Мир путешествий и приключений - сайт для нормальных людей, не до конца испорченных цивилизацией

| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |


OUTDOORS.RU - портал в Мир путешествий и приключений

На суше и на море 1963(4)


Т. Щербиновсная

По черным землям

Очерк

Из Астрахани в Нарын-Кудук

Машина бежала сильно и уверенно, изредка подрагивая на неровностях дороги, и тогда бочки постукивали о борта: гулко — та, что с бензином, железная, глухо и коротко — деревянная с водой. Мы лежали па ящиках, расстелив на них спальные мешки, и видели только небо — густо-синее, светлеющее книзу. После дневной жары земля долго еще отдавала тепло, и оно вместе с тончайшей пылью и горьковатым запахом полыни струилось из щелей кузова.

— Да, не повезло,—вздохнул Евгений.

Он, видно, продолжал какой-то мысленный разговор. Мы все, конечно, подумали о нашей начальнице отряда.

Сергей, лежавший возле кабины, только передернул плечами. Он вообще не отличался разговорчивостью.

— Вот отряд Олега Николаевича — это да! —снова начал Женя через несколько минут.—Бывший фронтовик, помните, приходил к нам на кафедру? Вот к нему бы попасть...

Снова помолчали. Быстро темнело. Сильнее запахло полынью. ,

Я приподнялся на локте. Бескрайняя степь уходила за горизонт и там терялась в вечерней дымке. Внезапно по дороге впереди машины побежали две светлые полосы. Это шофер Вася включил фары. Рядом с ним в кабине сидела. Елена Сергеевна — наша начальница.

Вытягиваясь снова на спальном мешке, я глубоко вздохнул.

— Ничего, Женя, в прошлом году Сергею хуже пришлось — у него в отряде были одни девчата.

И почему, в самом деле, обязательно должно быть плохо, если начальник женщина? Может быть, совсем даже не будет плохо.

Звезды появились как-то неожиданно, все сразу. Небо ожило, углубилось, появилась перспектива. Вот уже целый день едем мы по Черным землям. В Москве они представлялись мне в виде антрацитово-черной равнины, хотя я хорошо знал, что название «черные» они получили вовсе не из-за цвета почвы. Летом они золотисто-дымчатые. Золотистые — злаки, дымчатая— полынь. А вот зимой, говорят, они зеленовато-серые. Но не черные.

— Слезай, приехали!

Машина остановилась у низкого белого домика с маленькими окнами. Впереди виднелось еще несколько таких же домиков. А вокруг — темная, душная степь. Тихо. Это поселок Нарын-Худук. В нем расположено Управление Госфондом зимних пастбищ «Черные земли», и здесь будет находиться база нашей экспедиции. Слезать не хотелось. Мы так устали, что устроились спать прямо в кузове машины.

Разбудил нас, конечно, Евгений. Он ворчал, что отлежал себе ухо, что мы всю ночь его толкали, что давно пора вставать и, что самое главное, на горизонте он видит лес.

Вставать было совсем не пора. Солнце только чуть приподнялось над горизонтом. Было тихо и прохладно.

Посмотрев туда, куда показывал Женя, мы и вправду увидели нечто, весьма похожее на лес. Пока протирали глаза и потягивались, Женя быстро свернулся калачиком на наших местах и мгновенно заснул. Нам с Сергеем не оставалось ничего Другого, как обругать его, одеться и идти смотреть лес, особенно привлекавший тем, что я ничего о нем не слышал. Объект нашего любопытства оказался гораздо ближе, чем можно было предположить. Вот уже видны крупные пышные кусты, отливающие багрянцем утреннего солнца. Интересно, что это такое? Не могу удержаться и что есть духу бегу к ближайшему кусту. Он высокий, не меньше трех метров, и весь осыпан пушистыми розово-фиолетовыми кистями цветов. От них тянет легким медовым запахом. Местами роща прерывается высокими барханами мелкого золотистого песка. А вот кусты пониже. Вместо ветвей и листьев — голые членистые плети, как у хвоща.

Мы взяли с собой несколько веток.

За завтраком сначала молчали. Елена Сергеевна осторожно рассматривала нас.

— А он похож на сирень,— прервал молчание Евгений,— только цветочки помельче. Как он называется?

— Это тамарикс,— охотно ответила Елена Сергеевна, явно довольная поводом завязать беседу.—Тамарикс — кустарник из семейства тамариксовых. Листья у него видоизменились в чешуйки, а их функцию выполняют зеленые веточки.

Далее мы узнали, что у нас тамариксов насчитывают от 15 до 25 видов, но точно установить их число затруднительно, так как из-за перекрестного опыления у них возникает много гибридных форм с переходными признаками. Этот по-латыни называется тамарикс рамозиссима, то есть многоветвистый.

Пока мы завтракали, погода как-то непонятно изменилась. Как будто все было то же: желтая степь и безоблачное голубое небо. И все же что-то произошло. Ах, вот что — поднялся ветер. Он гнал по единственной широкой улице песчаную поземку, с удивительной быстротой и настойчивостью навевая барханчики у домов. Тончайший песок, миллионы раз перевеянный, задувался во все щели, проникал в помещение, в ящики с оборудованием и продуктами, скрипел на зубах, прилипал к влажному телу. Это сущий бич. Со временем, правда, мы к нему привыкли.

Мы и наши задачи

Несмотря на разницу в характерах, мы дружили давно, с первого курса: молчаливый картограф Сергей, непоседливый геоморфолог Евгений и геоботаник — я. Мы охотно согласились принять участие в работе экспедиции на Черных землях, так как Евгения давно привлекали Бэровские бугры, Сергея — картирование равнины, а меня — растительность полупустыни. Экспедиция в этих местах работала второй, и последний, год, но мы ехали впервые. В прошлом году туда выезжали пятикурсники, теперь они уже окончили университет и разъехались кто куда.

В задачу экспедиции входила подготовка почвенно-геоботанической карты большого массива зимних пастбищ — Госфонда «Черные земли» в Калмыцкой степи. Завершить эту работу предстояло теперь нам.

Огромные пространства равнинных полупустынных пастбищ Западного Прикаспия — величайшая ценность для отгонного животноводства нашей страны.

Понятие «пастбище» обычно связано с представлением о сочном зеленом луге, по которому в летние дни не спеша бродит скот. На зиму его переводят в стойла. Но на Черных землях (так они названы потому, что в этих местах почти не бывает снега) все наоборот: стада здесь пасутся зимой. А летом по равнинам Западного Прикаспия гуляет лишь ветер. Можно ехать на машине и день, и два и не встретить ни единой живой души. Из-за жары и недостатка воды в летние месяцы пастбища пустуют, они как бы отдыхают и набираются сил. Зато с наступлением холодов начинается оживление. С горных склонов Дагестана, из Грузии, Ставрополья, Волгоградской и Астраханской областей сюда начинают прибывать многочисленные отары овец. Сотни километров идут они по специальным скотопрогонным трассам, обеспеченным водопоями, кормами и ветеринарным надзором.

Однако на Черных землях овцы пасутся далеко не «не спеша». При разреженном полупустынном травостое им надо успеть подкормиться за короткий зимний день. Поэтому по пастбищу они передвигаются быстро, отыскивая наиболее сытные участки. И бывают дни, когда стада успевают пройти десятки километров.

В редкие снежные зимы, когда корм скрыт под снегом, овец подкармливают сеном и защищают от холодных ветров. На эти случаи создают страховые запасы сена, изготовляют специальные щиты и загоны.

Почти вся северо-западная часть Прикаспийской низменности выделена в Государственный фонд зимних пастбищ; река Кума разделяет его на Черные земли — севернее реки и Кизлярские пастбища — южнее ее.

Работать предстояло двум отрядам: «северному» — Олега Николаевича и «южному» — нашему. Рациональное использование этих обширных богатейших равнин требует детального изучения их, и прежде всего подготовки почвенно-геоботанических карт, сведений об урожайности пастбищ и многого другого. Завершающим этапом нашей работы должна быть так называемая паспортизация пастбищ. В паспорте каждого землепользования нужно было подробно указать — сколько и каких пастбищ и сенокосов имеется в данном хозяйстве, их урожайность, питательность, рекомендуемые сроки использования, мероприятия по улучшению и тому подобное. Все это должно было подтверждаться соответствующей картой участка.

Кроме нас троих, Елены Сергеевны и Васи Сурова — шофера, в отряде был еще Миша Маленький. В прошлом году, были два Миши: Большой — почвовед и Маленький — рабочий. Большой в этом году не приехал, нового почвоведа мы ждали позднее, а за Маленьким так и осталось это имя. И, конечно, был еще Аркашка — наш ГАЗ-51. Он часто вызывал Васино недовольство своей прожорливостью — пил много бензина и масла. Вася объяснял это сильной жарой и неважными степными дорогами.

Того, кто воображает, что экспедиционная работа на автомобилях напоминает занимательные прогулки по курорту, надо сразу разочаровать. Работа начинается с первого поворота колеса. В оборудовании должен быть строгий порядок. Каждая вещь всегда должна находиться на определенном месте, в противном случае можно часами копаться, терять время, злиться и раздражать других. Участники экспедиции тоже имеют свои постоянные места.

Через несколько дней а пути нам был устроен, шутливый экзамен. '

— Где располагается бочка с водой?

— Сзади справа.

— Бочка с бензином?

— Сзади слева.

— Начальник отряда?

— Впереди справа.

— Шофер?

Когда кто-то ответил «под капотом», Вася не на шутку обиделся.

Лопата? Сзади с кизяком. Крупа? В заднем левом ящике, Образцы? В заднем правом. И так далее.

Снова мы в пути. Убегает назад степная дорога. Две глубокие колеи. По ним надо очень точно вести колеса, иначе начнешь трястись по кочкам, А это не так уж приятно.

Картограф, он же Сергей, сидит в кабине и прокладывает по карте маршрут. Еще с утра Елена Сергеевна наметила с ним трассу на день. По ее требованию «Спидометр!» Сергей выкрикивал из кабины отсчеты прибора, нужные для отметки в полевом журнале.

Елена Сергеевна ухитряется на ходу записывать в полевой журнал, держа его на весу. Опыт показал, что, если журнал класть на что-нибудь, выходят одни размашистые каракули.

Евгений отмечает что-то в своем дневнике. Он пытается различить рельеф на этой ровнейшей поверхности и даже спорит с Еленой Сергеевной — увалистый он или холмисто-волнистый.

Я наблюдаю за бегущей равниной и тоже стараюсь что-нибудь записать, но пока получается плохо» Строчки едут вбок, а на кочках подпрыгивают вместе с машиной, так что потом трудно их разобрать.

Довольно часто делаем остановки. На больших стоянках, называемых станциями, производим полный объем работ: копаем глубокую яму — почвенный разрез, берем образцы почв, составляем полное описание растительности, собираем гербарий, выстригаем траву для взвешивания и определения урожайности. До приезда почвоведа описанием почв будет заниматься Елена Сергеевна.

Сначала мне показалось, что здесь очень бедная растительность—ковыль, типчак, полынь. Но когда начал составлять первое описание, набрался порядочный список. Лишь внешне похожи эти сухие желто-бурые злаки. Вот дерновинки с недлинными, торчащими, как щетка, листьями и тонкими однобокими метелками. Это типчак, или овсяница бороздчатая. А вот длиннолистные, колеблющиеся под ветром ковыли. На легких почвах обычен ковыль-волосатик, или тырса, на более тяжелых — ковыль сарептский. Волосатик— коварный ковыль. Нам еще от него достанется.

Перед нами открывался новый, интересный, совсем необычный мир. Где-то южнее были пустыни, севернее — степи, а здесь расстилалась полупустыня. Не степь, и не пустыня, и не механическая смесь того и другого, а особая природная зона со своими собственными закономерностями.

Ночлег в степи

Солнце опустилось низко, и во встречном ветре почувствовалась прохлада. Пора было подумать об отдыхе. Очень хотелось есть, пить, спать — все одновременно. Как только съехали в сторону от дороги и расположились на относительно ровной площадке, Елена Сергеевна распределила между нами обязанности: Вася готовил «ко сну» Аркашку, которого нужно было осмотреть и поддомкратить; Миша Маленький разводил костер; Елена Сергеевна взялась готовить ужин, а мы втроем расставляли палатку.

— Палатку? Это мы мигом, - взъерошил хохол Женя,— это мы враз.— И он потянул за веревку. При этом «враз» вылетели два колышка, вбитых мною с другой стороны. Пока я возился, забивая их снова, вырвались Шенькины колья. Палатка обрывалась несколько раз. Сопя и вздыхая, возились в сгущающейся тьме, пока наконец натянули упрямое жилище.

Аппетитные запахи доносились от костра. Мы еле дождались зова к ужину.

— Прежде чем приступить к еде, — обращаясь к нам, начала Елена Сергеевна,— я должна предупредить вас кое о чем. Во-первых, будьте очень осторожны с огнем. Достаточно одной искры, чтобы спалить огромные пространства пастбищ. Надо обязательно окопать то место, где собираетесь разводить костер, и все время следить, чтобы не разлетались искры. Учтите, у нас много бензина. Во-вторых, не надейтесь, что я соглашусь быть у вас стряпухой. Это только на первые дни. Сейчас мы установим дежурства и будем их соблюдать до конца экспедиции. А теперь прошу к столу.

В тот вечер мы отдали должное вкусному ужину. Не заметили даже, как опустошили ведро. Сидели сытые, довольные, глядя в костер, где еще тлели кизячьи угли.

И вот, пока мы предавались заслуженному отдыху, к нам пожаловали первые гости, и, надо сказать, весьма неприятные. Совсем рядом с моей ногой деловито прошагал прямо к костру большой мохнатый паук. С другой стороны подбирался второй такой же. Все зашевелились. Елена Сергеевна привстала, подцепила паука палочкой и толкнула в угли.

— Говорят, если раздавишь тарантула,— сказала она тихо,— обязательно придет его парочка, так что, если не хотите встречать этих незваных гостей, не давите их около себя.

Женя не утерпел и, несмотря на полный желудок (он только что жаловался, что объелся и потому не: может убирать посуду) , стал гоняться за тарантулами, ловко протыкая их палочками и насаживая вокруг костра. Потом с удовольствием потер руки и оглядел своих поверженных врагов. Некоторые из них еще отвратительно корчились.

— Они любят тепло,— говорила Елена Сергеевна,— поэтому и идут к костру, забираются в палатки, в дома. Здесь их что-то особенно много. В прошлом году мы однажды остановились на солонце, думали, там не может быть тарантулов, ведь они живут в земле, а солонцовый горизонт твердый. Расположились, разбили палатки. Ночью я проснулась, посветила фонариком и, представьте, обнаружила десятка два тарантулов на стенках палатки. Не помню, как выбралась наружу. С тех пор я сплю на машине — как-то спокойнее.

— А все-таки, почему их оказалось так много на солонце? — спросил Женя.

— Солонцовый горизонт образовал своего рода крышу над норками тарантулов. Если идет дождь, вода не проникает вглубь. Дежурные,— перебила себя Елена Сергеевна,— все вымыть, убрать и быстро — в постель! — С этими словами она легко впрыгнула в кузов и там затихла. Мы же долго и осторожно залезали в палатку, освещая все вокруг карманными фонариками и пугая друг друга тарантулами. Однако ночь прошла спокойно. Спали как убитые до самого утра.

Проснулся я от крика снаружи:

— Борис, это ты выбросил моих пауков? Я знаю, что это ты! Выходи, соня полупустынная!

Выползаю из палатки. Утро чудесное. Протерев глаза, смотрю в сторону костра. От тарантулов действительно мало что осталось. Одни животы на палочках.

—Чудак ты — говорю,— мне и смотреть-то на них противнo. Тем более отрывать их мохнатые ноги, да еще ночью.

Солнце недавно поднялось и освещало равнину косым лимонно-желтым светом.

Миша Маленький копал яму, поплевывая на ладони. Сергей возился у костра. Проспал я, однако.

За завтраком Елена Сергеевна несколько раз поглядывала на Евгения и наконец заговорила:

— А знаете, Женя, я, кажется, догадываюсь, кто похитил ноги у ваших пауков. Хотите, покажу?

С мисками в руках отошли они в сторону, и вскоре к нам донеслась Женькина брань по адресу неизвестных еще нам врагов, лишивших его интересной коллекции. Женя долго разглагольствовал, обращаясь к кому-то на земле. Как выяснилось, это были просто-напросто муравьи. Им оказалось не под силу снять с «вертелов» толстые брюшки, и они старательно волочили куда-то в степь длинные мохнатые ноги тарантулов.

Много песков и мало воды

В тот день жара стояла особенно тяжелая и неподвижная. Запас воды собирались пополнить в Джанайских песках, где был хороший пресный колодец. После завтрака ополоснули бочку и поехали.

Вот и пески. Целые горы золотых барханов. Вася по малозаметной дороге, указанной Еленой Сергеевной, повел машину к колодцу, а мы пошли в барханы.

Нас поражала удивительная приспособленность растений к суровым условиям жизни на песках. Вот кияк, или песчаный овес. Он растет прямо среди бесплодного песка, а какие у него крупные колосья и какой толстый стебель! Его шнуровидные корни тянутся на несколько метров в стороны, укрепляя растение и снабжая его влагой. А вот вайда песчаная, высокая, как дерево, с желтыми крупными цветками. Она взбирается выше всех на голый, горячий песок.

Долго бродили, собирая растения, проваливаясь по щиколотку в раскаленный песок. Иногда на вершинах песчаных гряд встречали кусты тамарикса, закрепленные растениями-пионерами. Увлеченные сбором интересных экспонатов, мы не сразу услышали протяжные автомобильные гудки. Это Вася звал нас на помощь. Конечно, наш Аркашка застрял в песках. Бешено вращались задние колеса, извергая фонтаны песка и все глубже увязая.

Как мы ни старались помочь Аркашке — пытаясь вытянуть его или под-кладывать под колеса все, что могли найти в нашем небогатом хозяйстве,— все наши усилия оказались тщетными. Только еще больше захотелось пить. Казалось, во всем мире не стало прохлады и воды.

— Вот что, ребята,— прервала молчание Елена Сергеевна,— кто может, берите ведра, пойдем к колодцу.

Этот поход надолго запомнился нам, Шли молча, экономя каждое движение. Елена Сергеевна шла впереди — она одна знала дорогу к колодцу. Сзади шли мы с Сергеем, неся по ведру. Остальные ждали у машины. Молодец все же наша Елена Сергеевна, она умудрялась даже шутить, подбадривая нас.

Долгожданный колодец оказался просто дырой в песке. Ни сруба, ни ограды. Дрожащими от нетерпения руками вытянул я первое ведро. Разве было нам дело до того, что вода оказалась подозрительно мутной и отдавала затхлостью? Только напившись до слез, мы заметили, какую дрянь пьем.

Ошибаться могут и опытные путешественники. Среди мно-гих дорог мы, оказывается, выбрали ту, которая вела к заброшенному колодцу. Назад шли с трудом, удерживая бульканье воды в желудках, Ведра казались наполненными камнями — так они были тяжелы. Сбоку от тропинки, по которой мы шли, тянулась старая полуразвалившаяся изгородь. Когда-то она служила, наверное, защитой для овец от зимней непогоды. Эта неожиданная находка спасла нас. Подкладывая прутья под колеса Аркашке, мы с трудом выбрались из надолго запомнившихся Джанайских песков. Через час уже подъезжали к хорошему пресному колодцу, с новеньким срубом и ведром на цепочке. Наша бочка снова наполнилась вкусной пресной водой.

Мы давно мечтали добраться до южной границы нашего участка —до реки Кумы. Хотелось искупаться, набрать пpecной воды, выполоскать просоленные ковбойки. И вот скоро мы у цели.

— Сейчас будет интересный колодец,— сказала Елена Сергеевна,—посмотрим, сумеете ли вы его потушить.

Мы не обратили внимания на это странное замечание, а может быть, просто не разобрали слов, отнесенных встречным ветром.

Впереди, в стороне от дороги, показалась небольшая группа людей, сидевших у костра. Машина остановилась. Ожидая, пока вскипит чайник, мужчины не спеша покуривали. Знакомясь с путниками, оказавшимися чабанами одного из недалеко расположенных колхозов, мы не могли оторвать глаз от необыкновенного костра: чайник закипал над водой, стекавшей из короткой толстой трубы. Она торчала прямо из земли, и вода горела легким, почти бесцветным пламенем.

Евгений слегка дунул на огонек.

— Тихо,— крикнул ему Вася,— задуешь!

— Задую? А как же его ветром не задует? — Женя ходил вокруг необычного костра, присаживался, трогал огонек пальцами.

В северной части Калмыцкой степи артезианские воды залегают глубоко и на вкус соленые. Здесь же они ближе к поверхности, пресные, но сильно газированы. Этот природный газ и горел над, трубой, вода же отдавала тухлыми яйцами.

Когда стемнело, голубой огонек стал заметнее. Он как будто плясал выше воды, не касаясь ее, но и не отрываясь.

Когда великолепное тихое утро осветило наш лагерь, в блеске наступавшего дня все еще порхал над водой прозрачный живой огонек.

После завтрака отправились наконец на реку. Полотенец с собой не взяли, решили так обсохнуть. А мыло прихватили. Елена Сергеевна чему-то улыбалась. Мы уже знали такую улыбку и были настороже. Однако того, что произошло, предугадать не могли.

Вблизи Кумы много солончаков. Вот уже появились участки с влажной мягкой почвой и белесым налетом солей на поверхности. Растительность на них редкая, преимущественно сочные солянки. На самых злостных солончаках обычен солерос, мясистый, членистый, удивительно ярко-зеленый среди сухой степи. К осени солерос становится красноватым; если его стебель раздавить между пальцами, брызнет соленый сок. Цветки невзрачны, а вот плоды напоминают красивые цветы с яркими прозрачными лепестками. Солянки трудно гербаризировать, особенно сочные. Положить в газетную бумагу — почернеют, покроются плесенью. Мы возили с собой промокательную бумагу и в нее закладывали растения. Несмотря на жару и большую сухость воздуха, они все равно плохо сохли.

Долго пробирались сквозь густой тростник. Местами он достигал трехметровой высоты. Нас начали покусывать затаившиеся в теплой тишине комары. Женя первый не выдержал:

— Елена Сергеевна, а скоро вода? Где же Кума?

— Здесь, вот она,—услышали мы невинный ответ. Остановились. Сквозь поредевший тростник нашему взору открылось нечто вроде просеки, почва которой была словно припудрена налетом солей.

— Вот она, — лукаво повторила начальница. — Миша, давай копать здесь.

Ориентировав почвенный разрез по солнцу, чтобы оно освещало нужную нам стенку, мы стали по очереди долбить каменный грунт. Серая с прожилками солей почва плохо поддавалась лопате. Но мы работали отчаянно, вкладывая в удары всю досаду на себя, на несуществующую реку и даже на Елену Сергеевну.

— Вот что,— вкрадчиво сказала она,— вы на меня не сердитесь. Так вы лучше запомните Куму. А купаться будете в Волге, когда поедете за почвоведом. Между прочим, Кума не везде сухая. В прошлом году мы видели ее немного западнее Величаевки. Там — это река.— Вспомнив что-то, Елена Сергеевна рассмеялась.— Один студент решил даже прыгнуть в воду с берега и сразу увяз в черной грязи. Там по верху течет чистая вода, а под ней лежит вязкий ил.

Кума течет с северных склонов Большого Кавказа и в верховьях довольно бурная. Выбегая на Прикаспийскую низменность, она постепенно мелеет, разбирается на орошение и, не Дойдя до Каспийского моря, совсем исчезает.

Немного о растениях

Закончив картирование юго-западного «угла» нашего участка, мы двинулись к северу. К сожалению, возвращаясь на базу из этого рейса, мы не успели поработать на самом сложном и отдаленном участке — юго-восточном, так как не хватило продуктов и бензина. На нашей рабочей карте этот участок условно отметили как белое пятно.

По дороге остановились возле участка ярко-зеленого травостоя, необычного на фоне соломенно-желтой степи. Пошли смотреть. Всюду низкорослый свежий типчак. Ничего больше. Ни полыней, ни мхов, ни лишайников.

— Здесь был степной пожар,— сказала Елена Сергеевна,— все сгорело и не возобновилось, кроме типчака, а он чувствует себя хорошо, даже пошел подрост из семян. Видите, какая сочная зелень. Полынь же очень медленно восстанавливается после пожаров — у нее корневая шейка высоко над землей и сразу повреждается огнем.

Часа через два невдалеке показалось сухое соленое озеро. Женя с Сергеем попросили разрешения сходить к нему, а мы с Еленой Сергеевной направились к поляне более темного оттенка. Мы оказались среди зарослей низких темно-зеленых кустарников, похожих на крошечные елочки.

— Это эфедра, или кузьмичева трава, еще ее называют хвойником,— говорила Елена Сергеевна, нагибаясь и трогая пальцами шершавый стебель.— Очень занятное растение из типа голосеменных, применяется в медицине. Давайте возьмем его в гербарий.

Осторожно, чтобы не повредить подземных частей растения, начал я откапывать стамеской упругую плеть. Она, извиваясь змеей, уходила под поверхность почвы и там ветвилась. Пот со лба капал в перерытую землю. Уже два, нет, три метра этой дьявольской плети отпрепарировано, а конца ей не видно, В некоторых местах от нее выходят на поверхность новые зеленые «елочки». Время идет. Начальства что-то пописывает в своем дневнике с безразличным видом.

Плеть мешает копать. Она хватает за ноги. Тогда я стал скатывать ее в большой круг, как канат, и лишь добавлял новые кольца, поливая их потом. Когда вернулись Женя с Сергеем, вопрос «кто кого», кажется, решался в пользу эфедры.

— Интересно, Елена Сергеевна,— спросил я,— есть ли вообще конец у этой кишки, или мне придется перерыть всю округу?

— Сколько метров нарыли?

— Да с десяток будет...

— Ну, тогда вполне хватит. Практически отрыть целиком весь куст невозможно — он без конца ветвится и занимает часто десятки квадратных метров. Я вспомнил рисунки эфедры и ее описание в книжке. «а деле она оказалась совсем не такой безобидной. Так практика обогатила мои теоретические познания»

— Какой инструмент потребуется для следующего растения? — мрачно спросил я, перекидывая стамеску с руки на руку.

— О, ничего особенного.—Она огляделась кругом и обратила наше внимание на крупное ярко-зеленое растение.— Вот смотрите, знаменитое растение пустынь — верблюжья колючка. У нее длиннейшие корни, поэтому даже в самое жаркое время, когда кругом все высыхает, она сохраняет зеленый цвет и сочную листву. Вырыть ее еще труднее, чем эфедру. А вот и последнее растение на сегодня.

Мы подошли к крупному шарообразному кусту. Толстый одревесневший стебель прочно сидел в земле.

— Это солянка калийная. Теперь ее называют солянка русская,— объясняла Елена Сергеевна,—к осени она еще сильнее разрастается, ветвится и, когда созревают семена, отрывается от корня, подхватывается ветром и катится по степи, как огромный шар, рассеивая семена.

— Это и есть перекати-поле? — спросил Женя, с интересом разглядывая солянку.

— Да. Здесь много таких форм. Многие солянки, гипсолюбки и другие растения тоже осенью путешествуют по степи в виде шаров.

Елена Сергеевна подошла к кусту, взяла его двумя пальцами у основания, толстого стебля и легко вытащила из земли вместе с поразительно маленьким корешком. Эта солянка — однолетняя. У многолетних перекати-поле, имеющих мощную корневую систему, корни остаются в почве, а надземная часть их так же отламывается у основания стебля.

С каждым днем степь все более выгорала. Небо тоже будто выцвело. На горизонте дрожит марево. Часто видим миражи и уже не удивляемся им. Они похожи: будто впереди расстилается широкое плоское озеро, а по его берегам стоят большие деревья и отражаются в воде. Поджидали почвоведа. Кто мог предвидеть, что этот субъект нарушит наши милые привычки...

Новый почвовед

В Астрахань поехали Женька и я. Предстояло выполнить немало поручений, а кроме того, встретить и привезти почвоведа. Он, конечно, окажется бледным, тщедушным и будет потрясен нашим загаром, нашим бравым видом.

Еще до рассвета выехали мы на Аркашке из Нарын-Худука. Свежий предутренний ветерок трепал наши выцветшие волосы и отросшие бородки. Удобно усевшись в кузове, мы с удовольствием вспоминали прожитый здесь месяц. Впереди — Астрахань, Волга, новые впечатления.

Почвовед должен был поджидать нас у багажной кассы. Мы немного запаздывали. Ничего, пусть поволнуется.

Оставив машину на привокзальной площади, пошли к кассе. Увы, у кассы не было Тщедушного. И вообще никого не было, кроме одинокой яркой девичьей фигурки, которую мы, по законам мужской солидарности, право же, не заметили. Пришлось отойти и справиться о приходе поезда. Да, поезд пришел уже с полчаса назад. Тщедушный тоже, видно, решил заставить нас подождать. И тут внезапная, страшная догадка заставила нас быстро переглянуться.

— Как фамилия почвоведа? — зловеще спросил я.

— Левченко,— уныло ответил Женя, — Левченко. Это может быть и Тщедушный, и Тщедушная...

Снова двинулись к кассе. На этот раз пестрая фигурка сама обратилась к нам.

— Простите, вы не из Черноземельской экспедиции?

— Допустим.

— Вы не за мной приехали? Я почвовед, Левченко. Ольга Левченко, с третьего курса биолого-почвенного. — И она с надеждой переводила взгляд с Женьки на меня и обратно. Видно, заждалась. Мы же, растерявшись, молча разглядывали незнакомку.

— Я сейчас, подождите, пожалуйста,— заговорила она быстро, боясь, наверное, что мы удерем.— Я сейчас, только возьму вещи.

С этими словами птичка упорхнула, а мы остались в каменной неподвижности около ее большого чемодана.

— Почвовед превзошел самые смелые ожидания,— обрел наконец дар речи Евгений,— ты заметил каблучки?

— Нет, я заметил кудри,— отвернулся я,— но, в общем, это одно и то же.

— Чемодан,—умилялся Женька,—нет, Борис, ты представь его среди кизяка и грязных ведер.

— А мы попробуем...—начал я, но в этот момент появилась Ольга с какими-то свертками и коробками.

Удивил нас и Вася. Вместо того чтобы оценить весь комизм положения, он вдруг осклабился, подскочил, схватил вещи, забросил их наверх и широким жестом распахнул кабину, приглашая девушку сесть. Мы с Женькой особенно ловко перемахнули через борт кузова. Ну что ж, это женское право выбирать место, пока дело не дошло до работы,

Однако через некоторое время машина остановилась, две тонкие ручки уцепились за борт, и наш новый почвовед оказался в кузове.

— Отсюда лучше видно,—как бы оправдываясь, сказала она,— и воздух свежее.

Сначала ехали молча, глядя в степь, бегущую на восток. Ветер трепал пеструю юбку и легкую косынку Ольги.

Наконец Женя нарушил молчание:

— Трудновато вам будет в поле, все эти каблучки и разные штучки...

— Да? — она оглядела себя и еле справилась с налетевшим порывом ветра.

— Конечно,— Женя набирался задора,— там ведь не город — надо сапоги, брюки, все, что полагается.

Видя растерянность Ольги, мы еще больше прониклись чувством собственного превосходства. Даже какое-то злое вдохновение осенило нас.

— Вы не забыли взять с собой веревку из женских волос? — спросил я озабоченно.

— Из женских? Зачем?

— А как же, от тарантулов, они не идут только через женские волосы, а иначе закусают,— с этими словами я самодовольно откинулся на ящике.

— Правда? А мне ничего не сказали...

— А про сайгаков тоже не сказали? — вступил в разговор Женя.

— Нет, а что?

— Ничего особенного, — снисходительно поучал Женька, гордо глядя по сторонам, — ночью они забираются в палатки, приходится завязывать вход.

— Это еще пустяки,— перехватил я эстафету,— вы не очень слушайте Женю. Самое страшное, конечно, степные удавы. Они могут задавить в кольцах даже коров, не только овец и людей.

Как это ни странно, Ольга верила, И это только разжигало в нас жажду врать дальше. Чего мы только ей не наговорили, сами даже потом забыли! Тут были и степные орлы, и одинокие разбойники, и много всякой другой чепухи. Устав наконец от дурацкой болтовни, мы замолчали и стали глядеть вперед на дорогу.

На знакомую дорогу перед Нарын-Худуком въехали уже затемно. Напуганную Ольгу снова усадили в кабину. Полосы света то и дело выхватывали из темноты каких-то смешных зверьков, и они, ослепленные лучами фар, несуразными прыжками убегали в сторону.

— Да это тушканчики,— догадался я.

Раза два вспугнули зайцев.

Когда поздно вечером приехали на базу, там все уже спали.

— Представляешь,— шептал мне на ухо Женя,— что будет завтра? Главное, придется умываться, вот ведь в чем дело.

Загадка Бэровсних бугров

Действительно, нам пришлось распрощаться с некоторыми вольностями, в том числе и небритыми лицами.

Елены Сергеевны мы не стеснялись. Поначалу хотели другого начальника, вроде Олега Николаевича, которому каждый хотел подражать, а потом привыкли и даже по-своему привязались к этой милой женщине. Пожалуй, мы были немного свиньями перед ней. Мне это пришло в голову после появления в отряде Ольги. Впрочем, когда Оля надела новую ковбойку и брюки и подобрала волосы, положение в отряде несколько урегулировалось. Мы сразу стали говорить ей «ты».

Северный отряд выехал вместе с нами на смежный участок. Мы были рады побыть вместе с ребятами другого отряда, обменяться впечатлениями, посмотреть их материалы. Ольга держалась больше с «северянами», работая с их почвоведом Валей Гусевым. Часто они даже спорили у почвенного разреза, призывая в качестве арбитров наших начальников. Самым приятным в совместном путешествии нам представлялось то, что после окончания работ на смежном участке предполагалось сделать заезд на Бэровские бугры. Наконец-то близка к осуществлению давняя Женькина мечта.

...Бэровские бугры возникли перед нами, вернее, под нами совсем обыденно и незаметно. Просто мы стали забираться на высоких пологий склон. После ровнейшей степи это показалось все же необычным. На самой возвышенной точке остановили обе машины. Это и был наш первый Бэровский бугор. Казалось, по степи шел огромный вал, да так и застыл, оброс степными травами, запестрел поверху пятнами солонцов. И стоят так эти валы тысячелетиями. Вся степь с них видна. Простор необозримый.

Я стоял на вершине первого бугра, когда услышал, что внизу, на склоне, кто-то разговаривал. Сначала доносились отдельные слова, затем отголоски разгоравшегося спора. Невольно я стал прислушиваться. Один голос принадлежал Жене.

— Ну как может сложиться такая толща путем размыва?— говорил он кому-то.— Это же настоящее эоловое образование! Только ветром могло надуть такие бугры, и, смотри, все они вытянуты в строго широтном направлении.

— Ну нет,— возражал другой голос, по-видимому, это был геоморфолог «северян»,—далеко не все бугры расположены. в направлении преобладающих ветров. Здесь типичные эрозионные формы, а не эоловые. Вспомни теорию Бэра о береговых валах. Он считает, что эти бугры образовались в результате размыва дельты Волги. Ребята окликнули Олега Николаевича, прося разрешить их спор.

— Это очень сложный вопрос,— начал он,— тем более, что и среди ученых лет единого мнения о происхождении Бэровских бугров. Самое замечательное в них, конечно, своеобразный, уникальный рельеф и строго определенная широтная ориентация. Нигде больше нет такого рельефа. Для того чтобы яснее представить себе картину территории, занятой этими буграми, я вам прочту, что о них написал географ Федорович, работавший здесь перед Отечественной войной.

Олег Николаевич вынул из полевой сумки книжку. — Вот послушайте: «При взгляде с самолета до далеких горизонтов видны полосы воды. Тысячи длинных, узких, вытянутых прямолинейно и параллельно друг другу озер, солончаков, ильменей и западин чередуются с такими же прямолинейными, округлыми в сечении и узкими увалами, напоминающими какие-то гигантские бревна, правильными рядами разложенные на земле и слегка лишь, на четверть, выступающие из земли. Кажется, что самолет летит над каким-то гигантским листом гофрированного железа, все вогнутые складки которого засыпаны землей или залиты водой».

— Бэровские бугры занимают очень большую площадь вдоль северного и северо-западного побережья Каспийского моря: от низовий Эмбы до разливов Кумы,— продолжал Олег Николаевич,— прослеживаются они и на морском дне, под водой. Это впервые обнаружил Бэр во время своих путешествий в конце прошлого века. По имени ученого и были названы бугры.

Далее Олег Николаевич сказал, что большинство ученых относят бугровую толщу к эолово-аккумулятивным образованиям, то есть главную роль в ее создании отводят ветру (я заметил победоносный Женькин взгляд). Правда, есть и другие точки зрения. Считают, что толща бугров накапливалась водным путем, то есть что она или морского, или дельтового происхождения (Женя отвернулся, чтобы не видеть злорадной улыбки своего противника).

— А как все-таки считают сейчас? — заинтересовались слушатели.

— Сейчас полагают необходимым учитывать совокупное Действие многих факторов, сменявших друг друга в продолжение тысячелетий. Сначала ведущая роль была, пожалуй, за эрозионными процессами, затем на них стали накладываться эолово-аккумулятивные, происходило навевание новых толщ, и так далее. Как видите, тайна Бэровских бугров остается пока еще не разгаданной. Может быть, счастье ее раскрытия выпа-дет на долю вас — будущих ученых.

Взглянув на часы, Олег Николаевич озабоченно нахмурил брови. После недолгого совещания наши начальники подали команду собираться в путь. Когда мы шли к машине, Женя тихо сказал, ни к кому особенно не обращаясь:

— Я бы посоветовал некоторым почвоведам не заглядываться на чужих начальников.

Хорошо, что Оля шла в стороне и не слышала.

Когда-то здесь была тайга

Однажды нам встретились двое молодых людей, медленно шедших прямо по целине, причем один из них вел за руль велосипед. Мы свернули с дороги навстречу им. Юноши, заметив нас, остановились, но вовсе не бросились к машине с просьбой подвезти, как мы ожидали, а даже, наоборот, как-то хмуро наблюдали за нами. Вдруг один из них радостно крикнул:

— Женька! Сучков!

Евгений мигом оказался рядом с рослым загорелым парнем, но тот отстранился:

— Тихо, не толкни велосипед!

— А зачем он тебе, давай к нам в машину, мы подвезем вас обоих вместе с вашим драндулетом, И что вы вообще тут делаете?

— Разве ты не знаешь? Почти одновременно с вашим отрядом был срочно сформирован отряд по нивелировке низменности, вот мы и выехали сюда.

— На велосипеде?

— Ты с ним повсторожнее, это не простой велосипед, это — нивелир-автомат. Мы его ведем за руль, а прибор, установленный на раме, автоматически вычерчивает на миллиметровой ленте линию рельефа. Вот посмотри.— И он показал рулончик готовой ленты.— У нас есть аэрофотоснимки этого района. На них нанесен весь профиль местности. Можно различить даже участки белой полыни, злаков и солонцов,— увлеченно объясняли юноши, показывая снимки.

— А что это за вышка впереди?

— Это буровая. Решено пробурить несколько скважин по профилю.

— Долго вам еще идти?

— Начали-то мы от самого берега Волги, а теперь вот пересечем низменную степь и подойдем к последнему пункту, к Ергеням. Вообще-то мы часто, сменяемся, утомительно так долго идти, сказал Женин друг и предложил дождаться машину, которая привезет смену. Должен приехать и начальник отряда

Юрий Владимиров. Нам захотелось дождаться его, чтобы узнать, работает их отряд. Машина действительно скоро пришла. Мы расположились на брезенте, чтобы было удобно и поговорить, и поесть, и Юра рассказал немало интересного. — Вы конечно, знаете,— задумчиво проговорил он, поправляя очки, — что мы с вами сидим на дне моря. Часто смотрю я в эту залитую солнцем степь и вижу совсем другой Прикаспий: то колышется море, то шумит сырая тайга, то человек бронзового века точит камень у древней реки. Мы еще очень мало знаем геологическую историю этих мест. Прикаспийская впадина — одна из наименее изученных частей Русской плат-формы. Её формирование относят к одной из древнейших эпох - палеозою, более трехсот миллионов лет назад. Нас интересует более близкий период — четвертичный, продолжавшийся последний миллион лет. До недавнего времени о четвертичных отложениях в Прикаспии судили лишь по обнажениям правого берега Волги да редким буровым скважинам. За последние годы наши сведения об истории Прикаспийской равнины значительно пополнились. Давно известно, что одним из основных факторов, формировавших эту равнину, были неоднократные наступания моря на сушу, или так называемые трансгрессии Каспийского моря, чередовавшиеся с его отступаниями, регрессиями.

— Отступая, море каждый раз оставляло толщи отложений, осадков, значительно засоленных,— продолжал Юра, отыскивая что-то в полевой сумке.— Наиболее мощные толщи оставили три последние трансгрессии — хвалынская, послехвалынская и новокаспийская. Отложения каждой из них весьма характерны. Вот посмотрите, это так называемая шоколадная глина хвалынского возраста, извлеченная нами с глубины около десяти метров. И он передал нам кусочек твердой сухой глины, действительно по цвету напоминающей шоколад.

— Интересно, почему так сильно разливалось Каспийское море? Оно ведь замкнуто, откуда же поступала вода? — спросил Сергей.

— По-видимому, это связано с изменением общих физико-географических условий, в том числе и климатических. Во всяком случае, прослеживается связь между изменениями климата, оледенениями и наступаниями моря. Хвалынская трансгрессия, например, совпадает с валдайским (вюрмским) оледенением. Причем разлив моря по времени начинается примерно с середины периода оледенения и продолжается до середины межледникового периода. Видимо, начавшееся таяние ледников пополняло морской бассейн. И чем полноводнее становился этот бассейн, тем менее соленой была в нем вода.

— А как это определили? — не удержавшись перебила Оля.

— Главным образом по захороненным в отложениях остаткам животных, обитавших в то время. Раковины морских моллюсков хорошо сохраняются, и палеонтологи помогают нам определить, какие животные населяли море. Эти существа, погибшие много тысячелетий назад, рассказывают нам сейчас о тех условиях, в которых они обитали. Хвалынское море в типичных своих осадках в виде шоколадных глин погребло дидакн — моллюсков, свидетельствующих о меньшей солености этого моря по сравнению с послехвалынским. Это видно по размерам раковин моллюсков: они были значительно меньше. Уровень Хвалынского моря превышал современный уровень Каспия на семьдесят пять — семьдесят семь метров.

— Интересно, а что здесь было в периоды между наступаниями моря?

— Об этих периодах нам уже рассказывают не остатки морских животных, а главным образом сохранившаяся пыльца растений. Благодаря прочной оболочке она, как и панцири моллюсков, доносит к нам из глубин тысячелетий сведения о некогда господствовавшей здесь растительности. Когда Хвалынское море ушло, освободив сушу (а климат тогда был холодный), на ней постепенно возникли леса: в отложениях мы находим пыльцу ели, сосны и сибирского кедра, немного пихты. Здесь была тайга. Постепенно климат иссушался, и в верхних осадках этого периода появляется пыльца березы и ольхи, а также травянистых растений. К концу периода регрессий уже господствует степь. Соответственно изменялся и животный мир: сначала были мамонт, шерстистый носорог, северный олень, затем появляются степные животные.

Последним обширным разливом Каспийского моря была верхнехвалынская трансгрессия. Глубина моря над территорией Черных земель достигала десяти-двенадцати метров. Континентальный период, начавшийся вслед за последней хвалынской трансгрессией, продолжается до сих пор. Новокаспийская же трансгрессия была незначительная, ее и установили-то сравнительно недавно. Море в то время заливало лишь узкую прибрежную полосу.

— Интересно, а следы человека обнаружены в отложениях? — спросила Елена Сергеевна.

— Да,— отвечал Юра, принимая возвращенный ему «хвалынский шоколад»,—в районе Урожайного, например, обнаружена стоянка древнего человека времен поздней бронзы, то есть около 2500—3500 лет тому назад. Находили и следы кочевых скотоводов XII—XIII веков нашей эры — печенегов, торков, половцев и даже Золотой Орды — XIV—XV веков. Эти остатки обнаружены под современными развеваемыми песками. Стало быть, пески эти сравнительно молодые. Кстати сказать, для современного периода характерно значительное развевание поверхности равнины и образование бесплодных сыпучих песков. [Немалую роль в этом процессе сыграл неумеренный выпас скота, особенно в дореволюционное время, что приводило на песчаных почвах к уничтожению дернового покрова и нарушению устойчивости песков. Отсюда становится ясным, насколько необходимо рационально использовать эти богатейшие пастбища.

Юра помолчал, потом закончил:

— Вся эта древняя история оживает не только для того, чтобы удовлетворить нашу любознательность. Возьмите хотя бы этот «шоколад». Плотные древние глины не пропускают воду. если просачивающаяся сверху дождевая вода и конденсирующиеся в песках пары или влага попадают на эту глину, то зауживаются над ней и дают начало колодцу. Поэтому именно песках и бывают колодцы с хорошей пресной водой. Прикаспинскую низменность в разрезе можно сравнить с огромной чашей, заполненной главным образом песками, прослоенными глинистыми осадками, которые препятствуют просачиванию влаги вглубь. Эти слои часто служат естественным руслом для артезианских вод. Таким образом, весь комплекс вопросов орошения и обводнения связан с изучением рельефа местности. А рельеф, как мы знаем, формируется тысячелетиями, и часто современные его формы можно разгадать, лишь заглянув в глубь веков.

...Отшумела тайга, захоронив в древних шоколадных глинах микроскопические пыльцевые зерна растений. Ушло и море, оставив мощные толщи отложений. По ним теперь загорелые парни катили свой нивелир-автомат. Пора было и нам отправляться в очередной рейс.

Зловредные плодики

Глядя па появившиеся среди равнины скирды сена, мы решили, что неплохо бы набить им наматрасники, которые долго ездили с нами в машине пустые, а мы спали в спальных мешках. В кабине, видимо, об этом тоже шел разговор. Машина свернула в сторону. Сергей крикнул: «Сто двадцать два!» Это означало, что последующий маршрут «не рабочий» и подлежит исключению из записей в дневнике. Подкатили к скирде.

— Елена Сергеевна, разрешите набить сеном матрасы. Мы немного возьмем.

— Конечно набивайте, я договорилась в управлении. Когда мы с пустыми чехлами ринулись к скирде, Елена Сергеевна крикнула вслед:

— Только осторожно! Проверьте, нет ли там ковыля-волосатика. Если есть, не думайте брать, его плодики колючие.

— Ничего,— отвечали мы, с азартом запихивая сено в мешки,— мы не неженки, нас волосатик не прокусит!

Это было чудесно — возиться в тени скирды. Мы совершенно одурели от запаха сухого сена, солнца, полыни. Особенно усердствовал Евгений. Он раза три забирался на. скирду и с гиканьем съезжал с нее. Оля тоже захотела влезть на скирду. Женя тянул ее вверх, мы подсаживали снизу, но так ослабели от смеха, что упали, а Оля с Женей обрушились на нас сверху.

— Ну-ка, слезайте с нас,— хрипел Сергей, отплевываясь от попавшей в рот трухи.

Наконец, мохнатые от сухих травинок, веселые и довольные, потащили мешки к машине. Свалили их сзади, завязав кое-как, и поехали до следующей «станции», где Оля собиралась их зашить.

Через некоторое время я ощутил покалывание в ноге. Женя тоже возился на ящике. Заерзала и Оля. Мы переглянулись. Миша Маленький повел плечами и признался:

— Блохи закусали совсем. Вы как хотите, а я как знаю. Нe оборачивайтесь.

Елена Сергеевна стукнула два раза по крыше кабины, что означало остановку, и быстро взглянула на нас. Впопыхах мы не заметили, что в стороне расстилалось большое синее озеро. Елена Сергеевна предложила сходить к нему искупаться.

Дважды предлагать не пришлось, и мы побежали к озеру. Дикими прыжками ворвались в воду, извергая фонтаны брызг, но поплавать не удалось. Вода не поднялась выше колен. Для того чтобы окунуться, пришлось лечь на живот. К середине озеро стало еще мельче. Мы лежали, блаженно растянувшись теплой соленой воде, погрузив руки в вязкий ил, чтобы удержаться под водой.

— Э-гей! — кричал Женя, стараясь не всплыть,— идите сюда! Только осторожно, здесь с ручками! — и он окунулся, оставив над водой лишь кисти рук. Правда, он тут же всплыл спиной, но это видел только я.

Мы испытали огромное удовольствие, когда Оля с опаской вошла в воду, а мы с хохотом вскочили на ноги.

Посмеявшись всласть над Олиным разочарованием, выбежали на берег. Елена Сергеевна с трудом удерживала улыбку. Ей-то хорошо, ее почему-то не кусают.

Отойдя в сторону, я осмотрел Евгения. Ого! Какие-то хвостатые штуки вонзились на спине в его кожу с явным намерением вбуравливаться глубже.

— Где? Что? — вертелся Женя, стараясь через плечо оглядеть спину.

Я показал ему свою ногу. В икру впилась такая же странная колючка. Когда коварные «паразиты» были извлечены из наших тел, я все понял. На ладони лежали зерновки ковыля-волосатика с острыми носиками и длинными скрученными волосовидными остями. Они-то и напоминали хвосты. Вытащенные плодики были торжественно преподнесены Елене Сергеевне. Погрозив нам пальцем, она спросила, достаточно ли мы наказаны за свое непослушание. Пришлось признать свою вину.

— Ковыль-волосатик, или тырса, как его здесь называют, может принести большой вред, если не принять необходимых мер,— говорила начальница.— Были случаи, когда овцы гибли из-за этого ковыля. Зерновки попадают им в ротовую полость или цепляются за шерсть, пробуравливают кожу и внедряются в мышцы. Шкура такой овцы вся будто изрешечена дробью и не годится для обработки. Затырсованные участки надо выкашивать до колошения ковыля, чтобы он не успел обсемениться, к тому же сено из молодого ковыля хорошее, мягкое и может служить неплохим кормом для овец.

— Зачем ему такие плоды? — спросил Женя, сердито глядя на ворох вытащенных из нас зерновок.

— Это очень интересное приспособление. Как только наступает влажный период, ость раскручивается, и плодик закапывается в землю.

Прежде чем тронуться в путь, пришлось потратить целый час на вытряхивание сена из мешков и очистку кузова от зловредных плодиков.

О сайгаках, "зеркале почв" и грозе

В один из жарких предосенних дней летели мы «холостым ходом» по укатанному грейдеру снова на юг. Погода начинала пошаливать, и мы серьезно беспокоились, вспоминая о юго-восточном белом пятне.

Оля втянулась в кочевую жизнь, загорела, ее ковбойка, к нашей общей радости, слиняла и стала похожа на наши.

Ехали молча, каждый погруженный в свои мысли. Вдруг Оля встрепенулась,

— Что это?

Мы посмотрели направо. Вдали что-то очень быстро двигалось. Елена Сергеевна достала бинокль, посмотрела и передала нам.

— Это сайгаки,— сказала она.— Посмотрите, они обязательно пересекут нам дорогу.

И правда, обогнав машину, стадо резко свернуло влево и понеслось легкими прыжками через дорогу. Теперь их можно было лучше рассмотреть. Впереди неслись красавцы рогали, за ними — безрогие самки и совсем маленькие детеныши. Стадо будто переливалось, так грациозны были движения этих своеобразных степных животных.

— Ой, как интересно! — восторгалась Оля.— Подумайте, какая скорость! Как это они так могут?

— Сайгаки удивительно приспособлены к здешним условиям — очень быстро бегают, могут подолгу не пить, а иногда пробегают больше сотни километров за день к водопою. Говорят, в одном совхозе они налетели на бахчу, в момент ее всю уничтожили и умчались дальше.

Оля чему-то улыбалась и посматривала на меня с Женей. Мы переглянулись, и внезапно все трое расхохотались. Вспомнили о нашей дурацкой болтовне во время первой встречи.

Вечером у костра говорили о сайгаках. Они похожи на антилоп, выносливы, быстроноги. У них своеобразные головы — нос длинный и толстый и в то же время похожий на хоботок. Ноздри большие. Они через них хорошо и сильно дышат. По выражению Васи Сурова, у них хорошая «продувка», потому они так быстро бегают. Скорость их бега определяли по спидометру — она достигала 70 километров в час. Говорят, бывает и больше.

Держатся сайгаки стадами — от нескольких штук до 500— 700, иногда даже больше тысячи; зимуют в районе Сарпинских озер — в Даванской низменности, севернее нашего Черноземельского госфонда. Там их скопляется очень много. Лет пятьдесят назад сайгаки в калмыцких степях были почти полностью истреблены, но постепенно, после того как их запретили убивать, быстро размножились. Теперь их в Прикаспии много. Сколько? Никто их специально не подсчитывал, но на основании некоторых данных полагают, что их много десятков тысяч. В этом году даже разрешен их частичный отстрел. У самцов красивые лировидные рога, до 40 сантиметров длины, с поперечными утолщениями в виде колечек. Мясо сайгаков вкусное, шкура прочная. Потому-то на них и охотились.

К пустыням особенно применимо выражение: «растение — зеркало почв». Здесь можно даже картировать почвы по растительности. Например, примесь солончаковых растений свидетельствует о появлении легкорастворимых солей, камфоросма растет только на солонцах, злаковый травостой говорит о зональной бурой почве. Чистые заросли белой полыни я наблюдал лишь на глубокостолбчатых солонцах.

Особенно много ее возле кошар. Этот факт пробудил во мне законное любопытство — то ли кошары приурочивают к солонцам, то ли солонцы образуются вокруг кошар?.. Ну, а раз «растительность — зеркало почв», то я стал искать случай заглянуть в это зеркало.

Однажды, подъезжая к кошаре, я заявил Оле, что сейчас мы обнаружим солонец. Но почвоведы — народ недоверчивый. Она сама захотела убедиться.

— Солонец? — спросила она и наклонила голову набок, совсем как Елена Сергеевна,—что-то сомнительно.

Я молча взял лопату и спрыгнул на землю. Что такое? Везде полынь, и никакого солонца. А как же «зеркало»? Копаю в других местах. Та же картина. Оля ходит за мной и молчит. Правильно делает. Я и так злой. Она тычет ножом в стенку вырытой мною ямки: бурая супесчаная почва. Оле тоже непонятно, куда девался солонец.

Иду в степь. Лопата на плече. Не оглядываюсь. Мне даже приятно, что Оля отстала и продолжает ковыряться в последней яме. Сейчас мне нужно осмыслить анекдот с солонцами, будь они неладны.

На ходу присматриваюсь к смене растительности по мере удаления от кошары. Сначала везде одна полынь, потом появляются объеденные кустики злаков, дальше виден ковыль. Почва и рельеф не меняются. Значит, меняется что-то другое. Вот так рассуждая, я и «открыл Америку», как сказала мне позже Елена Сергеевна. Если бы я раньше почитал литературу, ну хотя бы «Ергени» Высоцкого, то не пришлось бы додумываться до очевидных вещей. Что же, будет наука на будущее.

Если из года в год, из десятилетия в десятилетие пасти отары овец на одном и том же месте, то они будут выедать, а следовательно,. и вытаптывать сначала ковыли, затем типчак, а уж потом менее съедобную полынь. То есть будет происходить так называемая пастбищная дигрессия (изменение, деградация). На менее выбиваемых участках будут частично сохраняться злаки. Конечно, все это не так просто. Стадии пастбищной дигрессии, наблюдаемые и во времени и в пространстве, сопровождаются и глубокими изменениями в целом комплексе окружающих условий. Взять хотя бы почву. Она уплотняется, изменяется ее водный режим, и в конце концов она действительно становится похожей на солонцовую.

С тех пор я не доверял внешним впечатлениям и, если видел заросли белой полыни, тщательно исследовал почву.

С утра было очень тихо. При безветрии особенно чувствовалась тяжелая жара уходящего лета. Она наваливалась как нечто физически ощутимое. Оранжевое солнце заливало степь странным феерическим светом. Казалось, предметы перестали отбрасывать тени. Нарастало беспокойство и беспричинная раздражительность. На горизонте копилась лиловая дымка. Оля то и дело поглядывала то на небо, то на дорогу. Проследив за ее взглядом, я различил вдали маленькую точку, приближающуюся к нам по дороге.

— Машина! — донесся голос Елены Сергеевны.

— Это «северяне»,— сказал Женя и посмотрел на меня.— Ты что кривишься? — А я и не заметил, что скривился.

Действительно, это был северный отряд. После шумных приветствий все пошли к почвенной яме, у которой сидела Ольга, Начальники, как всегда, немного отошли в сторону. В неподвижном воздухе были ясно слышны их голоса.

— Вы откуда?

— Заезжали на старые гари. Наблюдали восстановление травостоя. А вы как?

— Нас беспокоит юго-восточный угол. Успеть бы до холодов, а то и дожди могут заладить, Вы скоро все закончите, наверно?

— Недельки две в поле, а там можно и на базу — начинать обработку.

Они замолчали. Невольно все посмотрели на запад, откуда очень медленно поднималась гигантская черно-лиловая завеса. Несколько мгновений стояла полная тишина. Казалось, никто не дышал. Оля уронила в яму почвенный нож, он звякнул и нарушил тишину.

— Ну и тучища,— прошептал Вася Суров,— что будем делать?

В давящей тишине под мертвым светом застывшего солнца стремительно росла туча. Вот она заняла полнеба. За ней по степи бесшумно бежала мгла.

— Учтите,— спокойно говорил Олег Николаевич,— ветер будет очень сильный, скорее накрывайте машины брезентом, укрепляйте как следует палатки входом на восток.

Внизу, в недрах тучи, заполыхали молнии, хотя звук еще не доходил до нас. Но вот молчание нарушилось. Глухой грохот потряс землю. С запада повеяло холодом, налетел первый порыв ветра. Мгновенно стемнело.

Сквозь взвихренную пыль и песок я увидел, как Олег Николаевич схватил Олю за руку и побежал с ней к машине. Мы же вскочили в палатку, и в этот момент туча прорвалась ливнем. Молнии полыхали не переставая. Дождь бил по палатке. Палатку раскачивало, будто кто-то огромный и злой тряс ее и старался оторвать от земли. Поток дождевой воды прорвался под брезентовое днище и быстро нашел себе путь к выходу. Было неуютно, сыро и жутковато.

Кто-то предложил спеть. И мы сначала тихо, потом все громче запели наши любимые студенческие песни.

Так проходила гроза. Мы пели. И уже не было страшно. Сквозь щели палатки стал просачиваться бледный свет. Дождь слабел. По палатке уже стучали лишь отдельные капли. Я откинул брезент. Снова сияло солнце, отражаясь в тысячах луж. Будто и не было страшной черной грозы. Соседняя, «северная», палатка стояла на месте, но из нее никто не показывался. Мы забеспокоились — уж не попала ли в них молния? Разулись и пошли с Женей к соседям. И что же? Там шло настоящее пиршество. На ящике были разбросаны остатки еды.

— Так, так,—говорил Женя, потирая руки,— пока мы боролись с грозой, принимая на себя разряды молний, они тут предавались чревоугодию.

Смеясь и подшучивая друг над другом, все выползали из своих убежищ. Гроза уходила на восток.

Как приятно бродить по теплым лужам и наблюдать за ожившим миром низших растений: сухие комочки лишайников стали нежными, эластичными, как губка. Мох расправил листочки. Сухие черные корочки водоросли носток, похожие на пепел от сожженной бумаги, оказались вдруг зелеными, сочными и раз в пять крупнее. Они, вероятно, проявляли усиленную жизнедеятельность, наслаждаясь дождем.

Оля бродила в стороне, осторожно ступая босыми ногами и с улыбкой разглядывая новый мир.

Тучи ушли. Остались только теплые лужи с дрожащим в них золотым солнцем да влажная земля. «Северяне» собираются уезжать. Кажется, я первый раз не жалею об этом.

Чолон-Хамур

Если ехать с севера на юг по территории «наших» южных Черных земель, то далеко слева будет Волга, а далеко справа — Ергени. Эти загадочные Ергени будоражили наше воображение не меньше Женькиных Бэровских бугров. Ергени — своеобразнейшая возвышенность, протянувшаяся с севера на юг от излучины Волги под Волгоградом до долины реки Маныч. К западу возвышенность сполаживается и постепенно переходит в Задонскую степь.

После грозы стояли тихие жаркие дни. Снова все высохло. Горячее солнце подолгу висело в зените.

Умаявшись за день, поев каши с самодельными бараньими консервами, мы размечтались о душистом чае, о прохладном, чистом озере, в котором можно искупаться.

— И чтобы листва шелестела над головой...— мечтал Евгений.

— А потом помыться в ванне и растянуться на чистой постели,— добавила Оля.

— Зачем в ванне? Лучше в реке,—возразил Сергей. Елена Сергеевна, задумчиво глядевшая в догорающий костер, медленно и даже несколько торжественно заговорила:

— А ведь здесь будет все, о чем вы мечтаете. И река, и красивые широкие улицы, обсаженные высокими деревьями, и чистые белые домики с ваннами, газом, электричеством. Вдоль улиц побегут веселые арыки, а затем сольются в широкий красивый канал.— Она помолчала.

Черная звездная ночь придвинулась вплотную к костру.

— Вот что,— заговорила Елена Сергеевна, видимо, приняв какое-то решение.— Мы сейчас находимся близко к Ергеням. Пожалуй, другого такого случая уже не будет. Завтра с утра и поедем. Посмотрим кстати трассу будущего канала. Ну как, хотите?

Хотим ли мы? Это даже не вопрос.

Итак, вперед! Впрочем, этот девиз сопутствовал нам всегда: Оля написала его белой масляной краской на крыше кабины.

Кажется, никогда мы так быстро не собирались, как в то утро. К восьми часам все было готово, и мы с нетерпением ждали сигнала отправления.

Издали Ергени встали синими плосковершинными холмами. Не очень высокие, 130—190 метров над уровнем моря. По мере приближения стали заметны характерные очертания обрывистых Склонов в степь. Как бастионы, возвышались они над плоской равниной. Эти обрывистые мысы называют хамурами. Мы подъезжали к самому южному — Чолон-Хамуру. Не так-то просто забраться на него, особенно когда отвыкнешь от хож-дения вверх.

Вот мы стоим на южном, последнем, ергенинском хамуре. Внизу плещется бескрайнее ковыльное море. Здесь ковыль другой — ковыль Лессинга, с пушистыми серебристыми метелками. род ветром они колышутся как море. Вдали темнеет извивающаяся полоска. Бескрайний простор и ветер. Небо и степь. Ковыль и песок.

— Эта темная полоска — русло реки Маныч. Скоро по нему сойдет вода. Из Манычского водохранилища, которое сооружается юго-западнее Элисты и будет заполнено водами Терека, частично Дона и местных речек, вода пойдет сюда, обогнет наш Чолон-Хамур и обводнит Черные земли. Севернее — от Волго-Донского канала — уже прокладывается канал в низменную степь. Наряду с местными небольшими водохранилищами, создаваемыми в ергенинских балках, вся эта система обеспечит нормальное водоснабжение Прикаспийской равнины.

Голос нашей начальницы был тихим и мечтательным, его уносил горячий ветерок, прилетающий сюда из степи, по которой бежали сухие волны серебристых ковылей и разбивались у подножия молчаливых хамуров...

Как радостно сознавать, что и крупица нашего труда вольется в общий труд по преобразованию пустынного Прикаспия!

Пожар в степи

В тот памятный день неудачи начались с самого утра. Пригорела каша. Кончился сахар. Женя обжег язык горячим чаем. В полдень на очередной станции Вася Суров выпал из кабины. Мы решили, что он балуется, хоть это и не было на него похоже. Но он не баловался.

— Ох, братцы,— простонал Вася, — вздохнуть не могу, двинуться не могу.

Мы растерянно стояли вокруг, не зная чем помочь. Потом очень осторожно подняли его на спальном мешке в кузов и уложили — авось отлежится.

Оставив женщин около больного, мы решили пройти посмотреть привлекшее наше внимание большое темное пятно в стороне от дороги. Шли, подтрунивали над истлевшими от пота и солнца ковбойками, сквозь дыры которых просвечивали черные от загара спины. Никакие старания уже не могли придать нам приличного вида.

— Елена Сергеевна говорит, что по традиции такое тряпье надо закапывать,— говорил Сергей.

— Вот мы тебя и закопаем,— заключил Женя, у которого дыр в одежде было больше, чем у всех нас. И тут же продекламировал:

В каждой экспедиции

Живут свои традиции.

И здесь у нас в Прикаспии

Традиции прекрасные

Повсюду, куда ни глянь,

Закопана всякая дрянь.

Неожиданно Сергей закончил:

По пыльной дороге вперед

Шагает дрянной стихоплет.

Все рассмеялись, Мы с Женей пошли быстрее. Пятно было уже близко.

— А Оля сидела в кабине с Олегом Николаевичем,— заявил Женя, наверно в ответ своим мыслям.— Конечно, он красивый, умный. Не знаешь, он не женат?

— Нет, это не солончак,—мне не хотелось продолжать этот разговор.—Смотри, здесь просто заросли бурьяна.

Евгений начал ворчать, что ради этого бурьяна, которого везде под Москвой полно, не стоило тащиться в такую даль, . что он сейчас пойдет назад. А я ему сказал, что это место поинтереснее солончака, что под Москвой бурьяна, конечно, много, а вот здесь мы его никогда не видели. Да и к тому же обыкновенная лебеда в рост человека!

Рассматривая необычайный участок сорняков, я почувствовал запах гари, оглянулся и... онемел. Растения выпали из рук. Ребята тоже молча смотрели в степь. Слева от пас горело. Широкое желтое пламя, клубясь дымом, двигалось в нашу сторону. Раньше мы наблюдали, как выжигают старые тростники на озерах. Они горят долго, скорее тлеют. Над ними неделями стоит густой удушливый дым. Здесь огонь шел языками, широким фронтом. Передовое пламя быстро бежало, гонимое ветром. Сухие травы чернели и мгновенно вспыхивали. Оставалась черная дымящаяся земля. Передний клин огня отрезал путь к машине.

Мысль об опасности, грозившей оставшимся у машины, пришла всем нам одновременно. Не сговариваясь, бросились в сторону лагеря. Но перед нами выросла стена огня. Рванулись вправо, чтобы обойти огонь спереди. Тоже поздно. Второй эшелон огня успел отрезать нас от машины. На какой-то миг сквозь разрывы в пламени появилась далекая черная точка. Показалось даже, что около нее бегают две маленькие фигурки. Слева уже подходило пламя. Раздумывать было нечего. Или назад, или вперед —через огонь! Но ведь наш девиз был только вперед. Набросив рубаху на голову, я дикими прыжками помчался наперерез огню. Ноги обожгло.

Когда едкий дым поредел, я скинул прожженную ковбойку. Все кругом дымилось, дым резал глаза, в горле першило. Уходящие языки пламени еще плясали на страшной черной равнине. Ребята стояли рядом. Значит, тоже бежали за мной. вдруг впереди, на том месте, где был наш лагерь, взметнулся верх огромный столб пламени.

Бочка взорвалась... Все кончено... За пеленой дыма еще разлетались снопы искр и огненные вихри.

Мы побрели вперед среди хрупкой золы и горячих искр. Спешить уже было некуда. Огонь уходил. Выжженная степь дымилась сухо и горько.

А что, если там еще нуждаются в помощи? Мы пошли быстрее.

Не веря своим глазам, я вдруг увидел машину. Не мираж ли? Остановился, протирая глаза.

— Женька! — заорал я.

Мы побежали все вместе, взметая вихри пепла. Подлетели этаким дурацким табунком, ничего не понимая, но ужасно счастливые. Я так и держал в руках остатки обгоревшей ковбойки. Женька не защитил голову, и его прическа напоминала топорщившийся репей.

Все трое были живы. Машина цела. Это было поистине чудо, ведь огонь прошел через это место. Мы усадили женщин на брезент, расселись вокруг и по крайней мере трижды заставили их рассказать все по порядку.

Когда они увидели огонь, уезжать было уже поздно, тем более, что Вася ничем не мог помочь, кроме советов. И тут Елена Сергеевна вспомнила рассказ Олега Николаевича о том, как однажды чабан спас большую отару овец от верной гибели в огне очень простым и, собственно, единственным способом (опять Олег Николаевич!). Чабан подпалил степь впереди себя и перегнал овец на выгоревший участок. Когда через несколько секунд подошел огонь, гореть уже было нечему, и он обошел их.

Этот маневр и был геройски повторен сегодня. Елена Сергеевна впервые в жизни своими руками подожгла степь.

— И ведь как назло никак не загоралась, пришлось бежать к машине и мочить тряпку в бензине, тогда пошло.

Невозможно представить, как две женщины сумели откатить на несколько метров тяжелый грузовик. К счастью, здесь оказалось почти незаметное понижение, облегчившее дело. Перед лицом страшной опасности сил, должно быть, прибавилось.

— Что же это так ярко вспыхнуло и долго потом горело? Мы уж подумали, не машина ли это...

— Это скирда. Сначала она, видно, тлела внутри, потом из нее сразу вырвался огонь, весь верх взлетел и рассыпался искрами. Ну, а что вы там нашли?

— Ерунду. Заросли бурьянов.— Мы уж давно забыли про экскурсию.

— А-а,— протянула Елена Сергеевна,— это, наверно, остожье, место бывшего стога или скирды. Под ними после уборки сена обычно разрастаются сорняки.

Уж как мы добрались до Нарын-Худука, трудно передать. Мы с Женькой долго колдовали в кабине, а Сергей сверху передавал инструктивные указания Василия. Кое-что мы умели делать с машиной, но никогда еще самостоятельно не водили ее.

С грехом пополам удалялись мы на север — все дальше и дальше от страшного пожарища.

Правда, огонь отрезал нас и от злополучного белого пятна. Не хотелось думать о нем, но невольно мысли то и дело сами собой устремлялись назад. Неужели мы сорвем окончание работ? Не закончим в срок? Беспокойство охватило всех, хотя мы и молчали. А что говорить? Выход пока был только один — возвращаться на базу.

Закон дружбы

В Нарын-Худуке чувствовалась осень. Огромные бурые перекати-поле лениво блуждали по улице, скоплялись у стен домов. Тамарикс потемнел, пышные кисти цветов сменились невзрачными плодами. По утрам на песке лежал иней.

У Василия оказалась межреберная невралгия. И откуда только берутся такие странные болезни?

Мы с головой ушли в работу — надо же отвлечься от горьких дум, невольного простоя, неопределенности впереди, надо же начать обработку карт, подготовку паспортов.

Как-то так получилось, что мы все стали делать сообща. Вместе обрабатывали гербарий, вместе разбирали почвенные образцы, просматривали и приводили в порядок дневники, описания, карты.

Аркашка виновато стоял у конторы, притихший, покрытый пылью. Каждое утро, проходя мимо него, мы приветствовали осиротевшую машину похлопыванием по капоту.

Однажды утром, когда мы перебирали гербарий, Оля крикнула, взглянув в окно:

— Смотрите, кто-то приехал, и что за фургон!

Действительно, в конце улицы показался странный движущийся предмет, похожий на допотопный фургон бродячих артистов.

Мы выбежали на улицу. Из фургона посыпались чумазые, усталые, но бодрые... «северяне».

— Ребята,— радостно возвестил картограф «северян»,— через три дня надо уезжать домой, а то опоздаем на занятия!

Через три дня... А наше белое пятно?..

Пока мы болтали с ребятами, помогали им разгрузиться и осматривали занятное устройство на кузове, Елена Сергеевна тихонько переговаривалась с Олегом Николаевичем. До меня долетели ее слова о том, что хорошо бы нам позаимствовать их шофера недельки на полторы (я тоже об этом подумывал, вот совпадение!). Потом услышал спокойный голос Олега Николаевича:

— Нам с тобой, Лешка (он так иногда называл нашу начальницу), все равно придется задержаться, а ребят отправим всех вместе через три дня. Ваше белое пятно мы вчера закончили.

...Вот и прошло лето, большое, горячее лето среди песков, солнца, полыни, среди хороших товарищей. Накануне нашего отъезда Вася начал вставать. Тепло проводили Мишу Маленького, оказавшегося Бочкаревым.

Мы упаковываемся. Оля посматривает в окно, рядом с ней Олег Николаевич раскуривает трубку. Я, кажется, не говорил, что он курит трубку, у него это очень красиво получается. Почему я не курю, да еще трубку?

С улицы доносились какие-то странные звуки. Я вышел. Звуки лились прямо с неба. Посмотрел вверх. Сотни, нет, тысячи птиц ходили в несколько ярусов, водили огромные хороводы и кричали тоскливо, протяжно, выматывая душу. Да это же журавли. Вот один из хороводов разбился. Начал вырисовываться неправильный треугольник и, оформляясь, потянулся к югу. За ним — другой. Снова, как комары-толкуны, заходили птицы на разных высотах. Некоторые рои поднялись так высоко, что их уже не стало видно. Что-то жуткое и грустное было в этих прощальных криках отлетающих стай. Это лето уходило от нас.

В день отъезда на рассвете я пошел прощаться со степью. Вернее, еще до рассвета. Пошел на курган, что «на перепутье всех ветров». Прохладно. Тихо. Только слегка шелестит песок под ногами.

Подо мной расстилалась темная равнина. Я ждал самого чудесного мгновения. И дождался. Когда первые лучи солнца брызнули из-за горизонта, повсюду вдруг вспыхнули миллионы драгоценных камней. Весь бескрайний простор искрился неисчислимыми алмазами.

Через несколько минут поднявшееся солнце растопило иней на траве, алмазы потускнели и обтаяли. Но тот миг был незабываем.

Когда я вернулся, ребята уже таскали вещи. В дверях стояла Ольга и сладко зевала. В руках она держала свои изящные туфельки на тонких каблучках. Неподобранные волосы темной волной падали на плечи.

— Где ты пропадал, Борис? — спросила она.

— Ходил на курган, а что?

— А я хотела пригласить тебя встретить солнце на кургане, да опоздала.

— Скажи, проспала, а не опоздала.

— Ну, проспала.

Мне стало весело. Вместе с ребятами я принялся грузить наш скромный багаж. Может быть, это ничего, что я не курю трубку.

Нас провожал весь поселок. И долго еще у крайнего домика были видны две фигуры — высокого мужчины и небольшой женщины в теплых брюках. Оля долго махала им своим красивым платком.

Оба отряда дружно пели:

Разны пути питомцев гефака,
С южных широт до северных морей,
Но за скитаньями, за расстояньями
Мы никогда не забываем друзей...


 
Рейтинг@Mail.ru
один уровень назад на два уровня назад на первую страницу