| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |

== НА ПОРОГАХ ДНЕПРОВСКИХ ==

1) Настоящие очерки являются результатом специальной поездки по Днепру летом 1929 г., совершенной беллетристом А. П. Романовским по заданию редакции журнала «Вокруг Света».

I

У Днепропетровска — пароходный тупик. Еще около Кременчуга Днепр наталкивается на гранитно-гнейсовые отроги Карпатских гор. Врезавшись в них, он находит себе путь между двух каменных гряд и долго следует их направлению с северо-запада на юго-восток. Но вот у Днепропетровска левая гряда мощной дамбой пересекает путь Днепру, и он с отчаяния круто поворачивает на юг и бросается прямо на гранитные отроги, стремясь пробиться к морю. Отсюда и начинается сотня километров ожесточенной борьбы Днепра с гранитами. Он ревет и мечется как безумный, потрясая белопенными космами, и, бешено лижет голые камни, которые тысячетонными массами навалились ему на грудь. К Запорожью Днепр наконец прорывается сквозь каменные преграды, но из боя он выходит измятым, иссеченным, искалеченным. И не мудрено: на протяжении ста километров он летит по гигантской каменной лестнице вниз на тридцать четыре метра.

Мы с художником Заславским решили вместо автобуса пересесть в лодку, чтобы вплотную почувствовать пульс и лихорадку разоренного Днепра, тем более, что через какие-нибудь два года Кичкасская плотина начисто излечит Днепр от этой застарелой болезни.

30 июня у Мандрыковского спуска мы сели в лодку, чтобы добраться до Лоцманской Каменки. Там мы надеялись найти лоцмана и лодку для спуска через пороги. Днепр здесь спокоен. Он уступчиво обходит длинный Становой остров, поросший зеленью.

Днепропетровск кутался позади в разноцветные дымы, как в шаль, раскинувшись на каменной гряде. Десятки труб, вышки, мосты, домны, потеющие розовым дымом,— все это шаги будущего. Мы же на время вступали в страну прошлого, в страну козацких легенд и былинной отваги.

Рисунок. На меднокрисиом лице голубеют глаза с хитринкой.

Вот налево, около устья Самары— «кучугуры» — песчаные холмы. В 1660 году татары, собрав с Украины богатую дань, хотели переправиться здесь через Днепр. Запорожские козаки под предводительством атамана Ивана Сирко напали на татар и разбили их наголову. Сеча была так жестока, что, как говорит сказание, «кровь запеклась ни четверть аршина в земле, а трупов и черепов валялось видимо-невидимо». И до сих пор в песках «кучугуров» находят остатки конской упряжи, старинное оружие и монеты, а ветры обнажают множество костей.

Впереди, на правом высоком берегу развернулось село Лоцманская Каменка — старинное гнездо лоцманов днепровских порогов. Эти отважные люди — прямые потомки запорожских Козаков.

Счастливый случай направил нас к одному из старейших и опытнейших лоцманов — Андрею Коваленко. Мы с большим интересом входили в его хату. Внутренним убранством они напоминала скорее городское мещанское жилье. На столе была белая скатерть, на стенах кисели образа, фотографии и ученические работы маслом, а над ними, под потолком, по случаю праздника красовался цветистый бордюр из искусственных цветов; кровать и жесткий диванчик довершали обстановку комнаты. К окнам льнул украинский вишенник и грушевник.

Через минуту сбоку отдернулась занавесочка, и к нам вышел сам хозяин. Его внешний вид был поразительно характерен и как нельзя более совпадал с тем традиционным обликом запорожца, который сложился у нас благодаря живописи и литературе. Андрею Коваленко шестьдесят три года, но он юношески прям, фигура его плотна, но не тучна. На меднокрасном лице голубеют глаза с хитринкой. Густые брови с прочернью и роскошные белоснежные усы, нависшие над бритым . подбородком, придают лицу добродушно суровую складку. Когда он смеется, немного откинув голову, и под усами зияет черная дыра рта, а глаза и крючковатый нос принимают хищное выражение, — тогда он удивительно напоминает того седоусого запорожца на знаменитой репинской картине, который стоит справа от стола и хохочет, держась за бока. Впрочем Коваленко имеет и непосредственное отношение к этой картине: Репин с него писал этюд для одного из свoих персонажей.

Мы с восхищением разглядывали потомка запорожцев. Жест у него широкий и манера держаться независимая. Когда в разговоре я спросил его:

— Вы и родились к Каменке?

Он гордо ответил.

— Я с прадеда здесь.

Рисунок. Тут головний комиссар як вскочит да завизжит»...

Коваленко в тот вечер много рассказывал нам о своем искусстве лоцманская корпорация — это нечто вроде средневекового цеха. Знания и опыт передавались исключительно сыновьям и внукам. Обычно все мальчики с восьми до четырнадцати лет учились в школе, поэтому мужская половина населения в Каменке поголовно грамотна. Пятнадцатилетний малый 'Поступал в обучение к старому лоцману, а восемнадцати лет держал первый экзамен на помощника С восемнадцати до двадцати пяти лет он продолжал практиковаться, после чего сдавал окончательный экзамен и в зависимости от способностей получал или первую статью — лоцман на барже и пароходе — или вторую — рулевой на плотах и «дубах». После такого лоцманского университета пороги Днепра молодому кандидату были так же знакомы, как и пороги его дома,- каждый камень, каждый горб днепровского дна он видел словно сквозь стекло.

Андрей Коваленко был лоцманом первой статьи. За свою жизнь он провел через пороги одиннадцать пароходов, т. том числe два в революционное время.

— А плотив и дубив — тай не счесть — раз пятьсот ходив через порози,— прибавил он ладонью приглаживая усы.

— А бывали у вас аварии?— спросил я.

— Не случалось. — протянул Коваленко, я подумав, прибавил: — Було раз — трошки намочився, но и то не по своий вини. Приихалы к нам комиссари временные от Керенського. «Хотим,—говорят,—на породи поды виться. Тилько кто,—говорят,—у вас самый наилучший лоцман, потому мы — важнии люди». Повез я их. А у них бутилки та припасочки. И вот э там каменюк у Вороновой забори '), трошки пид водой. Як пидхватило нас — ну, бачу, сидать на каменюке. В цей час и повернув я дуб на самии бурунчики — нехай, гадаю, проидэмо; а вода на забори скаче и реве. Тут головний комиссар як вскочит да завизжит: «Коваленко, куда ты правишь? Вин нас утонит! Спасайтесь!» Эх, и разогрев меня цей комиссар. Як зыкну на него: «Мовчать! Сидай на место!» От його визгу пошла суматоха. А дуб на забори то одним боком, то другим к води. Нахлюпало пивдуба. Сидят комиссары по колена в води, и припасочки их плавают. На берези головний опять засуетився: «Да как он смив! Да я йому не спущу!» Потоптали йому други комиссары, пидходит до менэ, руку жме и говорит: «Вы правы, Кокаленко!» А як же не прав? На води я головний! По уставу! — И Коваленко кивнул та стол, на котором лежал «Лон майский устав».

') «Забора» в отличие от порога не преграждает русла реки от берега до берега, а оставляет где-нибудь свободный от камней проход.

Перед сном мы вышли из хаты. Густо синим теплым бархатом окуталось небо. К земле тянулись золотые нити лучей. Гомон гармоники сменился топотали и приглушенными выкриками. Кое-где нехотя тявкали собаки. Юго-восточный ветерок засыпал на лету. И только отдаленным непрерывный шум, будто от штатского мельничного колеса, захлестывал ленивую тишину ночи.

— Кайла к ревэ — заутра будэ добрий динь, — послышалось из темноты.

И с этим нельзя было не согласиться. Вековые народные приметы почти всегда находят себе оправдание в научных данных. Так и здесь: Кайцац-кий порог от Каменки расположен на юго-восток; когда ветер оттуда, то он несет сушь прикаспийских степей; если же он дует с северо-запада, то приносит балтийское ненастье, и тогда не слышно шума порога.

На завтра мы условились пешком пройти к Кяйлацкому порогу.

II

От Каменки до Кайдацкото порога—километров пять-шестъ. Мы отправились туда в сопровождении сына старого Коваленко. Это рослый человек лет двадцати семи, немного угрюмый и замкнутый. Он отлично знает природу и старину лестного края.

Путь наш лежал вдоль самого берега, то по россыпям щебня, то по подсохшим наносам. Справа высилась каменная береговая терраса. Днепр вступал в свою страду Целая семья островов и камней поднималась теперь из его вод. Тонкий, едва уловимый, почти музыкальный звук доносился оттуда. Это пели днепровские струи. Говорят, по этим звукам старики-лоцманы узнавали предстоящую погоду.

Вот Музичина скала: когда-то на ней разбилась барка, и лоцман Музика оставил скале свою незадачливую память и имя. Между островом Кайдачком и берегом гладкая поверхность Днепра впервые наморщилась и измялась. Рукав здесь неширокий, а потому и порог вышел игрушечный. Он так и называется — Порожик.

По реке скользили рыбачьи лодки. Одна из них заинтересовала меня. Оттуда неслись странные хлопающие ударчики—«клеи, клён, клён...» Рыбак не греб, лодку тянуло течением. Я следил, чем кончится эта ловля, так как невдалеке начинался Кайдацкий порог. Внезапно удары прекратились, и рыбак засуетился. Потом он круто повернулся к берегу, в затон-чик перед поротом, и тут с большими усилиями и хлопотами вытащил крупную рыбу.

Как оказалось, мы присутствовали при своеобразном ловле сома, рассчитанной на его музыкальные способности и даже на психологию. Обычно для такой ловли запасаются особым инструментом, похожим на вынутый клавиш рояля; на этой пластинке в известном порядке расположены за-зубринки и кончается она чашечкой. Рыбак опускает в воду шнурок с крючком. На крючке — приманка в виде каши в бумажке или цыпленка. Но сом все-таки может не заметить итого соблазнительного завтрака -тогда его нужно подозвать. Тут и приходит на помощь пластинка, которой рыбак бьет по воде. Эти удары очень похожи на звуки, издаваемые самкой сома. Самец спешит на них, но, не находя подруги, решает с горя утешиться хоть завтраком. Это называется «клопить» сома (от звука «клёп»).

Сом был кило на шесть. Серый, с длинными усами, со сплошной бахромой плавников, он устало и неуклюже изгибался на дне лодки.

Мы стояли под самыми береговыми утесами, которые отвесной стеной вздымались метров на двадцать. Вековой гранит порос серовато-зелеными мхами и был угрюм. Мы двигались дальше, прыгая по каменным обломкам, торчавшим из воды. Шум порога нарастал. Впереди прижался к берегу Фалеевский канал.

Перебравшись по дубовому бревну с берега на дамбу, отделяющую канал от реки, мы замерли, пораженные открывшейся перед нами картиной. Днепр был неузнаваем. Куда девалась его солнечная гладь и величавая плавность! На протяжении полукилометра будто буря налетела на днепровские воды, и они, вздыбленные, разлохмаченные и покрытые пеной, устремлялись вперед. Падение воды здесь достигает почти двух метров. Одетые в белые буруны, отчетливо видны четыре «лавы», четыре поперечных каменных хребта, через которые, как через плотины, с ревом несется вода. Из пены торчат камни, словно клыки разоренных чудовищ. Над поротом стоит шум, по не ритмичный шум морского прибоя, а сплошной, угрожающий. Шагах в семи не слышно слова, сказанного полным голосом.

Трудно поверить, что там, по зыбким ступеням, в пляске и реве валов, среди смертоносных камней пролегает Козацкий ход, которым героические запорожцы водили свои большие челны — «чайки». Да и до сих нор в высокую воду это излюбленный ход для лоцманов-сплавщиков. Сколько отваги, уменья и находчивости надо иметь, чтобы пускаться в этот смертельно рискованный путь! Ошибка на несколько сантиметров—и катастрофа неминуема: порог в щепки разнесет барку или плот и не выпустит людей из своих бешеных об'ятий.

Пока мы любовались неукрощенной стихией, из-под дамбы вынырнули две лодчонки, в каждой сидело по гребцу. И не успели мы понять в чем дело, как они ринулись в самый кипень порога. У нас заняло дух. Гребцы усиленно работали парными веслами, и лодки держались все время навстречу течению. Вверх они не поднимались, но их постепенно сносило от берета. Сломайся весло, сорвись удар—лодку немедленно швырнуло бы о камни и захлестнуло прыгающими валами. Но гребцы одолевали протоки единым духом. Когда они заплывали за большой камень, где течением их не сносило, они причаливали и выскакивали на мокрый гранит. Эта схватка с порогом, как оказалось, была повседневным явлением и проделывалась ради рыбной ловли.

Смелыми рыбаками оказались парни-подростки из соседнего села. Вскочив на камень, они вынимали из лодок «фатки». Снаряд этот состоит из палки с крестообразно прикрепленными прутьями, к которым подвешивается сеть за четыре угла. Во время ловли фатка опускается в воду и через несколько минут снова поднимается. Ловят пидустов, красноперок, головлей, судаков. Но в этот раз порог плохо вознаграждал рыбацкую отвагу.

Рисунок. Haд порогом сиди шум, но не ритмичный шум морского прибоя, а сплошной, угрожающий.

Оставив художника на дамбе «ловить воду», мы с. Коваленко поднялись на береговой утес. Это был мощный пласт азойских пород'). Здесь воочию видна была работа реки: нависшие карнизы, отколотые глыбы, трещины в отвесе сверху-донизу, — каждая ступень таила в себе тысячелетия борьбы. И вода одолела гранит.

1) Азойская формация — древнейшие геологические пласты, не имеющие никаких следов животных и растений.

Наверху, усиливая природную неприступность, поднимались валы старинной крепости Кодак. Ее построили поляки в 1635 году, чтобы ловить беглецов за пороги. Запорожские козаки не могли конечно потерпеть такого вторжения в их область. Пользуясь шумом порога, они подкрались ночью на своих чайках к самому берегу. Внезапным налетом овладели крепостью, вырезали польский гарнизон, а крепость разрушили до основания (в 1639 году). Валы теперь заросли травой, вокруг них — огороды и пашни. И до сих пор местные крестьяне, обрабатывая поля, находят в земле мечи, пистолеты, серебряную утварь и монеты. На валу стоит небольшой обелиск из розового гранита с надписью-памяткой о козацком подвиге.

Отсюда панорама Кайдацкого порога вся как на ладони. Волны, спады, водяные ямы сверху сглаживаются; но тем сильнее общая картина. Вот слева гладкая величавая лавина вод стремительно налетает на гранитную плотину — и вмиг лицо Днепра словно экземой поражается от берега до берега. Его кожа наморщивается, темнеет, шершавеет и трескается, в трещинах выступает белая накипь болезни. А немного ниже Днепр снова глядит светло и радостно, как выздоровевший, и шум порога замирает позади, будто промчавшийся ливень. Там же, на первых километрах, в порыве раскаяния Днепр обычно возвращает то, что изжевали гранитные челюсти его порога.

Незадолго до нашего приезда был такой случай. Землемер и местный агроном с женой катались по Днепру на лодке. Они плыли сверху и неострожно приблизились к порогу метров на двести, где течение становится стремительным и втягивает лодку в пасть порога. Заметив опасность, люди растерялись. Вместо того чтобы усиленно грести и бороться за жизнь, они побросали весла и стали кричать о помощи. Но если бы и были поблизости рыбаки, они не могли бы помочь погибавшим, потому что те уже висели над порогом. Спустя несколько мгновений их лодку швырнуло о подводные рифы первой лавы. Она сделала прыжок и вместе с людьми исчезла в пене, в брызгах провала.

Через несколько секунд обезумевшие люди, увлекаемые бешеным потоком, цеплялись за обломки. И может быть им удалось бы выплыть, если бы порог кончался. Но впереди молниеносно надвигался второй взлохмаченный гребень. Утопающих снова бросило в пучину. Оттуда вынырнули только мужчины. Их подхватило боковой волной и понесло в узкий проток между камнями. Это и спасло их. Обломок, за Который они держались, застрял в камнях, поперек струи. Сделав последнее усилие, они вылезли из воды и почти без сознания повалились на плоский камень, торчавший из глубины. А тело женщины, избитое и посиневшее, часа через два выловили ниже порога. Так играет старый Кайдак с теми, кто вздумает попасть ему в лапы...

С валов польской крепости Коваленко показал мне курганы, которые цепью уходили на юг. Еще от седой скифской древности остались эти могилы в наследие позднейшим народам. Запорожцы, имевшие врагов «и спереди и сзади», воспользовались курганами, насыпав и новые там, где не хватало звеньев в цепи. На этих холмах они оставляли свои сторожевые заставы, вооруженные... смоляными бочками. Едва в степях у моря появлялись полчища татар, как на ближайшем холме зажигали бочку. По этому сигналу на каждом соседнем кургане делали то же, и по цепи весть о нашествии врагов молниеносно передавалась в становища запорожцев. Таков был этот первобытный телеграф.

Сечь была заветным местом каждого козака, ушедшего на «низ» от панского и русского гнета. Эти «уходчики» вырубали в неприступных местах за порогами лесные заросли и на сечи строили крепость. Отсюда и название их лагеря — Запорожская Сечь.

Две с лишком сотни лет отделяют нас от эпохи этого романтического свободолюбия. Страна теперь ищет иного пафоса, иного освобождения,— на месте запорожских становищ она воздвигает индустриальный центр, но тут и там все еще мелькают остатки козацкой старины.

Когда мы возвращались в Лоцманскую Каменку, навстречу нам вытянулся по Днепру праздничный карнавал. Десятки «дубов» и лодок, разубранных зеленью, представляли собой пловучие острова. В тени березок расположилась молодежь в красочных, по старинному образцу расшитых костюмах. Вся флотилия медленно подплыла к острову Москов-

скому, и там, на фоне зелени, под бубен и гармонику закружился яркий разноцветный круг. На обратном пути девушки затянули козацкую песню.

Рисунок. Обломок, за который они держались, застрял в камнях поперек струи.

III

На другой день, часов в пять утра мы вышли на берег Днепра с дорожными сумками. Путь через пороги нам предстояло совершить не в «дубе», а в обыкновенном рыбачьем челне метров шести длиной. Кстати о «дубах». «Дубами» здесь называют большие челны, поднимающие от пятнадцати до пятидесяти человек, но в них ни одного бруска нет дубового, и название свое они сохранили по традиции от глубокой древности, когда в употреблении был челн-однодеревка — «кавдуб», то-есть выдолбленный из дубового ствола.

Мы отправились вчетвером: Заславский, я и оба Коваленко. Старик-лоцман был молчалив и озабочен. Он знал, что Днепр шутить не любит, и потому еще раз тщательно осмотрел наш крепко сбитый челнок.

Наконец сборы были окончены. Лодку сдвинули с берегового песка. Лоцман сел на заднее весло и крикнул сыну:

— А ну, мостысь, мостысь! — и тот впрыгнул в лодку.

Быстро промелькнули знакомые места. Мы приближались к Кайдац-кому порогу. Мы не знали, где поедем. Спросить было неловко. А в памяти вставали взлохмаченные валы, которые прыгали по Козацкому ходу. Через минуту выяснилось, что Коваленко направил лодку в Новый ход.

Этот ход построен в первой половине прошлого столетия. Он совершеннее Фалеевского, потому что проходит или посреди реки или около ее фарватера с левой стороны. Новый ход представляет собою канал метров пятнадцати-двадцати в ширину, с прочищенным руслом и каменными дамбами по бокам, которые защищают его от волнобоя. Если взглянуть на огромные тесанные плиты, которыми облицованы дамбы, если представить себе многотонные камни, которые поднимались и удалялись со дна Днепра, если, наконец, иметь в виду все несовершенство техники того времени, то работа действительно покажется циклопической. Не даром среди местных селян и до сих пор сохранились полулегендарные рассказы о нечеловеческих трудах, которые выпали на долю их дедов и прадедов. На постройку канала принудительно согнали тогда всех лоцманов и крестьян приднепровских сел. Работа производилась главным образом человеческой силой. Люди не вылезали из воды. Десятками их уносила лихорадка и давило камнями. А к этому присоединялись и откровенные издевательства подрядчиков. Чтобы угодить «главнокомандующему путями сообщения и публичными зданиями» генерал-ад'ютанту Клейнмихелю, они производили работы до самой глубокой осени.

Рассказывают, например, о таком случае. Однажды, в ноябре, когда малые речки уже сковало льдом и Днепр оброс крепкими закраинами, люди взмолились: невозможно-де лезть в воду, тело коченеет, и холод надолго залезает нам в кости. Подрядчики ухмыльнулись и пошептались между собой. На другое утро крестьяне были удивлены новым зрелищем: под одним из огромных камней был разложен костер. Когда камень накалился докрасна, на него накинули цепь; раздалась команда:

— Тяни! Раз, два — о-ох!

После тяжелой натуги камень столкнули в Днепр. Взрыв пара и каскад воды обдали ближайших людей. И тут же пронеслась новая команда:

— Марш в воду! Теперь в реке как в самоваре! Ха-ха!..

А когда и тут нашлись строптивые, то из соседнего дубняка показались солдаты. Они выстроились и щелкнули курками. Вмиг на берегу не осталось ни одного человека, все нетерпеливо бросились в воду, как разгоряченные купальщики. Так в угоду генерал-ад'ютанту на Днепре началась весна в неурочное время. Если бы какой-нибудь художник творческим оком увидел, а потом запечатлел в красках эту сцену на суровом фоне оледенелого порога, то картина, думается, вышла бы потрясающей и крайне поучительной для грядущих поколений, которые не будут знать ни Днепровских порогов, ни режима Романовых.

Едва мы приблизились к воротам канала, как стремительная струя подхватила и увлекла нас в каменный коридор, налитый водой. Мы понеслись с быстротою моторной лодки. Кое-где отчетливо чувствовалось, что поверхность воды понижается, тут в беспорядке прыгали волны, и казалось, что они размозжат наш челнок о каменную стену. Но старый Коваленко правил лихо. Иногда он делал едва, уловимые зигзаги, будто лавировал между волнами, а в некоторых местах смело пересекал водяные бугры — и тогда к нам в лодку летели гневные брызги. Минуты через три-четыре мы как на крыльях вылетели из канала. Кай-дацкий порог остался позади.

Днепр, словно расправляя усталые члены, разметнулся здесь километра на два в ширину.

Утро было солнечно играющее. То тут, то там над поверхности реки поднимались острова и камни. Иногда в стороне шумели «заборы», словно досадуя, что не могли перегородить реки от берега до берега. Часто воду пучило из глубины, будто невидимая рука толкала ее снизу, и струи с шипением расходились кругами и морщинами. Солнце разогнало над рекой последние клочья тумана, и навстречу ему весело и опрятно зарумянились черепичные крыши немецкой колонии Ямбург. С левого берега далеко неслось по воде терпеливое и просительное:

— Давай паро-о-ом!

Рисунок. Ущелье у пopoгa Лоханского.

Мы и не заметили, как подошли к Сурскому порогу, который получил свое название от реки Суры, впадающей в Днепр с правой стороны. Этот порог опасен засадами из камней перед входом в канал, но сам не велик и не страшен. Гораздо интереснее его следующий — Лоханский порог, расположенный километром ниже. Здесь на протяжении каких-нибудь трехсот метров уровень воды падает больше чем на полтора метра. Течение становится бешеным и достигает двадцати километров в час. Канал тут пролегает посреди Днепра. Мы в минуту проскочили его. В конце канала Коваленко круто повернул лодку и причалил к песчаной косе, которой кончалась левая дамба. Мы высадились на девственный песок, по которому тянулись отчетливые цепочки птичьих следов. По ту сторону горба открылась чудовищная водяная «лохань», от которой и получил название порог. Струя, делая до шести метров в секунду, срывается с огромного подводного камня, но очевидно попав на новую преграду, взлетает кверху и растягивается длинным трепещущим языком, — в месте падения и образуется круглая водяная яма метра в полтора глубины, напоминающая лохань. И дальше, до самого берега — сплошная прыгающая пена. Привычный Коваленко и тот, глядя па вздыбленную реку, пробурчал себе в усы:

— Так забуровит, що кулаками воду месить будешь, и, махнув рукой, повернул к лодке.

Невдалеке от Лоха некого порога путь преграждала Стрильча забора; пройти можно было или под самым левым берегом, или через Ущелье, образуемое высоким правым берегом и Стрильчей скалой. Мы выбрали последний путь, сделав высадку около Ущелья.

Стрильча скала спереди представляет собой голый гранитный утес, а сзади—низкую наносную косу, на которой зеленеет рощица осокоря. Остров этот существует с незапамятных времен, потому что на нем открыта стоянка каменного века. И сейчас там можно видеть ямки и углубления — следы раскопок не только ученых, но и кладоискателей. Скала отделяется от берега бурным протоком, разветвляющимся на два рукава. На обоих стояли мельницы, но после весеннего ледохода от них остались развороченные кучи камня, куски железных осей, жернова и бревна, переломленные словно спички. Соседние деревья, как ураганом, скрючены и пригнуты к земле. Трудно себе представить, что здесь делалось во время ледохода.

При проходе через Ущелье надо держаться левого рукава. Здесь есть подводная ступень. Мы скатились с водяной горки с такими же ощущениями, какие бывают у лыжника, когда он в сумерках соскользнет в незамеченную впадину. А дальше опять заборы, рифы, камни. У каждого свое имя, своя история. Ни один не укрылся от зорких глаз лоцманов, потому что каждый грозит аварией и гибелью. Много лоцманских имен запечатлелось на этих камнях,— все эти Музики, Пурисы, Халявы, Клобуки вложили свою несчастную долю в дело изучения днепровского фарватера. Некоторые камни получили названия по сходству их очертаний с различными животными и предметами (Кулики, Кобыла, Куроуки, Бочка). Острова в большинстве случаев называются по характеру породы, из которой они состоят (Каменоватый, Скелюватый, Песковатый), или по преобладающей растительности (Дубовый, Виноградный, Муравый). Немало камней, которые своей формой или расположением толкнули народную фантазию на творчество, — таков ниже остров Перун, таковы Богатыри, которые лежат вскоре за Стрильчей заборой. Богатыри встают двумя огромными камнями. Больший из них лежит на левом берегу, а меньший торчит из воды метрах в пятидесяти от правого. С этими камнями связана наивная легенда, по-своему об'ясняющая вопрос о расселении народов в Южных степях. Сошлись как-то два богатыря — украинец и татарин и заспорили, кому владеть приднепрокскими землями. Долго кричали они через Днепр, наконец уговорились бросать камни: кто перебросит через реку, тому и перейдут все земли. Украинец бросал с правого берега. Он поднял камень с хату и легко перебросил его на левый берег. Тогда начал бросать татарин. И хотя камень у него был значительно меньше, но он не перебросил его, - камень упал далеко от правого берега. После этого и пришлось татарскому богатырю уйти со своим народом в Крым, а по Днепру поселились украинцы.

Так просто и поэтически в народном уме разрешаются исторические проблемы, которые поставлены далекими суровыми веками.