. — Что будете есть? — спросил он. Он стоял отвернувшись. Он не хотел пока ее пугать. — Здесь богатый выбор, — сказала она. — Бобы во всех видах, прошлогодние бисквиты, сандвичи с ветчиной. Я остановлюсь на сандвиче с ветчиной и чашке кофе... Для вас это накладно? Если так, обойдемся без кофе. Он дождался, пока буфетчица снова уйдет, пока девушка откусит большой кусок сандвича, так что если бы она захотела, то все равно не смогла бы закричать, и обернулся к ней. Он был озадачен: девушка не выразила отвращения, а улыбнулась настолько, насколько это можно было сделать с полным ртом... — Мне нужен ваш билет. За мной гонится полиция. Я на все пойду, чтобы получить ваш билет. Она проглотила хлеб и закашлялась. Сказала: — Ради бога, стукните меня по спине. Она сбивала его с толку. Он не привык к нормальным человеческим отношениям, и это действовало ему на нервы. — У меня есть пистолет, — сказал он и добавил неуклюже: — Я дам вам вот это взамен. Он положил листок на прилавок, и она прочла его с интересом, не переставая кашлять: «Первый класс. До самого...» — Так я же могу за него еще деньги получить. Что ж, это неплохой обмен, но при чем здесь пистолет? — Билет, — потребовал он. — Пожалуйста. — Со станции вы пойдете вместе со мной. Я не хочу рисковать. — А почему бы не съесть сначала сандвич с ветчиной? — Молчать. Мне некогда слушать ваши шуточки. — Я люблю настоящих мужчин. Меня зовут Энн. А вас как? Поезд снаружи засвистел, вагоны двинулись, как длинная полоса света в тумане, и пар помчался вдоль платформы. Рэвен на секунду отвернулся от нее; она подняла чашку и плеснула ему в лицо горячий кофе. Боль заставила его откинуться и прижать ладони к глазам, он зарычал, как зверь, — это была настоящая боль. То же чувствовал старый министр обороны, и женщина-секретарь, и его отец, когда скамейка ушла из-под ног и шея приняла груз тела. Его правая рука потянулась к пистолету, спиной он прижался к двери. Люди заставляли его терять голову. Он сдержался, с усилием победил боль ожога, мучения, толкавшие его к убийству. — Ты под прицелом. Подними чемоданы. Иди впереди с бумажкой. Она подчинилась, сгибаясь под тяжестью чемоданов. — Передумали? Могли бы доехать до Эдинбурга. Хотите сделать остановку? — спросил контролер. — Да, — сказала она. — Да, именно так. Он вынул карандаш и принялся писать что-то на листке. Энн хотелось, чтобы он запомнил ее и ее билет. Быть может, потом будут выяснять. — Нет, — сказала она. — Я дальше не поеду. И прошла за барьер, думая: «Он не забудет обо мне сразу». Длинная улица бежала между маленькими пыльными домами. — А теперь мне можно уйти? — спросила она. — Ты что, думаешь, я дурак? — сказал он со злостью. — Иди дальше. — Вы можете взять один из чемоданов. Она бросила чемодан на мостовую и пошла дальше. Рэвену пришлось поднять его. Чемодан был тяжелым, Рэвен взял его в левую руку: в правой был пистолет. — Так мы в Ноттвич не попадем. Нам нужно было повернуть направо за угол, — сказала она. — Я знаю, куда идти. — Хотела бы и я знать. Маленькие дома бесконечно тянулись в тумане. Было еще очень рано. Женщина вышла из двери и забрала молоко. Энн увидела в окне бреющегося мужчину. Она хотела закричать, но тот был словно в другом мире. Она могла представить себе его тупой взгляд, медленную работу мозга, прежде чем он поймет — что-то не в порядке. Они шли дальше. Рэвен на шаг сзади. Она раздумывала, не обманывает ли он ее; должно быть, его ищут за что-то очень серьезное, если он в самом деле готов выстрелить. Она высказала свои мысли вслух: — Это что, убийство? Шепоток страха донесся до Рэвена как что-то знакомое, дружеское. Он привык к страху. Страх жил в нем уже двадцать лет. Он ответил без напряжения: — Нет, меня не за это ищут. — Тогда вы не посмеете стрелять, — вызывающе бросила она. Но у него был готов убедительный ответ, убедительный, потому что был правдой: — Я в тюрьму не пойду. Пусть уж лучше повесят. У меня отца повесили. — Куда мы идем? — снова заговорила она, все время настороже в ожидании своего шанса. Он не ответил. — Вы знаете эти места?.. Но он уже свое сказал. И внезапно ей представился случай. У писчебумажной лавочки, глядя на витрину, заваленную дешевой бумагой, ручками и бутылками чернил, стоял полисмен. Она почувствовала, как приблизился Рэвен, все произошло слишком быстро, она не успела ничего решить, как они уже миновали полисмена. Было поздно кричать, полисмен был в двадцати ярдах, он уже не успеет на помощь. Она сказала вполголоса: — Должно быть, это убийство. Повторение заставило его заговорить: — Вот она, ваша справедливость. Всегда думаете самое плохое. Они клеят мне грабеж, а я даже не знаю, откуда эти бумажки взялись. — Рэвен не мог переменить руку, боясь отпустить пистолет. — Если человек родился уродом, то у него нет шансов в жизни. Это еще со школы начинается. Даже раньше, — сказал он. — А что такое у вас с лицом? — спросила она. Ей казалось, что, пока он говорит, остается надежда. Должно быть, труднее убить человека, с которым вас что-нибудь связывает. — Губа моя, конечно, разумеется. — А что у вас с губой? — Ты что, хочешь сказать, что не заметила? — А-а, — сказала Энн, — вы, наверно, имеете в виду вашу заячью губу. Я видела вещи и похуже. РИСУНОК. — Ты под прицелом. Подними чемоданы. Иди впереди, — сказал Рэвен. Они миновали маленькие грязные дома. Она прочла название новой улицы: авеню Шекспира. Они теперь были на самой окраине Ноттвича. Здесь спекулянты строили дома для продажи в кредит. Энн подумала, что Рэвен привел ее, чтобы убить в поле за жилым районом, там, где трава была затоптана в глину и торчали пни вырубленного леса. Они прошли мимо дома с открытой дверью, куда в любое время дня можно было зайти и осмотреть его, от маленькой квадратной спальни до маленькой квадратной гостиной, ванной и туалета у лестницы. Большой плакат гласил: «Десять фунтов задатка — и дом ваш». — Вы собрались купить дом? — спросила она с юмором отчаяния. — У меня сто девяносто фунтов в кармане, а я на них и коробки спичек купить не могу. Я ж говорил, меня обманули. Я этих денег не крал. Мне их подонок один дал, — сказал он. — Он был щедрым. Рэвен приостановился перед домом, таким новым, что со стенок еще не слезла краска. — Это были деньги за работу. Я работу сделал. Он и должен был мне заплатить по совести. Я за ним сюда и приехал. Этого подонка зовут Чолмонделей. Он подтолкнул ее к воротам, они проследовали вокруг дома к задней двери и очутились на краю тумана, на рубеже дня и ночи. Туман уплывал клочьями к серому зимнему небу. Он нажал плечом на заднюю дверь, и замок кукольного домика сразу вылетел из дешевого гнилого дерева. Они вошли в кухню, где провода ждали ламп, трубы — газовой плиты. — Иди к стене, — сказал он, — чтобы я тебя мог видеть. Он сел на пол, не выпуская пистолета, и сказал: — Я устал. Всю ночь простоял в поезде. Я даже думать толком не могу. Не знаю, что с тобой теперь делать. — Я сюда на работу приехала. У меня ни гроша не будет, если я ее потеряю. Честное слово, я ничего не скажу, если вы меня отпустите, — сказала Энн и добавила безнадежно: — Вы мне все равно не поверите. — Люди никогда не держат слова, которое мне дают. Я в безопасности, пока ты здесь тоже, — сказал Рэвен, прижал ладони к лицу и поморщился от боли ожога. Энн пошевелилась. — Не двигайся. Я пристрелю тебя, если будешь двигаться, — предупредил он. — Можно мне сесть? — спросила она. — Я тоже устала. Мне придется весь день быть на ногах. — Она представила себя запихнутой в шкаф, всю в крови и добавила: — Разодетой, как конфетка. И петь. Но он ее не слушал. Он строил планы в своей темноте. — Отпустите меня, — попросила Энн. — Вы можете мне доверять. Я ни слова не скажу. Я даже не знаю, кто вы такой. — Доверять тебе? Разумеется. Как только вернешься в город, увидишь в газетах, как меня зовут, и описание, и как я одет, и сколько мне лет. Я не крал этих денег, но я-то не могу напечатать описание человека, который мне нужен: имя Чол-мон-де-лей, профессия — обманщик, толстый, носит кольцо с изумрудом, — засмеялся он печально. — Смотрите-ка, мне кажется, я ехала сюда с таким человеком. Никогда бы не подумала, что у него хватит духу... — Он только агент, но дай мне только до него добраться, и я вытрясу из него... — Почему бы вам не сдаться полиции? Не рассказать, что произошло? — Чудесная идея! Сказать им, что друзья Чолмон-делея приказали убить старого чеха. Сообразительная девочка. — Старого чеха?! — воскликнула она. В кухню проникало чуть больше света, туман поднимался над жилым районом, над израненными полями. — Уж не хотите ли вы сказать, что об этом самом все газеты твердят? — спросила она. — Об этом самом, — сказал он с мрачной гордостью. — И вы знаете человека, который это сделал? — Как себя самого. — И Чолмонделей в этом замешан?.. Это значит, что все ошибаются?.. — Они в газетах ни капельки не знают об этом. — А вы знаете и Чолмонделея?.. Тогда, если вы найдете Чолмонделея, войны не будет? — А мне плевать, будет война или нет. Мне только нужно узнать, кто меня провел. Я хочу рассчитаться, — объяснил он, глядя на нее через комнату, держа руку у рта, чтобы скрыть губу, замечая, что она молода, раскраснелась и хороша собой, не питая к ней большего личного интереса, чем волк, глядящий из клетки на откормленную, ухоженную суку по другую сторону решетки. — Война людям не повредит, — продолжал он. — Она покажет им, что к чему, она их заставит попробовать своего собственного лекарства. Я знаю. Для меня всегда была война. Он дотронулся до пистолета. — Меня сейчас одно заботит, как заставить тебя молчать в ближайшие двадцать четыре часа. — Ведь вы меня не убьете? — спросила она затаив дыхание. — Если другого пути не будет... — сказал он. — Дай мне подумать немножко. — Но ведь я буду на вашей стороне, — умоляла она его, оглядываясь в поисках чего-нибудь, что можно кинуть, разыскивая лазейку, ведущую к спасению. — Никого нет на моей стороне, — возразил Рэ-вен. — Я это уже выучил... Понимаешь, я урод. Я и не притворяюсь, что я один из твоих красавчиков. Но я образованный. Я придумывал разные штуки... — Он добавил быстро: — Я трачу время зазря. Мне пора идти. — Что вы собираетесь делать? — спросила она, поднимаясь на ноги. — Ну вот, — сказал он разочарованно. — Опять ты перепугалась. Он глядел на нее с другой стороны кухни, направив ей в грудь пистолет. Он умолял ее: «Не нужно бояться. Эта губа...» — Мне все равно, какая у вас губа, — сказала она в отчаянии. — Не такой уж вы урод. У вас должна быть девушка. Она заставит вас забыть о губе. Он покачал головой. — Ты так говоришь, потому что перепугалась. Меня этим не проведешь. Но тебе не повезло, не повезло, что я тебя выбрал. Ты не должна так бояться смерти. Нам всем придется помереть. Если будет война, ты все равно помрешь. Это сразу, и быстро, и не больно, — говорил он, вспоминая раздробленный череп старика — такой была смерть: не труднее, чем разбить яйцо. — Вы хотите убить меня? — прошептала она. — Да нет же, — сказал он, стараясь ее успокоить. — Повернись и иди к той двери. Мы найдем комнату, где я смогу запереть тебя на несколько часов. Он смотрел на ее спину. Он хотел застрелить ее, но не хотел делать ей больно. — Вы не такой плохой. Мы бы могли стать друзьями, если бы встретились не так. Если бы это была дверь на сцену. Вы встречали девушек у двери на сцену? — спросила она. — Я? — удивился он. — Никогда. Они бы на меня и не взглянули. — Вы не уродливый, — сказала она. — Уж лучше эта губа, чем уши, как цветная капуста, как у тех парней, которые думают, что они крепкие мужчины. Девушки с ума сходят по ним. когда они в трусах. Но в костюмах они выглядят глупо. Рэвен думал: «Если я застрелю ее здесь, то кто-нибудь может увидеть ее через окно. Я застрелю ее наверху, в ванной». — Давай двигайся, — сказал он. — Отпустите меня к вечеру. Пожалуйста. Я потеряю работу, если не приду в театр, — попросила она. Они вышли в маленькую чистенькую переднюю, которая пахла краской. Она сказала: — Я достану вам билет на представление. — Иди, — сказал он, — вверх по лестнице. — Стоит сходить. На лестничной площадке было три двери. Одна из них была застекленной. — Открой дверь, — сказал он, — зайди внутрь. Он решил выстрелить ей в спину, как только она переступит порог. Затем ему останется только закрыть дверь, и ее не будет видно. Далекий голос зашептал за закрытой дверью его памяти. Воспоминания никогда его не мучили. Он не думал о смерти: глупо бояться смерти в этом пустом ветреном мире. Он спросил хрипло: — Ты счастлива? Я имею в виду, ты довольна работой? — Нет, не работой, — сказала она. — Работа — это не навсегда. Как вы думаете, кто-нибудь женится на мне? Я надеюсь. Он прошептал: «Заходи. Посмотри в окно». Его палец дотронулся до курка. Она послушно прошла вперед. Он поднял револьвер. Его рука не дрожала, он сказал себе, что она ничего не почувствует. Ей не стоило бояться смерти. Она подняла висящую на боку сумочку. Он обратил внимание на старую изысканную форму вензеля — кружок из гнутого стекла и внутри него инициалы «Э. К.»... Дверь закрылась, и голос сказал: — Извините, что я привез вас сюда так рано, но мне придется допоздна задержаться в конторе... — Ничего, ничего, мистер Грейвс. — Итак, вы называете это премилым домиком?.. Когда Энн обернулась, он опустил пистолет. Она прошептала беззвучно: «Быстро сюда». Он подчинился, но не понял и готов был выстрелить, если она закричит. Она увидела пистолет и сказала: — Уберите. С этой штукой вы только наживете неприятностей. — Твои чемоданы в кухне, — напомнил Рэвен. — Я знаю. Они вошли через переднюю дверь. — Газ и электричество, — послышался голос, — подведены. Десять фунтов сразу. Подпишитесь под пунктирной линией и ввозите мебель. Четкий голос, который вязался с пенсне, высоким воротником и редкими прилизанными волосами, произнес: — Мне надо будет обдумать. — Пойдемте посмотрим верх, мистер Грейвс. Они услышали, как те пересекли прихожую и поднялись по лестнице. Агент говорил не переставая. — Я буду стрелять, если ты... — Молчите, — сказала Энн, — ни слова. Послушайте, у вас эти деньги с собой? Дайте мне две пятерки. Он заколебался, и она прошептала настойчиво: — Нам придется рискнуть. Агент и мистер Грейвс прошли в большую спальню. — Вы только подумайте, — говорил агент, — ситцевые обои. — Стены звуконепроницаемые? — С помощью особого процесса. Закройте дверь. Дверь закрылась, и голос агента продолжал приглушенно, но отчетливо: — И в коридоре вы не услышали бы ни звука. Эти дома строились специально для семейных. — А теперь, — произнес Грейвс, — я хочу посмотреть ванную. — Не двигайся, — пригрозил Рэвен. — Да уберите вы пистолет, — сказала Энн, — будьте самим собой. Она закрыла дверь в ванную и подошла к двери в спальню. Дверь открылась, и агент сказал с немедленной галантностью человека, известного во всех барах Ноттвича: — Так-так. И кого же мы видим? — Я проходила мимо и увидела, что дверь открыта, Я собиралась как раз зайти к вам, но не думала, что вы встаете так рано. — Всегда на месте для молодой леди, — ответил агент. — Я хочу купить дом. — Подождите, — возразил мистер Грейвс, молодой, в черном костюме, бледное лицо которого говорило о недосыпании, о детях в маленьких прокисших комнатах. — Вы не можете этого сделать. Я осматриваю дом. — Мой муж прислал купить его. — Я первым пришел сюда. — Вы его купили? — Я должен его осмотреть, не так ли? — Вот, — сказала Энн, показывая две пятифунтовые бумажки. — И теперь я должна... — Подписаться под пунктирной линией, — подсказал агент. — Дайте мне подумать, — просил мистер Грейвс, — мне нравится вид отсюда. Он подошел к окну, за которым лежало вытоптанное поле, простирающееся под тающим туманом к грудам мусора на горизонте. — Тут как в деревне, — произнес мистер Грейвс, — полезно для детей и жены. — Извините, — сказала Энн, — но вы же видите, что я готова заплатить и подписаться. — Документы? — спросил агент. — Я принесу во второй половине дня. — Разрешите, я покажу вам другой дом, мистер Грейвс. — Нет, — возразил мистер Грейвс, — если я не могу получить этот дом, другой мне не нужен. — Ну что ж, — сказал агент. — Этот вы получить не сможете. Кто первый пришел, тому и карты в руки. — До свидания, — сказал мистер Грейвс и понес свою жалкую, узкогрудую гордость вниз по лестнице. По крайней мере он мог быть доволен, что никогда не соглашался на замены, хотя всегда опаздывал к тому, чего хотел в самом деле. — Я пройду с вами в контору, — сказала Энн,— прямо сейчас. Взяв агента под руку и повернувшись спиной к ванной, где стоял в ожидании темный, загнанный человек с пистолетом в руке, они спустились вниз, в холодный облачный день, который благоухал для нее, как летний, потому что она снова была в безопасности. 4 ,,Что сказал Аладдин. Как приехал в Пекин?..» Весь длинный ряд покорно, с утомленной живостью наклоняясь вперед, повторил: «Чин-чин». Они репетировали уже пять часов. — Так не пойдет. Искры не вижу. Начинаем снова: «Что сказал Аладдин...» — Скольких они уже прикончили? — спросила Энн соседку, переводя дыхание. — «Чин-чин». — О, по крайней мере полдюжины. — Я рада, что попала сюда в последнюю минуту. Две недели такого. Благодарю покорно. — Да вдохните вы в это немного искусства! — умолял режиссер. — Есть у вас хоть какая-нибудь гордость? Это же не простая пантомима. «Что сказал Аладдин...» — Вы выглядите вымотанными, — сказала Энн. — О вас то же самое можно сказать. — Здесь все так быстро случается. — Еще раз, девочки, и мы перейдем к сцене мисс Мейдью. «Что сказал Аладдин. Как приехал в Пекин?» — Побудете здесь недельку — не так. заговорите. — Кто этот человек в заднем ряду! — прошептала Энн. Он был ей почти не виден. — Не знаю. Раньше его здесь не было. Наверно, один из тех, кто вкладывал деньги. Пришел поглазеть. Она принялась изображать его: «Не представите ли вы меня девушкам, мистер Колльер? Я хотел бы поблагодарить их за то, что они так самоотверженно трудятся для успеха представления. Как насчет пообедать вместе, девочки?» — Никому не уходить из театра, — сказал мистер Колльер. Он нервно посмотрел через плечо на полного джентльмена, вышедшего на свет из задних рядов. Этот джентльмен был одним из колесиков, с помощью которых мистер Колльер оказался в Нот-твиче. — Не представите ли вы меня девушкам, мистер Колльер? — спросил полный джентльмен. — Если вы уже заканчиваете, конечно. Я не хочу прерывать репетицию. — О, разумеется, — сказал мистер Колльер. — Девушки, это мистер Дейвенент, один из тех, кто нас поддерживает. — Дейвис, а не Дейвенент, — поправил толстяк. Он взмахнул рукой, и Энн заметила, как сверкнуло изумрудное кольцо на его пальце. — Пока будет идти представление, я надеюсь пригласить пообедать каждую из девушек специально для того, чтобы выразить вам благодарность за ваш самоотверженный труд ради успеха представления. С кого мне начать? — продолжал он. РИСУНОК. Они шли дальше. Рэвен на шаг сзади. Она раздумывала: должно быть, его ищут за что-то очень серьезное, если он в самом деле готов выстрелить. У него был вид отчаянного весельчака. Он был похож на человека, который вдруг обнаружил, что ему не о чем думать и он должен как-то заполнить вакуум. Энн ушла со сцены. Она не хотела развлекать Дейвиса. Она отделалась от Рэвена, и дела Рэвена больше ее не занимали. Она его не собиралась выдавать, она еще не перешла на сторону права и порядка, но она и ему не будет помогать. Решив строго придерживаться нейтралитета, она вышла из театра прямо на Хай-стрит. Но то, что она увидела, заставило ее остановиться. Улица была полна народу, люди протянулись по южной стороне мостовой до самого рынка. Они смотрели на электрические надписи над универмагом Уоллеса, повествовавшие о ночных новостях, Она не видела ничего подобного с последних выборов, но это было совсем по-другому, потому что не было радостных криков. Люди читали о передвижениях войск в Европе и предосторожностях против газовых атак. Энн была слишком молода, чтобы помнить, как начиналась прошлая война, но она читала о толпах у дворца, об энтузиазме, об очередях на пункты добровольцев — так она представляла себе начало любой войны. Она боялась только за себя и Матера. Она думала о войне как о личной трагедии, разыгрывающейся на фоне флагов и радостных криков. Но все оказалось иным. Молчаливая толпа была не веселой, а испуганной. Белые лица были обращены к небу, словно в молитве. Но они не молились никакому богу, они просто хотели, чтобы электрические лампы рассказали им о чем-нибудь другом. Они были пойманы здесь, на пути с работы, с инструментами и портфелями в руках у рядов ламп, повествующих о сложностях, которых им просто не понять. «Может ли быть правдой, что этот толстый дурак... что парень с заячьей губой знает... Так, — сказала она себе, — я верю в судьбу, я думаю, что не имею права забыть обо всем этом. Я в этом запуталась по уши. Если бы Джимми был здесь! Но Джимми, — подумала она с болью, — был на другой стороне, среди тех, кто охотился за Рэвеном. А Рэвену надо дать шанс окончить ЕГО охоту». И она вернулась в театр. Мистер Дейвенент — Дейвис — Чолмонделей — как уж там его, в самом деле, звали? — что-то рассказывал. Большинство девушек ушло переодеваться. Мистер Колльер нервно наблюдал и слушал. Он старался припомнить, кто такой мистер Дейвис. — Я подумале, что кто-то произнес слово «обед», — сказала Энн. — Я проголодалась. — Кто первый пришел, тому и карты в руки, — весело сказал мистер Чолмонделей. — Девушки, я еще увижу вас. Куда же мы пойдем, мисс... — Энн. — Очень приятно, — сказал мистер Чолмонделей — Дейвис. — Я — Вилли. ~ Могу поспорить, вы знаете город лучше меня, — сказала Энн. — Я здесь новенькая. Она подошла к свету и сознательно показала себя. Она хотела выяснить, узнает ли он ее. Но мистер Дейвис никогда не смотрел в лицо. Он смотрел сквозь вас. Его большому квадратному лицу не было нужды показывать свою силу с глазу на глаз. Его мощь заключалась в самом его существовании. Вы не могли не задуматься, как при взгляде на громадного дога, сколько же пищи надо потратить ежедневно, чтобы его прокормить. — О, разумеется, я знаю этот город. Можно сказать, что я сделал этот город, — сказал мистер Дейвис и добавил: — Выбор тут невелик. «Гранд» или «Метрополь». «Метрополь» уютнее. — Пошли в «Метрополь». — У них там, кстати, лучшие пломбиры в Нот-твиче. Улица уже не была переполнена. Обычное количество народу, людей, возвращающихся домой, глядящих в витрины, идущих в кино «Империал». Энн подумала: «Где сейчас Рэвен? Как я его найду?» — Нет смысла брать такси, — сказал мистер Дейвис, — «Метрополь» сразу за углом. Вам там понравится. Там уютнее, чем в «Гранде». Но это оказался не тот тип отеля, который вы обычно связываете с понятием об уюте. Красное кирпичное здание, громадное, как железнодорожный вокзал, с круглыми часами в островерхой башне занимало одну из сторон рынка. Он подтолкнул ее к вращающимся дверям, и Энн заметила, что швейцар узнал его. Она подумала, что мистера Дейвиса будет нетрудно отыскать в Ноттвиче; но как найти Рэвена?.. В ресторане было достаточно места для пассажиров океанского лайнера. Крыша держалась на полосатых, зеленых с золотом колоннах, синий купол потолка был усеян золотыми звездами, собранными в соответствующие созвездия. — Это одна из достопримечательностей Ноттви-ча, — пояснил мистер Дейвис. — Я всегда сижу за столиком под Венерой. Он нервно засмеялся, устраиваясь на стуле, и Энн заметила, что они сидят не под Венерой, а под Юпитером. — Вам бы сидеть под Большой Медведицей, — сказала она. — Ха-ха, хорошо сказано, — засмеялся мистер Дейвис. — Нужно запомнить. — Он склонился над списком вин. — Я знаю, леди всегда предпочитают сладкое вино, — и признался: — Я сладкоежка. Он сидел, уставясь в меню, потерянный для всего, он не обращал на нее внимания, он интересовался в данный момент только серией различных вкусовых ощущений, начиная с омара, которого он заказал первым. Это был дом, выбранный им, — громадный душный дворец пищи, это было его представление об уюте — стол среди двухсот других столов. Энн думала, что он привел ее сюда пофлиртовать. Ей казалось, что будет нетрудно справиться с мистером Дейвисом, несмотря на то, что ритуал немного пугал ее. Пять лет провинциальных театров не сделали ее знатоком по части того, насколько далеко она может зайти. Ее отступления всегда были неожиданны и опасны. Она думала о Матере, о безопасности, о любви к одному человеку. Потом дотронулась коленкой до мистера Дейвиса. Он не обратил на это внимания, вгрызаясь в клешню. С таким же успехом он мог быть и один. Невнимание смутило ее. Она снова дотронулась до его колена. — О чем-то задумался, Вилли? Его глаза поднялись, как линзы мощного микроскопа: — Что случилось? Омар в порядке, а? Он глядел мимо нее. — Официант, принесите вечернюю газету, — сказал он и снова принялся за клешню. Принесли газету. Он сразу открыл ее на финансовой странице. Он казался удовлетворенным. То, что он читал, было сладко, как леденец. — Извини, Вилли, — сказала Энн, вынула три монетки из сумки и пошла в женский туалет. Она посмотрела на себя в зеркало над умывальником: все в порядке. — Я нормально выгляжу, как вы думаете? — спросила она у пожилой женщины. — Может быть, он не любит яркой помады? — усмехнулась женщина. — Нет, — возразила Энн, — он из тех, кто любит губную помаду. Кто он такой?.. Он называет себя Дейвисом. Говорит, что он сделал этот город. — Простите, дорогая, но у вас чулок побежал. — Так кто же он? — Никогда о нем не слыхала, дорогая. Спросите швейцара. — Я так и сделаю. Она подошла к входной двери. — В ресторане так жарко. Вдохну свежего воздуха. Это был мирный момент для швейцара «Метрополя». Никто не входил, никто не выходил. — На улице холодно, — сказал он. Человек без ноги стоял на обочине и продавал спички. Мимо проходили трамваи. Стояли маленькие освещенные дома, полные дыма, разговоров и дружелюбия. Часы пробили половину двенадцатого, и можно было услышать доносившиеся с улицы за площадью детские голоса, нестройно поющие хорал. — Пора возвращаться к мистеру Дейвису, — произнесла Энн. — У него всего до черта, — сказал швейцар. — Он говорит, что сделал этот город. — Хвастает, — сказал швейцар, — Город сделала компания «Мидлэнд Стил». Они и теперь правят городом. У них работало пятьдесят тысяч. А теперь и десяти тысяч нет, Я там сторожем был. Они даже сторожей уволили. — Это, должно быть, очень жестоко, — сказала Энн. — Ему еще хуже пришлось, — сказал швейцар, кивая на одноногого за дверью. — Он у них двадцать лет проработал. Потом потерял ногу, и суд постановил, что во всем виновата его неосторожность. И они ему ни пенни не дали. Понимаете, они на нем сэкономили... Конечно, это была его неосторожность: он заснул. Так, если вас посадить за машину, которая делает одно и то же восемь часов подряд, и вы бы заснули. — А мистер Дейвис? — Я о нем ничего не знаю, об этом мистере Дейвисе. Он, наверное, с обувной фабрики. А может быть, один из директоров универмага Уоллеса. У них денег куры не клюют. Энн вернулась. Но что-то произошло. Бутылка вина была почти пуста, газета лежала на полу у ног мистера Дейвиса. На столе стояли две порции пломбира, но мистер Дейвис даже не дотронулся до него. Это была не вежливость: что-то вывело его из себя. Он рявкнул на нее: — Где ты была? Она постаралась подглядеть, что он читал, — это уже была не финансовая страница. — Не знаю, что у них здесь происходит. Они соль, что ли, кладут в пломбир? — Он повернул разъяренное лицо к проходившему официанту. — И это называется «Слава Никербокера»? — Я принесу вам другой, сэр. — Нет, не принесете. Счет. — Итак, на этом попрощаемся? — спросила Энн. — Нет, нет, — сказал он и взглянул на нее. — Я не это имел в виду. Вы не уйдете и не бросите меня? — Ну, а что же вы тогда хотите делать? В кино пойдем? — Я надеялся, что вы пойдете ко мне; послушали бы музыку, выпили бы чего-нибудь. Он не смотрел на нее. Он вряд ли сознавал, о чем говорит. Он не казался опасным. Энн думала, что она знает этот тип мужчин и сможет отделаться от него одним-двумя поцелуями, а когда он выпьет, попотчевать его сентиментальной историей, так чтобы он начал думать, что она его сестра. Это в последний раз. Скоро она будет принадлежать Матеру и тогда будет в безопасности. Надо разузнать, где живет мистер Дейвис... Когда они вышли на площадь, их окружили певцы, шесть маленьких мальчиков, не имеющих никакого представления о мелодии. — Такси, сэр? — спросил швейцар. — Нет, — и мистер Дейвис объяснил Энн: — Если мы возьмем машину со стоянки, то сэкономим три пенса. Мальчики стояли у него на пути, протягивая шапки за деньгами. — С дороги! — сказал мистер Дейвис. Детской интуицией они разгадали его неуверенность и дразнили его, следуя по обочине и распевая. Прохожие оглядывались. Кто-то захлопал в ладоши. Мистер Дейвис неожиданно обернулся и схватил за волосы ближайшего мальчишку. Он тянул его за волосы, пока мальчик не закричал, тянул, пока клок волос не остался у него между пальцев. Он сказал: — Это тебя научит, — и, опускаясь через минуту на сиденье такси, произнес с наслаждением: — Со мной они не поиграют. Его рот раскрылся, и нижняя губа была мокрой от слюны. Он наслаждался своей победой так же, как недавно наслаждался омаром, он уже не казался Энн таким безобидным. Она напомнила себе, что он только агент. Он знает убийцу, говорил Рэ-вен. Но ведь он сам не совершал убийств. — Что это за здание? — спросила она, увидев большой темный застекленный фасад, выделяющийся среди строгих викторианских контор. — «Мидлэнд Стил», — сказал мистер Дейвис. — Вы здесь работаете? — Почему вы так думаете? — мистер Дейвис впервые взглянул на нее — Не знаю, — ответила Энн и почувствовала, что мистер Дейвис прост, только когда дует попутный ветер. — Как вы думаете, мог бы я вам понравиться? — спросил мистер Дейвис, опустив пальцы ей на колено. — Посмею сказать — может быть. Вы живете за городом? — На краю, — ответил мистер Дейвис. — Им надо было бы побольше тратить на освещение этих мест. — Какая сообразительная девочка! — удивился мистер Дейвис. — Могу поспорить, ты знаешь, что к чему. Такси повернуло налево. Энн прочла название улицы: Кайбер авеню — длинный ряд жалких коттеджей. Такси остановилось в конце дороги. — Уж не хотите ли вы сказать, что здесь вы живете? Мистер Дейвис расплачивался с шофером. — Номер шестьдесят один, — сказал он, улыбнулся мягко и добавил: — Внутри, дорогая, просто замечательно. Он сунул ключ в замочную скважину и уверенно подтолкнул ее в маленький, слабо освещенный холл. Он повесил шляпу и мягко, на цыпочках пошел к лестнице. — Мы включим радио, — сказал мистер Дейвис, — и послушаем музыку. Дверь в коридоре открылась, и женский голос произнес: «Кто там?» — Всего-навсего мистер Чолмонделей. — Не забудьте заплатить, прежде чем пойдете наверх. — Второй этаж, — сказал мистер Дейвис, — комната прямо по коридору... Я буду через минутку. Он ждал, когда она пройдет мимо. В комнате и в самом деле оказался приемник. Он стоял на мраморном умывальнике, но места для танцев не оставалось, потому что всю комнату занимала двуспальная кровать. Ничто не указывало на то, что здесь когда-нибудь жили. Зеркало было покрыто пылью, и кувшин возле приемника был пуст. Энн выглянула из окна в маленький темный двор. Рука, прижатая к раме, вздрогнула. Она на такое не рассчитывала. Мистер Дейвис открыл дверь. Она была сильно напугана. Это заставило ее перейти в наступление. Она сказала сразу: — Итак, вас зовут мистер Чолмонделей? Он моргнул, мягко закрывая за собою дверь. — Ну и что? — И вы сказали, что везете меня к себе домой. Мистер Дейвис сел на постель и снял ботинки. — Нам нельзя шуметь, дорогая, — сказал он. — Старуха этого не любит. Он открыл дверцу ящика под умывальником и вынул оттуда картонную коробку. Мелкий сахар, покрытый глазурью, просыпался из ее трещин на кровать и на пол: — Попробуй турецких сладостей. — Это не ваш дом, — настаивала она. Пальцы мистера Дейвиса остановились на полпути ко рту. — Конечно, нет, — ответил он. — Ты что, думаешь, я тебя домой повезу, что ли? Ты не такая невинная, чтобы не знать об этом. Я не собираюсь терять свою репутацию. — И добавил: — Что ж, включим сначала музыку? Он начал крутить ручки приемника, выжимая из него хрипы и шумы. — Атмосферные помехи, — сказал он, продолжая крутить ручки, пока не донесся издали звук оркестра: сонный ритм, прорывающийся сквозь скрежет. Можно было только угадать мелодию «Ночной свет, свет любви...». — Это наша программа, из Ноттвича, — объяснил мистер Дейвис. — Лучше оркестра не найдешь во всем Мидлэнде. Из «Гранда». Потанцуем? — И, обхватив ее за талию, он начал трястись между кроватью и стеной. Она заговорила быстро, о первом пришедшем ей в голову: — Разве не ужасно, как они застрелили старую женщину? Он посмотрел на нее, хотя она ничего не имела в виду. — Чего это вы об этом вспомнили? — спросил он. — Я об этом читала, — сказала Энн. — Наверно, тот человек чего только не натворил в квартире... — Перестань, пожалуйста, хватит, — взмолился мистер Дейвис и объяснил, облокотившись о спинку кровати. — Я не выношу ужасов. У меня слабый желудок. — Я люблю ужасы, — продолжала Энн. — Я еще вчера читала... — У меня живое воображение, — сказал мистер Дейвис. — Я, помню, как-то порезала палец... — Не надо, пожалуйста, не надо. Успех заставил ее забыть об осторожности: — У меня тоже живое воображение. Мне показалось, что кто-то следит за этим домом. — Что ты имеешь в виду? — спросил мистер Дейвис. Он был явно напуган. Но она зашла слишком далеко: — Темный такой парень следил за дверью. У него заячья губа. Мистер Дейвис подошел к двери и запер ее. — Здесь за двадцать ярдов ни одного фонаря. Тебе бы не разглядеть заячью губу, — произнес он. — Я только подумала... — Меня интересует, что он тебе успел рассказать, — сказал мистер Дейвис. Он сел на кровать и посмотрел на свои руки. — Ты хотела узнать, где я живу, где работаю... — Он оборвал фразу и в ужасе поглядел на нее. Но она уже поняла из его поведения, что он больше ее не боится, его пугало что-то другое. — Они тебе никогда не поверят, — сказал он. — Кто не поверит? — Полиция. Слишком невероятно. К ее удивлению, он засопел, сидя на постели, разглядывая свои большие волосатые руки. — Надо что-то придумать. Мне не хочется делать тебе больно. Я никому не хочу делать больно. У меня слабый желудок. — Я ничего не знаю. Пожалуйста, откройте дверь. — Молчи. Сама накликала, — произнес мистер Дейвис низким яростным голосом. — Я ничего не знаю, — повторила она. — Я только агент, я ни за что не отвечаю. Он объяснил нежно, сидя на кровати в одних носках и глядя на нее полными слез, глубокими эгоистичными глазами: — Это наша политика: никогда не рисковать. И не я виноват, что этот парень сбежал. Я все сделал. Но он меня на этот раз не простит. — Я закричу, если вы не откроете дверь. — Кричи, только старуху разозлишь. — Что вы собираетесь делать? — Дело идет о полмиллионе. Я должен быть на этот раз уверен, — он встал и подошел к ней, вытянув руки. Она закричала, дернула дверь, но затем отбежала от нее, потому что никто не откликнулся, и побежала вокруг кровати. Он не мешал ей. Ей некуда было скрыться в маленькой, заставленной комнате. Он стоял, бормоча про себя: «Ужасно, ужасно...» Она видела, что ему вот-вот станет плохо, но его гнал страх перед чем-то другим. — Я пообещаю что хотите, — взмолилась Энн. — Он меня никогда не простит, — покачал он головой, ринулся через кровать, схватил ее за кисть и сказал глухо: — Не сопротивляйся. Я не сделаю тебе больно, если не будешь сопротивляться. Он потянул ее к себе через постель, шаря сво-бодной рукой в поисках подушки. Она говорила себе в этот момент: «Это не меня, это других людей убивают. Меня нельзя убить». Жажда жизни, которая заставила ее не поверить в то, что это может быть концом всего для нее, для ее любвеобильного «Я», успокаивала даже тогда, когда на рот ей легла подушка, не давала ей осознать полностью весь ужас происходящего, пока она боролась с его руками — сильными, мягкими, липкими от сахара. (Продолжение следует) Сокращенный перевод Кир. БУЛЫЧЕВА СЛОНЫ УГРОЖАЮТ НОСОРОГАМ Не так давно в Кении, над Тсаво-парком, занимающим пространство, равное половине Швейцарии, в течение нескольких дней кружили самолеты — шла «перепись» слонов этого величайшего в Восточной Африке заповедника. Когда подвели итоги, с удивлением установили, что в природном вольере Тсаво-парка проживает 16 тысяч слонов! Подсчет животных производился по требованию биологов, которые утверждают, что огромные стада слонов — причина гибели носорогов. Дело в том, что слоны — кочующие животные. Уничтожив растительность в каком-нибудь одном районе, они переходят на другое пастбище. А носороги — «домоседы», они будут голодать месяцами, лишь бы не покидать своих родных мест. Носороги пользуются большим спросом в зоопарках мира, и, чтобы предотвратить их вымирание, дирекция заповедника предлагает разрешить отстрел трех тысяч слонов. Кроме того, некоторые зоологи предлагают переселить носорогов в специальные заповедники, где нет слонов и где носороги будут находиться под охраной. МИР БЕЗ СОЛНЦА ЖАК-ИВ КУСТО Продолжение. Начало см. в № 10. «КОНГРЕСС» КРАБОВ На пороге Индийского океана, южнее острова Сокотра, ныряющее блюдце погружается недалеко от глубоководной впадины, обнаруженной эхолотом «Калипсо». После пятнадцатиминутного замедленного «падения» достигаем глубины 210 метров и видим вдали дно. — Песок — говорит Фалько, — а на нем масса морских ежей. Молча всматриваемся в глубь. Вдруг Фалько восклицает: — Смотрите, они быстро передвигаются. Да ведь это не ежи, а крабы! Действительно, это лишь крабы, но в ошеломляющем количестве. Опускаемся на дно и разглядываем их как следует. Крабы как крабы, только на двух лапах у них плоский нарост, который дает им возможность плыть боком. Через несколько минут я спохватываюсь: — Фалько, ведь мы сюда спустились не для того, чтобы глазеть на крабов. Надо найти южную расселину! Двигаемся в путь. Помогает небольшое течение. Скользим над слегка покатой поверхностью. Многие квадратные километры густо усеяны крабами — их по нескольку десятков на каждом квадратном метре! Настоящий крабий «конгресс». Весь этот крабий род беспрестанно копошится; лес выпуклых глаз следит за нами. — Фалько, — говорю я, — у нашего ныряющего блюдца приплюснутый панцирь, два глаза, одна клешня... Мы похожи на них, но, видно, наши размеры их впечатляют... В этой крабьей сутолоке то тут, то там вспыхивают непродолжительные бои. Часто какой-нибудь краб, схватив клешней другого, поднимает его над собой и как-то странно раскачивает. Быть может, это свадебный ритуал... Наконец нам удается обнаружить ту самую расселину, ради которой мы совершили это погружение: от 230 до 300 метров уходит вглубь крутой обрыв, изборожденный и изрытый пещерами, и в свете прожекторов видно, что до дна еще далеко. Перед нами разворачивается красочный праздник — туча креветок, огромные меру, рыбы цвета бордо, производящие сильное впечатление, и ковер из крабов — без конца и края. Затем мы отправились на северо-восток, к острову Кад Фаруну, и, пока готовились к погружению, с удивлением увидели, что вдоль борта проплывает множество крабов. Маритано нам рассказал, что он уже видел подобное шествие, когда «Калипсо» в течение целого месяца находилась на середине Гибралтарского пролива, производя замеры течений. Тогда целых . восемь дней почти такие же крабы-пловцы беспрестанно проплывали вдоль ее борта. Мы с Фалько перемигиваемся — все ясно, здесь тоже дно будет усеяно крабами. Это уже становится довольно однообразным. Однако мы глубоко ошиблись. Погружаемся на глубину до 360 метров — ни одного краба! Вернувшись на корабль, первым делом подхожу к борту — крабы продолжают проплывать мимо нас полным ходом! Течение здесь не быстрое, но все крабы плывут в одну сторону, явно по направлению к происходящему в Сокотре крабьему «конгрессу». Что за тайный инстинкт руководит ими и толкает на столь длительное путешествие? Инстинкт продления своего крабьего рода? Это напоминает мне замечательную сагу об угрях, поголовно отправляющихся метать икру в Саргассово море... Должно быть, наши крабы тоже переживают навеянное временем года чувство любви. На глубине 290 метров на узком карнизе, обрамляющем обрыв, среди нескольких крабов мы обнаруживаем какое-то бесформенное существо. Подплываем к нему — это вздутая плотная масса, восхитительно ловко маскирующаяся цветом и бугристостью своей кожи. Даже с близкого расстояния нам с трудом удается разглядеть маленькие глазки и огромную пасть, расположенную в нижней части этого странного существа. У него оказался смехотворный неподвижный хвостик. Решаем, что это рыба, но тут же обнаруживаем, что у загадочкого существа две лапы, напоминающие задние лапки таксы, — вероятно, гипертрофированные плавники. На голове две крохотные удочки, каждая с желтыми приманками. Когда мы приближаемся к чудовищу, чтобы дотронуться до него, оно нехотя отползает, медленно распрямляя то одну, то другую «лапу», тряся своими приманками, как будто бубенчиками. Это самое отвратительное существо, когда-либо виденное нами. Пробуем схватить его нашей гидравлической клешней. Хорошо, что страшилище оказалось глупым, — четыре раза оно кое-как увиливало от клешни, проскальзывая между щек, перед тем как Фалько успевал их сомкнуть. Пятая попытка увенчалась успехом, Чудище было изловлено и отправлено в раствор формалина, чтобы в дальнейшем какая-нибудь компетентная лаборатория смогла опознать нашу морскую находку. ФОТО. Аквалангисты укрылись в противоакульей клети: надо заснять «Денизу» в сопровождении морских хищниц. АКУЛА-ГИГАНТ И «ПОДВОДНЫЕ КОМАРЫ» Акулы Красного моря и Индийского океана занимают большое место в воспоминаниях наших аквалангистов. Акулы бродят всюду, они вездесущи, и это доставляет порой немало хлопот и волнений. Опыт показывает, что одна-две акулы, вертящиеся у рифа или подводной скалы, не мешают работе. Но, собравшись в большую стаю, акулы — в исключительных случаях, в которых мы еще недостаточно хорошо разобрались, — храбреют, причем их отвага и наглость возрастают пропорционально числу, внезапно впадают в своеобразную истерию и могут доставить аквалангистам довольно много треволнений, Встретив блюдце в верхних слоях, акулы обычно следуют за ним вниз и, как правило, покидают его, когда оно входит в зону холодных течений. Здесь нас встречают другие акулы, но того же вида. Чаще всего акулы подплывают к нашему блюдцу, чтобы просто поглазеть на нас, избегая попадать в луч света наших фар. Правда, однажды вблизи острова Сокотра, когда в ныряющей тарелке находились Фалько и Гупиль, это правило было нарушено. Рисунок-схема сооружений подводной базы «Преконтинент-2». Работы на глубинах (фото). В то время как наше блюдце скользило над «конгрессом» крабов вдоль весьма протяженного крутого склона на глубине около 300 метров, наши друзья увидели, что прямо на них с глубины примерно 350 метров несется акула. Она, как слепая, шла прямо на прожектор и лишь перед самыми иллюминаторами величественно развернулась, демонстрируя свою мощь! Это была акула-бык длиной 7—8 метров, весом около полутора тонн. Она трижды артистически продефилировала перед нашими кинокамерами и, внезапно испугавшись чего-то, стремглав удалилась, сотрясая блюдце ударом своего мощного хвоста. Однажды мы решили использовать защитную противоакулью клеть, чтобы наши аквалангисты смогли заснять блюдце в сопровождении акул. Первая попытка сорвалась. Гупиль, Томази, Дюаньде и Коль с глубины 25 метров потребовали, чтобы их немедленно подняли на поверхность, — на них напала стая в пять десятков акул. Только один успел заскочить в защитную клеть, остальные три аквалангиста остались на крыше клети у прожекторов и, встав спиной друг к другу, отчаянно оборонялись своим «оружием» — кинокамерами. К счастью, это эпическое сражение завершилось благополучно: уже в три часа утра незадачливые кинооператоры восстанавливали свои силы и успокаивали нервы в кают-компании «Калипсо» бутылкой коньяка. — Спустимся снова, — предложил Гупиль, — но только вдвоем, и на этот раз давайте предварительно запремся в клеть на палубе. Предложение принято. На сей раз в ныряющее блюдце вместе с Фалько спускаюсь я. Через несколько минут наше блюдце скользит в ночной морской глубине, освещаемой прожекторами клети. Подплыв к ней, мы оказываемся свидетелями ошеломляющего зрелища. Оба аквалангиста — Гупиль и Томази, стоя в клети, странно жестикулируют, кинокамеры брошены на дно клети. Оказывается, прожектор привлек внимание такого огромного количества микроскопических существ, что вода вокруг изрядно помутнела. Сами светильники облеплены бесчисленным множеством белых точек, точно фонари комарами в летнем саду. Эти «подводные комары» буквально заели наших товарищей. Дело в том, что, надев гидрокостюмы из мягкого каучука, они забыли надеть сапоги, и лодыжки остались незащищенными. Позже Гупиль рассказывал, что проклятые «комары» с такой яростью «объедали» эти самые лодыжки, что он был готов выскочить к акулам, которые вертелись вокруг клети, чтобы только избавиться от этих мук. ВЫЖЖЕННАЯ ПЛАНЕТА 14 июля 1963 года, 17 часов 15 минут, Шаб-Руми. Никакая радость не может сравниться с нашей — три последних океанавта поднялись на поверхность после долгого месяца пребывания под водой. Эксперимент «Преконтинент-2» закончен успешно. Профессор Реймонд Вессиэр, Клод Уэсли и Пьер Гильбер, ослепленные солнцем, о котором они успели забыть, выходят из воды на ощупь. Все столпились вокруг них, каждому хочется их обнять, раздается нервно-радостный смех, у многих наворачиваются на глаза слезы. Мы находимся в нашем «шалаше» — своего рода «салоне под открытым небом», сооруженном нами в трюме «Розальдо». Происходит встреча двух команд — той, которая жила в подводном городке, и той, которая на поверхности в изнуряющую жару трудилась не покладая рук во имя осуществления этого эксперимента. В атмосфере полного восторга члены обеих команд вспоминают о былых днях эксперимента. ...Первая часть задания «Калипсо» завершилась двумя погружениями блюдца; одно в бурном течении у Джебел Зебанра и другое у Майэтиба, в своего рода колодце глубиной в 220 метров, полностью изолированном от моря. Теперь нам предстояло провести эксперимент большого масштаба, установить у рифа Шаб-Руми подводную базу «Преконтинент-2», на которой должны были жить и работать 8 человек. Все дни, что я провел в Париже и в Монако, решая различные административные вопросы и подписывая множество разноцветных деловых бумаг, меня преследовали видения: передо мной вставали головокружительные рифы, их причудливые Стены, гигантские ритмы морской жизни. В конце апреля в Судан прибыли наши суда — «Калипсо» с ныряющим блюдцем и «Розальдо» с «домами» будущей подводной базы, двумястами тоннами свинцового балласта, многочисленными ящиками продовольственных запасов, запасных частей, компрессоров, электрогенерирующих агрегатов и с весьма ценными пассажирами — остальной частью нашей команды. Последующие дни были полны хлопот — пришлось бегать по всем докам за материалами, выгруженными с «Розальдо», вскрывать сотни ящиков и контейнеров, затягивать тысячи болтов... Жара, дышать нечем, подул бы хоть легкий бриз! Но на нас обрушивается обжигающий ветер, он швыряет нам в лицо густой раскаленный воздух как будто из огнедышащей печи, порыв ветра вздымает тучи песка и цемента. В этом пекле мы производим выгрузку-сборку оборудования, причудливых металлических конструкций. Под ослепительными лучами солнца светло-желтая окраска становится кричаще яркой. Гараж ныряющего блюдца похож на медведя гигантских размеров. Большой дом — на огромную морскую звезду. Глубинная станция, возвышающаяся более чем на 6 метров — на ракету. Временами нам кажется, что мы исследователи межзвездных просторов, высадившиеся на выжженной планете. Все три стальных гиганта — составные части подводной базы «Преконтинент-2». Габариты этих конструкций столь велики, что для преодоления выталкивающей Архимедовой силы, чтобы удержать их на дне моря, когда они заполнены газом, необходимо несколько тонн балласта. И мы занимаемся этой каторжной работой — таскаем по жаре свинцовые болванки и размещаем их под полом, за мебелью, на огромных «ногах» наших домов. Однажды вечером один из членов команды, изнуренный, но не потерявший чувства юмора, спросил меня: — И кто вас только надоумил пуститься в эту авантюру? В действительности стоит ли тратить гигантские усилия нашего огромного коллектива? Зачем пытаться жить под водой?.. Пожалуй, прежде всего мне хотелось осуществить мечту человечества. Еще в древности, если верить легенде, Александр Македонский повелел опустить его на дно моря в стеклянной бочке, дабы он смог обозреть чудеса морские. Но с тех пор люди стали более практичными, и наша конечная цель оказалась менее бескорыстной. Мы поставили перед собой задачу: добиться эффективной жизнедеятельности человека под водой на глубинах не менее 200 метров в течение целого месяца. Если нам это удастся, мы дадим в руки человека средства для освоения просторов подводного континентального плато, то есть земель высокого залегания, обрамляющих большую часть глубоко спустившихся под воду районов и заканчивающихся порой очень далеко от побережья крутыми откосами, уходящими к глубинным равнинам. Это континентальное плато — ставка в нашей битве. В сентябре 1962 года впервые в истории человечества океанавты Альбер Фалько и Клод Уэсли провели целую неделю на глубине 10 метров, чувствуя себя при этом совершенно нормально. Они работали на глубине 25 метров по 5 часов в сутки. Сейчас «Преконтинент-2». Это двойной эксперимент. Мы хотим, во-первых, показать, что можно нормально жить в течение целого месяца при сжатом воздухе на глубине 10 метров и работать на глубине 25 метров; во-вторых, положить начало погружениям на большие глубины, используя легкие дыхательные смеси (два океанавта должны по программе прожить неделю в Глубинной станции на глубине 25 метров и работать без ограничения по времени на глубине 50 метров). Постепенно последующие этапы приведут нас к дальнейшему освоению морских пучин. Вероятно, лет через десять будут возведены более крупные подводные города, постоянно действующие научные станции, где будут работать ученые всех отраслей науки. Континентальное плато будет заселено тысячами мирных колонистов. Станут широко эксплуатироваться минеральные ресурсы подводных просторов, образцовые фермы позволят выгодно заменить рыболовство развитием подводного хозяйства и разведением морских животных. Территории, освоенные человеком, резко возрастут. ИДЕАЛЬНЫЙ АТОЛЛ 13 мая, Порт-Судан. Спущенная на воду Глубинная станция покачивается у борта «Розальдо», готовой к отплытию. Свинцовый балласт, укрепленный на станции, сейчас не тянет ее ко дну, так как балластные отсеки наполнены не водой, а воздухом, и входная дверь в нижней части закупорена твердой пробковой прокладкой, скрепленной болтами. «Калипсо» берет станцию на буксир и медленно-медленно отплывает. Выход из порта бесконечен. Скорость судна еле достигает двух километров в час. Наше место назначения — риф Шаб-Руми, всего в 27 милях севернее Порт-Судана. Мы решили соорудить нашу базу именно в этом районе Красного моря, потому что здесь захолустье и невыносимо жарко и влажно. Если наш эксперимент удастся, то мы сможем добиться тех же результатов в любой части света. (Окончание следует) Перевел с французского Р. ФЕСЕНКО ЧАША ДИОНИСА Н. П. СОРОКИНА, кандидат исторических наук Фото В. ЕГОРОВА Эта из тончайшего стекла чаша в виде головы Диониса, древнегреческого бога виноделия и виноградарства, пролежавшая в земле не менее 1700 лет, дошла до нас почти неповрежденной. Хрупкие стенки ча-ши-ритона каким-то счастливым образом выдержали тысячелетнее многотонное давление земли, раздавившее глиняные кувшины и светильники, поставленные в эту же могилу. Где и когда была сделана эта уникальная по своему типу и художественному совершенству чаша, откуда привезена в древнегреческий город Кепы на Таманском полуострове, который сейчас исследуют советские археологи под руководством Н. И. Сокольского?.. Стекло было изобретено ремесленниками Древнего Востока, оно известно человечеству не менее 3000 лет. Но лишь во II —I веках до нашей эры, когда была изобретена выдувная трубка и древние мастера стали изготовлять сосуды из прозрачного стекла дутьем, стеклянная посуда из предметов роскоши превратилась в достаточно дешевую и легкодоступную продукцию, наводнившую в первые века нашей эры рынки обширной территории Римской империи, в том числе и античных городов нашего юга. В Северное Причерноморье стеклянная посуда поступала из многих центров: из Сирии, Египта, Палестины, Финикии, Италии и из далеких западноримских провинций. Ввозились в основном ремесленные стандартные изделия: кувшины, стаканы, блюда, миски, кружки, небольшие флаконы для благовонных масел. Все они пользовались большим спросом у населения. Но высокохудожественных экземпляров сохранилось до наших дней немного. К этой небольшой группе и относится новая находка. (Кстати, на этой территории стеклянные фигурные сосуды до сих пор были не известны. Только два флакона в виде женских голов были найдены в Херсонесе.) Производством фигурных сосудов, выдутых в форме, особенно славились в I веке нашей эры сирийские мастера. Их техника изготовления подобных сосудов была заимствована позднее, во II—III веках нашей эры, стеклодувами Галлии (современная Франция) и рейнской долины. В Северное Причерноморье в основном поступали изделия сирийских мастеров. Они и изготовили стеклянный сосуд, найденный в Кепах, — еще один шедевр мировой культуры, бережно сохраненный чудесной хранительницей сокровищ — землей. ПОСЛЕДНИЙ ПРЫЖОК ТАРЗАНА В. ЧИЧКОВ Фото автора Юноша карабкался по склону высокой скалы, у подножья которой разбивались океанские волны. Он то перепрыгивал с уступа на уступ, то подтягивался на руках. Наконец, добравшись до вершины, он вступил на маленькую ровную площадку, где стояла крошечная часовня. Отсюда был виден весь Акапулько, раскинувшийся на изрезанном бухтами побережье Тихого океана. Красными, зелеными крышами пестрели маленькие гостиницы. Огромные стеклянные коробки современных отелей отсвечивали солнечными зайчиками. Покачивали кронами высокие пальмы, бежали по серому извилистому шоссе автомобильчики. — Эй, Франциско! Ты что, заснул? — окликнул юношу его приятель Эрнандо. Франциско взглянул вниз. Чуть левее между двумя скалами в ущелье стоял ресторан «Мирадор». На его большом балконе толпились туристы-«американос». Франциско встал на колени перед часовней. — Помоги мне, святая дева Мария. Пронеси меня над острыми выступами, дай благополучно долететь до воды... Затем он подошел к краю площадки и вытянул вперед руки. В ресторане послышалась тревожная дробь барабана. Франциско любил этот звук: все мускулы напрягались, тело становилось послушным и легким. Франциско раскинул руки в стороны, сильно оттолкнулся от выступа скалы и, рассекая грудью воздух, полетел вниз. Он проносился совсем близко от острых выступов, которые, как ножи, могли вспороть его тело. Но Франциско, как и все прыгуны из Акапулько, в совершенстве владел искусством полета. Его тело было сейчас параллельно земле, он, как птица, парил в воздухе. Приближаясь к воде, Франциско изменил положение тела, вытянул вперед руки и, словно иголка, вонзился в воду. Замолкла дробь барабана, и над ущельем разлилась тишина. На веранде замерли: — Выплывет? Не выплывет? Наконец над водой появилась голова Франциско; на балконе ресторана раздались аплодисменты. Франциско подплыл к скале, друзья быстро вытащили его из воды. Горы, небо, вода — все кружилось перед глазами, к горлу подступала тошнота. Друзья слегка поддерживали Франциско — они-то знали это состояние: каждый из них после прыжка испытывал его. Франциско улыбался. Он знал, что все смотрят на него, снимают на кино- и фотопленку. Напрягая последние силы, он вскарабкался на асфальтированную площадку перед рестораном. Франциско не знал английского, но эти слова отлично понимал — он слышал их каждый раз: «Браво, мальчуган! Ты герой! Повернись-ка чуть к солнцу. Стоп! Я сфотографирую тебя на память!» У входа в ресторан прыгуна ждал хозяин. Когда-то он был боксером, и нос у него был расплющен. Хозяин всегда приглашал в ресторан прыгунов после прыжка и представлял их публике. Публика была довольна. Ребята тоже, потому что после представления хозяин платил им, вел прыгуна на кухню и приказывал накормить ужином. Швейцар распахнул перед Франциско большую стеклянную дверь. Босые ноги ощутили мягкий ковер. В другое время Франциско ни за что не пусти- ли бы в ресторан. Но сейчас он шел в сопровождении хозяина, и швейцар даже кланялся. Хозяин хлопнул несколько раз в ладоши и сказал: — Леди и джентльмены! Позвольте представить вам храброго мексиканского юношу, который поразил вас необыкновенным прыжком со скалы. В зале послышались аплодисменты и возгласы восхищения. В сопровождении хозяина Франциско шел между столиками. Все с любопытством осматривали его. Некоторые давали ему монеты. — Ты храбрый парень! — пьяно крикнул какой-то мужчина и, плюнув на долларовую бумажку, прилепил ее к голой груди Франциско. — Орден за храбрость. Ха-ха-ха!.. Франциско хотелось бросить эту бумажку, но он обтер ее о плавки и зажал в кулак. Там, около скалы, ждали ребята, его друзья, прыгуны с Кебра-ды. Правда, прыгали уже не все. Сильные удары головой о воду не проходят без следа. Вот хотя бы его друг Эрнандо, ему нет и двадцати пяти, а он не способен прыгать. Теперь он собирает деньги с посетителей, договаривается с хозяином ресторана — ведь благодаря прыгунам у него намного увеличилось число посетителей, — в общем помогает своим товарищам. У прыгунов есть святое правило — заработанные деньги делят на всех. И если каждому достается в день двенадцать песо, они довольны, хотя двенадцать песо — это всего-навсего цена одного обеда. — Поди-ка сюда, мальчик, — вдруг услышал Франциско женский голос. Хозяин подтолкнул Франциско, и он шагнул к столу. — Боже, совсем ребенок! Какое юное тело! — Женщина прикоснулась к плечу Франциско пальцами. — Скажи, детка, тебе было очень страшно, когда ты летел вниз головой? — Страшно! — твердо сказал Франциско. — Цену набиваешь! — крикнул высокий молодой человек, сидевший за тем же столом. — Нет, сеньор! Я не прошу у вас денег. На самом деле страшно. Не зря мы молимся святой деве Марии, — Он мне будет рассказывать, что такое прыгнуть с сорокаметровой высоты!— Мужчина засмеялся. Все вокруг тоже улыбались. — Я прыгал со скал и повыше этой. — Может быть, сеньор, — согласился Франциско, — но с Кебрады прыгать страшно. — Детка, — снова сказала женщина.— Ты видел картину «Тарзан»? — Видел. — Так вот, крошка, перед тобой сам Том Хаммерсет 1 — Тарзан. Том, крикните по-тарзаньи. Мужчина сложил ладони рупором и закричал. Зал аплодировал. — Послушайте, Том. Покажите этим мальчишкам, что такое настоящий прыжок. Вы ведь можете прыгнуть с этой самой Кебрады? — Конечно, дорогая. — Сеньор, — взволнованно сказал Франциско,— прыгать с этой скалы опасно. Прежде чем прыгнуть с самого верха, мы подолгу прыгаем с нижнего уступа, потом со среднего и, наконец, с верхнего. — Вам не прыгнуть, хоть вы и чемпион! — крикнул на весь ресторан мужчина, что налепил Франциско «орден». — Ставлю пятьсот долларов! Мужчина вытащил пять зеленых бумажек и прижал их пепельницей. — Ставлю тысячу, что он прыгнет, — спокойно ответила женщина. — Не прыгнет, — басил мужчина, — ставлю тысячу сто! — Я добавлю двести! — раздался высокий голос человека, сидевшего за соседним столиком. — Тысяча пятьсот, — уверенно сказала женщина. — Тысяча восемьсот, — опять послышался бас. — Пошли, — сказал хозяин, подтолкнув Франциско, — о тебе уже все забыли. Хозяин был явно рад спору, разгоревшемуся в его ресторане. Это же сенсация! Завтра ее подхватят газеты, и тогда популярность «Мирадора» вырастет еще больше. — Чемпиону надо объяснить, что прыгать со скалы опасно, — сказал Франциско хозяину. — Надо знать все выступы и уметь парить в воздухе — скала ведь не отвесна... — Мой мальчик, — хозяин весело похлопал по плечу Франциско, — для Тома Хаммерсета прыгнуть с этой горки — все равно, что слезть со стула! Он знает, что делает, и загребет столько денег, сколько нам и не снилось. Хозяин распахнул дверь кухни и крикнул: — Накормите прыгуна! Перед Франциско поставили тарелку. Обычно он ужинал медленно, растягивая еду как редкое удовольствие. Но сейчас он спешил. Ему очень хотелось поскорее узнать, что, наконец, решит этот чемпион. Рядам с Франциско по ту сторону длинного прилавка толпились официанты. Гремя тарелками, они перебрасывались репликами, оживленно обсуждая происходившее в зале: — Такого я еще, пожалуй, не видел. Весь ресторан играет. — Ставка дошла до семи тысяч долларов. — Кажется, этот Тарзан пошел прыгать. — Давайте тарелки поскорее. 1 Фильм «Тарзан» снимался с участием разных актеров. Одним из них и был Том Хаммерсет. На советских экранах фильм «Тарзан» шел с участием Джонни Вейс-мюллера. Франциско вскочил из-за стола и выбежал из ресторана. Он увидел, что Том Хаммерсет уже взбирается по выступам скалы. Он делал это красиво, как в кино. Даже издали были видны упругие мышцы рук и ног. У Франциско стало немножко спокойнее на душе. «Он, наверное, прыгал со скал пострашнее нашей». А на большом балконе ресторана «Мирадор» толпились люди. У многих в руках были киноаппараты, а у той леди — подруги чемпиона — бинокль. Иногда она отрывала его от глаз, что-то весело говорила собравшимся. К Франциско подошли друзья-прыгуны. — Что это он, с ума сошел? — спросил Эрнандо. — Мы предупреждали его. А он нам так весело сказал: «Мальчики, учитесь прыгать у Тарзана». — Если он прыгнет, ему заплатят семь тысяч долларов! — ответил ребятам Франциско. — Врешь! — Сам видел. — За семь тысяч я бы рискнул сделать тройное сальто, — сказал Эрнандо. — Семь тысяч! Мы бы все сразу стали богачами. Наконец Тарзан добрался до ровной площадки. Взглянул на деву Марию, сделал несколько красивых гимнастических упражнений и вдруг громко, на всю округу, прокричал по-тарзаньи. Франциско взглянул на балкон: женщина с биноклем в руках ликовала. Тарзан выставил перед собой руки, и тревожная, нервная дробь барабана огласила ущелье. Сильно взмахнув руками, он оттолкнулся от края площадки и прыгнул. С замиранием сердца ребята следили за ним. Они видели, как Тарзан пытается совладать со своим телом и занять горизонтальное положение, чтобы хоть на одну секунду задержаться в воздухе и подальше отлететь от этой каменной громады. Только теперь он понял опасность. Но тело не слушалось его. Полета не получалось. Тарзан камнем падал вниз, к подножью скалы. Не долетев нескольких метров до воды, он ударился правым плечом о камень, перевернулся в воздухе, задел еще за какой-то выступ и плашмя упал в воду. Не раздеваясь, прыгуны бросились в воду и вскоре вытащили Тома Хаммерсета. Он был мертв. На веранде мужчина, затеявший пари, говорил: — Я же говорил, что он не прыгнет, — и спрятал в карман пачку долларовых бумажек. — Ужасно! Ужасно!.. — повторяла женщина, поднося к вискам кончики длинных пальцев. — И все это на наших глазах. Лучше бы не видеть!.. Когда из ресторана вышел хозяин, Франциска подбежал к нему и со слезами на глазах закричал: — Ему надо было сказать, что скала не отвесна... — Не реви, дурак! — грубо оборвал его хозяин. — Теперь уже ничего не поделаешь. Зато какая реклама! Весь мир будет знать, как трудно прыгать с Кебрады. А вам, прыгунам, — хозяин похлопал Франциско по плечу, — я, пожалуй, прибавлю за каждый прыжок по доллару. ФОТОКООРДИНАТЫ: КАИР Фото А. ГОРЯЧЕВА Текст Д. ТУЛАЕВА Десять веков — таков возраст столицы Объединенной Арабской Республики, раскинувшейся на берегах Нила. Сегодня Каир один из крупнейших городов Африки. В нем живет около трех с половиной миллионов человек. Со старинной мечети Ибн-Тулун открывается широкая панорама древнего города. Когда приезжаешь в Каир и окунаешься в повседневную жизнь города, с особой силой чувствуешь, как все здесь связано с Нилом. Сам Каир обязан Нилу и своим рождением и ростом. Не случайно красивейшие места столицы — ее набережные. Знаменитый на весь Арабский Восток базар Хан эль-Халиль в старой части города. Лабиринт узких улочек, сладкий аромат корицы, шафрана, мускуса и сандалового дерева... Одна из недавно выстроенных мечетей Каира. Первый атомный реактор на Африканском континенте, сооруженный в 1961 году с помощью Советского Союза, находится в Иншасе, недалеко от Каира. «Салигд» — арабский бублик, он стоит всего лишь полпиастра. Продавцы с полными корзинами этой снеди встречаются на улицах Каира столь же часто, как и продавцы мороженого, воды или восточных сладостей. Особой популярностью они пользуются у школьников. В перемены во дворах школ дети шумной толпой окружают продавцов горячих бубликов. По вечерам, после работы, когда изнурительная жара сменяется прохладой наступающей ночи, каирцы любят посидеть на балконе за чашкой черного кофе, поговорить о делах минувшего дня. Несколько лет назад на острове Гезира была сооружена башня «Панорама Каира», откуда можно увидеть весь город. 180-метровая каирская башня обозрения — высочайшая в мире конструкция из напряженного железобетона. Вот как выглядит с ее высоты центральная часть города. В одном из районов Каира, Гелеополисе, высится призрак прошлого — «Мертвый дворец». Некогда его хозяином был бельгийский барон Эмпейн. Дворец стоит в центре новых жилых массивов, бурлящих человеческой энергией и поражающих ритмом жизни сегодняшнего Каира, стоит как памятник мрачному прошлому, символ эгоизма и жестокости старого мира. Очарование египетского базара и в пестрой гамме цветов, и в колоритной арабской речи, и в его вечном гомоне и суете. Иностранца влекут сюда сверкающие витрины с изделиями из золота, драгоценных камней, шелка и металла. Здесь можно купить и старый граммофон начала века, и новейший японский транзистор, и шкатулку арабской работы, инкру- стированную перламутром, и швейцарские часы последней марки. В старом Каире можно встретить такую мечеть. Изо дня в день, из десятилетия в десятилетие протяжный голос муэдзина разносит одни и те же молитвы, скорбные и тягучие. А за стенами мечетей кипит жизнь... Остров Тезира — географический центр города. Его застройка ведется в соответствии с новейшим словом в градостроительстве. Сейчас Каир перестраивается и растет. Новые достопримечательности города — башня обозрения и гостиница «Бург». ЗАВЕЩИНИЕ ЧУДОВИЩНОГО ЯЩЕРА В. ЛЕВИН Рисунок Е. ГАВРИЛОВА Несколько лет назад во французских журналах появилось сообщение: на юге Франции, около местечка Рок-От, после многолетних упорных поисков ученые нашли сотни тысяч окаменелых ископаемых яиц... динозавров. Это была сенсация — тысячи целых яиц! — в то время как во всех музеях мира они насчитываются лишь десятками. А через некоторое время последовало сообщение еще более сногсшибательное: французские ученые заявили, что ключ к одной из древнейших тайн Земли — тайне, которой 60 миллионов лет, — в их руках... Тайне исчезновения динозавров. Они жили, когда на Земле стояло вечное жаркое и душное лето, когда материки переходили в черные, трясинные болота. Одни из них бродили среди непроходимых зарослей кипарисов, перевитых мхами и лишайниками, другие искали себе пищу, передвигаясь на задних лапах по дну проток. Одним природа дала страшные, всесокрушающие челюсти с острыми хищными зубами, других одела в непробиваемые роговые панцири. И не было числа видам и формам этого великого рода, заселившего землю и моря. Недаром английский ученый Ричард Оуэн, впервые восстановивший в прошлом веке облик одного из них, дал ему имя динозавр, что значит «чудовищный, кошмарный ящер». Миллионы и миллионы лет эти твари, словно порождение самой необузданной фантазии, прыгали, бегали, ползали по планете, не зная соперников в животном мире. И... исчезли, не оставив потомства. Исчезли в непонятно короткий срок. Это время — время господства динозавров — палеонтологи назвали меловым периодом мезозойской эры, или просто мелом. И разделили этот период на нижний мел, средний мел и верхний. Динозавры исчезли в верхнем меле, очистив дорогу млекопитающим — маленьким, невзрачным, незаметным существам, немногочисленным еще, миллионы лет спасавшимся от динозавров в глубоких норах и на деревьях. Но что же погубило властелинов Земли? По этому вопросу среди ученых ведется много споров. Одна гипотеза сменяет другую... Может быть, ящеры погибли от катастрофы, внезапно обрушившейся на Землю в те далекие времена? Но динозавры вымерли повсеместно, на всей планете. Следовательно, и изменения, погубившие ящеров, должны были быть какого-то всемирного, глобального масштаба. Таких катастроф в этот период геология не знает. Кроме того, вместе с динозаврами миллионы лет жили другие пресмыкающиеся — прародители наших черепах и крокодилов, и насекомые, и улитки, и птицы, и млекопитающие — и все они пережили это время, оказавшееся роковым для динозавров. Тогда, может быть, ящеры стали под конец своего существования менее жизнеспособными и не перенесли постепенного изменения климата? Климат к тому времени действительно начал меняться. Экспедиция известного советского палеонтолога И. А. Ефремова нашла в пустыне Гоби доказательства того, что в конце мелового периода Центральная Азия стала приподниматься над океанами, климат стал суше, растительность — беднее. ФОТО. Яйца доисторических и современных птиц и пресмыкающихся (слева направо): динозавров; птицы эпиоонис с острова Мадагаскар, вымершей в XVII веке; страуса, крокодила, черепахи, курицы, канарейки. Но ведь миллионы и миллионы лет динозавры жили и развивались, приспосабливаясь к окружающим условиям: и как бы они ни утрачивали свою жизнеспособность, они не могли исчезнуть, как говорится, ни с того ни с сего. Кроме того, исследования советского академика Ю. А. Орлова показали, что в самом конце мелового периода, у того самого рубежа, через который не «переползли» ящеры, развивались новые формы динозавров, приспособленные к жизни в более сухом, чем прежде, климате. Значит, постепенное изменение климата к концу мелового периода могло быть причиной вымирания лишь отдельных видов, а не всего великого рода динозавров. А может быть, динозавров вытеснили в процессе эволюции наши пра-прапрародители — млекопитающие? Безусловно, динозавры не идут ни в какое сравнение по приспособляемости с млекопитающими, животными с горячей кровью и развитым мозгом. Но в те времена млекопитающие были слишком малочисленны и слабы, чтобы «спорить» с пресмыкающимися властелинами: наиболее развитым млекопитающим в те времена было животное, похожее на нашего ежа. И кроме того, бурный расцвет млекопитающих начался именно после вымирания динозавров. Тогда, может быть, ошибочно мнение, что ящеры вымерли внезапно, может быть, появившись, они были уже заранее обречены? А процесс их вымирания длился миллионы лет? И на этот вопрос нельзя ответить категорично и утвердительно. Вот что пишет, например, И. А. Ефремов: «Палеоцен — эпоха в самом начале третичного периода, непосредственно следующая за меловым периодом. Тогда (в меловом периоде. — Ред.) на всей Земле еще господствовали исполинские пресмыкающиеся... Гигант- ские ящеры исчезают с концом мелового периода. Между палеоценом и верхними слоями мела проходит рубеж великого перелома в истории животного мира». Итак, не плавная, нисходящая кривая медленного угасания, а «рубеж великого перелома». Следовательно, в течение всей своей эпохи, вплоть до последней таинственной черты, динозавры господствовали, а не «готовились» к смерти. Тайна верхнего мела по-прежнему оставалась нерешенной... И вот теперь французские ученые после тщательного изучения окаменелых яиц Рок-Ота утверждают, что они распутали клубок загадок мелового периода и смогли прочесть «завещание динозавров». Переведенное с языка научных терминов и понятий, оно звучит примерно так: «Мы погибаем от непонятного и таинственного. Мы еще живем, охотимся — нам еще хватает солнца и пищи, но мы уже погибаем. В течение одного лишь поколения мы семь раз испытывали неожиданный холод, сменявшийся каждый раз новым потеплением. Мы вынесли эти похолодания, но наши зародыши погибли от них. Из яиц, которые мы отложили, уже не вырастет никто...» Колебания температуры, короткие, но интенсивные, явились причиной внезапного исчезновения динозавров с лица Земли, утверждают французские исследователи. Каждое понижение температуры приводило к нарушению обмена веществ у динозавров — и это катастрофически сказалось на потомстве ящеров. В некоторых яйцах из Рок-Ота можно было даже различить неразвившиеся зародыши — поколение, которому не суждено было перешагнуть «великий рубеж»... Итак, если французские ученые действительно правы в том, что найденные яйца принадлежали динозаврам, что причиной гибели зародышей явились колебания температуры, что эти колебания имели всемирное распространение, то получится картина, объясняющая многое. И тогда перед наукой встанет новый вопрос: «А какие же причины вызвали эти неожиданные смены тепла и холода?» ЛОЦМАН АЛЬМИРАНТЕ АЛ. ДМИТРИЕВ Рисунки П. ПАВЛИНОВА «Придет после моей смерти время и люди, которые признают за каждым из нас его место...» Ахмад ибн Маджид ...Солнечное, жаркое утро 15 апреля 1498 года. На рейде африканского порта Малинди стоят четыре заморских корабля. Огромные, тяжелые, с высоко поднявшимися на носу и корме надстройками, выкрашенными в черный цвет, они не похожи ни на легкие, быстрые арабские доу, ни даже на появляющиеся здесь изредка причудливые ярко-желтые китайские джонки. Никогда еще местные жители, даже самые старые и уважаемые, не видывали таких. Да и откуда им знать, что эти корабли, вверив себя молитвам ордена Святого Христа и заступничеству непорочной девы, шли навстречу бурям, чтобы выполнить желание католического монарха Португалии — бросить к его ногам сказочно богатую и недоступную страну золота, пряностей и слоновой кости — Индию... Во все глаза смотрят моряки на берег. Залитый солнцем опрятный городок с белыми каменными домиками и пышной зеленью садов как будто вымер. Еще один город, странно напоминающий португальцам далекую родину, вот уже почти год назад скрывшуюся за горизонтом. За последние два месяца уже третий такой город. Но где же лодки с веселыми музыкантами, какие окружали их корабли два месяца назад в Мозамбике и причудливыми звуками труб провожали до якорной стоянки? Где почтенный шейх в роскошных одеяниях, почему он не выплывает к ним на своей двойной лодке, сидя под балдахином? Хоть бы захудалое доу с подарками выслали навстречу, как неделю назад в Момбасе. Может быть, сюда донеслась молва о том, как в Мозамбике португальцы под прикрытием пушечных залпов прорывались к ручью, чтобы набрать пресной воды? Или кому-то удалось ускользнуть с того доу, что они захватили на днях? Да нет, все восемнадцать матросов лежат скованные в трюме. И женщина здесь. А доу давно уже на дне... Все так, но вот стоят на рейде угрюмые, настороженные португальские корабли, покачиваясь на легкой зыби, а встречающих все нет и нет. День клонится к вечеру. На флагмане «Сао Габриэл» свистят на ужин. Матросы не спеша доедают остатки дневной порции сухарей, которые уже рассыпаются в пыль от долгого лежания в трюме, получают по кружке вонючей воды и двойную чарку вина. На что другое, а на вино король и капитан не скупятся. С едой вот плоховато: уж очень надоела за год проклятая солонина. Но на берегу уютно светятся огни города — глядишь, и пришлют завтра пару овец или черного быка с изогнутыми рогами, Корабль спит. Только вахтенные изредка перекликаются с дозорным в вороньем гнезде на мачте да громко стонут больные. Их стоны доносятся и до кормовой надстройки, где в своей роскошной каюте сидит сам аль-миранте — командующий флотилией, суровый посланец короля Васко да Гама. Невеселые мысли у командующего... Сегодня заболело еще трое. Днем приезжал брат Паулу — капитан «Сао Рафаэла» — говорил, что у него тоже валятся один за другим. Непонятная, страшная болезнь — скорбут. Вот уже третий месяц свирепствует она на кораблях флотилии. Чуть ли не каждый матрос по утрам с ужасом разглядывает свои почерневшие, раздувшиеся, как колоды, ноги. Не поймешь, отчего и слабеют — то ли от болезни, то ли от голода: есть невозможно, отстают десны, расшатались зубы. Спасибо, вспомнился вовремя совет бывалых мореходов — велел всем срезать омертвелые, распухшие десны и выпускать гнилую кровь. Поначалу как будто помогало, и вот опять... Индия, Индия... Вот уже год, как маячит она впереди, за горизонтом — и все как будто отодвигается, не дается в руки. О чем он доложит королю? Упаси боже и пресвятая дева вернуться ни с чем, как вернулся Бартоломеу Диаш... Кто же покажет путь к индийским берегам? Конечно, Перу д'Аленкор — хороший кормчий, недаром у него на груди королевский подарок — золотая цепь, недаром он, говорят, даже осмелился как-то поспорить с самим королем. Но ведь и он, плывя с Диашем, добрался только до мыса Доброй Надежды. Испугались шторма, мятежа — слабые люди! Разве так командуют флотом? Нужен хороший лоцман. Еще в Мозамбике капитаны доу говорили, что есть люди, хорошо знающие путь в Индию. Не то что те два бездельника, которых подсунул шейх Мозамбика. Зря только одного высекли — надо было обоих, да в цепи, чтобы не сбежали в Момбасе. А то — кипящим маслом их, по капельке... «Веди в Индию, язычник!..» Невеселые думы у альмиранте Васко да Гамы. «И не проникал в Индийское море благополучно никто из их народа ...пока им не указал путь один искусный человек из моряков...» Кутбаддин а н-Н а х р а в а л и, XVI век Наутро с «Сао Габриэла» спускают шлюпку. В нее сажают еще не пришедшего в себя от побоев араба, что на прошлой неделе попался со своей лодкой на пути португальских кораблей. Его молодая жена пусть пока останется на «Сао Габриэле» — получит ее, когда привезет сюда местного правителя. Португальцам нужна вода, нужны мясо, хлеб. И главное — нужен лоцман. Через несколько часов является посланец от шейха Малинди. Правитель стар и болен, говорит он, вместо него высоких гостей будет принимать его сын — регент. И вот от берега отплывает разукрашенное доу. Васко да Гама в стальных латах и бархатном плаще спускается в шлюпку. Лодки встречаются на полпути. Идет вежливый разговор. Регент просит передать португальскому королю глубокую благодарность шейха за роскошные дары — потрепанную монашескую рясу, две нитки кораллов, три медных тазика, шляпу и всякие мелочи. Альмиранте слушает, стиснув зубы. Уже не первый раз африканские правители издеваются над его подарками. Угостить бы их из пушек... Нельзя: больные матросы негодны для боя, а кораблям нужна вода, нужны мясо, хлеб и главное — лоцман... Да, продолжает регент, до Малинди дошли слухи о том, как не поладили португальцы с шейхом Момбасы. Прекрасно, жители Малинди очень этому рады — они уже давно враждуют с соседями. Враг моего врага — мой друг. И регент приглашает Васко да Гаму принять участие в празднестве во дворце шейха. Праздник сменяется праздником. Вот уже неделю стоят португальские корабли в Малинди. Бок о бок с ними — четыре индийских судна, только что пришедших оттуда, куда так стремится Васко да Гама. Временами ему кажется, что и от самих кораблей тянет манящим ароматом заветных пряностей. И терпение адмирала кончается. Вот очередной посланец шейха. Снова приглашение на обед? Довольно! Заковать его в цепи! Вместо посланца на берег отвозят письмо, где Васко да Гама надменно требует: или лоцмана, или конец благосклонности португальского монарха. К вечеру того же дня к «Сао Габриэлу» пришвартовывается шлюпка. В ней чиновники шейха и какой-то мавр преклонных лет в зеленой чалме, с седой бородой и красным, обветренным лицом. Это долгожданный лоцман. С достоинством, не спеша поднимается он на палубу «Сао Габриэла», привычным взглядом окидывает такелаж и проходит в каюту альмиранте. — Знает ли мавр путь в Индию? — спрашивает Васко да Гама через переводчика. Вместо ответа мавр вытаскивает свернутые в трубку карты и расстилает их на столе. На них под причудливой сеткой азимутов и параллелей — очертания проливов и бухт, островов и мелей, густо усыпанные закорючками непонятных арабских надписей. — Вот Земли Прибрежья, вот Ар-Рим, это Земля Побережий, а вот страна зинджей — все это вы зовете Африкой, — поясняет мавр. — А это — Каликут. Туда ведет прямая «протоптанная» морская дорога. — Принести большую астролябию! — приказывает альмиранте и задает коварный вопрос: — Знаком ли мавру этот прибор? Тот пожимает плечами и что-то долго говорит. Васко да Гама с нетерпением смотрит на переводчика. — От Джедды до Баб-эль-Мандеба, — говорит он, — все мореходы из мавров знают такие приборы и измеряют ими высоту звезд. Как же иначе плавать по необозримым морским просторам? Много вопросов задает еще Васко да Гама и все яснее понимает: вот, наконец, тот человек, которого ему не хватало. На следующее же утро португальские корабли снимаются с якоря. «В кормчем, суда стремящем, нет ни лжеца, ни труса, Верным путем ведет он в море потомков Луса. Стало дышаться легче, место нашлось надежде, Стал безопасным путь наш, полный тревоги прежде». Л. Камоэнс, Лузиады, песнь VI День за днем высокие носы португальских кораблей разрезают синие воды Индийского моря. Давно уже по уверенному знаку нового лоцмана рулевой со скрипом повернул тяжелый румпель, и берег Африки понемногу скрылся из глаз. Кончилось надоевшее блуждание вдоль побережья: днем только и смотри, чтобы не сесть на мель, стемнеет — и стой,, куда пришел, жди, пока снова не рассветет. Теперь день и ночь попутный ветер гонит корабли прочь от земли. Куда? Лоцман говорит, что в Индию. В сомнении качает головой старый кормчий Перу д'Аленкор, но мавр в который раз тычет пальцем в карту, а потом на небо, где загорелись первые звезды. Звезды чужие, незнакомые португальцам, а лоцман отсчитывает их, как горошины на ладони: «Плыть нужно на восход звезды Катафалк». Приходится верить... И вдруг кормчий протирает глаза и вглядывается в потемневший небосклон слева по носу. — Спроси, что это за звезда,— кричит он переводчику. — А это и есть Катафалк. А вон, рядом, — Высокопоставленная. Вокруг нее ходят все остальные звезды. А там — Верблюдица. Д'Аленкор не верит своим глазам. Какой же это «Катафалк», если это с детства знакомый ковш Большой Медведицы? А вон и Малая поднимает свой хвост из-за горизонта. На кораблях ликование, как будто не звезды увидели португальцы, а огни родного Лиссабона. Теперь уже не таким страшным кажется и неизвестное море без берегов. А попутный ветер все гонит и гонит корабли вперед. Лоцман спокойно прохаживается по палубе, как будто этот непонятный ветер, что дует туда, куда нужно, вот уже три недели, подвластен ему. На двадцать третий день плавания в открытом море пелена утреннего тумана расступается и впереди показываются горы. — Земля! — прокатывается по кораблям. — Индия? — с не подобающим адмиралу нетерпением спрашивает затаив дыхание Васко да Гама. Но лоцман не отвечает. Он пристально вглядывается в очертания гор, уходит в каюту, долго перебирает какие-то свои бумаги. Потом все с той же уверенностью подходит к переводчику и отдает команду. Разбегаются по мачтам матросы, скрипит румпель, и горы уходят назад по левому борту. Туман снова окружает корабли, начинается дождь. Но лоцман по-прежнему спокоен. Проходит еще три дня. — Где мы? — спрашивает Васко да Гама. Лоцман пожимает плечами и выразительно показывает на небо. Действительно, в такую погоду и на лиссабонском рейде недолго заблудиться. Проливной дождь льет не переставая из низких туч, то и дело вспыхивают молнии. Солнца не видно, звезды не показываются, и бесполезно лежат в каюте астролябии и квадранты. Только 20 мая в просвете между облаками встает на горизонте высокий берег. Васко да Гама стоит на борту, пожирая глазами незнакомую землю. Кто-то трогает его за плечо. Он оборачивается — и в первый раз видит улыбку на непроницаемом лице лоцмана. — Мы прибыли! Да Гама понимает эти слова и без переводчика. — Мы как раз к северу от Каликута. Вот Индия, которую вы ищете! К вечеру 20 мая 1498 года корабли португальцев бросают якорь на рейде Каликута. «Арабы живут тем, что дают их моря». Плиний Старший Кто же был этот лоцман, показавший Васко да Гаме путь в Индию? Этот знаток Индийского океана, удививший даже «властелинов морей» — португальцев своими мореходными познаниями? Долго не могли ученые найти ответ на этот вопрос. Да нужно признаться, что и не особенно искали. Никому и в голову не приводило, что арабский мореплаватель может представить какой-нибудь интерес для истории. Веками утверждалось в науке мнение, будто арабы — народ глубоко «сухопутный», «дети пустыни», которым недоступны далекие морские плавания. Стараниями ученых многих стран теперь восстановлена изумительная картина зарождения и расцвета древнего арабского мореплавания. Развеяна старая легенда о «сухопутности» обитателей Аравии. Теперь мы знаем, что еще на заре истории, еще в IV тысячелетии до нашей эры, их корабли бороздили морские просторы между гаванями Эфиопии, устья Инда и Персидского залива. Аравийские моряки снабжали заморскими товарами Вавилон и древний Египет, Грецию и Рим. Задолго до европейцев они освоили восточное побережье Африки, основав там десятки городов-колоний: Мозамбик, Момбасу, Малинди, «золотую» Софалу. Они поддерживали оживленные связи с африканским государством Мономотапа, чья богатая культура, получившая название культуры Зимбабве, открылась европейцам лишь несколько десятилетий назад. Они торговали с Цейлоном и Малабарским побережьем, ходили в Испанию и Китай. Но сведения об арабских мореплавателях европейские ученые долго черпали из более поздних произведений, по большей части из турецкой морской энциклопедии, созданной в XVI веке адмиралом султанского флота Сиди Али ибн Хусейном Челеби. В числе источников своей энциклопедии Челеби называет произведения нескольких знаменитых арабских кормчих и прежде всего некоего Ахмада ибн Маджида, «самого надежного из множества лоцманов и моряков западного побережья Индии в XV и XVI столетиях — да будет к нему милостив Аллах!». Но еще шестьдесят лет назад считалось, что сами эти источники до нас не дошли. А в это самое время в парижской Национальной библиотеке хранилось ни более, ни менее как двадцать два рукописных произведения Ахмада ибн Маджида, посвященных искусству мореплавания! Только в начале нашего столетия их обнаружил крупнейший знаток Востока, французский ученый Габриэль Фер-ран. В трудах Феррана, нашего знаменитого востоковеда И. Ю. Крачковского и других исследователей на фоне широкой картины расцвета арабского средневекового морского искусства перед нами вырисовывается олицетворяющая целую эпоху фигура незаурядного человека, образованного капитана, автора стихотворных трактатов о науке кораблевождения — арабского лоцмана Ахмада ибн Маджида. Он родился в 1440 году в портовом городе Джульфар, в Омане, в семье потомственных моряков, лоцманов и капитанов, выходцев из Центральной Аравии — Наджда (его полное имя — Ши-хаб ад-дин Ахмад ибн Маджид ас-Сади ан-Наджди). Еще мальчиком он выходил в море на кораблях своего отца, а в двадцать два года им уже было создано первое литературно-педагогическое произведение — поэма «Содержащая краткое про основы науки морей», обширный стихотворный трактат об искусстве плавания в Индийском океане. Другие его труды носят столь же непривычные для нас названия: «Сокровище лоцманов», «Урджуза о стоянках Луны», или «Поэма об астрономии»... В 1490 году Ахмад ибн Маджид, уже опытный капитан, создает главный труд своей жизни — «Книгу польз в рассуждении основ и правил морской науки». Это настоящая энциклопедия арабской навигации, о которой И. Ю. Крачковский писал, что данное в ней «описание Красного моря не только не превзойдено, но даже и не догнано ни одним из европейских руководств, предназначенных для парусного плавания». В «Книге польз» Ахмад ибн Маджид обобщил весь огромный опыт своих предшественников и в первую очередь трех лоцманов старшего поколения, которых он почтительно называет «львами моря», скромно именуя себя «четвертым после трех». Долгое время «Книга польз» считалась последним произведением Ахмада ибн Маджида. И больше ничего о нем известно не было. Незадолго до своей смерти Ферран высказал предположение, что не кто иной, как Ахмад ибн Маджид, был тем самым лоцманом Васко да Гамы. Но доказать это он не успел. «О, если бы я знал, что от них будет!» Ахмад ибн Маджид И только десятки лет спустя советскому востоковеду Т. А. Шу-мовскому удалось открыть новые страницы биографии арабского мореплавателя. Началось это 30 лет назад. Т. А. Шумовский, тогда еще скромный студент-четверокурсник Ленинградского университета, по совету своего учителя И. Ю. Крачковского занялся изучением одного малоизвестного рукописного сборника, уже второе столетие хранившегося в академическом собрании. И не было предела его радости, когда оказалось, что среди других произведений в этом сборнике нахо-дятся никому до тех пор не из-вестные сочинения знаменитого Ахмада ибн Маджида! Но это был не последний сюрприз, который ожидал исследователя. Одно из вновь открытых им сочинений Ахмада ибн Маджида оказалось лоцией Индийского океана. И там среди сугубо технических описаний «звездных стоянок», ветров и течений попались на глаза ученого совершенно неожиданные строки, развеявшие последние сомнения. В этой лоции Ахмад ибн Маджид вспоминал, как он вел по Индийскому морю корабли «франков»! Среди воспоминаний старого лоцмана о его путешествии с «франками» попадаются исполненные горечи строки: «О, если бы я знал, что от них будет!.. Люди поражались их делам...» С путешествием Васко да Гамы началась кровавая история порабощения Индии. Португальские монархи стремились вырвать торговлю с Индией, сулившую огромные богатства, из рук «неверных». Их корабли несли с собой строжайший приказ короля: встретив у берегов Африки чужое судно, захватывать его, а команду сбрасывать в море. Проникнув в Индийский океан, португальцы положили конец расцвету арабского мореплавания. Только на склоне лет понял лоцман, кого он привел в Индию. Всю жизнь отдал Т. А. Шумовский изучению и переводу трудов арабского «льва моря». Трудно без волнения читать его увлекательную книгу «Арабы и море» — захватывающий научный детектив, рассказывающий о том, как была воссоздана картина целой эпохи, нам почти неизвестной. Теперь в славной истории «льва моря» поставлена последняя точка. Именно о нем писал Кутбад-дин ан-Нахравали: «И, наконец, им указал путь один искусный человек из моряков...» О нем упоминали португальские летописцы: «Король Малинди послал... лоцмана, и да Гама отплыл с ним в Каликут». Ему посвятил вдохновенные строки Камоэнс. А в истории было записано, что морской путь в обход Африки и дальше — в Индию — открыл Васко да Гама. ИЗ ТАЙМЫРСКОГО ДНЕВНИКА И. С О К О Л О В-М И К И Т О В Рисунки Д. ПЛАВИНСКОГО В конце сороковых годов мне довелось участвовать в большой комплексной экспедиции, отправлявшейся на обследование последнего «белого пятна» на географических картах Советского Союза. Несколько месяцев провели мы на берегах Таймырского озера, в обширных необследованных районах северной оконечности Евразийского материка, куда исследователи еще не проникали. В свое время мне уже приходилось писать о природных богатствах чудесного края, который я называю «родиной птиц». У меня сохранились походные тетради с краткими дневниковыми записями и заметками. Трудно разбираться теперь в беглых карандашных записях, сделанных с натуры. По возможности я сохранил нетрож-ность своих дневниковых записей, но счел возможным прибавить к ним то, что удер-жала моя память. Много перемен произошло в далеком северном крае, но не сомневаюсь, что чудесная красота «родины птиц», в которой мы были первыми гостями, сохранилась и постоянно будет трогать сердца людей, которые там живут и работают. Много раз побывал я на море, поднимался в горы Кавказа, любовался красотою Небесных гор — голубого Гянь-Шаня, хорошо знал подмосковные места, не раз побывал в ледяной Арктике, бродил по дремучей тайге, видывал степь и безрадостную знойную пустыню, но еще не удавалось побывать на «родине птиц», в холодной пустынной тундре, где на земном шаре кончается граница распространения леса и начинается пустыня с заложенной под почвой вечной мерзлотой. Уже далеким, но незабываемым событием моей скитальческой жизни представляется мне последнее мое путешествие в холодную и пустынную страну, куда еще не заглядывал глаз человека. Я вспоминаю чудесное Таймырское озеро, просторы холмистой тундры, суровые каменные останцы, снежные вершины таинственных гор Бырранга. Я как бы слышу бесчисленные голоса птиц, каждый год возвращающихся на далекую свою холодную родину. Вспоминаю чудесные цветники, тонкий аромат северных цветов, которых не знают на юге. Как нежны, ласковы эти цветы, растущие в далекой холодной стране, которую многие люди считают жестокой и негостеприимной! И с чем можно сравнить девственно чистые просторы этого края, прозрачность его воздуха, его нетронутую красоту! Необыкновенно чист воздух. Здесь не почуешь запаха тленья и дыма. Здесь ничто не тлеет и не разлагается, долгие годы не гниет дерево. Проводив людей, доставивших снаряжение, зимовщики своими силами закончили постройку новой полярной станции, расчистили и оборудовали площадку для метеорологических наблюдений, установили приборы и наладили радиосвязь с морским побережьем. В первых числах сентября уже начиналась настоящая зима, почти ежедневно бушевала над тундрой пурга. Обширное озеро быстро покрывалось льдом. В непогожие сентябрьские дни на северном берегу озера появились многочисленные стада диких оленей, возвращавшихся с летних пастбищ в южные районы обширного полуострова. Зимовщики ежедневно наблюдали сотни оленей, искавших переправы через бурное озеро, пускавшихся иногда вплавь. Еще в начале зимы, занимаясь охотой, смелые полярники совершили много пешеходных походов в глубь неизученной страны. Путешествуя к отрогам гор, они открыли несколько рек и горных ручьев, протекавших в глубоких скалистых каньонах. В руслах и на берегах этих новооткрытых рек и ручьев попадались куски и целые стволы окаменелых деревьев, повсюду валялись створки ископаемых раковин — моллюсков, встречались редкие минералы. Бродя по берегам рек и озер, зимовщики-охотники находили бивни мамонтов и кости других вымерших животных, некогда населявших холодную страну. Дичи и рыбы было так много, что на весь круглый год зимовщики в избытке обеспечили себя свежей пищей. Проходя берегом небольшой реки, любуясь игрою разноцветных подводных камешков, устилавших речное дно, один из зимовщиков обратил внимание на небольшой черный обломок. Черных обломков в воде попадалось больше и больше, чем выше поднимался путешественник берегом реки. Приблизившись к береговому размыву, путешественник скоро увидел пласт каменного угля, выходивший на самую поверхность земли. Река подмывала здесь берег, кусочки каменного угля падали в воду и уносились быстрым течением. Исследуя ближайшие окрестности неведомой страны, занимаясь рыбной ловлей и охотой, отважные зимовщики в полном одиночестве два года провели на берегу пустынного озера, только на два летних месяца освобождавшегося ото льда. Зимою и летом они вели метеорологические наблюдения, во время походов собирали ботанические и зоологические коллекции, непрерывно держали по радио связь с далекой Большой землей. Живя на берегу Таймырского озера, я особенно полюбил заходить к зимовщикам в их маленький теплый домик, возле которого, свернувшись клубками в снегу, обычно спят ездовые собаки, за зиму обросшие густой лохматой шерстью. Подняв головы, собаки недоверчиво обнюхивают гостя, ступившего на крыльцо домика, по самую крышу утонувшего в глубоком снегу. В небольших комнатках, убранных мужскими руками, тепло и уютно. На покрытых оленьими шкурами бревенчатых стенах развешаны ружья, охотничьи принадлежности. Тут же, в жилом помещении, установлены приборы, необходимые для метеорологических наблюдений и для радиосвязи с Большой землей. На укрепленных над письменным столиком полках с любовной бережностью расставлены книги: небольшая, хорошо подобранная библиотечка, много раз прочитанная зимовщиками. Старые зимовщики, хозяева «полярки» (так называют в экспедиции маленький домик), приветливо встречают своих гостей. В непогожие дни, когда над тундрой бушует пурга и даже ко всему привычные собаки не решаются показываться из своих убежищ, было особенно приятно гостить у них и под завывание ветра слушать бывалых людей. «Родина птиц» В полярных странах медленно и неровно проходит время весны. Даже в самом конце июня нередко возвращалась зима, дул с севера холодный ледяной ветер, засыпая снегом распустившиеся нежные цветы, по-зимнему бушевала пурга. Пробудившаяся жизнь, казалось, вновь замирала. Но все выше и выше поднимается над тундрой полуночное солнце, под снегом весело звенят ручьи, а над бурыми пятнами проталин белыми хлопьями взлетают бесчисленные куропатки. Свистят кулики, с криком кружатся и падают чайки. Ранней весной начинается прилет птиц. Стая за стаей торопятся они на пустынный и суровый север. Их неудержимо манит далекая и холодная родина, где на бесчисленных реках и озерах птицы совершают брачный и семейный круг. Побуждаемые природным инстинктом, целые полчища крылатых путешественников ранней весною покидают гостеприимные теплые края, чтобы вернуться домой. Свистом бесчисленных крыльев, призывными голосами наполняется весною ожившая тундра... Еще в холодную пору первыми прилетели пуночки и белые куропатки. За ними летят гуси, бесчисленные кулики, появляются длиннокрылые крикливые чайки. В начале июня на обнажившихся проталинах, покрытых прошлогодней травою, появились стайки подорожников — веселых маленьких птичек, очень похожих на овсянок. Разбиваясь на пары, ночью и днем кружат над тундрою дикие гуси. Немногие охотники средней полосы России знают, как живут и гнездятся на Дальнем Севере дикие гуси, ежегодно совершающие свой долгий путь над полями и лесами нашей страны. Кто из охотников не слышал веселый переклик пролетающих гусей, не следил за исчезающими в небе легкими косяками? Всякий охотник знает, как трудно добыть дикого гуся — осторожную и зоркую птицу. Готовясь к ночлегу, долго кружат они над рекою, с большой высоты замечают малейшую опасность. На далеком севере, в безлюдной и пустынной тундре, дикие гуси ведут себя по-другому. Здесь крылатые путешественники чувствуют себя почти в безопасности. Выбирая места для гнездования, кружат гуси над устьями рек, над бесчисленными озерами, которыми вдоль и поперек покрыта тундра. Бывалые и опытные охотники научили нас особенному приему. Завидев приближающихся в поисках подружек гусей, мы приседаем на открытом месте и, сидя на корточках, ритмично и плавно машем над головою раскинутыми руками. Эти плавные, похожие на взмахи крыльев движения неизменно привлекают внимание пролетающих птиц. Сделав широкий круг, гуси обычно тянут прямехонько на спокойно ожидающего стрелка. Застрелить налетевшего вплотную гуся, разумеется, нетрудно. Слышно, как щелкнет дробь по перьям, как, кувыркаясь в воздухе, мгновенно утратив изящную свою ловкость и красоту, одна за другой грузно падают на землю подстреленные птицы. Странное дело, охота здесь как бы утратила свою обычную привлекательность. Жалко убивать прекрасных доверчивых птиц, после великого и опасного путешествия вернувшихся на родину, радостными голосами своими ожививших застывшую и мертвую страну. Выходя в тундру, редко беру с собою ружье. Подманив доверчивых птиц, быстро поднимаюсь во весь рост, громко хлопаю в ладоши. Испуганно забирая крылами, гуси исчезают в небе. Начало лета Весь день полон перемен и событий. Утром собирались в дальний поход к восточной, неисследованной части озера, готовили шлюпки и снаряжение, рассчитывая пробираться у берега каемкой открытой воды. К вечеру все вдруг неузнаваемо переменилось: двинулся лед, и перед самыми окнами нашей зимовки, словно в сказке, выросла ледяная хрустальная гора. Освещенная полуночным солнцем, нависла густая лиловая туча, и над озером, покрытым посиневшим льдом, вдруг засияла, дугою перекинулась с берега на берег многоцветная радуга, как бы предсказывая перемену в погоде. Зрелище этой чудесной радуги было необычайно. Хлестал крупный ледяной дождь, под напором сильного ветра кипела и волновалась в сузившихся заберегах холодная вода. Днем мы ходили ловить в маленькой бухточке рыбу. Крошечным неводом-волокушей в одну тоню вытащили несколько десятков крупных сигов и целую кучу серебристых скользких хариусов, прижимавшихся к самому берегу. Рыба живым трепещущим серебром наполняла мотню волокуши. Множество рыбы лед прижал к берегу, загнал в бухту; вода кипела живою рыбой. Каждый заброс волокуши приносил обильный улов. Не обращая внимания на ветер и холодный дождь, весь день продолжали ловить рыбу в запас. Вечером, попечением нашего повара Михайлыча, мы лакомились и грелись «многоэтажной» ухой, испробовать которую доводилось лишь немногим рыболовам. Все жесточее и жесточее нажимал ветер, дощатые стены барака дрожали и колебались. Взглянув в забрызганное дождем окно, я увидел, как от берега к берегу по огромному полю льда зигзагами, уходя вдаль, побежала черная трещина, неизменно и быстро расширяясь. Разбитое ветром, огромное поле льда двинулось к югу. Темная грозовая туча стояла над южной частью Таймырского озера, сбрасывавшего с себя ледяные оковы. Странная ярко-лиловая молния сверкнула вдруг, ослепив глаза, глухо пророкотал гром. Никогда еще не доводилось мне видеть летнюю грозу в Арктике. Странно было слышать в этой холодной стране первую грозу, возвещавшую начало полярного лета. Быстрее и быстрее надвигалась туча, на глазах наших раскалывался и уносился ветром лед, над ледяными полями вспыхивали лиловые молнии. Олени Выходя в тундру, почти всякий раз видим оленей. Робкие животные пасутся у подножья каменных останцов, на склонах пологих холмов, в долинах рек, во всех направлениях пересекающих тундру. К пасущимся диким оленям трудно подойти близко. Человеку в тундре нелегко укрыться. Лишь изредка, скрываясь за выступами каменных останцов, удается накоротке наблюдать оленей. Спокойно бродят они небольшими дружными табунами, то поднимая, то опуская головы, украшенные ветвистыми рогами. Окраска их меха сливается с окраскою тундры. Малейшее дуновение ветра доносит до оленей запах человека. Сторожко поднимают они свои красивые головы. В бинокль можно увидеть, как кидаются животные в бегство, исчезают за холмами пустынной тундры. В просторах Таймырского полуострова еще сохранились многочисленные оленьи стада. Подобно пролетным птицам, весною совершают они долгий и трудный путь на новые пастбища, в холодный край, никогда не посещавшийся человеком. Здесь олени были в безопасности от охотников, подстерегающих их на берегах озер и рек. Несомненно, дикие олени, в великом множестве приходившие каждое лето на пастбища в эту страну, сохранились благодаря ее недоступности. Я не знаю и не видел животных более кротких и беззащитных, чем северный олень. В прекрасных темных глазах оленя — скорбь и покорность мученика. У северных оленей множество врагов, начиная от злых оводов, в летние месяцы преследующих стада, и кончая волками. На огромное пустынное кладбище похожа тундра, усеянная костями погибших оленей. Сколько веков и тысячелетий лежат здесь эти кости, выбеленные солнцем оленьи голые черепа, потонувшие в оттаявшей мерзлоте позеленелые ветвистые рога? Стада оленей неизменно сопровождают полярные волки. Больных и ослабевших, отбившихся от стада оленей разбойники-волки уничтожают беспощадно Быть может, поэтому среди диких оленей не бывает повальных заразных болезней, которым так часто подвержены домашние ручные олени. Волки здесь как бы выполняют роль жестоких и неумолимых санитаров, уничтожающих каждое заболевшее животное. Странное дело: количество волков, преследующих стада оленей, не увеличивается. Природа сама устанавливает (как везде и во всем) строгое равновесие. Весною мы наблюдали ранний ход диких оленей Небольшими табунками олени двигались по льду Таймырского озера, переправляясь с юга на север, на пустынный берег. Наши охотники устраивали иногда засаду у небольшого каменного островка, мимо которого проходили усталые стада. Я не принимал участия в этой охоте. По рассказам охотников, олени подходили иногда почти вплотную к зарывшемуся в снег человеку. Слышались сухие винтовочные выстрелы Убитые и раненые олени падали в снег, кровавя ослепительно чистую его белизну, мучительно бились в предсмертных судорогах. Жестокою смертью кончался их путь на Север, в некогда безлюдную, молчаливую страну. Охота на кочующих усталых оленей была, впрочем, необходимостью. Нам нужно было кормить собак, питаться самим. Застрелив десятка два оленей, самые заядлые охотники вскорости прекратили стрельбу. Мы спокойно наблюдали, как, разбившись на небольшие табунки, бродили они по склонам бесчисленных холмов, разрывая копытами снег в поисках скудной пищи. Некогда дикие северные олени водились по всему обширному побережью Полярного Великого океана — от Кольского полуострова и северных берегов Норвегии до далекой Камчатки. Бесчисленные стада кочевали по Крайнему Северу Американского материка, в Гренландии и на Шпицбергене, пробиваясь на север пустынного Карского моря, покрытого почти непроходимым льдом. Мы находили рога диких оленей на вновь открываемых островах. Домашнее оленеводство с незапамятных времен развивалось только на севере нашей страны. Ни в Америке, ни в северных местностях других стран люди не знали домашнего оленеводства. Великую помощь в пастьбе оленей оказывают приученные к этому делу собаки. Собаки охраняют стадо, помогают пастухам собирать оленей, подгоняют к стаду отбившихся быков. У каждого пастуха имеются две-три собаки-помощницы. Оленеводы недолго задерживаются на месте со своим стадом. Через два-три дня чум снимается, и люди двигаются на новое место. Нужны годы, чтобы раз выбитое пастбище возобновилось. Все шире и шире приходится кочевать оленеводам в поисках нетронутых мест... Разведчики земли Ясный, солнечный день. А ночью — заморозок, наст, ветер. Этот настойчивый пронзительный ветер не стихает. Мы живем точно на сквозняке, дующем вдоль грандиозной впадины, образовавшейся внутри полуострова. Сегодня в ночь партия геологов тронулась в трудный путь. Минувший день прошел в сборах, предотъездной сумятице. Люди торопились уложить снаряжение, багаж, вымыться в бане, выстирать бельишко: каждый обслуживает сам себя. Это немного напоминает войну, боевые походные будни. Сотни километров с тяжелым грузом за плечами проходят исследователи, почти на каждом шагу встречая препятствия. Заглазно трудно представить лишения, которые приходится испытывать людям, оторванным от основной базы, вынужденным работать, не зная отдыха, в суровых условиях. В растерзанной ветром палатке, на голой земле, в лютую стужу или под дождем живут они нередко целыми месяцами. Негде отдохнуть, и негде помыться. Возвратившись с работы, на скорую руку готовят обед, развешивают и сушат (когда возможно) промокшую одежду; ползком забираются в свое полотняное жилище. Ветер нещадно треплет палатку, осаждают в летнее время комары, льет дождь, завывает подчас злая пурга Нужно крепкое здоровье, хорошая выдержка и закалка, уменье терпеливо переносить самые тяжкие невзгоды, чтобы благополучно закончить сложный, рискованный поход. Но странное дело: редко кто простуживается — холод и ветер как бы разогнали все недуги; необыкновенно крепко спится иной раз под звуки пурги, светлые снятся сны. По крутому распадку, наполненному снегом, спускаемся в глубину промытого рекою каньона. Суровые, выветрившиеся скалы высятся над головою, заслоняя яркий свет солнца. В этих скалах, в обломках камней тщательно роются геологи, вооруженные длинными молотками. У подножья отвесной каменной стены они терпеливо копаются в камнях и осыпях, дробят ножами рассыпающуюся на куски по- роду. Перед взором геолога шаг за шагом раскрывается отдаленное прошлое холодной, некогда неведомой страны. В кусках породы с поразительной четкостью отпечатались створки древних моллюсков, узорчатые ходы давно вымерших морских червей. Работа геологов и биологов здесь как бы смыкается. Для наблюдений геологов особенно удобны речные размывы: здесь обнажается структура напластований, проясняется картина прошлого. У любопытного геолога-изыскателя, как и у нашего брата — охотника, вырабатываются особенная острота глаза, нюх, чутье. Под землею, кажется, видит он драгоценные минералы, сложные отложения. По незначительным на первый взгляд приметам свободно читают геологи историю Земли, со спокойной уверенностью проникают в непостижимые доисторические глубины. По мельчайшим находкам, древнейшим напластованиям, открываемым в толще земной поверхности, на скалах и обрывах читает геолог интереснейшую книгу событий и величайших земных катастроф. По черточкам, оставленным на поверхности камня, определяют они направление движения льдов в ледниковую эпоху. Порывшись на берегу ручья, геолог показывает маленькую, отлично сохранившуюся раковину. Я внимательно рассматриваю находку, спрашиваю: — Сколько же лет этой раковине? — Раковина принадлежит к четвертичной эпохе, — отвечает геолог. — Как видите, здесь песок. Несомненно, в этих местах был морской пролив, соединявший нынешнее Карское море с морем Лаптевых. В те времена полуостров Челюскин был островом... Ученые до сего времени спорят о величине и характере ледникового покрова. Двигавшиеся с севера льды пропахали в земном массиве огромную глубокую борозду, в образовавшуюся впадину хлынули воды. Накопившаяся вода промыла выход — так образовалась река, соединившая озеро с морем. Очень может быть, что в глубокой древности здесь были другие реки и озера. Море приходило и уходило, обнажались залитые водой огромные пространства суши, горы поднимались из глубин вод, морс отступало... Возвращаясь из очередной экскурсии к отрогам гор Бырранга, в числе обычных сборов геологи однажды принесли несколько камней-самоцветов, найденных в каменных россыпях и распадах. Небольшие разноцветные камешки (подобные камешки-самоцветы нередко встречаются в горах Южного Урала) были похожи на окаменевшие полупрозрачные капли светло-зеленого цвета. Крепкие камешки эти резали стекло. Кроме изумрудно-зеленых камней, геологи принесли чудесные, изумительно правильной формы кристаллы неведомого, намагниченного минерала. Стрелка карманного компаса, по словам геологов, сильно пляшет в местах нахождения этих минералов, Вот они — первые находки, обещающие новые интересные открытия! Необычайно обильна природными богатствами малоисследованная пустынная страна. В размывах реки пласты каменного угля лежат на поверхности земли. Наша походная палатка разбита возле месторождения каменного угля, на берегу ручья. Осколками черного угля покрыто дно ручья, в котором, поблескивая серебром своей чешуи, веселыми стайками снуют хариусы — проворные, веселые рыбки, живущие в быстрых студеных протоках. В течение долгой зимы углем, который возили зимовщики на собаках, отапливались жилые помещения на берегу Таймырского озера. Прекрасного качества уголь горит даже в обычном походном костре, заменяя отсутствующее в тундре древесное топливо. Чтобы разжечь небольшой костер, достаточно нескольких лучинок и ложечки керосина. В сооруженном из камня очаге мы стряпаем наш походный обед, кипятим большой чайник — верный спутник охотника и путешественника СЛОВО О ПИСАТЕЛЕ ,,Бывалого человека, меня и теперь радостно волнуют, неудержимо притягивают обширные просторы родной русской природы. Может быть, поэтому так страстно увлекался и увлекаюсь охотой. В охоте, в давнишних морских скитаниях, в лесных поэтических ночлегах оживал во мне светловолосый мечтательный мальчик с непокрытою, выгоревшей на солнце головою». Так писал И. С. Соколов-Микитов в давнем очерке «На теплой земле», который включен в его новую книгу «По морям и лесам» (издательство «Советский писатель», Л., 1965 г.). Охотник и матрос, рыболов и путешественник, «насквозь просмоленный жизнью» человек был и всегда оставался прежде всего писателем. В его книге гремят штормы, огромное солнце немилосердно жжет землю, звучит гортанная речь в узких улочках заморских портов и небо на рейдах прошито крупными звездами. Но не южной экзотике отдал писатель сердце. Самые трогательные, добрые и волнующие страницы этой книги он посвятил стране своего детства — родной Смоленщине, ее лесам, речушкам, оврагам и полям. И здесь сразу сталкиваешься с извечной трудностью: как рассказать об этом? Страницы книги хочется цитировать и цитировать без конца, настолько велико ее изобразительно-словесное очарование. Ученик Аксакова и Пришвина, Соколов-Микитов знает «великую магию слова». Он пишет неторопливо, без внешних вычуров, останавливаясь, словно давая читателю вдоволь насладиться описываемой неброской красотой, и так же неторопливо продолжает рассказ. Его мир многоцветен. Его писательской зоркости поражались многие наши крупнейшие мастера. Уже его ранние рассказы заметили и оценили такие взыскательные художники, как Бунин и Куприн (кстати. в книге есть превосходные воспоминания о том и другом). Он умеет высветлить каждую заросшую лесную тропинку, рассказать об одинокой березе, стоящей у большака, так, что вы всем существом почувствуете ее тихую прелесть; передать аромат простых цветов леса, запах прелого осеннего листа и неповторимо волнующий запах рубленых теплых деревенских изб. Он умеет увидеть и услышать поэзию в каждой весенней почке, в каждой травинке, выглянувшей из земли, в деловом крике прилетевших с южных широт птиц. Есть у Соколова-Микитова качество редчайшее. Собственные, родные, так хорошо знакомые с детства места он увидел как местный житель и путешественник одновременно. Может быть, именно это придало его описаниям такую физическую ощутимость. В этой книге в коротеньких воспоминаниях о М. Пришвине есть слова: «Каждое сказанное Пришвиным слово как бы имеет свой особенный запах, цвет и вкус. Редкое качество это есть верный признак истинного таланта, только очень немногие этим великолепным качеством обладают». Эти строчки целиком относятся и к Соколову-Микитову. Прочтите эту книгу. Читайте ее не торопясь (а впрочем, иначе вы ее и не сможете читать, она с первых строк берет в плен и сама устанавливает нужный ритм общения), ибо это подлинная поэзия в прозе, глубокое и чистое слово любви к родному краю, природе, людям. ВЛАДИМИР САНДЛЕР ПЁСТРЫЙ МИР Рисунки Г. КОВАНОВА и В. ЧИЖИКОВА ПОКУПАЙТЕ ПИСТГИКС! С недавнего времени на прилавках продовольственных магазинов Англии появилось... копченое акулье мясо. «Око очень вкусное, только, пожалуй, чересчур сладкое», — заявил в связи с этим секретарь «Клуба охотников на акул». Рыболовы-охотники добывают в год от 5 до 6 тысяч акульих туш. «Публике, наверное, страшновато есть мясо акулы, — добавил секретарь. — Может быть, при продаже его лучше называть по-латыни». Итак, покупайте акулу, то бишь пи-стрикс! ТРОЕ, НЕ СЧИТАЯ ОБЪЕКТИВА ...Тихо шуршат листья, иногда хрустнет сухая веточка — кто-то пробирается в темноте южной тропической ночи. Люди замерли. Темное пятно ближе. Мгновение — и яркая вспышка фотоаппарата выхватила из темноты испуганные мордочки трех зверьков. Это тонкие лори (Loris gracilis), жители цейлонских тропиков. Лори входят в подотряд полуобезьян — лемуров, населяющих тропические леса Африки, Мадагаскара, Цейлона и Юго-Восточной Азии. Тонкие лори — древесные животные, ведущие ночной образ жизни. Поэтому фотоохотникам и пришлось лазить всю ночь по джунглям, чтобы получить этот снимок. БАЛ ГОРНЫХ ПАСТУХОВ В гористых районах Швейцарии, Италии, ФРГ и Австрии издавна существует осенний праздник пастухов. В последнее время на пастушеских балах широкое распространение получили всевозможные конкурсы: кто быстрее выдоит корову, собьет масло, соберет стадо и так далее. А недавно был проведен конкурс... бородачей. Участники праздника, проходившего в городе Иммснштедте (ФРГ), явились на него с окладистыми бородами стодневного возраста и с коровьими колокольчиками, привязанными к бородам. Королем бородачей стал 36-летний «горный ковбой» Фердинанд Мюльэгг. ИЗ ПУШКИ ПО ВОРОБЬЯМ Огромный турбовинтовой английский лайнер ДС поднялся в воздух с 78 пассажирами на борту. И вдруг сразу же резко пошел на посадку. Как выяснилось позже, три из его четырех турбовинтовых двигателей были битком набиты птицами. Оказывается, в воздухе самолет столкнулся с воробьиной стаей! Немедленно после этого инцидента дирекция аэродрома запросила совета у специалистов-орнитологов. И те посоветовали отпугивать птиц выстрелами в воздух. Теперь в штат обслуживания аэродрома входят несколько «пугал». В их распоряжении — маленькие авто-бусы с радиоаппаратурой и специальные пистолеты. Транслируемые звуки выстрелов гулко разносятся над аэродромом, отпугивая воробьиные, скворчиные, вороньи и прочие стаи птиц. Полиция против «древних германцев» Восемь лет тому назад некто Хельмут Кирнбауэр, сорокалетний инженер из Корнейбурга (Австрия), решил полностью отказаться от услуг цивилизации. Вместе с женой он ушел в лес и поселился в ветхой хижине; отрастил бороду, оделся в шкуры, переменил имя на Айфф и зажил жизнью древнего германца. Его жена Гудруна, согласно исторической традиции, за это время произвела на свет одного за другим семерых детей. Бывший инженер научился заниматься примитивным землепашеством, охотой, бортничеством и рыболовством. Продуктами своего натурального хозяйства он обменивался с окрестными жителями. Местные власти, до этого не обращавшие внимания на его чудачества, увидели в образе жизни Айффа вызов обществу и решили вернуть его в цивилизацию. Против семьи «древних германцев» выступила полиция. Она придралась к тому, что открытый очаг в хижине может стать причиной лесного пожара. Как ни протестовал Айфф, древнегерманское юридическое праве оказалось слабее современного буржуазного, и ему пришлось покинуть лесную хижину. Сейчас он снимает комнату на окраине деревни и превратился в обыкновенного дачника. Говорят, Айфф намерен продолжать войну с законом. ЭЙ, УХНЕМ! Агент страховой компании в Иоганнесбурге, раскрыв утром папку с делами, убедился в том, что ему придется разобрать самое забавное из всех дел, с какими ему только приходилось сталкиваться. Владелец автомобиля потребовал возмещения стоимости ветрового стекла, разбитого... совой. На традиционный вопрос, обращенный к владельцу автомобиля: «На какие убытки вы жалуетесь и какова их причина?», тот ответил: «Жалуюсь на сову, она не ухнула, чтобы обнаружить свое присутствие». Компания без дальнейших разговоров заменила стекло. ОЖИВШАЯ РЕКЛАМА На рыбном рынке Тегерана в ларьке торговца Гхалома произошло «чудо». Однажды утром ему был доставлен ящик замороженной рыбы с берегов Каспийского моря. Ящик открыли, а когда рыба оттаяла, оказалось, что одна из них ожила. Ее бросили в воду, где она, как ни в чем не бывало, стала плавать на глазах удивленных покупателей. Говорят, рыба стала живой рекламой и гербом рыбной лавки Гхалома. ВОДОНЕПРОНИЦАЕМАЯ ПРИЧЕСКА В начале нынешнего летнего сезона одном из фешенебельных французских курортов Лазурного берега царило всеобщее оживление. Отдыхающие «дамы света» собрались поглазеть на необыкновенный рекламный аттракцион, устроенный Рене — известным лондонским парикмахером принцессы Маргарет. Его манекенщицы выделывали просто чудеса. Они ныряли с вышки, катались на водных лыжах, опускались в аквалангах и даже с головой зарывались в песок для того, чтобы доказать, что вновь изобретенная лондонским парикмахером прическа не боится ни воды, ни песка, ни сильного ветра. ГИБРАЛТАРСКИЕ ОБЕЗЬЯНКИ На одном из Геркулесовых столбов — гибралтарской скале — обитают обезьяны, единственные еще сохранившиеся в Европе. Гибралтар — самая маленькая колония Англии, одна из важнейших военно-морских баз, контролирующая вход в Средиземное море. Англичане — хозяева Гибралтара — заботятся о «жителях» скалы. Однажды некий консерватор, член палаты общин, даже послал запрос в парламент, выражая искреннюю озабоченность тем, как могут прилично существовать эти английские «подопечные» на 4 цента в день, которые отпускает на их подкормку колониальная администрация. Существует широко распространенное поверье, что с гибелью последней обезьяны британцы должны будут покинуть скалу. Не в этом ли причина возросшего беспокойства представителя консерваторов? ЦЕНА УПРЯМСТВА Семь лет назад один австрийский крестьянин спилил сосну, росшую на меже, которая отделяла его участок от соседнего. Сосед первого крестьянина, также считавший сосну своей собственностью, ночью украл дерево. Начался судебный процесс по делу о сосне, который длился без малого семь лет. Дело дошло до верховного суда. Последний признал право на сосну за первым крестьянином. Если стоимость сосны раньше была около 450 шиллингов. то в результате судебных издержек после «семилетней войны» она подскочила до... 180 тысяч шиллингов. Такова цена упрямства! ОПАСНЫЙ ЛЮБИМЕЦ Сторож Франкфуртского зоопарка (ФРГ) Курт Райнхард взял на воспитание оставленного матерью детеныша пантеры. «Черный ласковый котенок» прижился, и, несмотря на то, что его острые зубы и когти иногда становятся опасными, Курт не хочет расставаться со своим питомцем. Я —ПИНГВИН, ПРИЕМ! Предполагают, что пингвины, подобно почтовым голубям, обладают «домашним инстинктом». Так ли это? Американские биологи решили проверить. Сорок пингвинов семейства адели стали подопытными путешественниками. Их перевезли из Мирного в Мак-Мердо и каждого снабдили портативным передатчиком. По радиосигналам можно будет определить, спешат ли изгнанники к родным берегам. Опыт продолжается... ПЛАНЕТА ЧУДЕС Эта загадочная планета уже много веков озадачивает своими странностями ученых. Почти три четверти ее поверхности покрыты удивительным химическим веществом с необычными, парадоксальными свойствами. Вещество это — гидрид кислорода, и химический состав его очень несложен: всего два атома водорода и атом кислорода в каждой молекуле. Но до сих пор его не удается получить в чистом виде ни в одной лаборатории, потому что оно растворяет любые газы, стекло, даже прочнейшие граниты. Это странное вещество должно кипеть при восьмидесяти градусах ниже нуля, а затвердевать — при ста. Природные условия на Планете Чудес таковы, что гидрид кислорода мог бы там существовать только в газообразном состоянии. На самом же деле это жидкость, вопреки всем законам природы кипящая при ста градусах тепла и замерзающая при нуле! Совершенно загадочным остается пока и происхождение этого необычного вещества. Откуда оно взялось на планете? Каким образом на протяжении веков и тысячелетий строго выдерживается его сложный солевой состав? Одни исследователи считают, будто эта жидкая оболочка Планеты Чудес возникла первоначально в ее недрах и поднялась на поверхность лишь при остывании небесного тела. А может быть, это просто сгустившиеся пары гидрида кислорода, некогда окружавшие планету густым облаком? Не менее загадочны и недра странной планеты. Судя по многим данным, в центре ее должно быть ядро, но до сих пор неизвестно, из чего же оно состоит: из жидких металлов или твердых, так спрессованных чудовищным давлением, что даже оболочки атомов не выдерживают и лопаются? А может быть, ядро это не сплошное, а сложное, состоящее из нескольких оболочек — одна из них жидкая, другая твердая?.. За последние годы выяснилась еще одна поразительная странность, которая пока не находит никакого достоверного научного объяснения. Оказалось, что ядро планеты почему-то находится не строго в ее центре, как следовала бы по всем законам, а смещена примерно на 400 километров в сторону по одному из радиусов. И оно все продолжает перемещаться в глубинах планеты со скоростью до километра в год!.. Новейшие методы датировки возраста горных пород показали. что планета возникла не пять,. как считалось до недавнего времени, а шесть с половиной миллиардов лет тому назад. А как возникла необычная планета? Существует по крайней мере полтора десятка любопытных гипотез на этот счет, но пока ни одна из них не может удовлетворить полностью умы исследователей. Есть у Планеты Чудес магнитное поле, но мы пока не знаем окончательно, почему и откуда оно берется. Много в ее недрах ценных полезных ископаемых, но много и загадок их происхождения. Вот, скажем, нефть: возникла ли она в давние времена за счет деятельности живых организмов, как ученые считали до недавнего времени, или создается в результате каких-то неясных еще химических реакций при высоких температурах и громадном давлении в глубинах планеты из неорганического вещества?.. А откуда взялись богатейшие запасы железа, марганца, никеля, прячущиеся под жидкой оболочкой гидрида кислорода? Оса-дились ли они за миллионы лет из этой загадочной жидкости? Или поднялись наверх по трещинам из глубин планеты? А может, их создали живые организмы — бактерии? Сколько еще интересного и неоткрытого таит наша планета, имя которой — Земля! В этом убедится каждый, кто прочтет интересные книги Б. Ляпунова («Планета сегодня и завтра», издательство «Мысль», 1964 и «Неоткрытая планета», Детгиз, 1963). Г. ГОЛУБЕВ ПОКУПАЙТЕ КНИГИ ИЗДАТЕЛЬСТВА «НАУКА» ВОЛОГДИН А. Г., Земля и жизнь. Эволюция среды и жизни на Земле. 1963, 174 стр., цена 27 коп. (Научно-популярная серия.) Автор рассказывает, как происходило развитие жизни на Земле в различные эпохи и периоды, как века и тысячелетия изменяли растительный и животный мир. ГОРСКИЙ Н. Н., Вода — чудо природы. 1962, 223 стр., цена 34 коп. (Научно-популярная серия.) В книге рассказано об океане как водохранилище планеты, о происхождении воды, борьбе с наводнениями, общих запасах и балансе воды на Земле. ГУСЕВ А. М., В снегах Антарктиды. 1961, 191 стр., цена 25 коп. (Научно-популярная серия.) Книга повествует о том, как советские исследователи достигли Антарктиды, высадились на ее ледяной берег, создали научную обсерваторию и поселок /Мирный, как они проникли в глубь материка и впервые в истории исследований Антарктиды зимовали там. ГРОССГЕЙМ А. А., В горах Талыша. Рассказ об одной экспедиции. 1960, 120 стр., цена 18 коп. (Научно-популярная серия.) В книге описаны красивые места юго-восточных районов Азербайджана, тропические «джунгли» близ Ленкорани, реки и водопады. Автор делится впечатлениями о виденном, рассказывает об истории Талыша. «Краткий определитель птиц СССР». 1964, 527 стр., цена 1 р. 95 ч. Основное назначение настоящей книги — помочь начинающему натуралисту в определении птиц. Справочник иллюстрирован. НАУМОВ Г. В., Западная Якутия. 1962, 142 стр., цена 63 коп. Экономико-географическая характеристика Западной Якутии. САБАНЕЕВ Л. П., Календарь природы. 1964, 383 стр., цена 1 р. 50 к. (Научно-популярная серия.) Эта книга была написана 50 лет назад, но и сейчас не утратила своего значения. В ней можно прочитать много интересного о повадках птиц и зверей, о тех изменениях в природе, которые происходят в различные времена года. Книги можно приобрести в магазинах книготоргов и в «Академкниге». Для получения книг почтой заказы просим направлять по адресу: Москва, Центр, Б Черкасский пер., 2/10, магазин «Книга — почтой» Центральной конторы «Академкнига» или в ближайший магазин «Академкнига». Адреса магазинов «Академкнига»: Москва, ул. Горького, 8 (магазин № 1); Москва, ул. Вавилова, 55/5 (магазин № 2); Ленинград, Д-120, Литейный проспект, 57; Свердловск, ул. Белинского, 71-в; Новосибирск, Красный проспект, 51; Киев, ул. Ленина, 42; Харьков, Уфимский пер., 4/6; Алма-Ата, ул. Фурманова, 139; Ташкент, ул. Карла Маркса, 29; Ташкент, ул. Шота Руставели, 43; Баку, ул. Джапаридзе, 13; Уфа, 55, проспект Октября, 129. «АКАДЕМКНИГА» ВОКРУГ СВЕТА № 11 НОЯБРЬ 1965 СОДЕРЖАНИЕ В. КОМАРОВ — Где ты, сын неба?.......... 1 Причуды природы............... 4 Ю. САВЕНКОВ, В. СМИРНОВ, В. ЧЕРНЕЦОВ — От Черного до Балтийского ................. 6 Г. БОСОВ — Загадка Миргиссы........... 9 Г. ЕРЕМИН — Я — Африка!............. 10 ГЕОРГ ДАЛЬ — Морроскильо — край мангров...... 14 ГАНС КРИСТИАН КИРШ — Сожжение испанской вдовы . . 20 Ф. ГАБДУЛЛИН — На Расвумчорр не приходит весна..... 26 Л. КРИВЕНКО — Мальчик.............. 29 Г. ВИЛЕНСКАЯ — Кладбище «Батавии»......... 30 Смерч идет по автостраде............. 32 Поединок с белым пойнтером......., . . . . 32 В объятиях анаконды ............... 33 Стоит ли ломать копья?............... 33 РАДИЙ ФИШ — На меридиане Большого Инагуа .... 34 БЕН ЛЮСЬЕН БЕРМАН — Опалы Лайтнинг Ридж..... 37 ГРЭМ ГРИН — Наемный убийца . . ......... 39 Слоны угрожают носорогам............. 47 ЖАК-ИВ КУСТО — Мир без солнца.......... 48 Н. СОРОКИНА — Чаша Диониса........... 52 В. ЧИЧКОВ — Последний прыжок Тарзана....... 54 Фотокоординаты: Каир.............. . 56 В. ЛЕВИН — Завещание чудовищного ящера...... 62 АЛ. ДМИТРИЕВ — Лоцман альмиранте........ 65 И. СОКОЛОВ-МИКИТОВ — Из таймырского дневника ... 70 ВЛАДИМИР САНДЛЕР — Слово о писателе...... 74 Пестрый мир..................: 76 Г. ГОЛУБЕВ — Планета Чудес............ 78 Главный редактор В. С. САПАРИН Члены редакционной коллегии: В. И. АККУРАТОВ, Е. Н. ВАСИЛЬЕВА, И. М. ЗАБЕЛИН, В. Л. КУДРЯВЦЕВ, Л. Д. ПЛАТОВ, П. И. РЕШЕТОВ, Ю. Б. САВЕНКОВ (ответственный секретарь), А. И. СОЛОВЬЕВ, В. С. ЧЕРНЕЦОВ, В. М. ЧИЧКОВ, А. К. ШАРИФОВ (заместитель главного редактора). Оформление В. Чернецова и Т. Гороховской Рукописи не возвращаются Технический редактор А. Бугрова ИЗДАТЕЛЬСТВО ЦК ВЛКСМ «МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ» Наш адрес: Москва, А-30, Сущевская, 21. Телефоны: для справок Д 1-15-00, доб. 2-29; отделы «Наша Родина» — 2-68; иностранный — 2-85; литературы — 3-93; науки — 3-38; иллюстрации — 3-16; приложение «Искатель» — 4-10. А02429. Подп. к печ. 21/Х 1965 г. Бум. 84xl081/16. Печ. л. 5 (8,4). Уч.-изд. л. 12. Тираж 600 000 экз. Зак. 1767. Цена 60 коп. Типография «Красное знамя» изд-ва «Молодая гвардия», Москва, А-30, Сущевская, 21, ОТ РЕДАКЦИИ Многие читатели спрашивают: можно ли еще подписаться на журнал «Вокруг света»? Тот, кто хочет получать журнал с 1-го номера 1966 года, должен оформить подписку до 25 ноября. После 25 ноября можно подписаться на журнал, начиная со 2-го номера. Журнал «Вокруг света» будет распространяться в основном по подписке; розничная продажа ограничена. На первой странице обложки: Чучхурский водопад, Западный Кавказ. Фото В. ГИППЕНРЕЙТЕРА На четвертой странице обложки: АМСТЕРДАМ. Название этого города переводится как «плотина на реке Аметел». Действительно, когда-тo на месте города в болотистой дельте реки Амстел располагался небольшой рыбацкий поселок, защищенный от грозного моря дамбами и плотинами. В конце XIV века Амстердам стал «городом плотин» и в то же время крупным портом и торговым центром северо-западной Европы. Но море так и не покинуло город, его форпосты — многочисленные каналы, широкие и узкие, тихие и неспокойные, чистые и залитые мазутом, пересекают Амстердам во всех направлениях. В воды каналов смотрятся высокие пятиэтажные дома с островерхими голландскими крышами, покрытыми черепицей. Без слов. Ты мне и сейчас будешь говорить, что это мираж? Без слов. Без слов.