На суше и на море 1983(23)

ВИКТОР ГРЕБЕННИКОВ

ЭТОТ УДИВИТЕЛЬНЫЙ МИР

Очерки

Голоса поднебесья

В далеком теперь уже 1959 году, примерно в марте (еще повсюду лежал глубокий снег—дело было под Исилькулем Омской области), я вышел за город с этюдником. Забрел довольно далеко. Погода была переменчивой: дул влажный ветер, на солнышко то наползали высокие полупрозрачные слоистые облака, то закрывали его бегущие понизу рыхлые тучи. Освещение менялось ежеминутно, и я не спешил начинать этюд, а даже подумывал, не вернуться ли домой.

И вдруг услышал неведомо откуда странные звуки. Они напоминали не то гудки, не то крики людей, не то голоса музыкальных инструментов. Непонятно было, откуда лились эти звуки, и отрывистые, и сливающиеся в мягкие переливчатые аккорды низкого тона. Торжественные, странно волнующие, пока негромкие, они, казалось, заполняют собой весь небосвод. Ощущалось лишь, что доносятся они издалека.

Я внимательно всматривался в облачное небо, в леса, синеющие у горизонта, в ближние рощицы-колки, темные, но уже чуть подернутые едва заметным предвесенним багрянцем. Увы, источника странных звуков, становившихся по временам исчезающе-тихими, а потом более явственными, обнаружить не удавалось.

Но вот стало ясно: звуки приближаются и летят определенно сверху.

Я снова поднял голову и, жалея, что нет бинокля, до боли в глазах стал рассматривать участок неба, откуда звучала странная музыка.

Из-за низкого облака показалось несколько величественных белых птиц с длинными шеями.

Лебеди!

Завороженный, я смотрел туда, где, идя неровной шеренгой, выплывают из-за туч все новые и новые птицы, тяжело взмахивая широкими крыльями. Их было не менее двух десятков. Мгновение — и луч солнца, пробившись между облачными слоями, скользнул по стае, на полминуты высветив ее. И огромные птицы засияли удивительно белым светом на фоне открывшегося в тот миг, к счастью, куска синего-синего неба, напоминая что-то давным-давно виденное, знакомое, волнующее.

Стая спускалась все ниже, делая полукруг. Может быть, потому, что сбившиеся с курса в низких облаках, птицы увидели наконец землю, и штурман-вожак дал новое направление.

И вот тут я вспомнил: да ведь то, что я видел, напоминает полотно художника Рылова «В голубом просторе». С юных лет оно всегда волновало мое воображение: белые освещенные солнцем лебеди, вытянув шеи, пробиваются сквозь упругий холодный синий воздух над таким же синим морем к виднеющимся вдали островам. Моря, правда, сейчас здесь не было. Но вместо него раскинулась бесконечная снежная степь с темно-розовыми островами-колками. И впечатление было то же самое, что от картины Рылова,— волнующее, радостное, свежее, зовущее к какой-то неведомой людям свободе, которой одарены лишь птицы,—тысячекилометровой-свободе бескрайних синих просторов...

Да, именно такое впечатление осталось от неожиданного небесного зрелища! Дальний перелет могучих, но уже явно уставших птиц еще не завершен—им надо добраться на родину, на далекий Север, где надлежит начать и завершить труднейшее, полное опасностей дело: устроить гнезда, отложить яйца, вырастить потомство. А к осени подготовить его к обратному перелету, не менее трудному.

Долго стоял я, провожая взглядом лебедей. Изменив курс, птицы перестроились, и из беспорядочной стаи получилась четкая вереница с вожаком впереди. Над лебедями неслись влажные весенние облака, то открывая синие прогалины, то закрывая их, а белые птицы, с трудом преодолевая сильный встречный ветер, улетали все дальше и дальше. И совсем уже растаяла вдали лебединая стая, но еще долго слышались трубные волнующие крики. А я все стоял посреди безлюдных снежных равнин, подняв голову вверх.

Шли годы. По роду своей работы я получил возможность гораздо чаще бывать на лоне природы, пристально вглядываться в небеса. Правда, основные объекты моих наблюдений, насекомые, живут больше на земле и растениях, но весною и осенью я нередко направляю в небо бинокль в надежде увидеть перелетных птиц. Иногда пролетит стайка уток или чаек, а то чибисы мелькнут своими бело-черными крыльями, с тонким свистом пронесется в голубой выси десяток-другой острокрылых стрижей.

А вот крупных птиц—гусей, лебедей, орлов — во время перелетов видишь все реже и реже. Журавлиные клинья, которых в сороковых годах в этих краях встречалось великое множество— иной раз они шли буквально волна за волной,— стали редкостью, да и размеры стай далеко уж не те. Может, журавли сменили маршрут? Как бы то ни было, небеса в окрестности Исилькуля лишены ныне романтичного зрелища.

Ну а что же лебеди? Увы, после той памятной встречи их мне довелось видеть всего дважды: один раз на дальнем озере заметил две пары белых птиц, да еще раз, тоже весной, низко-низко пролетела всего одна птица. С тех пор—-как отрезало, будто и не было той чудесной картины, что описана здесь.

И я теперь с тревогой думаю: неужто моим детям и внукам, людям грядущих поколений, кому доведется жить в этих краях, не суждено увидеть волнующее зрелище — снежные голубые просторы, а над ними стаю белых ширококрылых птиц? Неужто они останутся лишь на репродукциях картины Рылова? Где вы, лебеди, отзовитесь!

На заливных лугах

Есть под Воронежом поселок Рамонь, а недалеко от него небольшой научный городок, в котором я жил и работал, увы, всего один год. «Увы» — потому что уж очень по душе пришлись мне те милые края, истинно русские, с лесами и оврагами, ручьями и речками, плодородными полями, но почти по-южному долгим летом и мягкой зимой. Однако пришлось с ними вскоре расстаться: в который уж раз позвала к себе Сибирь...

Ярче других из того «воронежского года» запомнилась мне одна картина: цветут заливные луга. Сразу же за зданиями научных учреждений начинался овраг, переходящий в лог, сначала небольшой, затем обширный и глубокий. Справа от него—село Айдарово, подальше — деревушка с патриархальным названием Старое Живо-тинное. Местность, где лог впадал в долину речки Воронеж, именовалась Займищем, недалеко от которого и начинались заливные луга. Пешком туда добраться можно было, лишь когда сходила вода и начинали цвести травы.

Не знаю, удастся ли передать это цветение словами — тут больше подошла бы кисть. Но мастерство нужно незаурядное, чтобы изобразить красками ту дивную картину. А было там всего четыре цвета... Зеленая трава, но не просто зеленая, а сочнейшего, изумрудно-янтарного оттенка, подобного которому на обычных «сухих» лугах не увидишь. По этому фону были щедро рассыпаны цветы. Куртины желтых лютиков напоминали скопления множества солнц, расположенных капризно-неравномерно: кое-где луг буквально заливался желтым.

Зато очень аккуратно по этому дивному ковру были рассыпаны сиреневые, закрученные пышной спиралью пирамидки мытника и коричнево-фиолетовые плотные колокола рябчиков, обращенные вниз, так что лоснящиеся их донышки отражали небо, и потому на цветы ложились матовые лиловые блики.

Вот это сочетание — зеленого, желтого, сиреневого и фиолетового— было настолько сочным, богатым, ярким, что в глазах рождалось необыкновенно приятное мерцание, не дающее оторваться от этой картины, которую оживляли шмели: залезали в колокола рябчиков, и те клонились под тяжестью грузных насекомых...

До лугов было довольно далеко, но мы много дней подряд ходили в эти удивительные места и все не могли насытиться их трепетно-сочной красотой.

А потом все это скосили. И было по-детски обидно и досадно: неужели люди не видят такую красу или, видя, намеренно ее губят, чтобы не увидели другие? Я, разумеется, отлично знал, что лучшего сена, чем с заливных лугов, не бывает. И конечно же косцы видели всю эту прелесть и потому отдавались работе с удовлетворением. Очень хорошо радость этого труда передана в замечательной картине известного художника Пластова «Сенокос».

А тамошние травы, как видно, давно привыкли к ежегодному кошению. И в начале лета до самой поры сенокосной сияют-переливаются зеленым, сиреневым, желтым и фиолетовым заливные воронежские луга—за Рамонью, за Айдаровом, за Животинным, на Займище — во славу природы и на радость людям.

И все же досада в душе осталась. Почувствовав, что воронежская благодатная земля ждет от меня не созерцательной любви, а каких-то конкретных дел, я до тех пор не успокоился, пока не принял активного участия в организации микрозаповедника местных насекомых и растений под той же Рамонью.

Вроде это уж совсем иная история, но упоминаю об этом потому, что, если бы не видел я цветения заливных лугов у речки Воронеж, не так бы вошел в душу этот край, и очень возможно, я отступил бы перед трудностями, связанными с организацией второго в стране специального заповедника насекомых.

А он, опекаемый ныне Всероссийским институтом защиты растений и Воронежским сельхозинститутом, процветает и по сей день...

Золотоглазые эльфы

Художник-анималист Н. Н. Кондаков, автор большого числа точнейших изображений рыб, насекомых, птиц и зверей, иллюстрирующий многие научные издания, в том числе Большую советскую энциклопедию, поздравил меня как-то с праздником такими словами: «Надеюсь, в ваших заповедниках -для насекомых уже и эльфы развелись и вам-то они уж наверняка покажутся—не будут прятаться, как от недобрых людей!» При этом послании был приложен рисунок эльфа, как себе представляет этих сказочных существ художник.

Николай Николаевич попал, что называется, в самую точку. Эльфы действительно у меня завелись, правда, обличье у них немножко другое: нежные крылья длиннее и шире, а глаза— большие, сияюще-золотые.

И они тоже часто предстают передо мной, особенно теплыми летними ночами. То порхают меж темными кустами, то прилетают прямо в лабораторный домик, что мы ставим на лето в микрозаповедниках под Исилькулем и Новосибирском: эльфы летят ночами на свет лампы и тихонечно ходят по столу, позволяя даже брать себя в руки и любоваться ими вблизи.

А как же иначе: в микрозаповедниках—маленьких огороженных природных участках—не косят, не ездят, не пасут скот, а ходят лишь по узеньким тропинкам, поэтому всякая живность тут благоденствует, плодится и размножается.

Как, и эльфы?

Да, и эльфы!

Только кто сказал, что эльфы имеют облик маленького человечка? Таких рисуют сказки и легенды. А верно ли, что крылатый человек так уж сказочно красив? И потом, ведь подобная «конструкция» попросту не работоспособна: крыловым мышцам нужно совсем иное туловище—такое крылатое существо, даже семикрылый серафим, камнем упадет вниз...

И тем не менее эльфы существуют. Они многочисленны и куда более изящны и красивы, чем человекоподобные. Это — златоглазки. Удивительные, очень милые насекомые из отряда сетчатокрылых. Они действительно ведут таинственный образ жизни и очень помогают людям, как и подобает эльфам.

Стройное изящное тельце этих «посланцев ночи» светло-зеленого цвета, четыре совершенно одинаковых прозрачных крыла, пронизанных нежным и сложным кружевом жилок, сложены домиком, когда златоглазка сидит или ползет; небольшая голова, на которой сияют переливчато-золотым блеском выпуклые глаза,— вот облик существа, с которым я знаком очень близко. Именно с этими золотогла-зыми эльфами, прилетающими из лесного мрака на свет лампы в лабораторный домик, я подружился несколько лет назад при следующих обстоятельствах.

Редакция журнала «Защита растений» попросила меня сделать цветные рисунки златоглазки, ее яиц и личинок. Дело в том, что эти личинки чрезвычайно полезны — они в массе истребляют тлей, потому-то златоглазок не только охраняют, но и научились разводить в больших количествах. В ту пору наступила уже поздняя осень. Где взять живых насекомых? Именно живых—у мертвых златоглазок тельце сжимается и буреет, меркнет непередаваемый золотистый цвет волшебных глаз; сухая же личинка вообще сморщивается до неузнаваемости и чернеет.

Выручил энтомолог Г. А. Бегляров из Подмосковья, работающий в лаборатории, где разводят золотоглазых эльфов: прислал по почте яйца и корм для будущих личинок. Я немедля взялся за оборудование маленькой «фермы» на подоконнике для разведения этих созданий, чему очень помогла инструкция, приложенная к посылке*.

У златоглазок (другое их название «флерницы») все чудесно и необыкновенно. Начать хотя бы с яичек, отложенных самками. Ни за что не подумаете, что это яйца насекомого. Иной раз встречается такое: на листьях кустов, чаще с нижней стороны, торчит пучок длинных и тонких стебельков с продолговатыми белыми шишечками на конце — скорее что-то растительное, из царства грибов или плесеней. Но нет: это златоглазка-мама, откладывая яички, предусмотрительно сажает их на тоненькие, но упругие и длинные стержни—чтоб не достали насекомые-хищники и прочие охотники до подобных лакомств.

* Методические указания по массовому разведению и испытанию эффективности златоглазки обыкновенной.— «Колос», 1972, с. 32.

А там, в овальном футлярчике, покачивающемся от ветра на длинной стойке, формируется личинка. Вот уже просвечивает розово-зеленое ее тельце сквозь матовую оболочку яйца. Личинка тужится, кожица эта лопается, и на свет появляется вовсе не напоминающее эльфов дитя, крохотное существо, которое, однако, хорошо знает, что делать: сползает по стерженьку на лист растения и тут же начинает рыскать в поисках тлей. Следует заметить, что флерницы «ставят» (слово «кладут» тут вряд ли подходит) свои яички только там, где для их детей уготован такой корм.

Зубастые личинки нежных эльфов—неописуемые обжоры. Прокалывая своими шприцеобразными жвалами тлей, они высасывают из них все, лишь сухая шкурка остается. Личинки одних видов флерниц пренебрегают шкурками, других—цепляют шкурки на свою волосатую спину, маскируясь таким образом то ли от врагов, то ли для незаметного подкрадывания к жертвам. К слову сказать, в отличие от своих взрослых крылатых родителей зубатики эти активны днем, а ночью спят.

Шустрые хищницы быстро растут. А когда совсем отъедятся и станут достаточно большими, чтоб превратиться во взрослую златоглазку, сползают с растения вниз и ткут шелковый кокончик, круглый-круглый, как некий «спускаемый аппарат» инопланетного звездолета. Через некоторое время его обитатель, уже изрядно преобразившийся (личинка стала куколкой), начинает изнутри пропиливать жвалами стенку шарика. Пропил этот идет по окружности, и в «кабине» откидывается идеально круглая крышечка. Куколка у златоглазок подвижная: выползает через образовавшийся «люк», и последнее превращение—во взрослое крылатое насекомое— происходит на лоне природы.

Так бывает в естественных условиях. А на «златоглазьих фермах», откуда рассылают истребительниц вредителей в теплицы, на огороды и поля, специалисты отказались и от растений, и от тлей. Вместо тлей личинок флерниц кормят яичками зерновой моли ситотроги, производство которых было налажено раньше для разведения крохотных наездничков-трихограмм, истребляющих яйца разных вредителей. Развитие детей златоглазки проходит в нехитрых садках—-своего рода «сотах», склеенных из бумажных полосок и прикрытых стеклом. В каждой ячейке—несколько зубатиков «на откорме» и порция еды—яички ситотроги, напоминающие продолговатые красные огурчики.

Всю эту простую, но необычную зоотехнию пришлось спешно освоить и мне. Съедят личинки корм и готовы приняться друг за друга—аппетит у них сильнее волчьего! Тут надо не зевать, предложить им новую порцию красных яиц. Но как? Поднимешь стекло—сотни шустрых хищниц разбегутся и по чужим ячейкам, и за пределы «сота».

Для временного усыпления насекомых (пчел, шмелей и других) применяют углекислый газ: подуют им в гнездо, и обитатели его быстро делаются неподвижными. А потом «просыпаются» живыми-здоровыми. Тут пригодились баллончики для сифона и нехитрое приспособление из резиновой груши и трубки, которое применял знакомый мне шмелевод для работы со своими жалоносными подопечными. Несколько секунд—в бумажных сотах прекращается всякое движение, и можно поднимать стекло.

А дальше техника такая: стекло тоненько смазывается медом, обсыпается кормом (яйца прилипают к меду) и водворяется на место. Через несколько минут затворницы приходят в себя и начинают прокалывать и сосать свежие красные «огурчики». В теле зубатиков просвечивает красное — это от корма. В природных условиях чаще попадаются личинки флерниц с зеленым или серым нутром—по цвету съеденных ими тлей.

Впрочем, маленькие хищницы истребляют не только их, а и многих других вредителей—червецов, щитовок, медяниц, даже гусениц бабочек-совок: всего в их меню числится 76 видов насекомых и 10 видов клещей.

...Вскоре в ячейках забелели первые шарики коконов, потом окуклились и все личинки. Я вытряс из «фермы» добрую пригоршню кокончиков!

Проследив за вылуплением златоглазок, выполнив и отослав все нужные рисунки, я вдруг оказался перед проблемой: что же делать дальше с несколькими сотнями прозрачнокрылых эльфов, которые в моей оконной вольере все выходили и выходили из своих круглых «кабин»? Взрослые флерницы вовсе не хищницы, они потребляют подобающую эльфам пищу—цветочный нектар и пыльцу, и потому мои золотоглазые питомцы с удовольствием лизали мед. Но для полного блага и для воспроизводства новых поколений им, согласно инструкции, требовалась весьма сложная витаминно-белковая добавка— автолизованные (перебродившие) дрожжи, да не простые, а пивные... Да и, кроме того, создавать домашнюю фабрику по производству эльфов не было никакой необходимости.

И вот в один прекрасный день я вытащил садок на балкон, поднял повыше и вытряхнул его содержимое. Нежно-зеленая трепетная тучка из нескольких сот тонкокрылых созданий стала неспешно разлетаться по улице.

Наверное, снизу наблюдать это зрелище было очень любопытно. Солнце искрилось во множестве широких крылышек златоглазок: несколько прохожих остановились и долго с удивлением глядели вверх, в сторону моего балкона...