На суше и на море 1963(4)

Иштван Денеш

От Килиманджаро до озера Виктория*

* Пять венгров: Иштван Депеш — начальник отдела охоты Министерства сельского хозяйства, Жигмонд Сечени— известный исследователь Африки, Янош Суньоги — зоолог Национального музея, Имре Шуллер — оператор Будапештской киностудии, Корпель Берёгши — охотовед — совершили в 1959—1960 годах увлекательную поездку в Танганьику и Кению. Эта небольшая охотничья экспедиция должна была отстрелять зверей Восточной Африки для того, чтобы восстановить африканскую выставку в Будапеште, уничтоженную хулиганствую-щими контрреволюционерами в октябре 1956 года.

Много интересного повстречала экспедиция на своем пути. Обо всем увиденном и пережитом руководитель экспедиции Иштван Денеш рассказал в книге «Такой я видел Африку».

В нашем сборнике публикуются отдельные главы этой книги, которая готовится к изданию в Географгизе под названием «Впереди Килиманджаро»,— Прим. ред.

Мы двинулись из Аруши в путь на северо-запад в прекрасный солнечный день. В Африке нет смысла подчеркивать, что отправились в хорошую погоду, но сейчас тут такая непривычно дождливая погода, что невольно отмечаешь каждый хороший день, Дорога медленно, но верно идет вверх. Мы находимся на краю восточноафриканской Большой впадины. Тяжело пыхтя, наши вездеходы карабкаются все выше и выше, и, хотя богатая растительность с частым кустарником затрудняет видимость, нам кажется, что мы переезжаем горный хребет.

К обеду достигаем точки, откуда, глядя с обочины дороги направо, можно видеть чуть ли не весь кратер Нгоронгоро. Высаживаемся из машины и с нетерпением направляем полевые бинокли на созданную природой огромную арену. Нас отделяет от движущихся внизу стад зверей по меньшей мере два километра, и поэтому приходится сильно напрягать зрение, чтобы отсюда определить животных, кажущихся издали движущимися темными пятнами. Здесь нужна особая внимательность, так как в этом известном крупнейшем кратере земли водятся дикие звери, пасутся и домашние животные масаев, а их с такого расстояния легко перепутать. Но у нас достаточно специалистов, и постепенно мы опознаем группы гну и буйволов, стада зебр.

Внизу много воды, и в этих местах звери проводят свой полуденный отдых. Мы уезжаем с твердым намерением обязательно вернуться сюда для киносъемок.

Нас захватывает крутой спуск по серпантину дороги, а ведь совсем недавно с ревущими двигателями мы карабкались вверх. К Серенгети дорога идет сначала вдоль холмов, затем ландшафт меняется. Довольно скучное, бесконечное море травы, лишь местами пестреют какие-то скалы, и нам кажется, будто серые громады камня сложены неизвестными великанами.

Вот я сказал «довольно скучное море», и с этим можно было бы согласиться, если не встречать ежеминутно все новые и новые стада зверей. Зебры, гну, антилопы различных пород — импалы, томсоны, гранты, топи, ровертсы попадаются в таких невероятных количествах, что даже глазам своим не веришь.;

Неожиданно на дороге появляется группа людей. Это масаи. Мы не можем не остановиться. Ведь нет такого путешественника по Африке, который не посвятил бы несколько строк этому племени.

Масаи — высокие, стройные люди. Я не вижу среди них ни одного маленького или толстого. Прически и вообще волосы — только у мужчин, женщины бреют головы наголо. Но даже бритые головы не очень портят общее приятное впечатление. Едва ли было больше тринадцати масайским молодушкам с младенцами за спиной, которые с интересом приблизились к нам, но тут же спрятались, как только мы направили на них фото- и киноаппараты. Давно известно: люди на юге, в тропиках, быстро созревают и быстро старятся. Разглядываем прически мужчин. Они никогда не бывают черного цвета. Масаи изготовляют из глины какой-то рыжевато-коричневый краситель и покрывают им волосы. Как и другие коренные жители Африки, они не терпят на коже ни одного волоска, поэтому она у них гладкая, как мрамор. У каждого есть специальные щипчики, которыми они очень заботливо удаляют волосы. В этом нет разницы между мужчинами и женщинами. И уши также вытянуты у всех без исключения: женщины и мужчины на предплечьях и в ушах носят бесчисленое количество побрякушек из голубого и красного стекла. В определенные дни масаи надевают на шею целые комплекты пестрых бус шириной в автомобильное колесо — с такими украшениями трудно выполнять какую-либо работу.

Масаи — пастушеский народ. Они не интересуются деньгами европейцев и американцев и очень редко нанимаются на службу к белому человеку, главным образом чтобы помочь добыть бивни слона. Для них существуют только две ценности — корова и хозяйка-жена. У бедняка есть только одна кормилица — буренка. А зажиточный масаи обязательно имеет две-три сотни коров и четырех-пять жен. Если он не похитил женщину, значит, покупает ее за корову у кандидата в тести.

С утра до вечера гоняют масаи своих маленьких горбатых коровенок, а на ночь возвращаются за ограду бома. Бома — удивительно простое сооружение. Из колючих веток возводят забор высотой в полтора-два метра в форме четырехугольника, его стороны — по сто пятьдесят метров каждая. За загородкой строят хижину из коровьего навоза, перемешанного с глиной. Единственное отверстие в ней — дверь. Хижины похожи на разрезанные в длину и положенные плоской частью на землю полуцилиндры. Длина жилища три-четыре метра, высота едва достигает ста тридцати — ста сорока сантиметров, высоким и стройным масаям приходится сгибаться в три погибели. Колючая изгородь охраняет людей и животных от хищников, в первую очередь от льва, очень смелого и предприимчивого в тем-ноте. Лев угрожает основе жизни масаев — скоту, и борьба между человеком и зверем идет не на жизнь, а на смерть.

Интересна одежда масаев. Они носят какое-то подобие коричневого плаща. Временами плащ употребляется в виде переметной сумы — один конец его перекидывается через руку, В общем, все заботы о туалете направлены на подвески и бусы. Ни в степи, ни в городах никого не смущает, что иногда декольте масайской женщины вдруг оказывается немного больше общепринятых норм. Впрочем, плащ они чаще употребляют в качестве подстилки.

Масаи — смелый народ, хорошо владеют копьем, они отнюдь не из тех, кто пугается собственной тени. Торжества, посвященные сдаче экзамена «на аттестат мужчины — бойца», они стараются праздновать вдали от любопытных глаз белых людей. Возмужавшим тринадцатилетним юношам поручается выполнить большое опасное дело — убить льва. Юнцы, вооруженные копьями и щитами из буйволовой кожи, окружают льва. Все ближе и ближе подступают они к гордому царю зверей, не удостаивающему своих юных противников даже взглядом. Меньше становится круг, гуще цепь вооруженных юношей, а приглушенная воинственная песня делается все более возбуждающей. Люди ближе и ближе. Лев пытается напугать охотников грозным ревом. Но юноши уже сомкнулись, кожаные щиты образовали настоящую стену, и острия копий нацелены на зверя. Терпению льва приходит конец, и он стремительными прыжками бросается в сторону. Но едва лев приближается к человеческой цепи, только он пытается подмять под себя какого-нибудь молодого масая, как дюжины копий вонзаются меж его ребер, колют и рвут опасного разбойника. Конечно, дешево он не отдает свою жизнь. Нескольким кандидатам, в воины определенно не сносить головы, некоторые остаются' на всю жизнь калеками, а те, чьи копья окрашивает красная кровь льва, становятся настоящими мужчинами, полноправными членами племени.

Важное место в рационе масаев занимает молоко коров, но часто не просто молоко, а смесь его с коровьей кровью. Делается это так: с расстояния одного-двух шагов в шейную артерию намеченного животного пускают стрелу, а кровь собирают в какую-нибудь посудину. Если масай находит, что крови достаточно, то просто перевязывает рану животного, и корова может идти дальше. Потом кровь смешивают с молоком и приготавливают массу типа нашего творога, только розового цвета, Я ее, признаюсь, не пробовал. Правда, меня и не угощали. Масаи не снисходят к белым. Белый человек в своих охотничьих делах едва ли может рассчитывать на их поддержку, ибо масаи считают признаком порабощения даже любую справку, которую они дают белым людям, считая их всех ненавистными колонизаторами. На наши вопросы они отвечают пренебрежительно, свысока, односложно. Масаи — гордая простота Африки.

...Дорога от Нгоронгоро до Серонеры занимает пять-шесть часов. Здесь из-за поднимаемых колесами облаков пыли мы вынуждены увеличить дистанции между машинами по меньшей мере до двух километров. Уже вечереет, когда я в первый раз в жизни вижу носорога. Он встал возле куста в трехстах-четырехстах метрах от нас и сохраняет полное спокойствие, даже тогда, когда мы подходим на расстояние ста шагов. Подобно забытой тени доисторических времен, невозмутимо стоит он перед нами и безмятежно смотрит куда-то в сторону. Несколько сконфуженные, мы поворачиваем назад, на дорогу.

К сожалению, дорога все хуже и хуже из-за выпавших на днях дождей. Местами манящие широкие следы колеи просто непроходимы.

Мы видим, что в назначенное время нам не прибыть на место. Говорю «назначенное время», так как по правилам в заповеднике Серенгети после шести часов вечера не разрешается находиться в незащищенном месте. Здесь нельзя иметь с собой оружие даже для самозащиты. Звери в заповеднике быстро узнают, что их не трогают, но лев иногда даже и в цирковой клетке набрасывается на укротителя.

Особенно неожиданно хищники ведут себя в темноте. По этой причине и аналогичным соображениям вышло постановление, по которому путешественники, туристы, охотники, кинооператоры после шести вечера должны находиться в своих лагерях.

На этот раз, к сожалению, нас не выручат даже предписания. Сопровождающие нас белые охотники, то есть профессионалы, служащие охотничьих контор Африки, по-видимому, как-то просчитались или полагали, что мы не останемся без жилья. По мере возможности торопимся, во всяком случае две головные машины поднажали, и скоро в густой темноте исчез даже свет их фар. Небо покрыто облаками, звезды не светят, а мы через несколько минут окончательно застряли. Ни вперед, ни назад. Грязь по колено. Ни лопаты, ни топора, ни каната, даже карманного фонаря нет.

Не знаем с чего начать, так темно, что почти не видим друг друга. Наконец наши помощники-африканцы пытаются обломать ближайшие кустарники, подбрасывают тоненькие веточки под сердито вращающиеся колеса, и, конечно, безрезультатно.; Сделали подобную попытку с одеялами, тоже не помогло.

Да, очень похоже, что нам придется заночевать здесь. Раз так, с трудом вытаскиваю из дорожных вещей винтовку и заряжаю ее. Но это становится ненужным: один из африканцев вдруг бросает возню с машиной и радостно кричит: «На квенда руди» (возвращаются). И действительно, перед нами мелькает свет фар приближающейся по неровной дороге машины. Она сворачивает перед нами, затем подается назад. Шофер спрыгивает вниз, прицепляет нас к своей машине длинным тросом: сильный рывок, еще один — и мы на суше.

...Итак, около девяти часов мы подъехали к Серонере, но в темноте даже не пытались рассмотреть свое местонахождение. Удается разглядеть, что здесь несколько домиков, напоминающих местные хибарки. Настоящих дверей в них нет — их заменяет сооружение, сколоченное из невысоких досок, снабженное типичным деревенским затвором.

Суньоги, Берецки и Шуллер размещаются в трехместной комнате, а мне с Сечени достается комната с двумя койками. Хотя в темноте эти хижины не очень привлекательны, их внутренняя обстановка действует успокаивающе. Комнаты просторные и удобные, слышно приятное жужжание излучающей белый свет керосиновой лампы «Алладина». У нас простые кровати с матрацами, набитыми конским волосом. И, конечно, над ними натянута москитная сетка. После длительной поездки единственное наше желание — скорее лечь спать. Вдруг в комнату донесся далекий львиный рев. Львы, очевидно, собираются утолить свой усилившийся к ночи голод, и завтра будет на несколько зебр и антилоп меньше.

Молча, затаив дыхание, чуть ли не с благоговением слушаем эти таинственные звуки. Сечени тихо спрашивает: «Слышишь, Пишта?» — «Слышу», — отвечаю еще тише, чтобы ничего не пропустить.

Волнующий рев отдаляется и все слабее доносится до нас.

...Когда я проснулся, день был в полном разгаре.

После завтрака готовимся к киносъемкам. Шуллер и Берецки уезжают в Серенгети, установив впереди на крыше кабины водителя киноаппарат. Шуллер стоит на сиденье, Берецки сидит — он будет подавать Имре необходимые телеобъективы. Они находятся рядом с ним в большом деревянном ящике.

Сопровождает их местный лесничий, приставленный к нам для помощи при съемках. Это, безусловно, разумно — только здешние лесники знают, какие звери бывают в различное время дня на отдельных участках.

У лесников форменная одежда — короткие штаны цвета хаки и зеленый английский военный свитер. Дополняют обмундирование носки гольф и полуботинки. На голове они носят береты бежевого цвета. Свою службу лесники несут весьма серьезно и, нужно думать, эффективно. Неулыбающееся лицо и карабин старого военного образца придают им особенно солидный вид. Лесники не контролируют «свободные» участки. Под их надзором находятся лишь крупные заповедники. Подчиняясь непосредственно директору заповедника, они докладывают ему о всех своих наблюдениях. При выдаче разрешения на киносъемки и фотографирование на территории заповедника директор выделяет такого проводника. Прекрасно зная свои участки, они оказывают путешествующим во всех случаях весьма ценную помощь.

К обеду Шуллер возвращается. Участники киносъемок взволнованы: им удалось сделать сенсационные снимки львов. Они нашли престарелого льва, явно в состоянии окончательного упадка сил, под охраной сильного и молодого. Когда они подошли слишком близко, молодой лев, ворча и скрежеща зубами, преградил им дорогу.

Принимаем решение: после обеда снова испытать там счастье, несмотря на то, что над Серенгети сгущаются темные облака.

Мы вынуждены мириться с этой погодой. Утешаем себя тем, что и дома положение ненамного лучше. Нам пишут, что в Венгрии то пятнадцать-двадцать градусов мороза, то буквально за час погода становится весенней. Очевидно, Африка тоже не желает отставать от всего мира и модничает, если не чем другим, то хоть погодой. Здесь, в лагере Серонере, знакомимся с нашими преследователями и мучителями — мухами цеце, испортившими нам жизнь в ближайшие недели. Свои атаки мухи направляют на наиболее чувствительные поверхности тела: на голень, запястья и затылок. Поэтому после обеда удираем от них в свои комнаты, здесь можно спокойно читать или писать.

Около половины четвертого уже совсем темно. Тем не менее быстро встаем, на крыше машины веревками укрепляем киноаппарат и мчимся на ту сторону Серенгети. Вскоре мы сворачиваем с дороги и под предводительством своего проводника все дальше углубляемся в открытое море травы. Не прошло и получаса, как зоркий лесничий произнес: «Симба» (лев).

Недалеко от нас серо-желтая крупная львица. Сидит наподобие собаки против замедляющей ход машины. Мы были уже совсем близко, когда она каким-то грациозным изгибающимся движением встала, чтобы посторониться. У львицы, очевидно, детеныш: у нее грузные, полные соски; наверное, поэтому она так терпеливо переносит нас. Вдруг она снова садится, выжидает немного, вскакивает и убегает.

Постепенно удаляемся от нашей первой добычи. Сумерки сгущаются. Дорога ведет в негустой лес, и вдруг в ста метрах от нас не одна, а целых три львицы. Они лежат рядом с высоко поднятыми головами, следя за приближающейся машиной. Едем прямо к ним. Не желая напугать зверей, останавливаемся через каждые двадцать шагов. Пользуемся каждой остановкой, чтобы пустить в ход киноаппарат. Подъезжаем еще ближе и видим, что перед отдыхающими львицами метрах в пятнадцати в высокой траве лежит маленькая газель томсона. Видна лишь ее голова. Газель совсем молода и. явно понятия не имеет об опасном соседстве. Точно так же львицы не знают, что «жаркое» тут же, перед самым носом. В это время проводник предупреждает:

Фото. Зонтичные акации

— Внимание! Теперь львицы встанут и заметят томи. Наверное, схватят ее.

Шаг за шагом продвигаемся все ближе, но терпение львиц не безгранично. Они поднимаются с сильно вытянутыми вперед головами и тотчас же замечают маленькую газель. Та вдруг очнулась, встала и, почувствовав беду, стала тревожно оглядываться по сторонам. Одна из львиц уже направляется к ней осторожными, все ускоряющимися кошачьими шагами. Она почти достигает ее, но тут томи внезапно отскакивает в сторону. И львица, бросившаяся на нее, промахнулась, как бывает с охотником при слишком легком выстреле. Газель поворачивает назад и бежит прямо в сторону двух львиц, любопытствующих сзади. До «ворот» — всего три метра, один из «защитников» совершает сильный бросок, желая схватить маленькую томи, но та преспокойно перепрыгивает опасные лапы, и ей хватает времени даже на то, чтобы с почтительного расстояния обернуться и поглядеть с презрением на оставляемую компанию. Газель уже весело бежит дальше, а львицы глупо смотрят ей вслед.

Да, мы были свидетелями прекрасной сцены: как превосходящая грубая сила столкнулась с самоуверенной до нахальства ловкостью. Мы искренне переживали за томи, и при виде ее абсолютной победы нам хотелось зааплодировать. Надо думать, конечно, что ей повезло — львицы были не особенно голодными. С их стороны это было лишь игрой, а для томи — ставкой на жизнь.

Когда мы ехали домой, заповедник Серенгети показал нам еще один аттракцион. Впереди нас из травы выскочил леопард и помчался вперед огромными прыжками, показавшимися нам все же какими-то замедленными. Едем за ним вдогонку: ведь редчайший случай, когда удается заснять этого зверя, хотя и при слабом свете. Но леопард, не считая это счастьем для себя, усиленно пытается исчезнуть. Для этого ему достаточен небольшой куст травы, кустарник или холмик, равный горке земли, нарытой кротом. Говорят, что умение прятаться свойственно и львам, хотя лично нам этого но пришлось наблюдать. Африканская поговорка гласит: «Если поставить на стол спичечную коробку, лев сумеет спрятаться и за нее».

На этот раз нам везет. Имре несколько раз нацеливается на леопарда, и каждый раз веселое жужжание сигнализирует сверху, что он не только нацеливается, но и попадает. Очень быстро темнеет. Мы мчимся за леопардом. Нас подбрасывает на вездеходе, как игральные кости на ладони азартного игрока, но пятнистый кот все же бежит быстрее нас. Проезжаем причудливые, угрюмые скалы в несколько метров высотой. Зверь забирается туда, на секунду показывается на вершине и потом исчезает окончательно.

Фото. Девушка из племени вакамба

Фото. Африка принадлежит им

Зажигаем фары машины и молча глядим вперед: а вдруг откроем что-нибудь в световом луче. Интересно, что частенько у нас, в Венгрии, ночью в свете фар на дороге можно увидеть оленей и даже кабана, не говоря уже о зайцах. В Африке ничего подобного не встречается. За все наше пребывание в свете фар мне удалось увидеть лишь одного дикобраза, гиену и трех львиц. И это несмотря на то, что почти каждый вечер мы ездили по два-три часа. Похоже, что звери в Африке более осторожны, поэтому не показываются в искусственном свете, зато по ночам они не щадят своего голоса.

Вот и сейчас чуть ли не с радостным волнением ждем окончания ужина, потом прячемся под москитные сетки. По вчерашнему опыту можно с уверенностью рассчитывать на концерт львов, но мы забываем одно правило. Здесь, в природе, далекой от мира человека, все происходит вопреки нашим ожиданиям. Вот почему тут ничто не может наскучить, вот почему малейшее переживание и событие действуют как-то особенно, даже торжественно: ты чувствуешь себя свидетелем чего-то необыкновенного, что никогда больше не повторится. За примером не нужно далеко ходить. Сегодня мы так и не услышали ни единого звука. Ночь осталась немой, и эта тишина и упорное ожидание долго не давали уснуть. Наконец мы устали, сознание наше угасло сразу, вроде задутой свечи. И мы погрузились в сон.

Утро нас поразило изумительным сочетанием красок. Ночь, кажется, обокрала запасы склада алмазодобывающего акционерного общества Вильямса и разбросала их в траве Африки. Сегодня отправляемся в новый лагерь, сначала вдвоем с Сечени. Берецки, Шуллер и доктор Суньоги возвратятся на Нгоронгоро и будут там снимать два дня. Позже к нам приедут Генри и Гарольд. Генри и Гарольд — два наших белых охотника, нанятых фирмой «Трансафрик» на время работы нашей экспедиции в Танганьике.

Генри Пульман — высокий, хорошо сложенный англичанин двадцати двух лет. Другой — американец тридцати шести лет, зовут его Гарольд Провс. Он невысок, худощав, красив.

Родители Генри — фермеры, где-то там, наверху, па склоне горы Кения. Родился он в Южной Африке, а вырос здесь, в Восточной. Двенадцати лет он застрелил первого льва, а в семнадцать уже стал профессиональным охотником. Брат его — инспектор заповедника Серонере; словом, настоящая семья белых охотников. Оруженосцы и помощники Генри — африканцы из племени вакамба, его однолетки. В детстве они были приятелями, вместе росли на ферме, и теперь детская дружба превратилась в братство по опасному охотничьему ремеслу.

Генри Пульман всего несколько дней назад вышел из больницы в Найроби. Десять недель он валялся в постели, и все потому, что его «поймал лев». Именно так выражаются в Африке. Молодой белый охотник сопровождал одного французского клиента, с которым они наткнулись на крупного льва. Француз, Генри и его оруженосец — один из вакамба — пытались подойти к зверю. Приблизившись на выстрел, охотник тяжело ранил льва. Тот скрылся за ближайшей зонтичной акацией. Генри и его помощник проводили француза к машине и вдвоем отправились преследовать льва. Через несколько шагов, после того как они вошли в лес, раненый зверь выпрыгнул из чащи. Генри выстрелил. Лев упал, но тотчас же собрался с силами и убежал. Осторожно, шаг за шагом, продвигаясь вперед, Генри и его спутник снова нашли льва. Охотник выстрелил прямо в рычащую пасть, но промахнулся. Через секунду Генри уже лежал на земле. Дикий зверь, словно играющая кошка, переворачивал своими лапами охотника, потом наступил на него и искусал его руки, плечи, йоги. «Игра» продолжалась одно мгновение, потому что в ту же минуту его товарищ по охоте выстрелил, и зверь рухнул рядом с израненным Генри. Пятьдесят девять швов наложили на его раны, и, как уже говорилось, более двух месяцев лежал он в постели.

Нам рассказали этот случай не для того, чтобы поднять престиж охотника. Наоборот, фирмы не любят несчастных случаев. Служащие фирмы просили нас быть не слишком требовательными к Генри — ведь сейчас он, конечно, преувеличенно осторожен. «Этот парень слегка потерял свое сердце»,— говорили они. Конечно, мы все поняли и обещали выполнять их просьбу, но они основательно ошиблись. Генри (он сопровождал Сечени)' не соблюдал даже обычных обязательных предосторожностей, все время был просто легкомысленным. Сечени даже жаловался на него, хотя в общем они были в хороших отношениях.

Оруженосца, который спас Генри жизнь, «Трансафрик» представила к правительственной награде, сообщив о подвиге в Лондон. Получил он ее или нет? Не знаю.

Американец Гарольд Провс вот уже шесть лет обслуживает клиентов в Восточной Африке. Дома, в Луизиане, он какое-то время был слушателем экономического факультета. Охотиться любил с детских лет. Он пошел на службу, чтобы скопить деньги для охоты. Не знаю, за сколько времени ему это удалось, но факт, что он оказался в Восточной Африке. В конце концов он нашел себе пристанище непосредственно в фирме «Трансафрик», но, конечно, ему не сразу дали работу профессионального охотника. Однако там вскоре заметили очень подвижного, исполнительного молодого человека, хорошего организатора. Ему стали поручать выгодные задания, и вскоре он получил билет белого охотника. Теперь он уже не был служащим фирмы «Трансафрик», а работал самостоятельно, хотя и принимал поручения от фирмы. Гарольд «вошел в моду», приобрел себе имя и, конечно, машину лендровер.

Однако, без сомнения, самым подлинным африканцем был Генри Пульман. За свои двадцать два года он ни разу не покидал Африку, да и не пытался это сделать. «Меня не интересуют ни Европа, ни Англия»,— сказал он однажды. Если у этого очень белого Маугли и были недостатки, они больше походили на ребячества. Все это объяснимо молодостью, а она, как известно, проходит. Он, например, ужасно любил поспать. Если между завтраком и отправлением оставалось несколько минут, он и на эти минуты заваливался на кровать прямо в одежде. Не любил бывать в обществе — наверное, потому, что не очень любил говорить по-английски. С большей охотой развлекался со своими вакамба на языке суахили, если вообще оставался после ужина на несколько минут за столом. А он мог бы многое рассказать, переживаний у него было достаточно. В конце концов не всякий рождается на южноафриканской ферме, не всякий в детстве убивает настоящую взрослую мамбу — самую ядовитую змею Африки.

Случилось это так: Генри с приятелями играл у подножия какого-то холма. Вдруг среди кустов они' заметили большую дыру и, конечно, занялись этой находкой. Быстро пошла работа, и скоро Генри, который ею руководил, нащупал в глубине дыры что-то живое, движущееся и гладкое. Он оказался отнюдь не ленивым и тянул до тех пор, пока не вытащил мамбу на свет божий. Потом шестилетний ребенок взял змею к себе на шею и торжественным маршем — к счастью, по дороге ничего не случилось — принес ее домой.

Но Генри не любит разговаривать. Он любит спать.

Судя по нашему опыту, все же лучшим охотником был Гарольд Прове. К людям своим он относился с большой симпатией, и они любили его. Спокойный, отличный стрелок, специалист, учитывающий все особенности клиента, его натуру. Такой же стиль охоты, манера себя держать были и у его первого оруженосца Денде.

Денде — вакамба, тихий, приветливый, улыбающийся человек, по словам Гарольда, один из пяти самых лучших охотников Восточной Африки. Бесчисленное количество раз видел я его стоящим в люке, сделанном на крыше машины. Это было его постоянное место во время поездок, отсюда он наблюдал за местностью, а Гарольд вел машину. Сколько раз я слышал его настораживающие слова: «Ныомбу, чуй, симба, тембо...» (антилопа, леопард, лев, слон). И сколько раз нам нужно было прилежно наводить бинокли, прежде чем обнаружить зверя под прикрытием каких-нибудь далеких кустов, того самого зверя, которого Денде заметил простым глазом, да еще во время движения автомобиля.

...Дорога на Икому поразительно хороша. Мы уже подъезжали к «свободному» охотничьему участку, когда вдруг, всего в метрах двадцати, увидели молодую львиную чету. Разнеженно и лениво лежат они в траве. Льву всего лет пять-шесть, а его половине и того меньше. На нас они не особенно обращают внимание, несмотря на то что мы ведем себя довольно развязно. Генри, по-видимому, хочет показать, что случай со львом не лишил его смелости, и, ругая изо всех сил на кикамба * королевскую чету, бьет ногами по воздуху в их направлении, словно одержимый футболист. Нарочно дразнит львов, хотя нас разделяют едва ли больше десяти метров. Гарольд, не желая отстать от своего друга, подражает ему, правда, не с таким азартом. Львица с удивлением таращит свои янтарно-желтые глаза, лев с презрением отворачивается от нас. Еще метр пути, и гривастый вскакивает со злым рычанием, но застывает, точно пригвожденый, рядом со своей подругой, только сверкающий зеленый взгляд его предупреждает нас: «Хватит!»

Мы быстро вскакиваем, перебираемся на другую сторону машины — ведь она без дверей, а львам не стоило бы большого труда завернуть сюда. Белые охотники быстро отводят вездеход. Лев еще смотрит нам вслед с чувством превосходства и осуждения, а потом ложится в тень, рядом со своей львицей. Опускаясь в мягкую траву, своим довольным видом он будто говорит: «Ну и хорошо я их прогнал! Больше они не будут нам мешать».

Дальнейший путь прошел не совсем гладко. Опять мухи цеце, причем в непрерывно возрастающем количестве. Они со все большей наглостью атакуют нас. Сопровождая машину, кусают то тут, то там, несмотря на помощь африканцев, крепко бьющих их на наших спинах. Наконец мы в новом лагере. Он расположен тоже у дороги. Генри великолепно выбрал место. Вблизи от палатки-столовой протекает довольно широкий ручей. Вдоль берега, в ожидании нас, африканцы расставили удочки. За лагерем видны мягкие с кустарником холмики.

После обеда все на своих местах, вездеходы поданы. Первый раз едем испытать счастье на новом месте. Я буду с Гарольдом, а Сечени, как и прежде, с Генри. Они налево, мы — направо. Лендровер медленно катится в том же направлении, по которому мы ехали сюда несколько часов назад. Недалеко от лагеря из редких придорожных кустов выскакивает антилопа топи. Расстояние, может быть, сто метров; Гарольд подает знак. Выхожу из машины, стреляю. Топи подпрыгивает вверх и мчится.

* Кикамба-язык племени вакамба.— Прим. ред.

Осторожно подходим к тому месту. Обильные следы крови, клочки шерсти, а топи нет. Идем гуськом по следам за Денде. Его сверкающие после приступа лихорадки орлиные глаза обнаруживают все новые капли крови на темно-зеленых травинках. Потом они попадаются все реже, то и дело останавливаемся для ориентации, идем уже наугад. Вдруг Денде останавливается. Задумчиво жуя травинку, рассеянно осматривается, затем поднимает руку и тихо, почти беззвучно шепчет:

— Ндийо (да).

Теперь и мы видим в траве плоское темное пятно. Да, там лежит топи. Мой первый козел топи! Но он такой же, как и все остальные. Их полно в этих краях: восточноафриканская статистика, если вообще говорит о них, то отмечает семизначными цифрами. Возвращаемся, укладываем добычу в машину и едем домой. Вдруг в полумраке перед нами — целое стадо топи. Они моментально скрываются в кустарнике, но нам все же удается подстрелить одну самку. Скоро она попадает в машину, рядом с первым топи. Итак, оба «музейных» топи добыты.

Утром отправляемся на охоту в обычное время; цель — добыть зебру. Она нам нужна для приманки львов. Охота на них здесь разрешена. Первое стадо зебр мы увидели только к вечеру. После долгого наблюдения намечаю себе жеребца. Опираясь на дерево, стреляю. Он вскакивает, пуля явно попала в цель. Жеребец, прихрамывая, бежит недолго и останавливается за кустом. Крадучись, подходим ближе. Он стоит раненый и какой-то апатичный. Думаем, что сейчас упадет, но он и не собирается. Опять спокойно прицеливаюсь, зверь весь на виду. При звуке выстрела он резко вскакивает и бежит, виляя хвостом. Нас разделяют не более ста пятидесяти метров, когда он снова замирает, но теперь жеребец более внимателен и подвижен, чем раньше. В бинокль видно, как он нервно поводит ушами, ожидая приближения врага. Боясь потерять его, я снова стреляю. Выстрел глухой, пуля явно попала в мягкие ткани, но зебра лишь встряхивается, и идет медленным шагом между кустами. Как только жеребец выходит из укрытия, я стреляю еще раз. Он падает на брюхо и больше не встает. Подходим сзади, зебра лежит спокойно, как отдыхающий конь, высоко держа голову. С десяти метров посылаю еще пулю в затылок.

Живучесть африканских зверей прямо поразительна. Зебра получила два выстрела в бок, по одному в брюхо и в шею, и все же понадобилась пятая пуля. Вот почему для охоты в Африке нужно припасти достаточно патронов. Как можно знать заранее, сколько раз выстрелишь в того или другого зверя?

Дальше едем искать удобное место для засады на льва. Задача нелегкая. Надо выбирать место по вкусу царя зверей, а это только ему одному известно. Наконец мы находим такое, по-видимому, ему симпатичное и, во всяком случае, подходящее для нас. Участок, заросший кустами, есть тут и хорошее укрытие.

Хорошо, когда к засаде можно подойти незаметно и находиться там вдвоем или втроем, следить продолжительное время без всякой помехи за подвешенной тушей и, наконец, если понадобится, покинуть место столь же незаметно. Лучше всего иметь достаточно большой кустарник недалеко от намеченного дерева. Причем очень важно суметь приблизиться к тщательно подготовленной засаде незаметно, не обратив на себя внимание льва, пожирающего добычу или отдыхающего под деревом. Не предусмотрев всего, ждать льва второй раз — бесполезное дело.

Озабоченные этими мыслями, мы трудимся почти два часа. Со стороны, противоположной приманке, проделываем в кустах дорожку и там устраиваем себе просторное место, приготовив также и окошко для удобного наблюдения. Зебра висит метрах в полутора от земли, привязанная к дереву за задние ноги. Готова и засада, подобраться к ней нетрудно, весь участок основательно просматривается. Машина должна остановиться примерно за пятьсот метров, оттуда мы будем осторожно пробираться по утрам, пока не достигнем своей цели.

Возвращаемся в лагерь поздно. Группа Сечени тоже убила зебру и подвесила ее, как и мы. Но до завтрашнего вечера они не намерены возвращаться к засаде, считая, что пока не следует тревожить зверя.

Сегодня впервые встречаемся с местными козлами-импалами. Впоследствии мы неоднократно присутствовали на их грозных поединках, во время которых они ни на что не обращают внимания, и тогда безо всякого труда можно приблизиться к ним на пятнадцать-двадцать метров. Они комично толкают друг друга и непрерывно чихают. Впрочем, этот характерный звук и выдает борцов.

Ближе к сумеркам мы проезжаем огромное, основательно вытоптанное пастбище. Старая широкая колея делит его ровно пополам, справа видим большую группу обезьян. Они тоже заметили нас и короткими, скорее вертикальными, чем горизонтальными, прыжками удирают в сторону леса. Чуть не обгоняем их, когда за ними появляется отставшая совсем маленькая обезьянка, стараясь изо всех сил догнать остальных.

Гарольд бешено тормозит машину. Мы еще не остановились, как он спрыгивает и, стаскивая на ходу с себя куртку, бросается на землю. Обезьяны молниеносно исчезли между деревьями, но маленькая обезьяна не сделала еще и полпути, когда Гарольд попытался набросить на нее куртку. Неудача — детеныш убегает дальше! Второй раз ему спастись не удается. Обезьянка отчаянно старается выбраться из темноты, но Гарольд уже схватил добычу и победоносно несет ее к машине. Сначала он освобождает голову пленницы. Крохотная обезьянка сердито гримасничает, глядя на нас, однако через несколько минут успокаивается настолько, что удается привязать ей нечто вроде подпруги из куска веревки, конец которой прикрепляем к сиденью. Обезьянка пугается наших движений, прыгает, но беспощадная веревка каждый раз резко тянет ее назад. Желая успокоить этого глупого детеныша, мы ласкаем его, и наши старания постепенно увенчиваются успехом. Она не смотрит уже таким диким взглядом, сидит смирно на своем месте, а у самого лагеря даже разрешает посадить себя на колени.

В лагере угощаем обезьянку джемом, очищенной морковкой и поим молоком из маленькой тарелочки. Видно, зверек чувствует себя лучше, но еще время от времени сердито берет веревку и своими маленькими зубами отчаянно пытается перегрызть ее. Эта привычка сохранилась у нее даже после того, как через два-три дня она получила длинную веревку, позволяющую ей свободно передвигаться в радиусе восьми-десяти метров. Вообще обезьянка быстро смирилась со своим положением и частенько смешила нас своим поведением, укоризненными гримасами маленькой черной мордочки, забавными криками. Ее аппетит непрерывно улучшался, и во второй половине дня она с удовольствием поехала с нами на охоту. В машине сидела там же, где и в день пленения, но теперь считала это естественным и с любопытством оглядывалась вокруг, была приятной, веселой спутницей. Она со всеми подружилась, не могла примириться только с грозой.

А вот этого-то как раз было в Кемп Икоме предостаточно. По утрам небо сияло. Хорошая погода держалась до обеда, потом небо покрывалось густыми облаками, сверкали молнии, гремел гром и разражался ливень. Мы вполне приспособились к этим условиям, зная, что время обеда надо как-то продлить до четырех-пяти часов. Позже небо, как правило, прояснялось, и до наступления темноты можно было еще поездить. Бывало и так, что мы спешили с отправлением, и гроза застигала нас по дороге. Обезьянка в таких случаях дрожа пряталась под курткой кого-нибудь из нас. Там, судорожно вцепившись в рубашку, она выжидала конца грозы, находясь все время в сильнейшем страхе. Нередко солнце еще безмятежно сияло над нами и мысль о непогоде нам и в голову не приходила, а обезьянка уже вела себя так, как в разразившуюся бурю. Без сомнения, животные, особенно дикие, заранее чувствуют приближение непогоды. Я пришел к такому заключению: вовсе не обязательно, чтобы хорошая погода сменялась плохой, теплая — холодной, может быть, и наоборот. И все-таки зверь прячется, не выходит, ищет защиты. На него действует сама перемена. Этим можно объяснить и то, что часто в самую ясную и абсолютно безветренную погоду, наиболее благоприятствующую охоте, в сумерках на закате солнца и позже можно сидеть в засаде до полуночи или бродить до изнеможения в лесу и ничего не находить, будто все вымерло.

* * *

Наши охотничьи лицензии уже кончались, да и новых видов зверей на этом участке было мало. Водяной козел, антилопа роан, ориби, лев; кроме того, каждый из нас может взять еще по одной газели гранта и по одной антилопе импала. В лесу то и дело стали встречаться следы леопарда. Глядя на них, вспоминаю, как на второй день (вернее ночь) после нашего приезда один леопард не постеснялся заглянуть в наш лагерь.

Поскольку это было на вторую ночь, то никак нельзя было сказать, что он давно за нами наблюдал, успел познакомиться и привыкнуть. Многие из нас слышали вблизи лагеря его голос. Но никто не подумал, что он осмелится забраться в нашу палатку-кухню и захватить с собой приготовленное на следующий день мясо. Хотя получилось именно так. Утром, обнаружив кражу, все же на него не рассердились. Случай нам показался до того оригинально африканским, что вроде даже захотелось его повторения еще хоть раз. Но таких происшествий больше не было.

В другую ночь возле палатки препараторов мы обнаружили свежие следы леопарда. Удивляться тут было нечему. Препараторы обычно живут отдаленнее всех от центра лагеря, и около их палатки всегда изобилие всяких остатков: костей, обрезков кожи и мяса. Птицы не успели очистить участок от отбросов, а ветер донес о них весть пятнистому рыцарю африканской ночи.

Зачастую мы принимали гепарда за леопарда. По цвету гепард почти такой же, а на вид напоминает гончую собаку с кошачьей головой. Он намного тоньше, стройнее и выше леопарда. Это совершенно не опасный член коллектива животных Африки и к тому же большой трус.

Будь это не так, он мог бы преподнести немало сюрпризов охотникам острыми Зубами и фантастической скоростью. Дамы из Найроби гуляют с прирученными с раннего возраста гепардами, как с собаками. Говорят, они становятся совсем послушными. В некоторых районах Африки их даже берут на охоту, как гончую собаку в Европе, с той лишь разницей, что гепард ловит не зайцев, а небольших антилоп. Как правило, мы заставали этого зверя, когда он мирно отдыхал. На первый взгляд всегда принимали его за леопарда, но стоило ему при нашем приближении лишь подняться, ошибка выяснялась тотчас же. Ближе чем на сто метров он неохотно подпускает к себе человека или машину, убегает характерной рысью, не оглядываясь назад. Леопард обычно так недвусмысленно не удирает, он то и дело останавливается, внимательно и по нескольку раз рассматривая своего преследователя.

На следующее утро мы снова охотимся на зебру, но лишь к полудню нам удалось ее добыть.

Зебру мы увозим далеко, останавливаем машину по меньшей мере километров за двадцать от лагеря. Разбросанные зонтичные акации, местами редкий кустарник. Выбираем себе одно наиболее подходящее дерево. Итак, Скоро и вторая засада будет с соответствующей сервировкой ожидать львов, если они вообще водятся здесь. Даже у живой зебры дурной запах, совсем не напоминающий лошадиный. Это какой-то кислый, грязный запах, как от изношенной попоны. Наша туша вздулась основательно.

Денде взбирается на дерево. Стоя одной ногой на ветке, а другой упираясь в пах жеребца, вскрывает брюхо. Хорошо, что я отошел,— скопившаяся после выстрелов густая темная кровь бьет фонтаном через длинный разрез, сверкая белизной, набухают подвижные вздутые кишки, их вонь — лучшая приманка для льва.

Вблизи дерева с зеброй подходящее укрытие — большой кустарник. К нему хороший доступ с противоположной стороны. Удаляем еще несколько веток из поля обстрела и, закончив дело, уезжаем.

До лагеря всего двадцать пять километров, но мы едем почти час. Правда, в пути задерживаемся в небольшом поселке. В нем всего три дома. Рядом кукурузные и картофельные поля, где работает несколько женщин. Останавливаемся около молодого человека, стоящего у хижины. Он охотно отвечает на все интересующие нас вопросы.

Да, голоса львов часто слышны по ночам. Где их найти, он не знает, но львы наверняка есть. Если нужно, он охотно поможет.

Благодарим. От помощи пока отказываемся, но условливаемся, что, возвращаясь отсюда послезавтра утром, заглянем к. нему. Трогаемся дальше, но уже более уверенно, имея кое-какие сведения о львах.

... К месту засады выезжаем еще до рассвета. Едем с фарами. Через полчаса оставляем машину г кустах, метров пятьдесят идем потихоньку, почти ползем. Часто останавливаемся, прислушиваемся, желая уловить грызню, хруст костей. К сожалению, никаких признаков. Наконец добрались до густого игольчатого кустарника и залезаем в засаду.

Небо светлеет быстро. На дереве висит совсем не тронутая зебра. Немного дальше — две-три гиены. Они завистливо оглядываются на нас. Очевидно, они ночевали возле дерева и отошли только при нашем приближении. Ох, и отвратительный это зверь! Внешность его вполне соответствует характеру и голосу. Охотнее всего я бы уничтожил их всех до одной.

...Уже совсем рассвело. Дальнейшее ожидание бесполезно. С чем пришли, с тем и ушли. Начинаем обычную утреннюю прогулку. Теперь прежде всего нас интересует водяной козел. Не добыв этого экспоната, мы еще находимся в долгу у музея.

Сегодня нам все-таки везет. Скоро мы видим группу нужных нам животных, правда, на очень большом расстоянии, наверное, больше трехсот метров. Подойти ближе нельзя — кругом совершенно открытое место. Но и прозевать удачный случай не хочется, зверь-то очень редкий. Приставляю ружье к тонкому дереву, беру на прицел хребет крупного козла! Выстрел! Козел высоко подскакивает и мчится, уводя за собой всю группу. Лезем через овраги, местами по воде. С большим трудом добираемся до места. Ясно видны глубокие следы раненого зверя, а чуть подальше кровь. Денде предполагает, что пуля прошла слишком низко. Возможно, он прав, целиться нужно было выше. Он опять принимает командование, но прежде чем отправиться дальше, долго размышляет, держа торчащую травинку между зубами. Потом принимает решение, и начинаются самые мучительные и сложные за всю мою охотничью карьеру поиски. Почти непроходимая чаща кустарника преграждает нам путь, а мы во главе с Денде с огромным трудом пробиваемся через нее. Козел теряет все меньше крови. Дважды он останавливался, потом лег. Это заметно по большим пятнам крови. Почуяв наше приближение, козел встал. Теперь зная, что его преследуют, он идет безостановочно. Продолжаем преодолевать эту ужасную чащу, да еще приходится карабкаться куда-то вверх, видимо, мы поднимаемся по высокому холму. Козел давно уже отстал от стада. Денде находит его следы с удивительной точностью, я же их почти не вижу.

Вдруг из кустарника прямо перед нами выскакивает буйвол кафр, и хотя мы его не успеваем разглядеть, все же он пугает нас своим прыжком. Наверное, мы помешали ему отдыхать после обеда, и еще прилично с его стороны, что он ушел мирно, не бросившись на нас. Зеленая преграда неожиданно кончается. Перед нами — пустынное каменистое поле, и на нем стоит козел. К сожалению, стоит, а не лежит. Смотрит в нашу сторону. Спешно стреляю, и, когда он бежит дальше, ясно видно, что пуля попала ему в переднюю правую ногу. Козел бежит рысью в сторону нового подъема и опять исчезает в кустарнике.

За ним! Постепенно попадаем в настоящую гористую местность. Под ногами скользят, катятся камни. Лица Денде и Гарольда все в поту, куртки на спинах темнеют. И все же вперед! Дальше растительность стала реже, обзор лучше, постепенно кончается и подъем.

Попадаем на совершенно открытый участок с небольшим количеством деревьев, и, наконец, всего в ста метрах под деревом лежит наша жертва. Останавливаемся как раз напротив, опираясь на другое дерево, задыхаясь от подъема. Голова козла опущена, она лежит на вытянутых передних ногах. Стрелять в козла в такой позе нельзя, ведь, кроме рогов, ничего не видно. Гарольд кричит и, когда он все же не встает, угрожающе добавляет:

— Эй, смотри, застрелим!

Никакого впечатления — козел неподвижен, видно, в нем нет уже жизни. Подходим, ой, лишь бы не вскочил! Но нет, он на самом деле мертв.

Да, козел нам стоил много труда! Поиски длились по меньшей мере три часа, в конце концов они измотали его. Неправильно этого зверя называют козлом: у него рост хорошего оленя, если не выше, скорее всего ему подошло бы название бык.

Осматриваемся. Машине сюда не подняться. Гарольд долго чешет вспотевший чуб и, наконец, решает, что пойдет искать машину, поедет в лагерь и привезет с собой людей, чтобы разделать тушу. Он обещает быть примерно часа через два. Расчет правильный: ведь теперь не надо идти по следам зверя, и можно спускаться кратчайшим путем вниз. Гарольд тут же уходит, а мы с Денде стараемся устроиться поудобнее.

Мы расположились возле козла. Не выпуская ружья из рук, я пытаюсь вздремнуть. К сожалению, место слишком неудобно для отдыха. Да еще мешают мухи, в бессчетном количестве слетевшиеся к подстреленному козлу. Встаю, лучше походить, так быстрее пройдет время. Наконец дождались. Еще часа два проходит, пока препараторы заканчивают свою работу. С козла снята шкура, отделены окорока и лопатки. Каждый чем-то нагружается: кто тащит шкуру, кто мясо; победоносным маршем мы идем к машине.

И вот снова едем к лагерю. Быстро темнеет, когда видим на поле группу павианов. Они сердито оглядываются и идут к лесу. Впереди старый самец — вожак, он злее всех. Тут охотничьи лицензии ни к чему, наоборот, каждого охотника фирмы просят отстреливать не только диких собак, но и павианов. Не хочется стрелять по обезьянам, но музею пригодится шкура павиана. Стоя возле машины, я беру старого самца на прицел. Выстрел. Он убит наповал.

Когда мы подъезжаем к палаткам — пылает лагерный костер и тут же — «чакула таяри» (пища готова). Бульон, жаркое, приготовленное из водяного козла, консервированный компот. Но сначала нужно проглотить свою порцию виски и хинина, выкупаться, надеть чистые шорты и свежую рубашку, затем уже можно ужинать и начинать неизменное «совещание».

В группе Сечени и сегодня интересное происшествие. В конце вечернего похода они пришли к своей засаде. Вскоре под деревом появилась пара львов, к сожалению, оба молодые — меньше трех лет.

До наступления темноты подростки не тронули зебру, они мирно валялись под ней, не замечая сидящих в засаде людей. Неужели нам не повезет и не появится долгожданный экземпляр?

Все уже улеглись, когда разразилась такая страшная гроза, какую редко можно видеть даже в Африке. Молнии сверкали почти непрерывно, палатка постоянно освещалась, земля дрожала не переставая. После часового неистовства наступило успокоение. Лишь отдельные дождевые капли, падающие с деревьев, стучат по размокшей палатке, а сырости внутри больше, чем снаружи. Наступила тишина.

...С тех пор как мы здесь, скошенная трава между деревьев выросла до полутора метров. Утром буйная растительность как бы изнемогает под тяжестью воды. Кругом свежие лужи, небо покрыто неподвижными серыми тучами. Приближается период дождей. Обстановка вызывает подавленное настроение, поэтому даже хорошо освоенные утренние дела идут медленно. Такое время хорошо бы переспать, но об этом не может быть и речи.

Сначала мы едем к ближайшей засаде.

Постепенно небо проясняется, тучи уходят, снова блестят листья, оживают краски тропиков. За несколько минут просыхает дорога, стадо импал перебегает ее и рассеивается в кустах. Вдруг Денде сзади шепчет: «Симба».

Да, метрах в пятидесяти под большим кустом расположились три зверя. В середине старая львица, справа молодая пара. Сидят и смотрят на нас безразлично, хотя мы останавливаем машину, чтобы посоветоваться — как нам быть дальше?

Львица — вполне пригодная для музея — перед самым носом. Но сегодня очередь Сечени. По нашей договоренности, один день он убивает львицу, другой день — я. Нами получено лишь одно бесплатное разрешение. И это единственный выход избежать осложнений, а то помощники еще чего доброго пригонят нам двух львиц в один и тот же день.

Итак, один день — Сечени, другой день — я. Теперь я, естественно, не могу стрелять, а львица как раз передо мной.

Несмотря на уговор, я бы рискнул, но Гарольд не согласен. Напрасно твержу о малой вероятности того, чтобы и отряд Генри встретил подходящую львицу именно сегодня утром. К обеду все равно вернемся в лагерь, и вечером все будет ясно. «Нет, львов не будем трогать сейчас, вернемся, а после обеда приедем с Сечени — сегодня его очередь».

«Ну, хорошо,— возражаю я,— но где же будут эти львы? Они дураки, что ли, ждать нас тут два часа, пока вернемся!»— «Ручаюсь,— говорит Гарольд,—будут здесь же! Львы с десяти утра до трех часов дня не имеют привычки бродить!» И верю и не верю, но делать нечего. Возможно, Гарольд прав, ведь целыми днями отряд Сечени бесплодно искал львицу, и может быть, именно сегодня утром им повезло, и они уже притащили в лагерь один экземпляр. Такое совпадение было бы неприятным.

Тут же возвращаемся в лагерь. Едем под палящим солнцем. Оно печет все сильнее, будто хочет восполнить свое утреннее отсутствие. Ровно в двенадцать машина заворачивает в лагерь. Издали видно, что группа Генри дома: их вездеход стоит перед палатками.

Сечени лежит на своей койке. Он настроен неважно. Жалуется на плохое самочувствие, потерю аппетита. Уговаривает меня вернуться и убить львицу. Уступает ее мне, он достаточно перестрелял их за свою жизнь.

По правде сказать, я и не пытался употребить свое красноречие, чтобы убедить Сечени отказаться от проявления такого великодушия. Нет, я постарался по возможности скорее выбраться из палатки, пока он не передумал.

Мы наскоро уплетаем неизменную яичницу. Генри присоединяется к нам, Берецки и Шуллер тоже хотят ехать. Мест в машине достаточно. Основательно нагруженные, мы отправляемся назад. Гарольд был прав. После небольших поисков сворачиваем на прежнюю колею, ведущую нас прямо к львам, все также мирно отдыхающим. Сидят они в том же порядке, то и дело поглядывая на нас. Мы медленно подъезжаем. Останавливаемся в тридцати-сорока шагах от них под молодой зонтичной акацией. Вместе с Генри я выхожу из машины. Осторожно подползаем к дереву. Оно нас совсем не прикрывает, но ружье приставить можно. В моих руках испытанная зброевка, и я очень на нее надеюсь.

При нашем появлении тройка приходит в нервное состояние. Львы встают, обходят кустарник и крадутся в противоположную сторону. Львица все еще в середине. Вдруг она останавливается и оглядывается, смотря прямо на нас. Блестящая, мягкая шкура образует у нее толстую складку на шее. Лучше она даже не могла бы стоять. Мушка наведена ниже левой лопатки. Когда я нажимаю на ускоренный курок, львица, словно по щелканью кнута укротителя в цирке, нехотя подскакивает вверх, мгновение стоит как свеча, будто даже задние ноги оторвались от земли, затем беззвучно падает на правый бок. Длинный, вытянутый хвост судорожно вздрагивает, последнее тихое хрипение, и конец.

Оставшаяся молодая пара, даже не оглядываясь, скрывается в ближайшем кустарнике.

— Стреляйте еще раз,—уговаривает Гарольд,—из машины.

— Не нужно,— отвечаю.

Я уверен, что пуля попала в цель. Большое желтое пятно лежит неподвижно в траве. Из машины выходят все остальные, и мы вместе подходим к зверю. Африканцы предварительно швыряют в львицу камнями. Нужна проверка!

Да, можно себе представить, как высокомерно эти зубы, когти, мощные передние ноги расправляются со своей жертвой. Фотографируем ее с большим энтузиазмом, затем подъезжает машина, и мы грузим зверя. То и дело мы приглядываемся к кустарнику, растущему в ста метрах. Вдруг оставшиеся львы вздумают отомстить? Но ничего не происходит, на один миг молодой лев еще показывает свою голову, но тут же исчезает.

Обратный путь кажется короче. В лагере препараторы сразу взялись за львицу: снимают шкуру, затем вынимают так называемые «кости счастья», входящие в «норму охотника». Это тоненькие косточки длиной в десять-двенадцать сантиметров, имеют форму хоккейной клюшки и расположены между шеей и плечом зверя.

Теперь у нас есть возможность изучить ближе даже львиный хвост. В кости хвоста скрывается коготь, совсем похожий на когти ног, только в несколько рудиментарном состоянии. Он вроде запасного оружия — служит при свирепых семейных стычках. Я с большим почтением смотрю на мощную мускулатуру передних ног и особенно предплечий. Они довольно убедительно иллюстрируют истории о львах, с которыми охотник сталкивается по всей Африке.

Почему льва зовут царем животного мира, когда в Африке водится не один, а несколько видов гораздо более сильных зверей? Ведь лев никогда не нападает на бегемота или буйвола кафра, не говоря уже о слоне!

Несомненно, его вид, поведение и голос отличаются известной величественностью, так что ему действительно ничто не угрожает в его владениях.

Лев вполне сознает свое исключительное положение. Нет другого зверя в Африке, встречающего человека с таким высокомерным спокойствием, как это делает лев. Но как же тогда обстоит дело с его опасностью, с его людоедством?

Здоровый, полный сил, а значит, сытый лев никогда не бывает людоедом.

Покуда лев способен охотиться на зебру, гну и других антилоп, он не покушается на человека. Тем более, что трудности в добыче пищи лев не испытывает и брюхо у него почти всегда полно. Более того, все белые и туземные охотники утверждают, что сам лев даже не охотится. Он считает это какой-то домашней работой, входящей в обязанности живущих с ним двух-трех львиц. От льва самое большее можно ожидать лишь то, что он поворчит на пасущееся стадо, немного погоняет его, но убить — это дело самки. И дело тут, очевидно, не только в лени и барстве с его стороны — лев тяжел для охоты. Самец хуже ползает, карабкается и прыгает, чем гораздо менее грозная львица. Это не мешает льву после охоты первому и приступить к обеду. Львицы в это время, облизываясь, ожидают своей очереди. Когда лев насытится, подходят к добыче львицы. Три-четыре льва за половину дня почти без остатков уничтожают зебру.

Так живет и питается огромный хищник, пока полон сил. Опасным лев может быть, когда он стареет или заболевает, и становится негодным для охоты. Тогда его покидают и самки,

В таком состоянии его постоянно мучает голод, доводящий иногда до людоедства. Он начинает систематически охотиться на жителей деревень, на всех, кто ему попадется в пути. Ведь человек не может от него убежать, его легко догнать, схватить. Когда в округе появляется лев-людоед, местные органы сразу же обращаются за помощью к ближайшему достаточно опытному белому, охотнику. Устраивается множество засад, вешают туши зебр, и рано или поздно виновник обязательно попадается.

Интересно, что причиной, побуждающей льва к людоедству, нередко является еж. Этот маленький зверек — излюбленный деликатес льва — водится здесь в изобилии. Конечно, при совсем нежелательных для ежа встречах со львом зверек сворачивается в клубок в надежде защитить себя колючками. Лев настойчиво перекатывает его, добираясь до мягкого брюшка, и пожирает.

Но иногда случается беда. Несколько колючек вонзаются в лапу хищника. Эти ранки потом воспаляются, нагнаиваются. Лев лежит с больной лапой, голодный, сердитый, и, конечно, бросается на первого попавшегося человека. Познав вкус человеческой крови, зверь понимает, что это наиболее легкий способ охоты. Так он становится людоедом.

Есть и другие пути, ведущие к таким же результатам. Среди некоторых африканских племен существует и теперь еще обычай выносить умерших в кустарник, а остальное — дело природы.

Фото. Идиллия бывает и у львов

Фото. Охотник на слонов из племени масаев

Возможно, что подобная отдача последнего долга предусмотрена каким-то религиозным ритуалом. Как бы то ни было, крупный хищник может привыкнуть к людоедству и таким путём. Еще чудо, что это бывает сравнительно редко.

Слышали мы и о том, что вблизи африканских деревень лев иногда подходит к группе играющих детей. Будучи кошачьей породы, если только он не стар, лев хочет принять участие в играх ребятишек. Дети в таких случаях стремительно убегают, а их новый «компаньон» мчится им вслед, чаще всего схватив одного из них. Что происходит дальше, полностью отсылаю к воображению читателей; скажу только, что со стороны льва игра с этого момента становится серьезной, и в будущем он уже смотрит на человека иными глазами. Подстерегающий свою жертву с подло сверкающими глазами, зверь готов на все.

Отмечу, что при неожиданной встрече с любой крупной кошкой бегство — самое неподходящее поведение. В таких случаях нападение зверя почти закономерно. В то же время громкие выкрики часто заставляют отходить крупных хищников, даже тигра. Голос человека как-то поражает их, им кажется странным, что человек не убегает, как другие существа, а раз это неясно — вызывает недоумение, как же быть? И в большинстве случаев звери стремятся ретироваться, уйти подальше от не-известности.

Интересно наблюдение, что самка нападает чаще самца. Возможно, это объясняется, как уже говорилось, большей склонностью самки к охоте, большей легкостью ее тела, подвижностью. Для самки хищничество-кровопролитие становится привычным делом, так же как материнство, инстинкт самозащиты у них развит сильнее, чем у самцов. Ведь когда у львицы имеются детеныши, в случае опасности она не убегает. Но и без детеныша она ведет себя так же.

При ранении самцы и самки тоже ведут себя неодинаково. Самки в этих случаях более злы и агрессивны. Несомненно, раненый лев бросается на охотника. Но верно и то, что зачастую он инсценирует нападение лишь с целью напугать человека. Зло рычит, срывается с места, а там или сворачивает, или нет! В последнем случае, как правило, лев не прыгает, подобно кошке, а сбивает человека с ног, чтобы затем наброситься на него сверху.

Подстреливать льва можно любым ружьем. Масаи же, как я отмечал раньше, защищая свои стада, не задумываясь, готовы пуститься с ним в драку с одним лишь копьем. И они стремятся убить его: ведь раз зверь пристрастился к какой-то хижине, он может причинить очень серьезные убытки.

Удивительно, какие маленькие пастушки зачастую охраняют стада масаев. Этим ребятишкам всего по десять-двенадцать лет, кругом ни души, и только пастушок один или вдвоем с копьем или луком защищает стадо.

... Период дождей окончательно вступил в свои права. Дневные грозы все более обильны и буквально наводняют весь район.

Последний завтрак — в охотничьем африканском лагере. Пора и домой, в нашу далекую родную Венгрию.

Перевод с венгерского В. Сергеева и А. Шена