| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |

На суше и на море 1976(16)

Я лежу, упираясь затылком в большой бидон с водой. Слева от меня свернулся, в своем спальном мешке техник-геолог Володя. Во сне он ворочается, что-то бормочет.

Палатка крохотная. Ветер треплет ее, порывисто бросая на брезент крупные капли дождя. Вокруг ночь, ветер, пустынные склоны и никого, кроме нас. Километрах в десяти отсюда громоздятся какие-то конусы, удивительно похожие на вулканы. И это в южном Казахстане!

Мне начинает казаться, что я попал сюда совершенно случайно, едва ли не по волшебству.

Месяц назад я представлял свое будущее иначе. Ближайшие перспективы не были омрачены темными конусами подозрительных вулканов, а Казахстан был от меня на том расстоянии, которое отделяет его от Москвы.

— Приказ подписан,— сказал начальник производственного отдела.— С завтрашнего дня вы работаете у нас. Конечно, интересно собирать сведения о новой технике. Только не рановато ли оседать в канцелярии? Вы гидрогеолог, производственник. Я вот недавно сел за этот стол,— он похлопал по нему.— Трудновато привыкнуть, тянет иной раз в поле.

Через пятнадцать минут, поделившись воспоминаниями о былых путешествиях, мы едва ли не подружились, и я уже мысленно был в полевой приаральской партии, которой предстояло выполнить интересные обзорные работы в пустынных впадинах, где предполагается вскоре создать водохранилище.

Времени в обрез. Утомительное чтение геологических отчетов. безуспешные попытки не только понять, но и запомнить последовательность слоев, местные названия горизонтов и ярусов, геологическую историю района.

Под водопадом новых сведений я изнемогал, проклиная себя за то, что взялся за столь трудное дело. Мой коллега-гидрогеолог безжалостно топтал в моей душе ростки оптимизма:

— Типичная авантюра. Будем тыкаться во все носами, как слепые котята, и скулить. А в конце года нужно, дать заключение: что будет, когда впадины зальют водой. С нас спросится за все. Унылый тон никак не вязался с его внешностью: здоровяк, румянец во всю щеку, широкий шишковатый лоб, заставляющий вспомнить скульптуры древних греческих и римских философов. Может склонность к философии неизбежно приводит к пессимизму?

Аэрофотоснимок был необычный. Это сразу бросалось в глаза. Никогда прежде мне не доводилось разглядывать подобных. На гладком сером фоне ярко выделялись ровные конуса... Ну конечно же, вулканы! Ничто, другое и не могло прийти в голову.

Настоящие вулканы с черными круглыми кратерами, крутыми склонами, натеками лавы, полукруглыми впадинками вокруг конусов.

Но откуда же вулканы в Казахстане? Что за «географические новости»?

Я вертел снимки и так и сяк. Взглянул на них через стереоскоп: конусы потянулись вверх, выявились совершенно отчетливо и кратеры на вершинах чернели как дула гаубиц.

— Братцы,— растерянно сказал я,— ерунда получается. Я тут вулканы нашел.

Наши геоморфологи: Оксана и Дина переглянулись и фыркнули. Затем Оксана строго взглянула на меня сквозь очки и сказала низким грубоватым голосом:

— В Институте географии сказали, что здесь ходить опасно: провалишься в трясину.

— Да что это такое? Честное слово, ничего путного в голову,не приходит.

— Говорят, песок и пыль налипают там, где выходят родники. Или земля вспучивается оттого, что внизу напорные артезианские воды давят.

Наглядевшись вдоволь на аэрофотоснимки и убедив себя окончательно, что если уж конусы существуют, то и причину их возникновения найти можно, я неожиданно вспомнил термин, поразивший меня в одной из бегло просмотренных статей,— гидровулканы.

— Братцы,— сказал я,— предлагаю окрестить эти рыщи на ровном месте гидровулканами. Аплодисментов не надо, слово не мной придумано.

— Можешь даже этикетки на них повесить,— любезно разрешила Оксана.

— Или каждому имя дать,—добавила Дина.

_- Только их не хватало для полного счастья, — мрачно заметил Валерий.

Я пытался вообразить вспучивание пластов под напором подземных вод и налипание пыли на влажную землю. Гидровулканы в моем воображении не получились ни в том ни в другом случае.

К имеющимся двум вариантам происхождения гидровулканов добавился еще один. Валерий.сказал, что в Каракумах ему доводилось встречать в песках холмики с родниками на макушках. Специалисты объясняли эти образования выдуванием сухого песка. Влажный песок остается, а сухой уносится ветром прочь. Вот и все.

Чтобы открыть нечто новое, надо думать об этом постоянно и за письменным столом и за обеденным. Думать по пути на работу и направляясь домой. Тогда еще может быть что-то и придумаешь. И пусть Гарик говорит: «Старичок,.не устраивай Академию наук. Без этих пупырышков дел невпроворот» И пусть так те думают наши географы, утомленные составлением предварительных карт. И пусть посмеиваются техники, когда я .недоумеваю по поводу происхождения этих проклятых гидровулканов. Нам необходимо разобраться со всеми «почему».

Но мы — производственники. Долго ломать голову над этой проблемой недосуг.. Кроме больших и мелких организационных забот от нас, геологов и географов требуется одна очень деликатная работа. Неспециалисту она может показаться странной, сродни ясновидению или пророчеству, уделом избранных. Я имею в виду предварительные карты. Мы составляем их до того, как побываем в районе работ по сотням аэрофотоснимков и топографических карт. У нас имеются выписки из статей и отчетов тех, что уже побывали в этих краях. У нас даже есть готовые геологические и прочие необходимые карты.

Гадание начинается тогда, когда мы, пытаемся свести все эти разрозненные сведения воедино. На кромках карт, выполненных разными специалистами, не стыкуются слои горных пород, речные или озерные террасы, линии тектонических разломов. У природы такого «брака» не бывает. У людей бывает и похуже.

От облика района мы переходим, к его недрам. И тут нашей интуиции предоставляется полная свобода, лишь бы подземная картина не противоречила очевидным особенностям поверхности, запечатленным, на картах.

— Простите, что вы тут изобразили? — произнес начальник с немалым изумлением.—Вот эти нашлепочки с индексом «ги»?

Мы, исполнители, долго ломали головы как нам быть с пресловутыми гидровулканами. Сами по себе они пока еще не более чем игра нашей фантазии. Их существование не доказано. Но ведь обнаружено какое-то явление природы, и мы. обязаны его назвать и изобразить на карте. Затем следует новый вынужденный шаг: если географический объект изображен, должны быть у него геологические корни в прошлом и соответственно в недрах! Надо выделить особые отложения. Как их назвать?

Решено было именовать их гидровулканитами, присвоив латинский индекс «ги». И вот первое столкновение идей с действительностью.

— Отродясь этого «ги» не встречал,— сказал начальник.— А можно без него?

Мы стерли с карты все наши «ги», нисколько, однако, не сомневаясь в их необходимости. Такое двуличие — думаем одно, а пишем другое — граничило бы с низостью, если бы работа наша была научной и требовала обоснования и утверждения нашей собственной точки зрения. Но мы производственники и должны знать свое место: в одном ряду с инженерами-гидротехниками, гидрологами, плановиками, экономистами. Мы все должны двигаться дружно, сообща, понимая друг друга. А если кто-то выдумает нечто оригинальное, но к делу не относящееся, то уж пусть лучше потерпит, помолчит, пока мысль не созреет до такой степени, чтобы она могла дать практическую пользу.

Вагон чуть покачивался под перестук колес. С третьих полок свисали непомерной длины брезентовые скатки, пухлые колбасы спальных мешков, лямки рюкзаков. Мы, все восьмеро, сидели в одном купе.

Гарик, расстегнувши ворот, артистично повел пальцами по струнам гитары и запел, вдохновенно закрывая глаза и чуть картавя. Коля — художник, завербовавшийся к нам в рабочие,— обсуждал с умудренным опытом Володей какие-то геологические премудрости. Второй наш техник, Сева, без устали рассказывал о своих необычайных приключениях на Севере. Валерий философствовал об избытке в геологии фантастических гипотез, среди которых трудно отыскать истину.

Беседуя в тесной клетушке купе, мы постоянно возвращались к производственным темам: говорили о гидровулканах, геологических несуразностях на предварительных картах, будущем водохранилище и самом проекте переброски вод северных рек в засушливые районы Средней Азии и Казахстана.

А поезд все бежал на восток, и сыпал осенний дождь из низких туч, и не хотелось выходить на пустынные платформы на остановках.

...Утром мы попали в лето. Лучистое солнце расцвело над дальним степным горизонтом. Начался Казахстан...

До сей поры при слове «пустыня» воображение мое услужливо предлагало хрестоматийную картинку: желтые песчаные волны, воспаленно-красное солнце, караван верблюдов. Конечно, я знал, что пустыни бывают разные, песчаные только частный случай, а уж верблюды и вовсе не обязательная деталь пустынного пейзажа. И все-таки «пред солнцем бессмертным ума» не хотели меркнуть детские представления. С каким-то тайным торжеством увидел я песчаные холмики с чахлой травой и первого надменного верблюда. Его подгонял молодой казах, оседлавший мотоцикл...

Ярко-голубая полоска Аральского моря блеснула нам издали. Поезд равнодушно обстучал по пологой дуге один из морских заливов, и вскоре Арал пропал будто мираж.

Еще недавно море вплотную подходило к железной дороге. В память об этом времени сохранились обширные плоские низины. Море мелеет. Ученые размышляют о причинах этого, словно врачи у постели больного. Какое подобрать лекарство от болезни?

План переброски части стока сибирских рек на юг, в зону пустынь,— это как бы реализация идеи справедливости: взять воду там, где ее излишки, и перебросить туда, где ее не хватает. Идея-то хороша. Но что принесет ее осуществление?

Географов и геологов принято считать первопроходцами. И это отчасти верно, если иметь в виду именно первые хождения. Однако впереди геологов и всех тех, кто начинает конкретные разработки, незримо проходят теоретики и проектировщики, предваряющие своими мыслями и схемами реальность. Они обладают неким опережающим зрением, позволяющим воображать каналы, шлюзы, плотины, водохранилища там, где сейчас распласталась пустыня.

Мощь техники способна превозмочь все трудности, связанные с великими перестройками. Но это бездумная сила, подавляющая, крушащая природную среду. И за первыми громкими победами, как верно заметил еще Энгельс, следует полоса трудностей и неудач, связанных с непредвиденными последствиями таких побед. Победы над природой порой опаснее поражений.

Инженеры-геологи и географы помогают находить гармонию между искусственными инженерными сооружениями и их естественным окружением, главным образом горными породами, подземными водами, физико-геологическими процессами и явлениями...

Я стоял у вагонного окна, глядя на равнину, на облака, белеющие у горизонта, словно снежные вершины гор, на реку Сыр-Дарью, берега которой были пустынны.

Возле меня появился невысокий человек с грустными голубы-Ми глазами, как бы отражающими ясное, чуть вылинявшее небо.

— Жарища здесь летом страшная! — сказал он.

— Вот проведем с севера канал, будет прохладнее.

— При чем тут канал?

— Где вода, там и зелень, сады, прохлада.

— А вы в окно поглядите.

И тут я сообразил: передо мной течет широкая река. Много воды. А садов нет. И никаких деревьев вообще. Даже просто зеленой травки не видно. Только какие-то корявые кустики.

— Вода в пустыне не проблема.- Труд человека — вот самое главное,— сказал мой собеседник после паузы.

— Так ведь без воды «и не туды и не сюды»,— ответил я.

– Вода разная бывает. Собираются ее, сюда с севера, по каналу провести. А ее тут и без того полно. Только подземной. Взгляните-ка.

Наш поезд постукивал по стрелкам. Возле домика разъезда торжественно стоял казах-железнодорожник с большими усами, в красно фуражке и с зеленым флажком в руке. Невдалеке два ослика нехотя пили воду из озерца. На берегу озерца торчала труба, из которой непрерывно хлестала вода. Видно, геологи пробурили тут скважину и встретили под землей пески с артезианскими водами.

— Уж не геолог ли вы? — спросил я.

— Бухгалтер геологической экспедиции.

— И вы сомневаетесь, нужен ли канал?

— А во сколько миллиардов рублей обойдется он?

– Пользы будет намного больше.

— Да ведь сами понимаете, в здешних местах вода сильно испаряется. За каналом нужен хороший присмотр, а то около него появятся болота и солончаки.

— Между прочим, — возразил я, — вода из канала пойдет и в Аральское, море. Оно же высыхает.

– Ну и пусть, — сердито сказал бухгалтер.

- Вот так раз!

- Прежде надо подсчитать, что выгоднее: спасать его или махнуть на него рукой.

Я не смог ему ? ответить. Мне не приходило прежде в голову, что можно вот так запросто махнуть рукой на море.

А верно, какая уж особая польза от этого моря? Лежит оно тут в пустыне,. смотрят в него синие небеса, плывут по нему редкие облака-парусники, чайка выписывает над ним пологую кривую своим изломанным крылом.... А может быть, у моря цена особая, не исчисляемая в рублях?..

Когда много раз видишь одно и то же, появятся либо любовь к привычным образам, либо отвращение. Пока еще мне наш район не надоел. Особенно гидровулканы. Они разные. Кажется, я начинаю узнавать их «в лицо».

Вот их целая группа. У каждого черный кратер на макушке. По склону этого холма отчетливые потеки. Они тянутся к плоскому такыру и переходят в белые, как бы заснеженные, пятна солончаков. Соседний вулкан крупнее, заметнее. Его опоясывает подкова темного солончака, возможно понижение. Вокруг настоящих вулканов тоже бывают кольцевые впадины: породы извергаются на поверхность, а участки, откуда они вытекают, проседают. Но почему и здесь понижение?

Четыре конуса выстроились ровненько, будто по линейке. У одного сбоку темнеет пятнышко. Крохотный холмик, лужица?

В стороне возвышается крупный холм без озерца на вершине. Он ровный, конусообразный. Пожалуй, тоже гидровулкан. Невдалеке от него тянется целая гряда: то ли стоят вплотную несколько, вулканов, то ли один многоглавый.

Каждый холм — загадка. И все они тоже загадка.

Они сгруппированы примерно в одном месте, на площади около ста квадратных километров, полосой, вытянутой с юго-востока на северо-запад. Справа от нее — обширнейший такыр. Слева — гряды высоченных песчаных холмов.

Если взять карту еще более мелкого масштаба, как бы взглянуть на территорию с большей высоты, станет видно, что и полоса песков, и зона гидровулканов, и огромный такыр находятся в гигантской впадине. - Впадина называется Мынбулак — тысяча родников.

Как образовалась Мынбулакская впадина? Когда? Почему ее склоны поднимаются в виде гигантских ступеней? Почему чередуются полосы песков, гидровулканов и такыров? Откуда берется вода на вершинах гидровулканов? И что же в конце концов такое — эти холмы? ...О, великое искушение задавать вопросы!

В Мынбулакской впадине проектируется водохранилище. Кажется, самое большое в мире. Так или нет, уточнять не хочется: приятно думать, что работаешь на самом большом в мире объекте. Сюда, возможно, прибегут воды северных рек и после недолгой остановки двинутся далее на юг.

Проектировщики поставили перед нами практические задачи: выяснить устойчивость склонов, учесть возможность утечки воды в чашу и борта водохранилища, выделить участки заболоченности. Никто не просит нас углубляться в теории, задавать себе замысловатые вопросы. Мол, если потребуются теоретические разработки, пригласим ученых: кандидатов наук, профессоров, академиков. А вы занимайтесь своим конкретным делом.

Но можно ли толково решить наши задачи, пока остаются непонятными впадины? Мы должны читать ландшафты, как страницы книги, понимая глубинный подтекст, геологическое строение: последовательность пластов, трещиноватость, количество и состав подземных вод. Кто-то, может быть, думает, что все это можно выяснить без лишних размышлений, в соответствии со стандартной методикой изысканий? Пусть попробует!..

Ребята,составляют список необходимых продуктов. Коля предлагает: -

— Ящик минеральной. Запас.

— Тяжело,— возражает Володя.— И мало.

— А мы в Сибири,— выпаливает Сева,— возили четыре ящика с шампанским. Там не было минеральной.

. Мы сидим на скамеечке у небольшого здания. На нем надпись: .«Аэропорт Джусалы».

Впереди ровное, как стол, поле. Это Аэродром. Вокруг точно такое же ровное поле с редкими пучками сухой травы, как будто все вокруг — сплошной аэродром. Это пустыня.

В стороне, возле колючих кустов, бродит лохматый верблюд, очень ленивый и важный. Он медленно поднимает свою голову и смотрит на нас так, будто ради него находятся здесь и дом, и аэродром, и пустыня, и мы.

В небе тарахтит АН-2. Верблюд на него не реагирует: экая, мол, невидаль. А нам пора...

Самолет легко качается от ветра, как воздушный змей. Внизу все та же ровная поверхность зеленовато-серого цвета. По ней из конца в конец тянутся двойные полосы ?— следы автомашин. В пустыне легко прорвать покров растительности: он тут очень слабый. И тотчас обнажаются сухие пески. Растения пустыни научились переносить и летний зной, и сушь, и зимние холода, но перед грубой техникой они беспомощны.

Мне приходилось летать над тундрой. Там слишком много воды и мало солнечного тепла. И там тоже очень хрупкая растительность. Ей не страшны лютые морозы и ветры, но стоит только проехать машине или трактору, как остаются глубокие полосы на долгие годы.

...Самолет постепенно набирает высоту. Впереди открывается бескрайний котлован. Обрыв. Самолет ныряет вниз. И мы летим в Мынбулакской котловине, где вполне может уместиться Москва со всеми своими пригородами.

Впадина напоминает гигантскую сковородку, на которую кто-то набросал глины, песка и всякой всячины, а теперь поджаривается это сверху солнышком.

Под правым крылом самолета земля красноватая, под левым — зеленоватая. Справа — глины, слева — пески. Сто миллионов лет назад здесь всюду накапливались пески. Через пятьдесят миллионов лет пришло море и отложило слой глин. А затем земля тут раскололась, очень медленно конечно, и древние пески снизу поднялись наверх, а более молодые глины несколько опустились. Теперь они лежат бок о бок, соприкасаясь по плоскости разлома.

Обо всем этом мы читали в геологических отчетах, и разлом нанесен на карту.

Место для нас интересное и заставляет тревожиться: вдруг по таким разломам и трещинам вода из водохранилища начнет уходить под землю, как из дырявой миски? Это предстоит выяснить нам.

Внизу древние пески времен динозавров. Мы углубляемся медленно в прошлое, как бы совмещая текущую грань настоящего с миллионами давно угасших дней, оставивших нам и эти слоистые толщи пород, и равнины, и горы.

Серые застывшие волны впереди. Песчаное бурное море! Гряда сменяет гряду. И не видно нигде голых барханов. Везде растения, но только серые, сухие. Возвышаются корявые кусты саксаула.

Растительность на песчаных холмах негустая, и все-таки корни растений скрепляют пески, не давая им рассыпаться и передвигаться под ветром. Как бы еще удалось так цепко обхватить эти холмы, удержать сыпучие горы песка? Даже с помощью нашей могучей техники сделать это почти невозможно.

Кто-то закричал: «Сайгаки!» По такыру мчалось несколько десятков животных, похожих сверху на коз или оленей. Они были напуганы треском мотора и неслись сломя голову.

Вскоре показался такыр без конца и края. По нему тут и там мчались стада сайгаков. Сотни, тысячи животных. Поднимали клубы пыли, сбивались в кучи, бросались врассыпную. Ну и пустыня! Она словно вся ожила и двинулась под ними. Никто из нас никогда не видел столько диких животных, а ведь нам приходилось бывать и в тундре, и в тайге, и в горах.

Кончился такыр. Внизу холмики. Гидровулканы! Смотрю на них, как на давних знакомых. Почти у каждого на макушке лужица и торчит хохолок из тростника. Действительно, тысяча родников. А самолет торопится дальше, и гидровулканы пропадают в сером мареве у горизонта.

Перед нами вырастает высокий обрыв. Кончилась Мынбулакская впадина. Самолет взмывает вверх.

Быстро опустилась ночь, и опять ярко сверкают звезды. А когда отойдешь от дома и посмотришь по сторонам, то видишь, что там и сям мерцают огни. Это электрические созвездия поселков. И кажется, вся здешняя пустыня заселена, кругом люди и машины.

А когда опять взойдет солнце, станет видно, что все-таки в пустыне безлюдье и здесь еще много надо поработать.

Совхоз, где расположена наша база, стоит на берегу Сырдарьи. По берегам реки глина и кустики, редкие корявые деревья. На тропинках и просеках по щиколотку пыли, словно все усыпано пушистым желтым снегом.

Невдалеке от нас живут рабочие совхоза. Вчера двое из них предложили:

— Поехали рыбу ловить.

— А чем?

— Возьмите мешок. И ладно.

— Это что же, мешком будем ловить? — сострил Сева. Но рабочие только улыбнулись.

Наша машина как раз отправлялась в город. Мы поехали прочь, от реки по пыльной дороге. Вокруг только сухая трава.

Вдруг один из рабочих сказал:

— Стой. Мы вылезаем. На обратном пути захватите.

Четыре рыбака с двумя мешками остались посреди пустыни, а мы поехали в город.

Возвращались часа через два. На дороге нас уже поджидали четверо рыбаков с мешками, полными рыбы.

Оказывается, невдалеке находятся рисовые поля. Их заливают весной водой из реки по каналам. А когда осенью воду спускают, в лужах остается много рыбы. Ее надо вытаскивать из ила и бросать в мешок.

Вот так пустыня! И песка не видно, и рыбы полным-полно, и возле воды голо, если не поработают здесь люди, а там, где сверху земля совсем сухая, под ней залегают пласты песка, в которых так много воды, что она готова брызнуть фонтаном.

Меня окликнул Коля:

— Мы чудовище принесли, звероящера. Пасть — во!

И он показал, растопырив пальцы и соединив кисти рук, какая пасть.

Я подошел туда, где сидели на корточках наши ребята, и увидел банку из-под варенья. В банке сидела ящерка величиной с мизинец. Голова у нее была огромная для такой крошки — с ноготь большого пальца. Миниатюрное чудовище возвращало нас в далекое время, когда и в помине не было людей, а в жарких пустынях и дремучих лесах бродили ящеры величиной с трехэтажный дом. Они тяжело ступали своими трехпалыми лапищами, громко сопели и ломали деревца, как хворостинки.

Наш отряд с грудой вещей на коричневом паркете такыра. Протираем глаза от пыли, поднятой улетевшим самолетом.

Невдалеке шуршит высоченный тростник. По берегам болотца растет ярко-зеленая трава. Возле насыпи из трубы щедро хлещет вода. Рядом на пологом холме возвышается двухэтажный дом с метеорологической мачтой.

— Цивилизация, — весело сказал Николай. — Даже флаг повесили к нашему приезду.

Вода из трубы оказалась солоноватой. Нам надо было перебираться к метеостанции. Согнувшиеся под тяжестью ящиков, палаток, рюкзаков и мешков, мы уподобились трудолюбивым муравьям. Ноги вязли в песке. Тащить приходилось вверх, на холм. Расстояние было немалым — полкилометра.

У вершины, холма, бил родник — голубая лужица в изумрудной оправе травы. Мы решили устроиться неподалеку.

Вскоре на площадке поднялись четыре палатки, а чуть в стороне задымился костер.

Утром мне пришлось вставать первым — начальник пусть волнуется за работу! Разжег костер, разбудил дежурного.

Солнце только еще заглянуло в Мынбулакскую впадину, резко прочерчивая контуры оврагов на склонах. Гладкий такыр залоснился под косыми лучами. А дальний западный склон вдруг замерцал ярко, словно там замигали тысячи электрических лампочек. Я замер в замешательстве, пытаясь постичь источник этого блеска. Непостижимо!..

— Может быть, мы поселились на гидровулкане? Недаром же холм и родник на макушке! — предположил я за чаем.

Географы дружно запротестовали. Они были уверены, что холмы эолового происхождения.

— Не обязательно, конечно, гидровулкан,— отозвался Валерий.— Но и не исключено, если он древний.

— А на севере мы раз залезли на ледяной бугор, а он ка-ак...— начал Сева.

— ...Поедет! — закончил Володя.

— А эти вулканы взрываются? — спросил Коля.

— Мы вчера шурф копали на склоне,— сказал Володя.—Там слоистость была косая: песок, пыль, немножко глины. Что бы это значило?

— Ветровые наносы,— дружно сказали географы. — Гидровулканиты,— определил я.

— Не слишком ли лихо? — отозвался Валерий.— Слово придумал, ну и что?

...Вечером в лагерь ворвался ветер. Он выбросил золу из очага, поднял вихляющий столб пыли, закрутил его штопором и грохнул оземь. Палатки с шумом захлопали, как испуганные птицы крыльями.

Медно-красная луна мчалась по небу, пробивая тонкую кисею мглы. Мела поземка, бросая горстями песчинки.

Мы с Володей прошли по лагерю, проверяя прочность колышков и веревок. Хуже всех поставлена палатка наших рабочих. Я хотел разбудить их и заставить переделать. Володя отговорил:

— Это они не от лени. Просто еще не обвыкли.

Весь следующий день ветер не унимался. Мы набивали песком брезентовые чехлы от спальных мешков и придавливали ими изнутри углы палаток. Мы были готовы к самуму.

...А утром ветер угомонился. Я выглянул из палатки. Прямо напротив меня освещенный утренним солнцем, медленно плыл над песчаными грядами ковер. На нем, скрестив ноги, сидел пожилой казах в барашковой шапке.

Сказка, продолжалась несколько минут. Я пытался убедить себя, что сплю, что лежу в мешке, что выдумываю наяву. А человек на ковре плыл и плыл, мерно покачиваясь, пока не поднялся повыше над гребнем песчаной гряды. Оказалось, ковер покоится на площадочке между горбами верблюда.

Дальний западный склон блестел ярко, будто выложенный зеркальцами. Мы шли прямо к этим бесчисленным маякам по ровному, чуть потрескавшемуся такыру. Огоньки на склоне переливались, как звезды в безлунную ночь.

Любопытство наше усиливалось с каждым шагом. Наконец мы почти перешли на бег...

Весь склон был усыпан большими и малыми кристалликами и пластинками гипса. Они валялись на земле, как рассыпанные в спешке драгоценности.

Вот и разгадка! Как бы не так! Напротив, загадка усложнилась. Откуда взялись все эти пластинки и кристаллики? Мы долго ломали головы, но ничего путного не могли придумать.

Некоторые кристаллы встречались в лунках, образуя прекрасные каменные розы. Возможно, в лунках накапливается вода — дождевая или снеговая — и под солнцем на ветру быстро испаряется? Каждый раз из воды выпадают крохотные кристаллики гипса. Так может продолжаться сотни, тысячи лет. Природа не знает начала и конца. Она никуда не спешит. Постепенно вырастают гипсовые цветы. Порой они такие крупные, что не всякий поднимешь...

Но ведь для их создания необходимо так много воды!

Обилие гипса — у подножия склона, на откосе — меньше. Большинство кристаллов и пластинок лежат как битое стекло, без всякого порядка.

Конечно, мы пришли к склону не за яркими звездочками. Нам надо выяснить, как будут себя вести эти слои глин и песков, когда здесь образуется огромное водохранилище. Ветер, беспрепятственно скользя над водой, обретет здесь большую свободу. Тяжелые волны будут бить в берега, увлажненные глины потекут вниз по склону, гипс растворяется, он ведь сейчас цементирует слои. Возможно, за первыми оплывинами последуют огромные оползни, вовлекающие в движение миллионы кубометров пород...

Дьявольски хочется знать, откуда взялись на склоне все эти гипсы? Проклятое искушение задавать вопросы...

Прилетел Гарик. Спрыгнул на землю, развел руками и, приятно картавя, произнес:

— Прелестная бамбуковая роща. Старички, желаю здесь навеки поселиться!

Но у него дела организационные, задерживаться некогда. Мы поднялись в лагерь, выпили с летчиками чаю, посасывая сгущенку из банок. Обсудили кое-какие геологические вопросы. Говорили и о гипсовых россыпях. Наконец Гарик сказал:

— Все нормально, очень рад. Завтра полетите в маршрут. Полетите, как птички, без заботы и труда.

...Мы с Володей блаженствуем в самолете. Впереди, за грядами невысоких холмов и лепешками такыров, нас ожидают гидровулканы.

Летчики возвращают меня к суровой действительности. Надо успеть до выгрузки заполнить пять заявок и уточнить маршрут, чтобы нам не петлять над Мынбулаком.

Самолет тарахтит, как трактор,— маленький трудяга, небесный пахарь. Тень от него бежит впереди нас по земле. Заявки заполнены, можно уточнять с летчиками маршрут. Под нами мчатся по такыру стада сайгаков, клубы ныли показывают направления их бега.

Из желтой мглы на краю такыра выступили темно-коричневые конусы вулканчиков.

Летчики полетели к ним и стали снижаться, выбирая посадочную площадку. Самолет то опускался до самой земли, то вновь взмывал вверх.

Неожиданно мне в голову пришла мысль: а что, если во всей этой впадине полным-полно гидровулканов? В одних местах они открыто выпирают вверх, в других — присыпаны песком. Сверху видишь сплошные пески, а в действительности это просто старые гидровулканы, как бы потухшие.

Тем временем, не сумев приземлиться среди вулканчиков, мы, словно подхваченные порывом ветра, отпрянули в сторону и, описав огромный круг, опустились на плоскую вершину невысокой горушки. Мотор замолк, но самолет продолжал покачиваться. Дул сильный ветер.

Мы выгрузили свои вещи. Летчики улыбнулись нам на прощанье. Самолет взмыл почти без разбега.

Вершина была такой плоской, а ветер так старался сдуть нас с нее, что не было никакой охоты долго размышлять. Мы взялись за лопаты и первым делом выкопали углубление. Вторым делом вспомнили, что забыли взять для палатки колья. Ведь здесь и веточку-то не всегда найдешь. Пришлось вместо кола использовать лопату.

Ставить палатку на сильном ветру — не очень большое удовольствие. Она так и норовит отшлепать тебя, вырваться и превратиться в птицу. Мы придавили ее изнутри баком с водой. Стали натягивать веревки, а тут у палатки начали отрываться лямки по углам. Одним словом, намучились. Как приятно после всех трудов забраться в уютную, тесную брезентовую конуру, на которую снаружи наваливается холодный ветер.

Когда читаешь или смотришь кинофильм о геологах, можно подумать, будто им только и дела, что переносить всякие трудноcти, мерзнуть или жариться на солнце и вообще вести жизнь дикую и полную опасностей. Но мы сюда приехали вовсе не за тем, чтобы бороться с трудностями. Они нам мешают работать. Плохо, что кто-то на фабрике сшил непрочную палатку, кто-то не смог лридумать более удобной ее конструкции.

На карте в десяти километрах от того места, где мы сейчас находимся, отмечены два родника. Нужно выяснить, откуда взялись они среди безводных склонов и какая в них вода.

Мы два часа бродили по голым, пустынным склонам и не отыскали никаких родников. Небо нахмурилось, стал моросить дождичек. Пришлось поскорее возвращаться: в темноте еще не найдешь своей палатки.

Очаг у нас вышел нескладным: мало огня, много ветра, дыма и слез. Раскочегарили паяльную лампу. Было темно, и мы наугад лили в кастрюлю воду и сыпали гречневую крупу.

Каша получилась отличной! Съесть пришлось все до крупинки, быстренько вымыть кастрюлю и заварить кофе. Мы забыли захватить с собой чайник, и от этого хозяйственных хлопот прибавилось.

Я лежу в палатке, держа под мышкой тускнеющий фонарь, и записываю дневные впечатления. События не укладываются в хронологическом порядке, врываются давние воспоминания, и мне не хочется их отстранять.

От порывов ветра палатка норовит взлететь, как грузная птица. С брезента сыплется водяная пыль. Сквозь стук дождя и шлепанье брезента чудится какое-то фырканье, шаги, храп. Я представляю, как рыхлеют и текут по склону глины, как налипают они на сапоги.

Мы далеко от гидровулканов, и ночлег наш неуютен. Не лучше ли завтра собрать пожитки и двинуться к лагерю своим ходом, не дожидаясь самолета? Пятьдесят километров — расстояние не столь уж огромное, даже если шлепаешь по грязи.

А дождь не утихает, ветер нервно теребит палатку, Володя стонет, ворочаясь в своем мешке.

Утро сырое, промозглое. Обсуждаем с Володей мой план. Он соглашается — лучше идти. Если такая погода заладит на неделю, летчики могут и не прилететь. Разумнее всего двигаться к лагерю. И работу свою попутно выполним, пересекая район гидровулканов.

Володя остается собирать наши пожитки и готовить обед. Я иду в маршрут, бренча пустыми бутылками в рюкзаке. Надеюсь отыскать родники. Володя не напоминает мне, что идти одному — грубое нарушение техники безопасности. Но ведь недалеко. А если вдвоем — будет потерян день. При такой погоде и неопределенности нашего положения это весьма существенно.

Склоны липкие, сапоги тяжелеют после первых шагов. Но дождь перестал, есть надежда, что на ветру грязь подсохнет и мы потащимся к гидровулканам посуху.

Впереди лощина. Она поворачивается, распахивается все шире, открывая обширную долину. И вдруг вся долина приходит в движение. Сначала ближний склон, затем дальние. Темно-желтые, серые, коричневые склоны деформируются, будто кожа чудовищной рептилии.

Я останавливаюсь пораженный. Да это же сайгаки! Невдалеке, подпрыгивая, улепетывают зазевавшиеся. Волна паники прокатилась по долине, и тысячи животных, нашедших здесь убежище от непогоды, двинулись прочь.

Спускаясь в долину, я вижу причудливые петли сухого русла, а в нем — ямки, выбоины, некоторые до полуметровой глубины. Бесчисленные следы сайгаков. На дне ямок лужицы. Так сайгаки добывают в пустыне подземную воду...

Родники я все-таки отыскал. Земля тут вспучена, кругом рыхлая влажная глина и следы ручейков.

А если именно так рождаются гидровулканы? Под слоем глины залегает песок, содержащий артезианскую воду. Вода стремится пробиться вверх. Там, где ей это удается, глина вспучивается, трескается, через нее пробиваются снизу роднички. Вот и получаются вулканчики.

Вернувшись из маршрута по рыхлому и липкому склону, я чувствую удовлетворение. Мы наскоро обедаем, оставляем в палатке записку летчикам, и навьючившись, двигаемся на запад.

С вершины нам открывается впадина, голубая и слегка дымчатая. Отсюда кажется, что наши гидровулканы, темнеющие вдали, как толпа гномов в колпаках, находятся где-то далеко-далеко, почти на краю земли. Всегда сначала не верится, что пройдешь такой дальний путь. Но так только кажется.

Мы уже порядком запарились, и рюкзаки стали вдвое тяжелей, когда вокруг нас как-то незаметно столпились высокие и мрачноватые холмы.

У первого холма мы сбрасываем на землю рюкзаки, вздохнув облегчённо. Ходим вокруг него. Местами под ногами хлюпает вода и жидкая глина. Склон влажный, весь зарос травами. К одному его боку прижался крохотный холмик, на котором торчат высокие тростники с пушистыми метелочками, и среди них пылают ярко плоды шиповника.

Мы выбираем сухое местечко для ночлега. Осматриваем весь бугор. На вершине его — небольшое болотце, сплошь заросшее высоченным, в два человеческих роста, тростником. По краям болотца отпечатки двойных копытец сайгаков. Мы рубим ножами тростники себе на подстилку.

Я решил на всякий случай сплести из тростника небольшой плетень для защиты от ветра. Володя усмехается:

— Прилетят утром летчики, увидят и скажут потом, что подобрали нас под забором.

Мы заползаем в спальные мешки и, согревшись, засыпаем крепко и надолго.

Утро великолепное! Полная тишина. Небо удивительно чистой голубизны. Над самой линией горизонта неведомым цветком качается нежно-розовое солнце. Все вокруг необыкновенно свежее и молодое, будто мир только что создан.

Спальные мешки за ночь обросли инеем, как белой пушистой травой.

Закусив и навьючившись, мы направляемся в сторону нашего лагеря, пересекая зону гидровулканов. Идем от одного к другому. Берем для анализа воду, осматриваем склоны и вершинки. Гидровулканы обычно не выше пятиэтажного дома. На склонах встречаются маленькие бугорочки. Наверное, из них тоже временами выбиваются роднички. А на вершинах некоторых высоких бугров из небольших озер стекают по склонам ручьи. Еще ниже белеют корочки соли.

На склонах встречаются россыпи песка, вытекающего вместе с водой из жерла. Из года в год выносит вода то песок, то грязь и откладывает все это на склонах.,

Незаметно для себя, исподволь я выстраиваю свои соображения в определенном порядке, чтобы понять происхождение этих холмиков. Для понимания природы заочного знакомства недостаточно. Надо видеть, ощущать, чувствовать всем своим существом.

На склоне высокого холма идеально круглое возвышение, будто специально кто-то насыпал и разровнял круглую площадку. Мы обходим ее и взбираемся наверх. Глиняное блюдце почти до краев заполнено голубоватой жижей. С опаской ступаем на нее. Под ногами будто мягкий пружинный диван. Володя копнул несколько раз лопатой. Выступила зеленовато-голубая текучая глина. Ямка быстро заплыла.

Невдалеке обнаруживаем еще два таких же блюдца. По-видимому, через них время от времени выдавливается, как паста из тюбика, под напором воды глинистая жижа. Так выдавливается из настоящих вулканов расплавленная магма.

Переходя от вулканчика к вулканчику, мы постепенно приближаемся к границе песков.

Вдруг Володя машет рукой. Нас нагоняет самолет. Летит низко,— значит, летчики побывали в нашей палатке, прочли записку и решили помочь нам поскорее добраться до лагеря. И как только они ухитрились сразу отыскать нас среди этих бесчисленных гидровулканов?

...Хорошо иногда побыть вдали от людей, в тишине, да еще заниматься интересной работой. Недаром когда-то мудрецы уединялись в пустыне. Здесь так просторно, светло и чисто, что и в голову начинают приходить простые и светлые мысли...

По правде сказать, никаких особых мыслей у меня не было. Приходилось работать, брести с увесистым рюкзаком-горбом. Занятие не для мудреца. А может быть, и в этом есть какая-то глубокая, не сразу понимаемая мудрость?

Едем на автомашине к центру Мынбулакской впадины.

Среди высоких песчаных гряд темнеет озерцо. Самое настоящее небольшое озеро с прозрачной вкусной водой, с высоким тростником и следами кабанов, сайгаков и волков по берегам. Окаймляет воду плоская засоленная терраса.

Подойдя к самой воде, замечаем, что посреди озера возвышается остров, сплошь заросший тростником.

Вброд шлепаем к острову. С его плоской вершины стекают ручьи. Они-то и вынесли сюда из-под земли песок, которым сложен остров. Значит, здесь гидровулкан!

Мы целый день проводим возле озера. Оно помогает нам понять возможную судьбу Мынбулакской впадины.

Гидровулканы двуличны. Сначала они делают очень полезное дело: дают пустыне воду. По ним, как из открытых водопроводных кранов, бьет, поднимаясь снизу, хорошая подземная вода. Вокруг кипит жизнь.

Но это только сначала. Уже сейчас вокруг нашего озера белый, как снег, и такой же безжизненный налет соли. Вода по берегам сильно испаряется. Откладывается соль. Выходит, подземная вода сначала приносит пользу, а со временем постепенно оборачивается бедой: засоляет землю. Может быть, поэтому казахи; дали этому белому озеру имя Караколь — «черное озеро», мрачное, безжизненное, бесплодное. Вокруг черного озера белым-бело. Это цвет гибели для растений.

Самое интересное ждало нас за озером Караколь. Перевалив через песчаную гряду, мы увидели котловину с плоским дном. В центре ее ярко белеют на солнце большие круги — необычайный узор. Ничего подобного нам никогда не приходилось видеть.

Дно котловины сплошь покрыто илом. Ноги затягивает в него. Мы рискуем потерять сапоги, а то — как знать? — и свою жизнь.

Посуху огибаем котловину, находим подходящее место. Здесь от берега тянутся к середине плоские и круглые лепешки соли. По ним добираемся до белых загадочных кругов. Это котлы. Белые неглубокие соляные воронки, похожие на сковороды для великанов. Дно и борта у них из плотной корки соли. А по краям, как белая пена, застыли клубы пористых пушистых солей.

Все проясняется. На дне озерной котловины выбиваются из-под земли родники. Здесь пески, содержащие артезианские воды,лежат прямо у поверхности. Подземные воды выбиваются вверх,к солнцу. Тут они попадают в такую жару и сушь, что сразу же испаряются.

Подобие каши в кастрюле. Сверху каша вся в мелких оспинках. По ним снизу поднимаются струйки воды и пара. А здесь вместо каши песок, и жар не снизу, а сверху. В подземной воде содержится немало соли. Она и осаждается в воронках.

Каждое утро я привычно наблюдаю звездную россыпь на склонах. Мысленно приближаюсь к ним, вижу кристаллы гипса, как бы осколки стекла.

Но почему эти земные звезды... точнее, пожалуй, эти зеркальца, почему эти яркие лучи тревожат сердце, заставляют думать о них? Разве мало для меня ощущения тайны, мало прекрасного видения, радующего сердце? Не потому, ли, что «самого главного не увидишь глазами», как говорил мудрый Лис в сказке «Маленький принц»?

Мы привыкли друг к другу, притерлись, как шестеренки работающего механизма. Ведь главное все-таки в том, что мы производственная единица, выполняющая задание.

Когда дежурит Николай, то всегда обещает угостить необычайной едой. К счастью, дело кончается или сладкой гречневой кашей, или чуть солоноватым киселем.

Сева, придя из маршрута, сам, без просьб и напоминаний, помогает Николаю наколоть дров. Володя тащит откуда-то из развалин старого сарая огромную дверь. Она растопырилась за его спиной, ветер толкает Володю то в одну, то в другую сторону. Кажется, будто огромная бабочка трепещет крыльями над самой землей.

Я тайно наблюдаю за нашими рабочими и готовлю баню в бывшей пекарне (мы расположились в заброшенном крохотном поселке). Печь размером с однокомнатную квартиру ненасытно заглатывает доски и мелкие бревна. Из глубины ее зева рвется пламя, как из пасти змея-горыныча. Поодаль от печи холодно, ветер продувает полуразрушенное помещение. Резкая континентальность, как и должно быть в пустыне.

После баньки, разгоряченные и веселые, долго пьем чай. В комнате дымит печь - металлическая бочка, похожая на свинью: круглая, на четырех тоненьких ножках. Дым режет глаза, куски стекла и фанеры - в окне пропускают ветер. Дым пляшет в комнате, как голубая кисея.

Между прочим, это в комнате ИТР. Наши рабочие устроили свое жилище заметно лучше: окна не столь ветропроницаемы, а печь — тоже из бочки, но похожая на жирафа — стоит торчком, вытянув до форточки длинную шею-трубу. Эта печь отлично переваривает щепки, извергая дым в окно.

Значит, наши ребята и вправду становятся работягами, хотя еще им надо бы научиться по-настоящему заботиться не только о себе, но и о своих ближних.

Однообразные пустынные пейзажи: песчаные бугры, плоские такыры, метелочки полыни, заросли саксаула, похожие на вывороченные коряги. Вдали мерцают миражи: то, кажется, вода в озере блестит, то деревья, то горы. Порой линия горизонта отрывается от земли и повисает в воздухе. И снова бугры, такыры, саксаул, миражи.

Едешь на машине час, другой, третий. И получается, будто прокручивают в кино одни и те же картины.

Показалось поле желтых высоких злаков, напоминающих густую пшеницу. Ясно: поблизости должна быть вода. Вскоре оказались на берегу реки. Впрочем, реки нет. Только сухое русло, засыпанное песком. Берега невысокие, обрывистые. Видно, временами вода появляется в русле, подмывая берега. Я спускаюсь в сухое русло, копаю лопатой песок. Углубился на полметра — блеснула вода. Выходит, река все-таки существует, но вся она скрыта в песках — подземная река.

Под каждой обычной рекой текут подземные воды. Часто даже подземная река значительно больше той, что видна на поверхности. Но только в пустыне встретишь реку, которая вся упряталась от жары под землю.

Невдалеке показывается стадо сайгаков. Оно не спеша спускается в низину. Другие животные двигаются в обратном направлении. Наверное, сайгаки умеют добывать воду из сухой реки — выбивают копытами лунки.

А вода здесь хорошая, прохладная и почти пресная. Сухре русло выводит нас на гладкий обширный такыр. Возможно, под ним какое-нибудь озеро. Сверху все закрыто ровненьким коричневым ковром глины. Вокруг такыра пологие песчаные холмики.

Темнеет. Мы направляемся прямиком к песчаным грядам Арыскумов. Ночуем возле озера. Оно искусственное: торчит толстая труба и бьет струя воды. Берега озера пусты, тростники еще не успели вырасти. Вода из скважин вкусная. Умылись, приготовили кашу, заварили чай. Отлично!

Время от времени встречаются колодцы: современные, бетонные, с бетонными желобами для воды и корытцами для скота. Один раз попался старый колодец, весь в зарослях полыни, деревянный, выложенный корявыми ветвями саксаула.

Встретились казахи-скотоводы. Возле юрты верблюды и автомашина с цистерной.

Воду для питья чаще берут теперь не из колодцев, где она легко может загрязниться, а из скважин.

Откуда вода в колодцах, не так-то просто узнать. Выкопаны они у подножия Песчаных холмов. Возможно, вода накапливается в песках по капельке сочится вниз. А под песками залегают глины. Подземная вода стекает по этим глинам... Так это или нет, нам еще предстоит разобраться.

Поздоровавшись с хозяевами, мы подходим к верблюдам. Они лежат на земле, надменно подняв головы, поводя своими большими глазами и непрерывно двигая челюстями. К спине старого верблюда привязано нечто вроде большой подушки. Казах-пастух предлагает прокатиться. Я решаюсь, сажусь на подушку, ухватившись за веревку. Пастух кричит что-то. Верблюд издает противный вопль и резко распрямляет задние ноги. Я чуть не перелетаю через его голову. Он выпрямляет передние — я чуть не падаю назад.

Верблюд медленно, плавно идет, непрерывно крича, должно быть ругая меня по-верблюжьи за неурочную работу. Он шагает, и я не знаю, как его остановить. Пастух догоняет нас, хохочет: «Хватит? Скажи — чох»! Я говорю: «Чох!» Верблюд сразу подгибает передние ноги, потом задние. Он уже не смотрит на меня, жуя с достоинством, как на торжественном приеме, будто не я на нем катался, а он — на мне.

Я научился предугадывать появление колодца. Три раза подряд мои предсказания сбываются: из-за песчаных гряд сразу же выплывают колодцы. Я тихо ликую, видя замешательство спутников. Наконец, открываю им секрет: вершины бугров возле колодцев голые, абсолютно никакой растительности. Все уничтожено овцами, которые пасутся у колодцев из года в год.

Вот так получается: повсюду в пустыне живут растения и животные. Тысячные стада сайгаков не приносят никакого вреда пустыне. Возможно даже, приносят пользу. Одни только мы, люди, можем невольно превратить эту живую пустыню в бесплодные голые барханы. И только нам под силу направить в пустыню речные воды и вызволить из-под земли скрытую здесь ишзнь.

...Мы возвращаемся из маршрута на машине, и время тянется совсем медленно. Едешь и едешь, а вокруг чередуются песчаные бугры, плоские такыры, поле с метелочками полыни, заросли саксаула, похожие на вывороченные' коряги. Линия горизонта дрожит, как текучая вода, поблескивает, словно перед нами то самое великое водохранилище, для которого мы здесь работаем. Да, это оно: мираж; мечта, проект. Оно окружает нас.

Мы чудесным образом путешествуем по дну моря. И если оно станет реальностью, значит, паша работа сейчас приобщила нас к дальнему будущему. А если моря не будет, если наша работа докажет, что его здесь создавать не следует... Что ж, значит, мы видели только мираж. И это совсем неплохо, когда мираж так красив.

Твердая поверхность такыра, рассеченная множеством трещин, напоминает кожу слона. Трудно себе представить, что на этаком прочном плитчатом полу могут вдруг расцвести алые маки, подняться зеленая трава — сплошным ковром, как по мановению волшебной палочки. Приходится верить на слово, что именно так бывает весной. «В знойные летние дни насыщенная солнцем безграничная равнина замирает в жарком сне и, словно спящая царевна, грезит своей волшебной сказкой — мираж;ем о воде, о зелени деревьев, может быть, о будущих садах...» — написал это не поэт, а советский ученый, академик Келлер.

Песчаные холмы вздуваются вокруг нас, волна за волной, и не видно им ни конца ни края. С одной из вершин открывается обширный такыр, который пересекает стадо сайгаков. Вокруг пусто и тихо. Ветер ослаб. Солнце припекает сильнее.

Мы идем по лесу. Странный, это лес. Почти нет тени. Деревца саксаула чуть выше человеческого роста. Листочки у них тоненькие— нечто среднее между настоящим листом и колючкой. Разбросаны деревья на расстоянии нескольких метров одно от другого. А настоящие густые заросли подземные. Будто лес этот посадил какой-то сумасшедший садовник: деревья — корнями вверх. Цену саксаулу узнаешь, когда разводишь костер. Древесина у него твердая, топором рубить — сущее наказание, но ломать нетрудно. Горит он отменно, почти без дыма. Говорят, от саксаула жара больше, чем от бурого угля.

Мы подошли к лагерю. Карабкаемся на последний склон исступленно, как штурмующие крепость — на вражеский редут. Склон крут, тверд, глина осыпается. Но мы лезем, задыхаясь и не останавливаясь.

Вверху, на фойе быстро темнеющего неба, стоят наши товарищи. Они кричат нам — торжественная встреча. Не хватает только флажков и аплодисментов. Взметнулась в небо зеленая ракета, еще одна... Вот и салют.

Что ж, понять их можно. Маршрут наш долгий. Они вернулись раньше. Умылись. Переоделись. Очень хотят пообедать. Вообще они хорошие ребята...

Мы отдыхаем, укрывшись от ветра за холмом. Потоки пыли непрерывно текут мимо нас. Будто движется здесь бескрайняя река, и только островки торчат из этого потока.

Мы обследуем холм округлый, словно леденец, тщательно облизанный ребенком. Здесь свой лакомка — ветер.

Земля сухая, легко рассыпается в пыль. В основании холма обнажаются слои глины, а у вершины — ровные слои песка. Он осыпается по склонам, а глиняная пыль уносится ветром. Повсюду блестят-переливаются прозрачные и белые гипсовые пластины. Красота!

Об их происхождении мне уже и думать не хочется. Достаточно ломал голову. Иду в маршрут, вижу блестящий от гипса склон, а он так и дразнит: «Не отгадаешь, не отгадаешь!» И верно, я не владею дедуктивным методом Шерлока Холмса настолько, чтобы, глядя на пластину, всю в кристалликах и царапинках, восстановить ее прошлое.

Итак, поднимаюсь на холмик, стараясь не думать об этих непонятных гипсах. И вдруг замираю как вкопанный. Передо мной — разгадка. Это я понял сразу.

На вершине холмика песок и глина разбиты сетью трещин. Ничего особенного: в пустыне от сухости земля часто растрескивается. Но эти трещины были заполнены, как бы залиты гипсом. Гипс прочнее песка и глины. Ветер их выдувает, а гипсовые пластины остаются и стоят торчком. Высокие обламываются и сползают со склона.

Выходит, пластинки, которые лежат на склонах, когда-то образовались в земле и лишь потом, очутились на поверхности. Как они родились в земле? Можно представить всего несколько вариантов.

Вода в пустыне, хотя и понемногу, выпадает на землю в виде дождя и снега. Не вся она, конечно, сразу испаряется. Часть ее просачивается в песок и глину, становясь подземной. А подземные воды, попадая в трещины, скапливаются в них. Отсюда уж они испаряются. На стенках трещин образуются тоненькие корочки гипса. С каждым годом они становятся толще и толще. Да и сами трещины растут вместе с ними.

Другой вариант. Водяная пыль содержит здесь сравнительно много растворимых солей. Увлажняющаяся поверхность трещин становится местом кристаллизации солей, выпадающих по существу прямо из воздуха. И наконец, третий вариант: вода, заключенная в порах песчано-глинистых пород, выступает на поверхность в трещинах, как бы выпотевает, и, испаряясь, оставляет в трещине кристаллики растворенных в ней солей. Этот вариант — гидрогеологический — показался мне наиболее правдоподобным. Хотя в природе, возможно, реализуются все три варианта... и даже четвертый возможен.

Самое удивительное, в тундре я видел точь-в-точь такую же картину. Конечно, трещины в земле там были не от жары, а от мороза. И в них накапливался не гипс, а кристаллы льда. Ведь в тундре земля мерзлая весь год а лишь летом немножко оттаивает.. Поэтому лед в трещинах сохраняется веками. Он растягивает трещину все шире, и шире, так что в конце концов ледяные клинья достигают метровой ширины и больше...

Желтые волны песка. Воспаленное око солнца. Верблюд. Корявый, узловатый, как бы корнями вверх, саксаул. При слове «пустыня» у меня перед глазами по-прежнему вспыхивает эта картина. Такова сила стереотипа.

Но под этим зыбким пластом, отчетливым и красивым, появились новые пласты впечатлений, неожиданных открытий, воспоминаний. Постепенно проявляется вереница реальных образов: конус гидровулкана, сутуло мчащийся сайгак, клубы пыли за автомобилем, бесчисленные норки сусликов, изрешетившие песок. И очевидные истины: пустыня — зло, которое надо преодолеть, вода в пустыне — это жизнь. Эти истины оборачиваются ложью, если не уравновешиваются не менее верными: пустыня — благо, которое надо уметь ценить, вода в пустыне —- это засоление и гибель.

Наша работа в Мынбулакской и Арысской впадинах, на окраине Приаральских Кызылкумов, была далекой от теоретических премудростей: обычное производственное задание. Однако произошел какой-то серьезный переворот в моем отношении к пустыне. Изменились не столько мысли, сколько чувства.

Техника ныне столь совершенна, что позволяет людям вмешиваться в судьбы рек и пустынь, морей, а то и океанов: из Ледовитого, скажем, сделать Неледовитый. Самое невероятное в таких проектах то, что они реальны. Наука и техника выполнили один из главных заказов общества — научились покорять природу. Теперь задача дополнена: нужно научиться сохранять природу, так сказать, разумно сотрудничать с ней. Но если с первой задачей можно вполне справиться, опираясь только на точные расчеты и рациональные решения, то уберечь природу невозможно без любви к ней.

Нет, конечно же, я не собираюсь агитировать за сохранение первобытной свежести пустынь. Просто не могу забыть бесчисленные стада сайгаков и подземные воды, выбивающиеся на поверхность по жерлам скважин и гидровулкаиов и мертвенно-белый пласт соли именно там, где скапливается вода...

Наша геологическая партия вернулась с полевых работ. Мы написали отчет. Он обычен, с обычными картами и схемами, с обычной пояснительной запиской и пожеланием в дальнейшем проверить, уточнить и дополнить полученные результаты. Одна лишь особенность: на геологической карте Мынбулакской впадины среди многоцветных пятен, показывающих выходы древних пластов, прихотливо петляет, в основном повторяя очертания горизонталей, береговая линия будущего моря. Такова паша современность: исследуем древние пласты — уходим на десятки мил-лиоиолетий в прошлое ради того, чтобы шагнуть на десятилетие в будущее.

Нетолстый том отчета. В нем не сказано, как мы работали, как дружили и ссорились, о чем беседовали и размышляли. Все это осталось только в нас. И мы еще долго будем вспоминать свои полеты, переезды, хождения... Последнее — главное. Истинное ощущение времени и расстояния дарует только ходьба.

Об авторе

БАЛАНДИН РУДОЛЬФ КОНСТАНТИНОВИЧ. Родился в 1934 году в Москве. Окончил Московский геологоразведочный институт, инженер-гидрогеолог. Автор шести монографий и многих научных статей. Занимается популяризацией науки. Автор трех научно-художественных книг: «Капли девонского дождя», «Глазами геолога», «По холодным следам» и нескольких рассказов. В нашем ежегоднике публикуется впервые. В настоящее время работает над книгами «Геологическая деятельность человечества» и об академике В. И. Вернадском.