| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |

На суше и на море 1984(24)

НА МАЯКАХ КАМЧАТКИ

Катер ушел на рейд к гидрографическому судну за новой партией грузов. Красные обводы корпуса плавно удалялись от прибойной полосы. Видно было, как матросы с баграми в руках посматривали за борт, следя за подводными скалами, которых немало понатыкала природа у этой полоски побережья. Именно поэтому и поставлена здесь полосатая колонна маяка. Восточная Камчатка. Мыс Африка. Один из самых опасных камчатских мысов.

Своим названием мыс обязан экипажу русского крейсера «Африка», окрестившему его в честь своего корабля в 1882 году. Не будь у названия столь конкретного происхождения, можно было бы счесть его за насмешку: сто метров к югу — и я мог окунуть ладони в воды Тихого океана, сто к северу — в воды Берингова моря. Здесь можно прогуливаться, так сказать, «со льда на холод» и обратно.

Капитан гидрографического судна Борис Ильич Ермак сменил на время выгрузки форменную тужурку с нашивками и фуражку с крабом на рабочую одежду и вязаную шапку с кисточкой и чем-то смахивал на своего однофамильца-атамана, собравшегося в поход. А поход у нас выдался дальний — по всем маякам Восточной Камчатки. Повезло же мне в этой экспедиции с романтикой: Африка, да еще и Ермак! Сначала мы побывали на мысе Кроноцком.

...Четверо ожидали нас на берегу. Утро не успело разгуляться, и башенка маяка продолжала посверкивать в рассветных сумерках. Начальник маяка Александр Медведев спрыгнул с катера в прибой, бросился к своим, но тут же остановился, схватившись за ногу. Хорошо, друзья поддержали — помнили, что и после выздоровления с переломами надо быть поосторожнее. А сам Медведев на радостях забыл: шутка ли, больше двух месяцев не был начальник на своем маяке.

Беда эта с ним случилась, когда красил «огонь». «Огнями» называют гидрографы приборы, работающие автоматически: с вечера вспыхивает ацетиленовое пламя, к утру гаснет. Днем же предупреждает об опасности знак, специально окрашенньш так, чтобы можно было его увидеть издалека.

На Кроноцком знак этот был высоко. То ли оступился Медведев, то ли камень выскользнул из-под ноги, но упал Александр неудачно, прямо на гальку, и сломал ногу. Кое-как отыскал на берегу обломок бамбукового ствола, выброшенный океаном, и, опираясь на него, приковылял к дому. По радиограмме прибыло судно, но разыгрался некстати шторм, пришлось спасателям уходить в бухту Каменистую, десятью километрами севернее. Несли Медведева до Каменистой на самодельных носилках те же Борис Левин и Юрий Ященко, обнимавшие теперь друга на берегу.

В радостной суматохе встречи Медведев чуть не забыл представить друзьям жену, оставшуюся на катере. Ответив на приветствия, тут же вернулся и перенес Тамару на сушу. Женился он дней десять назад, когда, воспользовавшись нечаянно выпавшим свободным временем, прилетел к брату под Челябинск. Едва ли не все время, что шли мы до мыса Кроноцкого, они с Тамарой простояли на корме. Медведев и часа не хотел терять, приобщая жену к Камчатке, где она оказалась негаданно для себя, и, похоже, преуспел в этом.

Обошлось без вопросов — назвали друг другу имена, поздравили с прибытием и пошли все вместе к домам у маяка: Медведев с Тамарой, Борис и Юрий со своими женами — Любой и другой Тамарой. Маленькая колония, несущая долгую маячную вахту.

Я вспомнил грустные строки из рассказа Генрика Сенкевича. «Жизнь на маяке, — писал он в начале столетия, — очень трудна и вовсе не улыбается любящим свободно скитаться людям. Фонарщик становится почти узником... Нет ничего более однообразного, чем такая жизнь на маяке. Молодые люди если когда и соглашаются на эту должность, то вскоре оставляют ее. Поэтому маячник обыкновенно бывает человеком немолодым, угрюмым и замкнутым. Когда случайно он бросит свой маяк и очутится вновь среди людей, он ходит среди них, как человек, пробужденный от глубокого сна».

— Здесь крытый переход построим, — сказал Медведев. — Между домом и дизельной. Зимой реже откапываться придется, а то по трубу заносит. И оранжерею заведем.

— Для овощей?

— Само собой, но знаешь, о чем мечтаю? Вдруг и розы зацветут...

Маяк на Кроноцком сравнительно невысок. Невеликий рост его исправляла сопка, на гребне которой он стоял. По деревянной лестнице мы поднялись наверх. Посвист ветра сменился тишиной, когда мы вошли в башню, потом гулким эхом шагов. На площадке у самой макушки башни пришлось задержаться. К оптической системе, посылающей в море световой сигнал, вела приставная лесенка, по которой надо было подниматься по одному. А оказавшись наконец у приборов, мы дружно зажмурили глаза — таким сиянием была наполнена застекленная со всех сторон небольшая мансарда, венчавшая маячную башню.

На массивной подставке переливалась, разбрасывая по нашим лицам радужные блики, чуть вытянутая блестящая «луковица». Поверхность ее составлена из множества переплетающихся зеркальных полос с несколькими оконцами на боках, за которыми я увидел контуры мощной электролампы.

Фото. Скалы и рифы надежно сторожат побережья Камчатки

В основании — электродвигатель, — сказал Медведев. — А в старину паровые машины ставили. Система вращается, лампа неподвижна. Отсюда и частота сигналов. Она ведь у каждого маяка своя, как визитная карточка. И раскраска особая: наш маяк в вертикальных полосах, на Африке башня будто в тельняшку вырядилась, а на мысе Озерном кроме черных еще и красные полосы — не спутаешь. Люба Левина придвинула стремянку и, приоткрыв дверцы, проверила сохранность лампы. Присмотревшись, я заметил рядом второй светильник.

— Резервная, — сказала Левина. — Если первая перегорит, сразу включается запасная. А когда и она...

— Тогда бегом наверх, — продолжил Медведев. — Ладно еще в штиль, а если в непогоду... Все рекорды бьешь. Было у меня однажды так в бухте Асача. Маяк там зовется Круглым. Да я рассказывал на переходе, помнишь...

На Круглом Александр работал старшим техником. Заступив как-то к вечеру на вахту, он с первым намеком на темноту засветил огни, но маяк, мигнув раз-другой, погас. По правилам лампу надо было заменить накануне: положенные часы она уже отгорела, но сменщик Медведева или экономии ради, или просто поленился лезть на гору, но другую так и не поставил. И резервная что-то не вспыхивала.

Фото. Маяк на мысе Кроноцкой

В Асаче от дома до маяка километра три. Медведев надел лыжи и пошел вдоль речки к перевалу; потом лыжня уводила влево и тянулась к маяку, поставленному на береговом утесе. Забравшись на перевал, Александр зачем-то оглянулся и вдруг увидел одинокий сейнер, полным ходом спешивший прямо на рифы, скрытые в сумеречной тени сопок.

В жизни Медведев так быстро не бегал. Когда осталась на пути последняя горушка метров тридцати в высоту, он сбросил лыжи, не ища тропы, чуть ли не на четвереньках вскарабкался к маяку и торопливо затопал по серпантину внутренней лестницы. Едва он успел вставить лампу и маяк наконец замигал, как суденышко, которому до встречи с камнями оставалось не больше мили, резво поворотило в открытое море. Александр обессиленно провожал его взглядом и неожиданно для себя рассмеялся, подумав почему-то, что способ передвижения на четырех конечностях не так уж и плох.

Так вот, — резюмировал Медведев, — мы для чего на маяках живем? Чтобы ничего не приключалось в море.

За металлической сеткой ограждения, защищающей стекла от очных птиц, безобидно синело штилевое море, справа над излучиной берега виднелся ребристый конус Кроноцкого вулкана. Скалы грозились подмять прибойную полосу, оставив людям лишь тонкую песчаную кайму пляжа.

Медведев раскурил трубку, выпустил клубы дыма и с удивлением оглянулся на люк: кто-то пытался приподнять крышку. Из попыток ничего не выходило, и сквозь щель донеслось обиженное поскуливание.

— Неужто Ромка? — ахнула Люба. — Как же он сумел?

Я приподнял крышку, и к нам запрыгнул огромный пес. Он ринулся было к Медведеву, но, странно скособочившись, замер, привалясь к стене.

— Ром, дорогой ты мой, — говорил Медведев, поглаживая овчарку. — Товарищ по несчастью. Видишь ли, — он повернулся ко мне, — сначала Ромка лапу сломал, потом я ногу дня через два. Мы и лежали с ним в лубках, пока корабль не пришел. Он на меня смотрит, я на него, будто говорим друг другу: «Держись, дружок!»

— Как же он с нами за ягодой теперь пойдет? — вздохнула Люба.

— Откуда здесь ягоды? — удивился я. — Скалы же кругом.

— Нашли мы полянку, — ответил Медведев. — Предшественники наши не смогли отыскать, а нам удалось. Правда, забираться туда нелегко. На полянку лезешь по веревке, по веревке и спускаешься. Доморощенный альпинизм.

У маячных дверей нас поджидала еще одна собака — Кэри. По каким-то своим собачьим соображениям овчарка в башню не пошла, но, увидев нас, подбежала к Рому, обнюхала больную лапу пса и потом только потерлась о ноги Медведева. Кэри явно беспокоилась за Рома, и, пока мы шли к домикам, сначала по шаткой деревянной лестнице, потом по тропинке среди тронутых морозом высоких трав, она сдерживала себя, не обгоняла, следя за травмированным псом, который осторожно прыгал по ступенькам.

— Ничего, Ромка, — сказал Медведев. — Выберем с тобой время и сходим в Каменистую, может, полегчает.

— А что в Каменистой? — спросил я.

— Горячие источники там, — сказала Люба Левина. — Да интересные такие. Находятся прямо в море. При отливе видно, как фонтанчики со дна бьют. Морские ванны можно принимать. Только далековато, не часто выберешься, на маяке хлопот много. Когда ехали сюда, на Кроноцкий, с Борисом, думали, чем время занять, но Саша скучать не дает. И к лучшему — без работы не проживешь. Даже опасаешься порой: вот переход от дома к дизельной построим, а что дальше?

— Как что? — удивился Медведев. — Гостиницу начнем. Вдруг кто и навестит.

Мы сидели в кают-компании, самой просторной и светлой комнате на маяке, пили чай с голубичным вареньем — ягоду собирали на той самой полянке, куда без страховки не подняться, и постепенно готовились к расставанию. Странное дело, вроде бы пора было отвлечься от веселья, привыкнуть к мысли, что скоро катер застучит на рейде и до самого июня жить колонистам с Кроноцкого мыса вшестером, общаясь с Большой землей только с помощью морзянки, но я не почувствовал грусти в голосах. Медведев подкладывал мне морской капусты собственного посола, спрашивал у Левина, не думал ли тот об антенне, пора бы ставить, вдруг примет что-нибудь, а то пойдут шторма — зря, что ли, телевизор по морю везли. Он успел поспорить с коллегами о конструкции камина, одобрительно кивнул, вернувшись из дизельной, улыбнулся, проведя рукой по корешкам книг. Он вернулся домой и радостно убеждался, что затянувшееся отсутствие ничего не изменило, что порядок, который был раньше заведен здесь, не пострадал, значит, заведен верно.

— Послушай, — спросил я, проверяя мелькнувшую догадку, — а вас не тяготит порой безлюдье и то, что оторвались от домов, от городов?..

— Тяготит? — переспросил Медведев. — Всякое бывает. И в городе иной раз не знает человек, куда тоску загнать, сколько в толпе ни кружи. Понимаешь, в чем суть. Мы не робинзоны, нас не крушение сюда забросило — работать приехали. Год прожили, пока назад не тянет. Ну а как устанем друг от друга, тогда посмотрим, возвращаться ли, на другой ли маяк уходить.

— Не забудьте, — сказала Люба, — «африканцы» сиамского котеночка просили. Передадите?

— Что у вас, целый зоопарк? — изумился старпом с нашего судна, до сих пор молча отхлебывавший чай из стакана.

— Какой там зоопарк! — сказал Левин. — Кошки да собаки. Это у предшественников наших, говорят, лихой поросенок водился. На охоту с начальником увязывался. Думали и мы завести. Вот только натурами не вышли.

— Возни много?

— Что ты, возни! — Медведев встал и уверенно прошелся по комнате. Видно было, с какой приязнью он ступал на больную ногу, радуясь возможности ходить легко, чего он был долго лишен. — При чем тут заботы? — продолжил он, прислонясь к камину. — Сентиментальны мы на поверку оказались. Расти этого поросенка, привыкай к нему, а потом под нож. Хоть и по-житейски, а рука не поднимется.

Вошла Тамара Медведева, протянула старпому несколько писем. Тот вопросительно посмотрел на остальных.

— Верно, Люба, — сказал Борис. — Погоди про котов. Письма все написали?

— Спохватился, — ответила Люба. — Давно и запечатали. Сейчас Тома Ященко принесет.

— Слушай, Борис, — сказал вдруг Медведев. — Там в городе квартира пустует, пока ты здесь. Может, приютишь семью? Обещать я им ничего не обещал, сказал, что спрошу.

Левин отложил письма:

— Ты их знаешь?

— Ну...

— Значит, решено, сообщай о согласии.

Последний раз мы собрались вместе на берегу. Я смотрел на лица и не замечал ни тревоги, ни печали. Тамара Медведева держала Александра за руку. Юрий Ященко со своей Тамарой присели на перевернутую лодку. Борис Левин, отвернув голенища резиновых ботфортов, забрел по колено в воду, отбирая у Кэри розовый кухтыль, принесенный морем. Вахта продолжалась.

Фото. Техник маяка «Мыс Кроноцкий» Тамара Ященко

Все разом вскинули руки, прощаясь. Катер уходил, и скоро уже не выделить было никого взглядом из группы людей на песке. Я подумал перед самым прощанием, что, хотя Тамара Медведева приплыла сюда с нами всего несколько часов назад, она совсем не смотрелась на Кроноцком новенькой, чужой. Наверное, здесь непозволительна эта роскошь — терять время на вживание нового человека в коллектив. Понимание с полуслова, угадывание поступков и желаний придет само собой, острые углы — а куда без них порой — тоже возникнут и сгладятся в свое время.

Меж тем мы изрядно забрались в море, корабль отодвинулся далеко влево.

— Краболовка здесь у Медведева стоит. Уговорил проверить, — сказал старпом. — Не проверишь, обидится, да и крабы нам не помешают.

Рыжие скалы мыса уходили все дальше, а желтого поплавка, метившего краболовку, разглядеть среди волн не удавалось. Хаотичное наше движение наконец смутило капитана Ермака, и, когда бесполезные поиски завели нас далеко в океан, он решительно снялся с якоря и пошел следом.

— Краболовку штормом сорвало, — крикнул он с борта, узнав причину наших прибрежных скитаний. — Давайте на корабль, а то всех сивучей распугаете.

Фото. Маяк на мысе Озерном-Восточном

— Разбаловала нас погода, разбаловала, — продолжил он после обеда, когда я заглянул к нему в каюту. — До чего у моих парней память коротка. Полгода назад, по весне, пришлось на Западной Камчатке высаживаться. Что ни волна, то катапульта. Катер к берегу ни-ни, потом одни обломки на сувениры собирай. Высаживались с понтона. Катер, стало быть, подгоняет его к прибойке и ждет, пока хорошая волна к берегу не вынесет. Сто раз так делали, чтобы катер не разбило, ребята свои партитуры назубок уже заучили, кто отдает конец, кто заводит с берега после разгрузки. А тут случайная железка на песок попала — не понтон под ногами, а резиновый блин. Даже переборки не помогли, воздуха на всех не хватало. Хоть проволоку по берегу ищи — латать. Такой акробатикой пришлось заниматься, пока не вернулись.

— Все ворчишь, Борис Ильич? — спросил, заглянув в дверь, Григорий Черников, начальник маяка с мыса Африка.

— Заходи, Гриша, — сказал Ермак. — Не обессудь, высадим твоих, вот и перестану ворчать. А то превратили вы с Медведевым приличный пароход в свадебную яхту. Нет чтобы вам порознь плыть или жениться по очереди. Куда ни посмотри, одни молодожены.

— Значит, время подошло, — сказал Черников. — А моя тебе не докучает. Первый раз на море, из каюты не выходит. Насилу заснула.

Черников снял со стены гитару, рассеянно прошелся по струнам, взял несколько аккордов. Полное, добродушное его лицо напряглось, но не натужно, как бывает со слабоголосыми, просто переживал он эту песню про корабли, как будто сложенную про него самого. Впрочем, почему бы и нет?! Были в его памяти льды, стиснувшие борта в проливе Лонга, были переходы по Северному морскому пути, были ожидания, длящиеся полгода, ведь не так уж часто подходят к его Африке корабли.

— Знаешь, Борис Ильич, — сказал вдруг Черников, прижав ладонью струны, — почему маячники клеши не носят?

Ермак, листавший лоцию, удивленно посмотрел на Григория.

— Сам посуди, — продолжал тот, оставив гитару. — На каждом маяке хоть один бывший моряк да найдется — значит, и традиции должны быть флотскими, а они брюки предпочитают узкие.

— Опять случай из моря житейского вычерпнул? — поощрительно засмеялся капитан. — Давай, Гриша, а то давненько ты не вспоминал.

— Не со мной это было, — оговорился Черников. — Даже не скажу точно, где приключилось. Только не на Кроноцком — там маяк молодой — и не на Озерном подавно. Значит, или на Петропавловском — тому скоро полтора столетия стукнет, или у нас, на Африке.

— Так вот, пароходы дизелей еще не знали, кормились углем. Порядки тоже были, как в старину... — Черников остановился.

— Линьками за провинности драли? — поинтересовался Ермак.

— Нет, линьки еще раньше сгинули. И не перебивай... Словом, обнаружилось на маяке, что продукты вдруг с каждой ночью таять стали, как сосульки на припеке. Не успели ящик печенья открыть- — к утру пустой. Электричество тогда еще редко где было, свечами пробавлялись, так свечи едва ли не пачками стали пропадать. Друг на дружку смотрели, следы вокруг дома изучали, наконец, нашли в углу дыру...

— Крысы, — уверенно сказал Ермак. — Тоже мне следопыты у вас собрались.

— Да не у нас! — рассердился Черников. — И не перебивай, уже заканчиваю. На крыс подозрения были. Твари они зловредные, нахальные, но их ни с кем не спутаешь. Вечно за стенами да в подполье пищат, снуют, не стесняются. В общем гадали, рядили да смастерили ловушку. И попался в нее лемминг, полярная зверушка. Ну, думаю...

— Признался все-таки, — сказал я. — Факт твоей биографии. Черников отмахнулся, не поддерживая, но и не отрицая, и увлеченно продолжал:

— Поселили его в ящике от печенья. Живет неделю, месяц, даже кот коситься перестал. А тут приходит к осени пароход. Значит, почту привезли, уголь и прочее.

Первым делом все в кают-компании собрались — письма разобрать. А тут морячок в гости заходит, клёшник, каких мало. Поговорили, порядили. Увидел ящик, спрашивает, кого, мол, держите. Услышал про лемминга, загорелся, покажи ему да покажи. А приоткрыли крышку — зверек возьми да и выпрыгни.

В доме гвалт, суматоха, бросились мы его ловить, один морячок стоит в центре, будто колокольня, и хохочет. Тут вижу, зверушка-то передо мной. Бросился я на нее, а лемминг, не будь дурак, к морячку и в штанину к нему нырк!.. Мы и обрадоваться не успели — теперь уж точно словим, как гость вдруг в крик. Смотрю, а лемминг вылетает из другой матросской штанины, и только мы его и видели...

— Лемминга?

— И морячка тоже. Рванул он на пароход и до последнего гудка даже на палубе не показывался, боялся, что засмеют.

Я вышел на пустую палубу. Корабельные винты взбивали пену за кормой. Океан был непривычно тих, и в этом ночном безмолвии казалось, что один только наш корабль ощутимо смещался в пространстве. Остальное — и океан, и Луна — было недвижимым, только лунная дорожка тянулась за нами, как на буксире, дробясь вдалеке о почти неразличимый берег.

В каюте все спали. На столике лежал забытый кем-то «Фрегат «Паллада»». Я раскрыл книгу наугад, едва ли не сразу отыскав строки: «... теперь в туман он, как ни напрягал зрение, не мог видеть Нервинского маяка. У него только и было разговору, что о маяке «А что это там, как будто стрелка?..» — сказал я, указывая вдаль. «Ах, в самом деле... Виден, виден», — торжественно говорил он и капитану, и старшему офицеру... радуясь, как будто увидел родного отца».

Встрече с маяком радовались и сто с лишним лет назад, во время путешествия Гончарова, и задолго до него. Свет маяка может быть и радостным, и тревожным. Если ритмично вспыхивающий огонь вовремя откроется штурману, значит, по-прежнему верен курс; если же глухая темнота и не думает расступаться перед долгожданными вспышками или пульсирующие отблески позже, чем надо, появятся на горизонте, любое спокойствие разлетится вдребезги.

В лоции, что пролистывал я в каюте капитана, перечень маяков был бесконечен. Плавучие маяки, маяки на мысах и островах, маяки упраздненные и засветившие вновь. Даже странно вспоминать, что первым строителям этих «огней надежды» совсем непросто было ставить в опасных местах свои спасительные для моряков колонны. Этому мешали даже жители приморских городков и деревень, считавшие, что свои и так найдут дорогу, а чужой парусник, пришедший издалека, может и не с добрыми намерениями приближаться к их берегам.

На площадках первых маяков разжигали костры, но они помогали не всегда: моряки путали огни, считая, что зажжены они далеко на суше. Потом появились масляные фонари. Еще позднее, когда каждый маяк получил определенную периодичность сигналов, паровые машины стали вращать оптику вокруг источника света, подводя окошечко к огню и тут же перекрывая его. Потом на службу поставили электричество. А сейчас появились уже маяки, не требующие постоянного ухода.

Так что «до заката» этой профессии еще далеко. Да и не исчезнет она, разве что станет легче и комфортабельней, когда пропадет нужда людям стоять постоянные маячные вахты...

Ермак смотрел на Африку в морской бинокль. К рассвету у катера собрались пассажиры. Начальник маяка Черников с женой, техник Галина Нечипоренко с дочерью Леночкой, возвращавшиеся из отпуска. Загрузили понтон, проскрипели блоки, опуская катер на воду. Ближе к берегу несколько сивучей по очереди лениво выглядывали из воды и так же лениво исчезали.

Фото. Маяк на мысе Африка

Я вспомнил шутливые сетования Ермака, недовольного обилием молодоженов на его судне, и подумал, что хотя ничем особенным и не отличается мыс Африка от многих других камчатских мысов, но вряд ли где могла быть более романтическая история, чем здесь.

Туманы и ветры — вот и все прелести мыса. Шесть человек ни маяке, несколько метеорологов неподалеку и поселок Усть-Камчатск в семидесяти километрах. В Усть-Камчатске и жил приятель Черникова, явно не одобрявший вынужденного одиночества друга на близком и одновременно очень уж далеком мысу. Переписка с Африкой требует терпения: когда еще попутное судно заберс! почту. Разве что изредка сбросят мешок с корреспонденцией на адрес метеорологов с воздуха. В такие дни на мысу все соревнуются, кто быстрее отыщет в тундре эту воздушную посылку. Вертолеты садятся редко: прилетел, скажем, за Галей Нечипоренко, которой время подошло ложиться в роддом; через несколько дней вновь вернулся на маяк, доставив счастливую мать с крохотной Леночкой. И в этой «африканской» изоляции у Черникова вдруг завязался почтовый роман. Усть-камчатский его друг, видно, много рассказывал знакомым о начальнике маяка, с которым вместе бродили по морям. Никто не помнил толком, кто же кому написал первым, зато почта для него бродила по морю регулярно, не пропуская ни одной оказии. Но как же тут встретишься для личного знакомства, ведь начальнику отлучаться с маяка не положено? И в один в полном смысле слова прекрасный зимний день заочная избранница взяла и прибежала сама на мыс на лыжах. Два перевала, десятки километров, да еще зимой, когда мало кто рискнет сказать, что завтра не будет пурги. Здесь обошлось без свахи, правда не сразу, а еще через несколько месяцев, когда выбрался Черников в Петропавловск-Камчатский на совещание начальников маяков.

— Слушай, — спросил я, когда до берега осталось не больше сотни метров, — успею я куда-нибудь сходить в твоей вотчине?

— Еще бы, — ответил Черников. — Свозим на тракторе. И к водопаду, и к «Циклопу».

«Циклоп» оказался скалой с надменным замшелым профилем, а водопад — настоящим водопадом. Перед ним вилась мелкая форель, и вода одной из четырнадцати тысяч камчатских рек резво неслась в океан.

Все были торопливы в тот день. Ермак опасался циклона, куролесившего тремя градусами южнее, — ему еще два маяка осталось снабдить продовольствием. Я едва успел после маленькой экскурсии по Африке поговорить с парнями, отведать домашней рябиновки и быстрее, чем на Кроноцком, выйти на берег к катеру.

Через сутки мы пришли на мыс Озерной-Восточный, через двое — на остров Карагинский. Там и сбылись опасения Ермака. Циклон все же поднялся к северу, неделю гонял нас по проливу Литке, пока не удалось наконец выгрузить привезенное снаряжение. Циклоны не оставляли нас до самого возвращения в порт. И маяки сопровождали нас до самой Авачинской бухты, передавая световую эстафету друг другу. Сигналы Карагинского сменились сигналами Озерного, потом вновь осталась за кормой Африка, вслед за ней Кроноцкий, и поздно ночью, за несколько часов до входа в ворота бухты, мелькнул огонек с мыса Шипунского.

Возвращаясь после плавания по маякам, я по-другому воспринимал строки Сенкевича. Жизнь на маяках и сейчас нелегка и порой сурова, но не безнадежность приводит людей на маяки. Даже случайно попавшие в «светочи моря» быстро узнают, как нужны проходящим судам их огни. Стоит ли поэтому удивляться, что на маяках любят свою работу, свои мысы и острова. Ведь почувствовать, что ты нужен другим, так это важно и так это непросто.