БЕЗ РУЛЯ И БЕЗ ВЕТРИЛ

Рассказ С. Будинова (К рис. на обложке) Рис. худ. В. Щеглова

I

Курантов вдруг поднял голову и сел. Оглянулся. Море, бывшее недавно гладким и теплым, изменилось: посерело, побежали маленькие волны, за ними погнались другие с развевающимися кудрями, а вслед этим тяжело ступали большие мутно зеленые валы. Подул ветер. Падали редкие капли дождя. Солнце задернулось шторой неба стального цвета.

— Батюшки! — ахнул Курантов, натягивая на взлохмаченную голову кепку. — Вот это спал! Вот это влопался...

В его положении в этот момент было то преимущество, что он не боялся, не зная намерений моря, не зная, что несет с собой тяжело надвигающаяся туча и поднявшееся вдруг волнение.

— Не робей, братишка!.. Вывезет святая загогулина.

Поворочал бритым веснущатым, лицом, высморкался «по-генеральски» за борт, поддернул брюки и, вытянув ноги в узких ботинках «ути-ути», схватился за весла.

«Километров на десять отъехал от Гудаут, — подумал с тревогой.— А ну, Планета, заворачивай оглобли, да по своей орбите марш-марш к первоначальному пункту».

«Планета»—старая лодочка на четыре весла для увеселительных прогулок — послушно повернула к желанному берегу. А ветер задул напротив. Курантов — конторщик второго разряда одного из кооперативных учреждений Москвы, приехавший провести свой двухнедельный отпуск в июле у моря — понял, что одно—тренироваться на гичках на Москва-реке, и совсем другое—ладонями без роговых наростов мозолей и без откусанных коротких ногтей бороться с волнами, ветром, течением и наступающей темнотой, в которой змеились кабалистическими знаками молнии и глухо раскатывались удары грома.

— Это называется штормом, — поучал себя Курантов, беспомощно шлепая веслами по встрепанной воде, то махая по вдруг оказавшемуся справа воздуху, то запуская лопасть слишком глубоко в отчаянно тяжелую волну слева. Быстро темнело.

— Безрассудство! — ругался Курантов.— Не надо было так далеко заезжать...

Руки дрожали от напряжения, давным-давно весь костюм промок, лодка металась щепкой, и на эту скорлупку шли сплоченной массой вода, ветер и тьма. Курантов, стиснув зубы, греб и греб, не зная, что его борьба проиграна, что это то же, что в быстро несущемся экспрессе бежать от паровоза к хвосту из вагона в вагон из желания оставаться на месте. Ветер нес «Планету». Волны хватались за киль. Пришли ночь и смятение природы. Понятие о времени стерлось. Часы? Минуты? Нет — вечность! Никогда никакой Москвы не было, ставки в шестьдесят три рубля девяносто одну копейку, культкомиссии при месткоме № 3, спортивного кружка, станции МГСПС — тоже не было, а всегда были бешеная качка, дождь, холод, соль на губах, сдирающий кожу с лица ветер, тьма, молнии, раскаты грома и невероятная, безнадежная борьба с веслами в руках за свою крохотную жизнь. Словно века прошли и пройдут в тщетной попытке что-либо сделать.

Рисунок. Лодка металась щепкой, и на эту скорлупку шли сплоченной мaccoй вода, ветер и тьма...

Где-то тикали часы и прыгали нервные секундные стрелки — шестьдесят скачков по окружности,— а здесь жизнь отмеривалась тоннами черной воды, рисунками свечения и дикими порывами вихрей.

Но вот реже и реже стремительные падения молний, мягче и отдаленней гром, ровней шум дождя. Звуки стали распадаться: вот это— плеск волн, это — стук дна «Планеты» о воду, это — скрип уключин.

— Ничего я не буду делать,— решил Курантов.— Не знаю я, куда грести. Чорт его ведает, стараюсь, стараюсь, а может быть, плыву себе потихоньку к середке Черного моря?

Сложил весла и стал вычерпывать дощечкой воду со дна.

— Ночи коротки. Посижу, а там видно будет,— решил и успокоился.

Дождь прошел. Шторм, пощадив хрупкую лодочку, летел дальше ломать, крушить, подминать под себя и топить. Курантов сидел на скамеечке, прислушиваясь. Чувствовалось чье-то присутствие. Словно невидимый кто-то стоял за спиной и пристально глядел в затылок. Почудилось, будто бы во тьме узенькая полоска света покачалась, наклонилась в разные стороны и пропала.

— Переволновался, — решил Курантов.

Тихо сидел, думая о завтрашнем дне. Клонило ко сну. И вдруг вскочил, выпрямился, раскрыл рот, но не успел крикнуть. Черное, высокое надвинулось из мрака, быстрым ходом опрокинуло лодку и пронеслось как ветер, дальше, глухо рокоча и покачиваясь.

Бессознательно, закрыв глаза, ослепленный, оглушенный Курантов ухватился за что-то судорожно машущими руками; дернуло, сильная боль завертелась в вытянутых суставах, вода ударила в лицо и грудь, поволокло, забило, закружило. С невероятным усилием подтянулся и повис, ощупывая ногами твердые бока. Перебирая руками, полез вверх и наконец, тяжело дыша, уцепился за металлические поручни. Перешагнул и упал на палубу.

«Спасен! — была его последняя мысль. — На борту парохода... жив курилка!..»

Курантов лежал, а пароход без огней, без мачт и дымовых труб продолжал мчаться.

Придя в себя, Курантов неверными шагами прошелся по темной палубе.

«Как будто жив и цел, — ощупал себя. — А теперь вниз, к людям, в тепло».

Рисунок. ...Ночь серела. По палубе бродил юноша, ничего не понимая, начинал сходить с ума...

Пошел по качающейся палубе, но не нашел и признаков кают, капитанской рубки и мостика, не лежали канаты, не было лебедок и вентиляторов. На носу возвышалась металлическая башенка. Посредине стояла большая башня, по всей видимости, вращающаяся. И ни одного человека.

— Эй! — крикнул Курантов.—Эй, вы там, как вас, черти, олухи, проснитесь! Эй, эго ой, э-э-эй!

Молчанье. Пароход шел... Жутко стало. Кто управлял? Где люди? Блеснула догадка—тип-то парохода смахивает на военный. Но почему нет вахтенных, нет огней, почему пароход покинут?

— Я, — громко сознавался Курантов,— боюсь и ничего не понимаю.

В недрах судна мерно билось сердце. Работали машины. Скрипели цепи руля. На единственной короткой мачте безостановочно поплясывал синий язычок пламени.

— «Летучий Голландец» *), что ли Невероятно, но факт.

1) «Летучий Голландец» — легендарный корабль, по поверию моряков носящийся с давних времен по морям и предвещающий гибель всем встречным судам...

На большой средней башне белыми буквами было написано:

DR —69

Обошел кругом, не заметив ни окон, ни дверей. Подошел к носовой башенке.

— Ага! — взялся за ручку двери и открыл. В большой каюте горело электричество. Круглый стол и мягкие кресла привинчены к полу. И опять-таки ни одной живой души. Из каюты шел вниз трап, крепко закрытый люком. Сколько ни бился Курантов, открыть не мог. Снова вышел на верхнюю палубу.

«Лучше в лодке сидеть, честное слово, — потрогал холодный лоб. — Куда он везет меня, этот призрачный крейсер без орудий и капитана?»

Ночь серела... По палубе бродил юноша, ничего не понимая, начиная сходить с ума. А пароход делал крутые повороты, стремился вперед, уносился в бок, возвращался, внезапно останавливался и опять кидался в тень, словно кто-то его преследовал, и он спасался затравленным волком от своры гончих.

Наклонившись над бортом, Курантов увидел в море странных рыб. Черные, длинные, они быстро неслись из глубины прямо на пароход, который, словно зрячий, избегал встречи.

— Рыбы играют с пароходом, или пароход с рыбами? — пробормотал Курантов. — Акул в Черном море не водится, а для дельфинов рыбы слишком велики.

Черные рыбы, оставляя позади светящийся след, следовали по пятам, уходили в глубь, выскальзывали на поверхность и накидывались прожорливой стаей на пароход, всегда удачно увертывавшийся от них.

Обходя еще раз кругом средней башни, Курантов вскрикнул. Вот она, дверь! Так плотно входила в пазы, что в темноте никогда не заметишь. Вошел... Оглянулся... Никого!.. Посреди — штурвальное колесо, по стенам — компас, странной формы аппараты, провода, приборы...

— Норд-норд-ост! — как заправский моряк процедил Курантов и схватился за колесо.

Оно повернулось, но, вопреки его желанию, в обратную сторону, смеясь над его усилиями удержать ручки. Пошарил рукой по воздуху вокруг себя, желая убедиться, что и невидимого рулевого нет. Но колесо крутилось само собой.

Из башни вниз шли ступеньки крутой железной лестницы. Спустился по ним и бегом обошел немногочисленные внутренние машинное отделения. Когда-то в Ленинграде он был в гостях у балтфлотцев и теперь сразу узнал три минных аппарата. Машины работали строго отчетливо, без перебоя, без котлов и топок, без кочегаров, механиков и электротехников.

— Эй, вы, чтоб вас разорвало, куда же вы, наконец, попрятались?! — заорал Курантов, успокаивая себя звуками собственного голоса.

Никто не отвечал. Команды на судне не было. Волосы зашевелились на голове. Юноша кинулся, спотыкаясь, по железной лестнице наверх, пробежал мимо сумасшедшего штурвального колеса на верхнюю палубу, где свежий ветер приятно дунул в разгоряченное лицо. Взглянул за борт и опешил: все черные рыбы (их было пять), выстроившись в шеренгу, мчались на судно, неумолимые и точные. На низенькой мачте в это время язычок пламени потух. Машины перестали работать. Пять блестящих тел впились в борта парохода...

Курантов плохо помнил, что произошло лотом. Серый рассвет раскололся, разодранный огненными смерчами. К небу взметнулись водяные столбы. Гул тряхнул и землю и море до самых сокровенных глубин. Курантова швырнуло, и он мчался в огне, дыму, оглохший, задушенный, мертвый, вверх по прямой линии. Сознание медленно отсчитывало последние секунды жизни. Невероятно долго длился полет в межзвездных пространствах, полных грома, завываний, и так же мучительно долго падало вниз — в пустоту, тишину и вечность — истерзанное тело конторщика Курантова...

II

Баркас рыбака Седова, отнесенный штормом от побережья далеко в открытое море, подобрал плавающее, застрявшее между двумя перекрещенными стропилами тело юноши, на вид лет двадцати четырех. Он еще дышал. Два дня шли рыбаки на веслах к берегу. Парус был разодран в клочья и стащен вместе с мачтой жадным ветром. Рыбак Седов, пожилой, с грубым просмоленным лицом, и три похожих на него помощника положили юношу на дно, гребя из последних сил, мучась от жажды и голода.

— Как звать? — спросил один раз хриплым басом Седов, заметив полуоткрытые глаза спасенного ими человека, но тот ничего не ответил и снова надолго закрыл глаза.

В Гудаутах рыбаки сдали бортовым властям юношу, рассказав об обстоятельствах спасения.

На седьмой день болезни юноша пришел в себя и, осмотревшись, узнал, что лежит в больнице.

— Какое число?—спросил слабо сиделку.

— Пятнадцатое.

— Я выехал шестого... Ого!.. Отпуск кончился. Сестра, пусть напишут бюллетень... и пусть дадут знать на службу.

— А как ваша фамилия?

— Курантов.

III

Когда Курантов уезжал обратно в Москву, он зашел в комендатуру морского пограничного отряда и, настояв на личном свидании с самим командиром отряда, рассказал про свою увеселительную прогулку, боясь, что не поверят, а потрогают лоб — не горяч ли? — и посоветуют пить бром. Командир, попыхивая трубкой, внимательно выслушал, поддакивая, кое-что отмечая в записной книжке, мычал одобрительно и затем сказал, похлопав Курантова по плечу:

— Ну, вот что, молодой друг. Это тайна. Но, для того чтоб вы могли ее не выдавать, вы должны ее знать всю, получить объяснения. Дело просто, и мы знаем все. Вот секретное дело отправляется фельдъегерской связью в центр. Мы следили давно. Дело в том, что английская эскадра стоит в Босфоре. По капризу судьбы вы попали на их миноносец, управляемый по радио из базы в Константинополе. На такой миноносец команды не надо. Он сам посылает безостановочно в эфир волны определенной длины, и радио-матка с помощью точных приборов и карт знает астрономически точно, где он в данный момент находится, и управляет им по радио на расстоянии. Пять черных рыб—торпеды, тоже управляемые по радио с берега. Это были маневры. Вам повезло. Вы видели тайну британского милитаризма и остались живы.

— Конечно, — постучал трубкой по столу командир, сдвигая брови,— не болтать!..

— Слушаюсь, товарищ командир,—ответил, козырнув, Курантов и вышел из здания погранотряда.

Взглянул на небо. Снова ласковое и теплое, оно колыхалось медузой, тая в себе и вихри, и смерчи, и тайны разрушительного человеческого гения.