На суше и на море 1983(23)

ВЯЧЕСЛАВ ПАЛЬМАН

РИЖСКАЯ СОСНА

Очерк

1

Царицей лесов в Нечерноземном крае нашей страны была и остается сосна. Первенство тем более почетное, что на конкурсе лесных пород Восточно-Европейской равнины выступают такие деревья-красавцы, как величественный дуб—патриарх южнорусского леса; светлая береза—символ чистоты; благоухающая в цвету липа— любимица пчел; строгая монашка—ель; а также широколистный клен, великолепный вяз, тополь и ясень, ветла и ольха, рябина, дикая груша и яблоня, черемуха и осина. И каждая порода в отдельности, а еще лучше в живописном собрании, именуемом редколесьем,—все достойны высокого балла за очаровательный вид, красочную крону, аромат и пользу.

Но сосна!.. Она возглавляет парад деревьев.

Недаром же так привлекало это дерево взор великих живописцев. Сосну можно найти на полотнах художников многих стран—у Фра Липпи, Рублева, Тициана, Ван дер Вейдена, Рубенса, Рериха, Коро, Боттичелли, Васильева, Коровина. И уж конечно, у Шишкина, воспевшего сосновые боры во всей их красе и могуществе.

Мотивы сосны встречаются в росписи многих храмов на Руси, в Латвии, Эстонии. Изображение ее веточек и хвои можно обнаружить в резных каменных украшениях, в лепке на стенах древних церквей.

В ландшафтах умеренного пояса северного полушария сосна занимает главенствующее место. Красивы беломошные боры из колоннообразных сосен и группы этих деревьев среди поля, на вершине холмов. Чуден остров Валаам на Ладоге, осененный бронзовыми стволами сосен, прижившихся среди каменных скал. Крутой берег Западной Латвии, широким лбом вдающийся в Балтику, укрыт густым сосновым бором. Красоту западных склонов Урала создают все те же величавые сосны.

Великолепное творение нашей природы, сосна вписалась в просторы России и Прибалтики на правах доброго хозяина— величавого, строгого, благородного.

Как седая рожь на поле, так и бронзовая сосна в лесу определяют пейзажи нашей страны.

Сосны ведут свой род из глубочайшего прошлого. Пожалуй, эти деревья—одни из немногих растений, которым удалось пережить геологические потрясения на планете, случившиеся 250—350 миллионов лет назад, а потом и оледенения, более миллиона лет терзавшие Евразию и Северную Америку. Родовитостью сосна поспорит с любым из ныне существующих растений. Она вошла в эру человеческой цивилизации гордой красавицей, наполняющей атмосферу не только кислородом, но и целительным смоляным бальзамом, от которого гибнут самые живучие бактерии.

Благодаря исключительной способности оставаться постоянной в своем кариотипе* сосна оказалась наиболее долговечной среди деревьев. На Американском континенте нашли экземпляр одного из видов сосны, возраст которой определен в 4900 лет—старше пирамиды Хеопса! И это дерево было зеленым!

Сосна изменялась в веках лишь незначительно, приспосабливаясь к определенному ареалу жизненных условий. В северном полушарии насчитывают теперь около ста ее видов — все вечнозеленые, кроме лиственницы, все с хвоей, длина которой бывает и два сантиметра, и сорок. Из произрастающих в нашей стране самая длинная хвоя— 12—15 сантиметров — у сосны пицундской, сохранившейся всего в двух рощах—на мысе Пицунда в Грузии и на крутом морском берегу возле Джанхота, недалеко от Геленджика.

Человек отличал сосну среди других древесных пород еще в каменном веке. Она обогревала его и лечила. Сосновую смолу — живицу считали необычайно полезным снадобьем. В Прибалтике и Греции почитание сосновой живицы было связано еще и с янтарем — окаменевшей смолой, которую выбрасывало море. В те времена подобное чудесное превращение смолы казалось божественным. Так возникла легенда о нимфе Питие: бог северного ветра Борей превратил прелестную нимфу в сосну, приревновав ее к лесному божеству Пану.

Что ж, поэтичная легенда вполне соответствует красоте дерева. Особенно привлекательны сосновые сообщества—боры. В вечернюю пору, когда лучи солнца наискосок прорезают такой бор, золотисто-бронзовые стволы с зеленой крышей крон приобретают праздничную торжественность. Так и напрашивается сравнение с храмом. Сквозь ажурные кроны просвечивает небесная голубизна, земля окрашивается в теплые коричневатые тона. Грудь наполняет бодрящий воздух с запахом свежести и терпкой смолы. Тишина необыкновенная. Тени от деревьев не густы и не слитны, только в глубине бор чернеет загадочно и жутковато. Под ногами мягко пружинит толстая подстилка из хвои. Когда воздух к ночи холодеет, от боровой земли поднимается аппетитный грибной дух; муравьиный запах вливается в ночной аромат под соснами. Уютное тепло от нагревшихся за день стволов обнимает человека в предночи. И кажется, что именно здесь—колыбель всего живого.

Едва постигнув мастерство сооружения жилищ и выделки предметов быта, люди прежде всего оценили сосну за чистую древесину, которая хорошо обрабатывается, издает приятный запах и способна долго сохраняться.

* Кариотип—однообразие вида по ядерному строению клеток.

С давних пор на сосну, этот великолепный дар природы, глядели

все больше глазами потребителя. Ее длинноволокнистая древесина шла на целлюлозу и бумагу. Лучшие столярные поделки изготовляли из сосны. Смола стала сырьем для канифоли и скипидара. Хвоя годилась для витаминной муки. В начальные годы выплавки железа из руды уголь готовили из сосновых пеньков и кореньев, опустошая старые боры на десятки верст возле каждого завода. Словом, рубили сосну с таким усердием, что от боров нередко оставалась одна песчаная пустошь.

Рубка продолжается и сегодня. С тревожным ускорением.

Есть места в европейской части нашей страны, где за последние полвека сосновые боры едва ли не уполовинились. Так, в Вологодской области еще в 1927 году хвойные составляли девяносто процентов всех лесных пород. Сейчас сосна и ель едва тянут здесь на тридцать процентов. В Кировской и Пермской, Архангельской и Калининской областях сосны стало намного меньше. Местами уже не найти ни спелых, ни приспевающих боров. Только молодняк вперемешку с лиственными деревьями.

Сосна, недавно занимавшая 108 миллионов гектаров, то есть более восьмой части общей площади лесов по стране, ныне уже растет лишь на 70 миллионах гектаров. Более всего за Уралом.

Что же происходит на вырубках? Естественное возобновление? И да, и нет. Лесники этого очень хотят, но природа поступает по-своему.

Сосновый молодняк, проросший из опавших семян, поднимается медленно: в первый год—на высоту спичечного коробка. На вырубках тянется вверх не только сосна. Ее обгоняют травы, быстро растущая поросль березы и ольхи с осиной, которые вскоре и глушат сосновый подрост, образуя лес — не лес, а что-то густое и темное, под пологом которого тихо умирают молодые сосны.

Праздничный ландшафт, от века свойственный умеренному поясу нашей страны, конечно, меняется. Местами уже не сосна великолепная определяет его красочность, а лиственные породы, прежде всего береза и ольха.

2.

На западе и северо-западе Русской равнины есть одно особенное и пространно-лесистое место. От берегов Балтики через всю Латвию и Северную Белоруссию вдоль Даугавы — Западной Двины, на юго-восток и восток, по землям Псковской, Смоленской и Калининской областей протянулась широкая черно-зеленая полоса хвойных лесов. Вместе с Западной Двиной леса поворачивают на север к городку Андреаполю и разбегаются по западным склонам Валдая.

Это особенный ареал сосны и ели, лишь местами рассеченный вторичными лиственными лесами, болотами и пашнями Латгалии, Псковщины и Твери. Огромный массив хвойных прикрывает почти весь бассейн Западной Двины, верховья Днепра и Волги—трех могучих рек, начинающих жизнь у конечных гряд Валдайской возвышенности. Столь же густые сосновые и еловые леса заполняют берега латвийских рек Венты и Гауи.

Широкое тысячекилометровое пространство, протянувшись на восток от моря, с незапамятных времен служило своеобразной дорогой, по которой атлантические воздушные потоки, родившиеся над океаном, двигались в глубь Евразии, насыщая Русскую равнину влагой и теплом. Встречая колючие кроны слитного леса, они затухали у подножия Московско-Смоленской гряды. Здесь возник особенный климатический регион. Погодные условия и растения, к ним приспособившиеся, создали своеобразные лесные почвы, образовали свою водную систему. В этих условиях развивалась перво-структура сосны, которая вместе с елью и образовала устойчивые лесные массивы.

Еще в средние века лесовладельцы и торговцы лесом, большую часть которого они отправляли через Рижский порт, заговорили об особенной рижской сосне, вкладывая в это понятие чисто деловой, потребительский смысл: рижская,— значит, первосортная, с отличной древесиной, стволом исключительной прямизны и очень прочной структурой, что особенно ценилось в эпоху парусного флота.

Рижскую сосну покупали охотно. И если лесопромышленникам нужны были мачтовые хлысты, то ученых-лесоводов разных стран заинтересовала живая сосна из бассейна Даугавы. Позже в Западной Европе были сделаны посадки, особенно крупные во Франции, затем в Бельгии, Швеции, Нидерландах, Германии, Норвегии, даже в США и Канаде. В сравнении с экотипами из девяноста географических районов мира рижская сосна была признана лучшей.

В XVIII веке посадку ее широко практиковал генеральный инспектор французского флота Дюгамель де Монсо, имея в виду интересы кораблестроения. Изучением рижской сосны занялись такие лесоводы, как француз Л. Парде, поляк М. Гиертих, немец Э. Видеман. Опытные культуры сосны подтвердили ценность экоти-па, произрастающего в бассейне Даугавы и ее притоков (Венте и Лиелупе). После ряда академических исследований к ботаническому наименованию Pinus silvestrus было добавлено еще три латинских слова: var Rigensis Loudon, что означает: «Сосна обыкновенная, рижский подвид».

Так было узаконено новое название. Новый подвид.

Рижская сосна—это самой природой улучшенный подвид сосны обыкновенной, которая в свою очередь еще в первые века послеледникового времени пришла на Восточно-Европейскую равнину из-за Урала.

Великая рать хвойных пород начала продвигаться на запад, север и даже юг, откуда уже наступали на ожившую после ледникового плена землю и лиственные породы. Ель и сосна опередили кедр и лиственницу, которые так и остались по ту сторону Урала. Ель и сосна нашли на Русской равнине самые пригодные для себя условия.

По мере продвижения к Балтийскому морю пришельцы в чем-то менялись, распространяясь всюду, где находили наилучшие для себя земли и климат. Ель предпочла северную часть равнины и более влажные места в районах южнее. Тут она и создала сообщество, которое мы называем тайгой. Сосна облюбовала бассейн Западной Двины и других латвийских рек, обосновавшись также на всех теплых песчаных грунтах даже в зоне тайги, где она продвинулась по берегам рек и озер далеко на север.

Условия жизни для сосны в бассейне Западной Двины оказались, видимо, самыми подходящими. Они придали сосне великую жизнеспособность и прекрасную форму—качества, наследуемые в потомстве. Чудо-деревья поднялись на песках Курземе, Латгалии и по всей Западной Двине — от верховьев до устья. Плотные сосновые боры заполнили западное побережье, завоевали Вид земскую возвышенность в центре Латвии, кольцом опоясали берега Рижского залива, создав возле самого моря особый лечебный микроклимат.

В этих местах сосна приобрела свои совершеннейшие формы. Поднялись стройные высокие деревья с рано отмирающими нижними ветвями, с узкой конической кроной, безукоризненно чистые, быстро растущие и такие густые, что один гектар хорошего бора оказался способным наращивать за сто лет до семисот кубометров древесины, то есть связывать за такой срок до тысячи тонн органического вещества. Это едва ли не самый высокий КПД солнечной энергии на Земле!

Сосновые боры оказались сущим кладом для наших прапрадедов, последующих поколений да и для нас самих. Земледельцы восточной Латвии довольно скоро свели сосну во всех своих районах. Соседи-псковичи тоже не отставали: им требовалась пахотная земля, и люди превращали лес в пашню, нисколько не задумываясь о будущем; ценную древесину выгодно продавали.

Сосновые боры стали редеть повсеместно. Уже и в дремучих лесах у истоков Западной Двины стучал топор. И вокруг блистательных озер Себежа, и на реке Венте, и по берегам Балтики. А тут новая беда: уже в наш век в конце шестидесятых годов два свирепых урагана повалили бездну сосен по всему западному берегу. Словом, будущее дерева рисовалось не в розовом свете. Площадь хвойных лесов продолжала уменьшаться в Латвии. В западных областях РСФСР происходило то же самое. Сосну и ель рубили даже у истоков Волги.

Но вскоре стало совершенно ясно, что без помощи хвойному лесу могут наступить далеко идущие перемены в природе и пора приниматься за восстановление хвойных пород. И если природа могла потратить на совершенствование хвойных лесов тысячи и тысячи лет, то на воссоздание их лесоводам отводился несоизмеримо более короткий срок.

3.

Начиная разговор об улучшении лесов Латвии и о рижской сосне, я должен почтительно снять шляпу и поклониться ушедшему поколению ученых и практиков, которые здесь очень многое сделали. Достаточно сказать, что осушением заболоченных лесов в Латвии занялись еще в середине минувшего века. Пусть это были не слишком обширные работы. Но они положили начало накоплению опыта лесной мелиорации—одного из путей для улучшения развития сосны. Нынешние мелиораторы, таким образом, могли начинать не с нуля. И семеноводство рижской сосны—второй способ ее сохранения— уходит на добрую сотню лет в прошлое. Здесь тоже случались удачи, которые нельзя забывать.

Были в этих полезных работах периоды взлёта. Отмечались годы упадка. Еще сохранились заросшие и оплывшие канавы в лесах, отдельные старые и могучие деревья, которые мы теперь именуем «плюсовыми» — с них собирают семена. Остались рукописи, книги, заметки. Очень приятно отметить крепкое содружество латвийских лесоводов с представителями известной русской школы лесоводства. В наши дни это содружество окрепло.

Фото. Плюсовые деревья сосны

Латвийские лесоводы нынешнего века, прежде всего недавно скончавшийся академик Арвид Янович Калниньш, ныне здравствующие доктора наук Артур Вилисович Кундзинып, Гунар Александрович Игаунис, Каспар Кришович Буш, их учителя Георгий Федорович Морозов, Владимир Петрович Тимофеев — все они прекрасно понимали, что изучение условий жизни леса, местной сосны и дальнейшее ее совершенствование — одна из главных целей науки и практики лесоводства на много лет вперед.

Заметное ускорение научных разработок наметилось в 1946 году, когда в составе Академии наук Латвийской ССР был организован Институт лесохозяйственных прбблем. Через восемнадцать лет он перешел в ведение Министерства лесного хозяйства и лесной промышленности республики. А в 1976 году на базе института родилось научно-производственное объединение «Силава». Руководителем института, а потом и объединения был назначен доктор технических наук Имант Карлович Иевинь.

«Силава» — труднопереводимое на русский язык латышское слово. Ближе всего к нему подходит понятие «местность, богатая сосной, борами». Оъединение занялось разработкой методов лесной мелиорации, созданием техники для механизации работ, семеноводством. Это был первый этап селекционной работы с лесными культурами, рижской сосной. «Силава» имела свой опытный завод, где делали новые машины и приспособления. Работал вычислительный центр и, конечно, опытная станция—база для самых различных исследований с уже сложившимися научными методами, поскольку существует она с 1928 года.

Научный коллектив «Силавы» не хватался за сиюминутные проблемы, а выделил два главных направления в лесоведении и лесоводстве. Первое — это разработка биологической модели объекта (лес — почва—вода—климат — человек), чтобы иметь возможность экологически оценивать любое хозяйственное вмешательство в природу и притормаживать все вредное, что не согласуется с законами природы. Диктовать только разумное вмешательство! Второе — селекция рижской сосны, создание условий для крупных посадок новой культуры.

Картина лесных далей возле опытной станции «Калснава» в Мадонском районе манит тайнами нехоженых троп, живописными приречными лугами по берегам Весеты с редкими стожками сена и черными от времени домиками, в которых никто не живет. Только могучие дубы и липы, группами стоящие на травяных излучинах возле домов, свидетельствуют о рукотворном своем происхождении.

На лесных делянках опытной станции проводят рубки ухода, санитарные рубки, но этот труд механизирован, лесорубов почти не видно, только машины.

Сама станция—это лабораторный и административный корпус с гулкой застекленной верандой, по стенам которой на второй этаж ползут плети декоративного плюща. Вокруг—парк. Огромный вяз закрывает то'рец корпуса и бросает зеленую тень в окно кабинета, где работает директор, лесничий Антон Янович Кажемак. Рядом распушилась идеальной формы колючая ель при всем параде: чуть не на каждой ветке — гирлянды шишек. Везде ухоженные газоны, со вкусом подобранные кустарники—словом, красота, которая свидетельствует о культуре хозяев этого места.

Несколько в стороне теплицы—два гектара под пленкой, просторные участки, где работают тракторы с разными навесными орудиями — от плуга и сеялки до опрыскивателей и фрез. Здесь выращивают сеянцы для ремонта леса на вырубках, полянах и рединах.

Вообще-то, теплицами сегодня никого не удивишь. В сотнях лесхозов по всей нашей стране построены и не без успеха используются тысячи пленочных теплиц. Преимущества выращивания сеянцев под пленкой повсюду очевидны: в два раза сокращаются сроки взращивания сеянцев до высадки в питомник или на постоянное м,ёсто; в три раза меньше расход семян ели и сосны. Под пленкой за Короткий срок можно вырастить крупномерные саженцы, которые отлично приживутся в лесных посадках.

Доктор сельскохозяйственных наук Гунар Александрович Ига-унис говорит:

— Сейчас трудно представить себе лесхоз без тепличного хозяй ства. Одна полусфера под пленкой на тысячу квадратных метров дает больше хороших сеяннев, чем полгектара питомника в открытом грунте. В «Калснаве» мы получаем за сезон около пяти миллионов сеянцев, а все питомники Латвии, насколько мне известно,—до тридцати миллионов.

Гунар Александрович здесь давно, его знают как человека, в высшей степени увлеченного делом, которое можно назвать детищем НТР. Оно придало лесоразведению новый импульс развития.

Вот уже десять лет на опытной станции выращивают сеянцы не из обычных семян, собранных при рубке леса, а из полученных от «плюсовых» деревьев, которые специально отобрали на лесных участках. И это самые лучшие деревья, их внешний вид и общее состояние более всего характеризуют именно тот подвид сосны, который получил название рижской. Первый шаг в селекции сосны, самой ценной для Прибалтики, для западных областей РСФСР и Белоруссии.

Второе десятилетие здесь существует и Центральный пункт лесного семеноводства, куда попадают все семена, собранные в Латвии. Руководит пунктом, ведет селекционную работу кандидат наук Вероника Теодоровна Бамбе.

Она сидит за большим столом в кабинете, слушает разговор о достижениях в этой области и, похоже, не разделяет взгляда на содеянное как на нечто выдающееся. Для нее селекция сосны привычное, хотя и сложное дело, требующее хозяйского глаза.

— Видите ли,— говорит она, наклоняясь над разложенными на столе бумагами,— этот труд не скоротечен, немедленного эффекта не дает, как, впрочем, и селекция других сельскохозяйственных культур. Нужно много терпения, чтобы неудачи не вызывали отчаяния, а, напротив, укрепляли желание добиться своего. Мы выработали довольно точный план на долгие годы; полагаю, что точно придерживаемся его. Исходные позиции освоены. Это отбор «плюсовых» деревьев, типичных для подвида, здоровых и красивых, с точки зрения лесовода. С этого мы начинали в 1964 году. Сегодня в республике 1457 «плюсовых» деревьев, с них собираем по нескольку десятков килограммов семян, высеваем в теплицах. Сеянцы доращиваются в питомнике. И там идет отбор лучших. Высаживаем отобранное на специальную семенную плантацию с комфортными условиями: готовим и удобряем почву, бракуем все деревца с малейшими отклонениями от нормы. Позже используем эти сосны для черенкования и прививки на сильные, тоже типичные подвои, чтобы получить таким образом уже клоновые экземпляры. Их оцениваем, лучшие остаются на семенной плантации, мы формируем у них кроны, чтобы росли они невысокими и раскидистыми. С этих трижды испытанных сосенок, когда начнут плодоносить, без особых затрат собираем шишки, семена.

— Суперэлита рижской сосны?

— Да. Продолжается свободное переопыление экотипов. Иногда из этих «аристократов» вдруг вырастают ординарные экземпляры. Бракуем, отправляем в лесные посадки. На семенной плантации оставляем только выдающиеся, отличные растения. Отбор всегда связан с элементами случайности. Даже если тройной отбор.

Разговор сугубо деловой, но заметно, что Вероника Теодоровна что-то недоговаривает. Похоже, не хочет высказывать те самые трудности, которые приводят на порог отчаяния.

— Вы не пробовали контролировать переопыление, как это делают селекционеры на полевых культурах? Ну скажем, собрать пыльцу с выдающейся сосны и нанести ее на женские стробилы столь же выдающегося экземпляра в семенной плантации?

Бамбе покачивает головой, улыбается.

— Пытаемся применять и этот способ. Просто рано еще говорить о результатах. Годы и годы ожидания...

— Есть ведь еще вегетативное размножение. Зелеными черенками.

— И этот способ не забыт. Пока что больше неудач. Зеленые черенки никак не хотят укореняться. Поэтому мы и занимаемся прививкой. Уже вырастили четверть миллиона привитых саженцев. Между прочим, они стали основой при закладке 720 гектаров семенных плантаций рижской сосны во многих лесхозах Латвии. А вот зеленые черенки ели колючей укореняются в теплицах довольно хорошо. Мы расширяем диапазон применения этого приема. Он удачен и для многих лиственных пород.

— Есть ли клоновые сосны, которые уже плодоносят?

— О да! Я уже сказала: четверть миллиона сосен. Каждые семь из десяти на семенных плантациях первого порядка плодоносят. Эти плантации—основной источник улучшенных сеянцев. Пока мы продолжаем селекцию, лесоводы размножают в теплицах не просто сосну, а отборную, рижскую. Мы скоро заложим у себя новую семенную плантацию супер-суперэлиты. Для семян такого высокого класса отобрали из семисот сотен в питомнике тридцать самых-самых...

Откинувшись в кресле, Вероника Теодоровна вздыхает:

— Только вот увидеть боры из таких обновленных рижских сосен нам самим вряд ли удастся. Ждать слишком долго...

Увы, селекционерам лесных пород приходится мириться с подобной перспективой. Век дерева дольше человеческой жизни. Тут, как нигде, нужна преемственность.

К счастью, у супругов Бамбе дочь выбрала родительскую дорогу. И если ей будет сопутствовать удача, если не оступится,— вот она-то и увидит прекрасные боры из чистой рижской сосны. Во всем их великолепии!

Они и теперь поражают человека, эти немногочисленные, стройные и высоченные деревья—создание природы в минуты ее вдохновения, деревья с точеным стволом, с изящной маленькой кроной. «Плюсовые» экземпляры... Стоят они группами в лесных массивах «Калснавы» на побережье Рижского залива, в Межа-парке, в устье Гауи, на мысе Курземе.

Ряды рукотворной семенной плантации площадью в сорок гектаров поднялись в Смилтенском леспромхозе — все сосны как одна— ширококронные, не выше четырех метров, с гроздьями шишек по сильным веткам.

Семена из Смилтене дают жизнь сеянцам. Крошечные сосенки плотно сидят в широких грядах под пленкой—радующие глаз ярко-зеленые малыши, только начинающие жизнь, чтобы через год-два разбежаться по лесным посадкам. Что ни сезон, то три тысячи гектаров улучшенной сосны...

Разработанными в «Калснаве» методами в 28 питомниках Латвии сегодня выращивают около 30 миллионов саженцев, в том числе отборной сосновой молоди на площади в три тысячи гектаров, что составляет третью часть ежегодных восстановительных посадок.

Да, сосну много рубили, рубят и будут рубить. Ее площадь уменьшилась. И пришло время других, положительных перемен. Первые шаги для умножения чистых боров сделаны. Сосны становится больше. Не просто сосны, а рижской. Первоприродной.

Рядом с тепличным городком на опытной станции в 1977 году построили одноэтажный корпус фабричного типа. Это цех по производству крупноразмерных саженцев с закрытыми корнями. Зачем они нужны? Чтобы при восстановлении лесов весь посаженный молодняк приживался и быстро подрастал, а не погибал под сорным лесом!

Мы уже говорили, что обычные сеянцы часто не выдерживают конкуренции с лесной травой, кустарниками, шустрыми ольхой и березкой, гибнут от кратковременной суши, застойной мокроты в низких местах. Пропалывать посадки, рыхлить рядки, вообще следить за молодью лесники не успевают. И молодые сосенки— прежде всего они! — исчезают бесследно. Сколько посадок числится только на бумаге и тешит воображение плановиков, никто сказать не сумеет.

Изменить такое тревожное положение можно только одним путем: высаживать на подготовленных вырубках не однолетки с карандаш росточком, а крупномерные саженцы, уже набравшие силу. Чтобы сосенки быстрее приживались, им надо обеспечить питание хотя бы на первый сезон в новых условиях, не повредить, не подсушить слабые корешки при самой посадке.

Забота о будущих лесах заставила в ряде стран мира создать технологию получения саженцев с защищенными корнями. В Латвии она имеет название «Брика». Этим и занимаются на опытной станции «Калснава».

Теперь расскажем о технологии «Брика».

...Сеянцы сосны поступают из теплиц на конвейер. Машина подает к рабочим местам подушечки из торфяной массы, на них укладывают корни саженцев, закрывают другой подушечкой, и тот же конвейер отправляет их «на упаковку»: перфорированная лента из полиэтилена плотно склеивает торфяные брикеты и скатывает готовые сеянцы в рулоны по 25 или 50 штук. Далее рулоны пропитывают питательным раствором и отправляют на полигон доращивания, откуда их можно доставлять к месту посадки. Или хранить и год, и два, если нет пока для них площади.

Созданы специальные машины для посадки саженцев такого типа. Опыт показал, что приживаемость их в лесных посадках практически полная (97 процентов), сосенки растут быстро, не дают себя угнетать другим растениям. Уход нужен минимальный. Сколько посадили, столько в лесу и будет деревьев.

Фото. Питомник сосны в открытом грунте (Мадовский район)

Технология эта распространяется в лесных областях нашей страны. Правда, медленно. Но она уже практикуется в Ленинградской, Псковской, Московской областях, в Литве и Белоруссии. А начало ее — в «Калснаве», вот о чем хочется напомнить! Бесчисленные экскурсии сюда вызваны интересом к новой технологии: всегда полезнее увидеть, чем даже многократно услышать.

Восемь лет в «Калснаве» выпускают такие саженцы. Срок немалый, пора бы всем заинтересованным ведомствам обеими руками ухватиться за удачный опыт. Сразу на память приходят Алтай и Красноярский край—сильно вырубленный лесной регион, где восстановлению сибирской сосны (сиречь кедра) как раз и мешает слабый стартовый рост сеянцев, приживаемость которых крайне низка. Делу помогло бы получение крупномерных саженцев типа «Брика», способных выжить и в трудных условиях.

В научно-производственном объединении «Силава» быстро добились успеха. Создана единая цепь исследований и практических разработок; ведется широкая посадка высококачественных деревьев, лесов будущего, способных по своему биологическому потенциалу создавать за цикл развития (100—220 лет) наивысшее количество органического вещества на каждом гектаре, до шестисот—семисот тонн древесины, веток, хвои, что можно рассматривать как очень высокое достижение в лесоводстве.

Будущие боры из рижской сосны создает, оценивает и воспитывает небольшой коллектив ученых, десять—двенадцать человек.

А помогают им в «Калснаве» ученики ближней Плявинской средней школы. Много лет. И каждый сезон.

Доброе сотрудничество! Здесь воспитываются будущие лесники. Немало юношей и девушек, которые работают сегодня в питомниках, теплицах, в цехе «Брика», на опытной станции, наверное, свяжут свою судьбу с лесом и его главной породой—рижской сосной.

Здесь мы можем отметить, что забота о благополучном лесе, развитие которого связано сотнями нитей с развитием лугов и пашен, рек и озер, очень органично входит в долгосрочную задачу советского народа по реализации Продовольственной программы. Эта программа, как известно, рассчитана до 1990 года и далее, когда существенно изменятся биоценозы, а мастера земледелия и лесоразведения в равной мере научатся эффективно использовать «главное природное богатство—землю», как сказано в материалах майского (1982 года) Пленума ЦК КПСС.

Природа неразрывна и едина. И если в какой-то слагаемой ее части произошли перемены к лучшему, они обязательно скажутся на других природных факторах. Несомненно, что хороший лес поможет пашне и лугу увеличить плодородие.

Лесоводы работают на будущее.

6.

Для новых и восстановленных лесов из рижской сосны нужны хорошие почвы, где проведена мелиорация.

Душой второго направления в творческом поиске, которое было названо выше разработкой «биологической модели объекта», надо по праву считать Каспара Кришовича Буша, доктора биологических наук, чье имя широко известно лесоводам нашей страны и зарубежным их коллегам.

От «Калснавы» до этой лаборатории, которую он возглавляет, около восьми километров по лесной дороге. Два потемневших от времени деревянных дома стоят на лужайке в очень красивом изгибе речки Весеты. От дома к дому тянется старая липовая аллея. Две группы еще более старых дубов отступили в сторонку. Ближе к лесу, на песчаном холме,—три такие огромные сосны с толстыми, причудливо изогнутыми ветками, что невольно остановишься в удивлении. Соснам поклониться хочется, как свидетелям далекой, уже седой старины... Под такими деревьями волхвы сиживали!

Видимо, в недавнем прошлом на этом месте стоял хутор. Пашни уже не видно: то ли лесом поросла, то ли травой взялась, только от примет земледелия остался лишь один большой сарай с сеновалом да несколько ульев с пчелами. Впрочем, пчел уже ученые для своего удовольствия держат.

Природная первозданность окрестности—лучшего и придумать нельзя!

Речка быстрая, чистенькая, с песчаными берегами, бежит— балуется, как ребенок, десятка метров по прямой не протечет, вильнет вправо, влево, оставит позади заливчик, мыс с кустами черемухи и шиповника, луговину, полную мятлика и овсяницы, скроется вдруг в сосняке и вновь заблестит плесами уже в черном еловом лесу. Вниз по течению глянешь—глухомань, даже бобры откуда-то пришли и живут припеваючи, нарыли хаток в торфяном берегу, обильным потомством успели обзавестись. Вверх по течению обратишь взор—и сразу в памяти встают канадские пейзажи, известные по иллюстрациям в книгах Фенимора Купера,— такой прохладой и свежестью, такой первобытностью веет от нескончаемых лесов, просторного неба над ними, такой таинственно манящей кажется вздернутая над горизонтом Видземская гряда с пятнами темных хвойников на салатном фоне березняков...

Доктор Буш живет здесь летом. И наездами зимой. Поэтому с мая по октябрь его ни в «Силаве», ни дома не застать.

В Москве, на торжественном юбилейном заседании, когда отмечалось столетие со дня рождения выдающегося русского ученого Владимира Николаевича Сукачева, мне сказали, что доктор Буш непременно должен здесь присутствовать. Но разве в таком многолюдстве отыщешь нужного человека? Лишь когда гости уселись в зале, я вдруг услышал за спиной латышскую речь, оглянулся и рискнул спросить незнакомых людей, занявших соседний ряд:

— Простите, вы не из Риги?

— Да, из Риги,— ответила женщина.

— Я без особого успеха искал Каспара Кришовича Буша. Не знаете, здесь ли он?

— Похоже, что здесь,— как-то очень лукаво ответила собеседница и перевела взгляд на человека, сидевшего рядом.

— Буш—это я,— он подался вперед, насколько позволяла его полная фигура. Для убедительности он ткнул себя пальцем в грудь. Крупное лицо, освещенное благожелательной улыбкой, выражало любопытство. Светлые глаза мигали быстро и приветливо.

Мы познакомились. А в перерыве разговорились.

Доктор Буш, высокий и грузный* выглядел весьма солидно, его открытая натура располагала к себе, тем более что он явно ценил шутку. Когда смеялся, полные щеки и двойной подбородок забавно подрагивали, а глаза почти совсем закрывалась,— словом, смеялся от души.

Уже в ту первую встречу он начал подтрунивать над литераторами за их нередкую «дамскую сентиментальность» при оценке явлений природы, за неуместное любование «благородными золками, лакающими молоко из блюдечка рядом с ягненком», и за «попытки наделить дельфинов почти человеческой способностью мышления». Показывая журнал с карикатурой — сплошные пни, оставшиеся от леса, и плакат над ними: «Храните лес!»,— он спросил:

— Плохо, да?

— Хуже некуда,— сказал я, сразу попавшись на приманку. Буш рассмеялся так, что все в нем затряслось. И вдруг ошеломил:

— Ну а картина скошенного и убранного поля пшеницы без огрехов и стерни. Как вы ее оцените?

— Выражу полное удовлетворение, если чисто убрано.

— О-о! Пни—это тоже чисто убранный урожай древесины. Теперь между пней можно посадить сосну или подождать естественного ее возобновления. И снова поднимется густой лес. Плохо это? Или хорошо?..

И, подвинувшись ближе, нетерпеливо заглянул в глаза.

В самом деле. Убираем лен в поле или срубаем спелый лес — в обоих случаях пользуемся урожаем—созданием солнца, земли и труда. Потом возобновляем культуру, поскольку человечество не может жить без продуктов земли. Разница между земледелием и лесоводством только во времени. Плохо получается лишь тогда, если в лесу остается мусор — ветки, вершинки, брошенные стволы, а в поле—солома или сорняки. Так что картина хорошо спиленного леса совсем не карикатура на плохих хозяйственников.

Потом мы заговорили о красоте и величии леса, о благотворном его воздействии на человеческую душу. Дубы, березы, сосны, лещина на полянах, полных света и тени,— какие это чудесные места в смешанном лесу нашей средней полосы! Буш кивал, а глаза его нетерпеливо разгорались: жаждал высказаться.

— Да-да, это отлично! Такой лес — очарование,— согласился он и, часто моргая, придвинулся еще ближе, словно готовясь поведать какую-то тайну.— Вы, конечно, правы. Такой лес вызывает к жизни добрые чувства. Я не против красивого. Но я хочу отделить красивое от полезного. Смешанный лес—это порождение человека, он великолепен для отдыха, для услады, он необходим в пригородных зонах, рядом с курортами, в приречных долинах возле жилья. Это парки и скверы. А вот лес промышленный—иной экотип, у него и вид, и действие на человеческие чувства другие, не так ли? Для умеренной полосы это однопородный лес, хвойный, из сосны и ели, ну, может быть, с небольшой примесью других пород. Такой лес создает сама природа. Вспомните тайгу. Да и мы растим хвойный лес, формируем, спиливаем, снова растим, как возделывает земледелец свои однолетние культуры в поле. Ведь там не смешивают овес с рожью, пшеницу с горохом, не правда ли? Однопородность необходима для получения высокого урожая — будь то зерно, картофель или древесина. Простая истина, а вот когда разговор заходит о лесе, ее почему-то воспринимают с трудом.

— Отталкивает сухая рациональность...

— Вероятно, так. И все же урожай древесины в лесу нужно планировать, как планируем мы урожай в поле.— Каспар Кришович с серьезным видом поднял вверх палец: — Смысл и логика современного лесоводства в том, чтобы разрабатывать по возможности простые экологические правила для леса. Такие же простые, как в земледелии.

— А вот мне такая точка зрения кажется субъективной.

— Не рискнул бы утверждать, не будь эта позиция плодом многолетних наблюдений и опытов.

— Но красота леса...

— Вам больше по сердцу смешанный лес — береза, липа, клен? Понимаю, вы выросли близ такого леса, привыкли видеть именно его. А разве чистый, полный солнца сосновый бор не вызывает мыслей о земном счастье, о величии и могуществе природы? Или сосны не рождают ощущения чистоты и благородства? Или вам не по душе полотна Шишкина? А «Дюны в Клапкалсне» нашего Валдиса Калнрозе или «Зима» Мелбардиса? А Рерих, наконец?

Простились мы дружески, договорившись встретиться уже в Латвии.

Встреча состоялась. Вместе с Бушем и генеральным директором «Силавы» Иевинем в погожий солнечный день мы отправились в «Калснаву».

Через три часа мы оказались в лесах «Калснавы», где-то в среднем течении Весеты. Каспар Кришович указывал, куда ехать, где повернуть и остановиться. Выходил первым и вел по просеке, потом по тропам, сеть которых ему знакома, как улицы и переулки родной Риги. Мы ходили по обширному научному полигону, где в лесу расставлены приборы, датчики, пробиты скважины, сделаны посты на канавах осушения. Здесь идет изучение лесных почв, воды, сообщества растений.

Шагаем по сосновому лесу, переходим через канаву. Мостик поскрипывает под сапогами биолога, Буш оборачивается и успокаивает:

— Смелей, смелей. Раз подо мной не провалился,— значит, мостик сделан с большим запасом прочности.

Сосны стоят густо, они стройные, все—как близнецы. От бора веет здоровьем и умиротворяющим покоем.

— Вероятно, сказывается осушение?

— Не то слово, не то! — он останавливается и громко чеканит слова: — Осушение не просто помогает лесу, оно возрождает его, дает вторую молодость, вторую жизнь. Когда почвы приведены в оптимальное состояние, развитие деревьев уже нельзя определять в процентах. Правильнее говорить, во сколько раз усилилась жизнедеятельность, вот так! Мы с вами в 162-м квартале, это переходное болото, осушено в 1958—1960 годах. Куда исчезли все чахлые и редкие деревца? Где угнетенные округлые кроны? Этим красавицам, бывшим «гадким утятам», по двадцать — двадцать пять лет. И все — по двадцать метров ростом. Сегодняшний запас древесины мы определяем в 180—200 кубометров на гектаре, прирост в девять кубометров за сезон. Рывок! А ведь пять кубометров древесины по своему энергетическому ресурсу равны тонне нефти. Осушаем гектар мокрого леса и добываем за год тонну нефти на этом гектаре. Неплохо, а?

Со значительным видом он поднимает руку с вытянутым вверх указательным пальцем и очень серьезно, пророчески изрекает:

— Не та страна богата, у которой в недрах таится нефть, а та, на чьих просторах шумит зеленый лес! Нефть выкачивают, она исчезает бесследно. Лес рубят, а он опять растет—и так до бесконечности. Самовосстанавливающийся энергоресурс! Наше дело заключается в том, чтобы устранять помехи в развитии леса, ускорять процесс создания древесины за счет солнца, чья щедрость, к счастью, не имеет границ...

Он говорил, а сам переходил от одной сосны к другой, поглаживал желтые, налитые живительной силой стволы и откровенно радовался, что может показать столь реальные результаты человеческого труда.

Потом Буш перескочил через водосливную канаву и указал просеку, по которой вдаль уходили столбики приборов. Уверенно сказал:

— В Латвии много болот, около трехсот тысяч гектаров. Настоящие болота не мешают лесу, и мы их почти не трогаем. У них свой путь развития. А вот леса на переувлажненных почвах... Это так называемый «гидромелиоративный фонд», около шестисот тысяч гектаров по республике. Мы осушили более двух третей этого фонда. И всюду прирост хвойных пород увеличился в два-три раза.

— Лиственных тоже?

— Конечно. Но менее заметно, вполовину против хвойных. Не забудем, что гектар березы, осины или ольхи при самых хороших условиях дает не более двухсот кубометров древесины, дровяной и низкосортной. А сосна и ель на осушенных землях — и четыреста и пятьсот кубометров. Деловой древесины!

— Но мокрая почва—это и есть болото? Результат обильных осадков и малого испарения...

Буш отрицательно покачал головой:

— Мокрая почва не всегда болото. Процесс заболачивания гораздо сложней. Он связан не только с погодой, но и с гидрогеологией местности. Бывает низина и сухой, если подпочвы проницаемы, а бывают холмы и возвышенные места без застойной воды, но заболоченные. Неболотные болота, так сказать. Хотите убедиться? Придется пройти еще километр-другой.

Остановились у канавы. По ней неспешно текла вода. На расстоянии двух метров от канавы и близко друг от друга из земли торчали трубы с пробками. Буш открыл первую.

— Скважина пробурена на глубину в два метра. Видите воду? Постоянный уровень в шестидесяти сантиметрах от поверхности. Метровой глубины канава рядом, а вода не уходит. Вот эта труба рядом идет на глубину более двадцати метров. Вода в ней стоит выше уровня почвы. Почему? Не странно ли?

Это действительно не укладывалось в привычные понятия о поведении воды. Почему вода выше уровня земли?..

— Пьезометрический эффект,— сказал Буш.—Дело в том, что глубокие водоносные грунты местами выходят к поверхности и здесь разгружаются, создавая неожиданное переувлажнение почв. И губят лес. Мы прослеживаем места разгрузки глубинных вод в лесу и разрезаем почву канавами, чтобы отвести эту воду. Если же пьезоводы мало и она не угрожает развитию дерева, наблюдается и положительный эффект: вода выносит к поверхности пищу для корней из глубин. Вот как все не просто. Биологу нужно, оказывается, знать и гидрогеологию. Мне в этом отношении повезло... Ведь я работал в Латгипроводхозе, рядом с опытными гидрогеологами.

Помолчав, он продолжал:

— К 1990 году в Латвии практически будет осушен весь гидромелиоративный лесной фонд. Мы осушаем по 12—14 тысяч гектаров в год. Рижской сосне нужна хорошая земля. Вот так!

Мы уже возвращались, но Буш постоянно останавливался, чтобы рассказать о проблемах, которые важны не только для Латвии.

— Более трудоемким делом я бы назвал вытеснение из смешанных лесов осины, березы, ольхи, которых еще очень много. Раз мы сделали ставку на сосну, будущие промышленные леса Прибалтики должны стать однопородными. Наша цель—хвойный высокопродуктивный лес.

— Принцип однородности проверен опытами?

— Для наших условий коренная экосистема—сосна и ель. Посадку ценных саженцев рижской сосны мы проводим только в чистых хвойниках. Наиболее продуктивный лес на наших подзолах должен выглядеть так: 50 процентов сосны, 30—ели и 20 процентов лиственных. Береза и осина. Но не больше. И дуб.

— Зачем же дуб? Он так медленно растет...

— Зато когда поднимется, незаменим для укрощения ураганов. Нам не так страшны пожары, как штормовые ветры, особенно у берегов Балтики. Дуб надо сажать именно там. И во всех других местах — полосами, как ветроломные линии. Конечно, размножать надо его не желудями, а крупномерными саженцами, способными быстро прирастать.

— Разве береза не выполни! этой роли? Ее и сажать не надо.

— Очень гибка, она склоняется под ветром и пропускает его, а не ослабляет.

Мы вновь перешли ручей, задержались на мосту, любуясь безбрежностью лесных далей, которые открывались по долине до холма Гайзинькална и до Восточных Видзем, окружающих на севере Алуксненское озеро.

По дороге к машине Каспар Кришович остановился у пробных делянок 163-го квартала. Здесь еще двадцать лет назад на одной части смешанного леса вырубили березовый и осиновый молодняк, оставив только сосну. А на другой части дали расти и сосне, и лиственным породам. Поднялись несравнимые сообщества. На первой делянке стоял высокий, стройный сосняк, он наращивал за каждый сезон по восемь-девять кубометров древесины на гектаре. На второй, многоцветной и отрадной для глаза делянке, где вперемежку стояли и сосны, и березы, осины и ольха, все деревья выглядели более мелкими. В конкурентной борьбе они явно ослабили друг друга. Как же проигрывал этот лес в развитии, в способности связывать солнечную энергию, превращая ее в полезное и нужное нам органическое вещество—древесину!

Всякому свое. Смешанные леса—для парков вблизи городов, для услады и здоровья людей. Однородные хвойные—для промышленного назначения.

Так в своем первом «приказе по ведомству природы» давным-давно распорядилась богиня плодородия Кибела.

Так поступают признающие это мудрое распоряжение современные лесоводы-биологи.

7.

Сосна по-латышски называется priedes.

Это слово широко вошло в историю, быт, название хуторов, поселков, в имена и фамилии. Его корень звучит во многих других словах.

Есть городок Приекуле. Есть станция Приедайне. Фамилия известного писателя Латвии—Гунар Приеде.

До поселка Приедайне от Риги всего десять или двенадцать километров. Как от центра города до Межа-парка, этого изумительного соснового бора в окружении задумчивых озер.

В Приедайне тихо. Даже у станции и в поселке с красивыми дачами, чистыми улицами и асфальтом, уложенным на белый песок. Прогудит редкий неторопливый автобус, на минуту потревожит покой—и снова тишина. Голубое небо мирно просвечивает сквозь ажурную кисею хвои, запах смолы густо висит над песчаной почвой, покрытой толстой лесной подстилкой. Пятна солнца лежат на земле и высвечивают желтые стволы.

Дома среди сосен. Сосны в огородах, на улицах и уж, конечно, по высокому правому берегу широкой Лиелупе, по которой нет-нет да и пробежится ветерок, подымая рябь на темноватой воде.

Все прибрежье, куда достает взгляд, укрыто крупной сосной. Иду полчаса, час, а вокруг только сосны на давно усмиренных дюнах. Иду вверх, вниз, обходя редкие можжевеловые кусты, то и дело дотрагиваюсь до теплых стволов дремлющих сосен и ловлю себя на мысли, что мне очень спокойно, я беспричинно улыбаюсь, на душе тихо и безмятежно, как тихо в пятнистом от светотеней чудном бору, которому, кажется, нет конца и края.

Приедайне... Сосновая...

В этот бор изредка прорывается запах нагревшегося моря, подсыхающих водорослей, выброшенных прибоем. Там, за протокой,— залив с постоянным упругим ветром. Здесь тишина, игра процеженного сквозь кроны солнца и хрустящая подстилка хвои под ногами.

На крутой дюне, заросшей вереском, растет сосна-великан, рукастая, неохватная, с темнеющим на отломе дуплом. Мать-прародительница, остановившая когда-то своими разлапистыми корнями подвижной песок и рассеявшая вокруг шишки, из которых выросли дочки. Они стоят вокруг, как надежная опора старости.

Обхожу крутосклон, беру влево и оказываюсь у протоки. Моря еще не видно, но оно близко, ветер сообщает о нем запахом соленого простора и влаги. На той стороне тоже сосна, серо-зеленое одеяние балтийского берега. И лишь в одном месте сквозь зелень прорываются красные квадратики черепичных крыш.

Солнце бьет в глаза, оно уже низко над бором, над Юрмалой, над катером, идущим вверх по реке. Вечереет. Сильнее запах смолы, краснее в закатном свете сосны, длиннее тени, они уже сливаются в глубине бора в сплошную дымчатую завесу.

Придерживаясь берега протоки, возвращаюсь к поселку. Спокойно на сердце, голова свежа, ничего не тревожит. И так отрадно, словно ты опять молод, полон сил и все самые светлые надежды вот-вот сбудутся.

Мать-природа. Приедайне...

Быть вам вечно!