ВОКРУГ СВЕТА № 1 ЯНВАРЬ 1971 НАУЧНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЕЖЕМЕСЯЧНЫЙ ЖУРНАЛ ЦК ВЛКСМ ПУТЕШЕСТВИЙ, ПРИКЛЮЧЕНИЙ И ФАНТАСТИКИ Журнал основан в 1861 году «...Мы здесь закладываем первый камень действительного братского общежития. Целые тысячелетия прошли с тех пор, как лучшие умы человечества бьются над теоретической проблемой в поисках форм, которые дали бы народам возможность без величайших мук, без взаимной борьбы жить в дружбе и братстве», — говорил М. И. Калинин на I Всесоюзном съезде Советов, который в декабре 1922 года провозгласил образование Союза Советских Социалистических Республик. С тех пор прошло почти полвека. Ленинские идеи в области национальной политики претворены в жизнь. Около ста различных народов — от многомиллионных наций до таких, численность которых не достигает и тысячи человек, — живет, трудится, развивается в рамках единого союзного Советского социалистического государства. История, весь путь, пройденный нашей страной, подтвердили жизнеспособность и великую силу многонациональной страны, построенной на началах пролетарского интернационализма и равноправия народов. К 50-летию образования Советского Союза на страницах «Вокруг света» будут постоянно печататься очерки, рассказы, фотоочерки, репортажи, которые коснутся событий далеких лет, связанных с образованием СССР; раскроют перед читателями картину сегодняшней жизни нашей многонациональной страны — расскажут об успехах в области науки, о том, как осваиваются новые природные богатства, строятся новые города и дороги, как меняется география некогда отсталых национальных «окраин». И конечно, познакомят с обычаями, традициями, культурой, подлинно национальным искусством народов Советского Союза. В этом номере мы предлагаем читателю познакомиться с некоторыми штрихами, выхваченными из калейдоскопа жизни нашей страны, с работой людей, живущих в разных точках Союза: с армянскими учеными, открывшими обсерваторию XIX века до нашей эры, и молдавскими виноделами, чье вино славится во всем мире; с хлопкоробами из Яванской долины, выращивающими хлопок там, где еще недавно была выжженная степь. С мастерами-чеканщиками из-под Костромы и героями мансийского писателя, жителями югорской земли... На страницах номера: НАВСТРЕЧУ XXIV СЪЕЗДУ КПСС Первые колеи на Селене. О новой выдающейся победе советской науки рассказывает очерк «Путешествие по Луне». «Черное ожерелье Печоры». История одного геологического открытия, которое стало делом жизни поколений изыскателей и определило судьбу северного края. Камагуэй — город узких улиц. Записки советского инженера о кубинском городе, в котором ему довелось жить и работать. «Это мои встречи с дьяволом». В нашей Кают-компании известный вулканолог Гарун Тазиев. О жертве тайного бизнеса рассказывает очерк «Четыре смерти Джусто Венци, контрабандиста». «Попытка» — фантастический памфлет американского писателя Т. Л. Шерреда. Быть или не быть тихоокеанским коралловым островам? Репортаж журналиста Дж. Шугара и комментарий океанолога Г. Беляева. По следам путешественника Раймона Мофрэ, бесследно пропавшего в джунглях Гвианы, идет французский кинооператор. Отрывок из книги Ришара Шапеля. ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ЛУНЕ Очерк без фантастики На первый взгляд 17 ноября 1970 года произошло одно-единственное достойное быть записанным золотыми буквами событие: в путь по лунной равнине отправился построенный людьми вездеход. На деле это событие вмещает в себя несколько равно достойных. Луна не считается планетой только потому, что она спутник Земли, а не Солнца. Во всех других отношениях это вполне «полноценная» планета типа Меркурия. Поэтому можно сказать, что советский луноход означает рождение нового вида транспорта — инопланетного. Внеземной транспорт, транспорт иных миров, помимо всего прочего — это совершенно новая страница истории развития всей земной техники. Здесь не мешает кое-что сопоставить. За тысячелетия своей истории люди освоили сушу (и то не всю), освоили поверхность океанов (не везде и весьма относительно). Двадцатый век завершил освоение суши (Антарктика!), освоение поверхности Мирового океана (Арктика!), включил в сферу своей деятельности атмосферу, достиг дна океанических глубин, всего за десятилетие с небольшим освоил околоземной космос, проник в атмосферу другой планеты — Венеры и, наконец, приступил к всестороннему, экспедиционному изучению лунной поверхности. Меж тем до конца века осталось еще три десятилетия, в течение которых, очевидно, закончится овладение глубинами океана, произойдет разведка глубинных недр планеты, Луна окажется изученной, да и ближайшие планеты, по-видимому, тоже. Не рядовым, поворотным было то, что сделали 17 ноября наши ученые, инженеры и рабочие. Но это не все. Луноход сам по себе овеществленная фантастика даже безотносительно к лунному фону. Управляемый человеком, он тем не менее в известных пределах наделен способностью реагировать на обстановку. Человек как бы передал машине частичку своего разума и благодаря этому получил возможность, не покидая Земли, странствовать по лунной равнине. Подобное уже было, когда наши автоматы брали анализы венерианского воздуха и лунного грунта. Но в луноходе достигнуто новое качество. Тому есть свидетельство очевидца, который вел репортаж из координационно-вычислительного центра: «Странное ощущение возникает у людей, ведущих управление луноходом. Это даже больше, чем эффект присутствия, — ты не присутствуешь, ты работаешь на Луне! Попробуйте представить, что вы неподвижно сидите на Земле, если вдруг, повинуясь безусловной реакции, огибаете препятствие — камень, внезапно возникший перед взором. А ведь это где-то в невообразимо далеком Море Дождей!» Тут можно лишь добавить, что благодаря телевидению миллионы, — да что там! — десятки, сотни миллионов словно бы очутились в кабине лунохода... Есть и «во-вторых» и «в-третьих». Привычны в луноходе разве что колеса, все остальное смотрится буквально как иллюстрация к фантастическому роману. Но даже колеса не совсем те... Земное бездорожье — мы знаем, что это за штука. А тут бездорожье лунное, да в вакууме, да в условиях неземных температур, на местности, которую никто не проходил, и неизвестно даже, каких сюрпризов там можно ждать. Ничего, идет восьминожка! Не знаешь, чему больше поражаться. Силе предвидения, которое позволило создателям вездехода без полного объема сведений, без предварительных опытов на лунной поверхности построить настолько работоспособную машину? (Как ни экспериментируй на Земле, а полного тождества условий не добьешься.) Или, быть может, надо удивляться тому, как в условиях жесточайшего лимита веса в луноход удалось вписать такие технические новинки, о которых обычный автомобильный транспорт пока может только мечтать? Ведь электродвигатели в колесах — это действительно мечта автомобилестроителей... Правда, одну вещь на Луне было осуществить легче. Нет и вряд ли когда-нибудь появится автомобиль с солнечной батареей на крыше, которая давала бы энергию мотору: не то на Земле солнце, не те скорости нужны на автостраде. А вот на Луне атмосфера отсутствует, да и скорость для экспедиционной машины не главное — тут можно подключить вездеход к Солнцу, словно к электрической розетке... Симптоматично, что первый солнцемобиль появился на Луне. Инопланетная техника не может повторять земную. Это качественно новое явление. Здесь уместно еще вот какое соображение. Первый представитель инопланетной техники, явившийся человечеству в облике советского лунохода, — производное всего лучшего, что накопила земная и космическая техника. Существует, однако, обратная связь. Техника, создаваемая для освоения других миров, будет активно влиять на развитие ее породившей земной техники путем передачи обратно осуществленных там новых идей и решений. Мы, надо полагать, еще увидим земные машины, чья родословная пойдет от лунохода. Но и это не все. «Движущиеся по лунной поверхности автоматы будущего, — писали мы в ноябрьском номере журнала за прошлый год, — могли бы осуществлять химические, минералогические, петрографические анализы на месте, передавая на Землю собранную информацию». Автоматы будущего! Прошло два месяца со дня появления этих строк, и подобный научно-исследовательский автомат стал реальностью. Мало того, что он ведет исследование лунной поверхности; он, кроме того, еще и обсерватория. «Луна — рай для астрономов» — это утверждение недалеко от истины, поскольку на Луне нет атмосферы, которая бы отсеивала, искажала многие виды излучения вселенной, несущие сквозь пространство черты ее облика. Исследователь-геолог и одновременно исследователь-астрофизик — вот что такое луноход. Такой лаборатории, пожалуй, тоже не существовало раньше. То-то и поразительно, что в одной машине удалось слить три системы, каждая из которых уникальна сама по себе: первая осуществляет движение там, где еще не проходила ни одна машина; вторая ведет экспедиционные наблюдения за породами; третья изучает глубины вселенной, анализируя идущие оттуда космические и рентгеновские лучи. Вдобавок ко всему луноход предназначен для осуществления астрономического эксперимента по сверхточному исчислению расстояния между ним и Землей; этой цели служит установленный на советском луноходе французский лазерный отражатель. Воистину, слова о том, что «Луна — поле деятельности всего человечества», — не пустая фраза. Кстати: сколько продержался в воздухе и пролетел ставший родоначальником авиации аппарат? 12 секунд и 40 метров. А сколько времени проработал, сколько прошел и сколько сделал первый в истории человечества луноход? Удивительно, как это мы еще не разучились удивляться. Д. БИЛЕНКИН Т.Л. ШЕРРЕД ПОПЫТКА Фантастический памфлет Рисунки В. КОЛТУНОВА В аэропорту капитана ждала штабная машина. Она рванулась с места и долго неслась по разным шоссе. В узкой комнате сидел прямой как палка генерал и ждал. У нижней ступеньки металлической лестницы, льдисто отсвечивавшей в полумраке, стоял наготове майор. Взвизгнули шины, машина резко остановилась, и капитан бок о бок с майором кинулся вверх по лестнице. Никто не сказал ни слова. Генерал поспешно встал, протягивая руку. Капитан одним движением открыл полевую сумку и вложил в генеральскую руку толстую пачку бумаг. Генерал поспешно пролистал их и отдал майору отрывистое распоряжение. Майор исчез; из коридора донесся его резкий голос. В комнату вошел человек в очках, и генерал протянул ему бумаги. Человек в очках начал перебирать их дрожащими пальцами. По знаку генерала капитан вышел из комнаты — на его усталом лице играла гордая улыбка. Генерал принялся барабанить пальцами по черной глянцевитой крышке стола. Человек в очках отодвинул полуразвернутые карты и начал читать вслух. — «Дорогой Джо! Я взялся за эти записки только, чтобы убить время, потому что мне надоело глядеть в окно. Но когда я уже почти их закончил, мне стало ясно, какой оборот принимают события. Ты единственный человек из тех, кого я знаю, кому по силам добраться до меня, а прочитав мои записки, ты поймешь, почему сделать это необходимо. Неважно, кто их тебе доставит — возможно, он не захочет, чтобы ты мог его впоследствии узнать. Помни об этом и, ради бога, Джо, поторопись! Всему причиной моя лень. К тому времени, когда я протер глаза и сдал ключи, автобус был уже полон. Я засунул чемодан в автоматическую камеру хранения и отправился убивать час, который оставался до следующего автобуса. Ты, наверное, знаешь этот вокзал — на бульваре Вашингтон, неподалеку от Мичиган-авеню. Мичиган-авеню смахивает на Шестьдесят третью улицу в Чикаго, куда я ехал, — те же дешевые киношки, лавки закладчиков, десятки пивных и рестораны, предлагающие рубленый бифштекс, хлеб с маслом и кофе за сорок центов. До войны такой обед стоил двадцать пять центов. Я люблю разглядывать витрины, набитые всякой всячиной — от электробритв и наборов гаечных ключей до вставных челюстей. И теперь, имея в своем распоряжении целый час, я отправился пройтись по Мичиган-авеню до Шестой улицы, с тем чтобы вернуться по другой ее стороне. В этом районе живет много китайцев и мексиканцев — китайцы содержат рестораны, а мексиканцы едят блюда «домашней южной кухни». Между Четвертой и Пятой улицами я остановился перед подобием кинотеатра — окна, закрашенные черной краской, объявления, написанные от руки по-испански: «Детройтская премьера... Боевик с тысячами статистов... Только одна неделя... Десять центов». Несколько прилепленных к окнам фотографий были смазанными и мятыми — всадники в латах и что-то вроде яростной сечи. И все за десять центов! Как раз в моем вкусе. Возможно, мне повезло, что в школе моим любимым предметом была история. И уж, во всяком случае, слепая удача, а вовсе не проницательность заставила меня раскошелиться на десять центов за право сесть на шаткий складной стул, насквозь пропахший чесноком. Кроме меня, объявления соблазнили еще полдюжины мексиканцев. Я сидел возле двери. Две свисавшие с потолка двухсотваттные лампочки давали достаточно света, чтобы я мог оглядеться. Передо мной в глубине помещения виднелся экран, смахивавший на побеленный кусок картона, а когда у себя за спиной я увидел старенький шестнадцатимиллиметровый проектор, я заподозрил, что даже десять центов — слишком дорогая цена за подобное удовольствие. Впрочем, мне предстояло скоротать еще сорок минут. Все курили. Я тоже достал сигарету — и унылый мексиканец, которому я вручил свои десять центов, устремил на меня долгий вопрошающий взгляд. Я заплатил десять центов, а потому ответил ему столь же пристальным взглядом. Тогда он запер дверь и погасил свет. Полминуты спустя зажужжал дряхлый проектор. Ни вступительных титров, ни имени режиссера, ни названия фирмы — только белый мерцающий квадрат, а потом сразу же крупным планом бородатая физиономия с подписью: «Кортес». Затем раскрашенный, весь в перьях индеец — «Гватемосин, преемник Монтесумы». Снятые сверху, изумительные модели старинных зданий — «Город Мехико, 1521 год». Кадры допотопных, заряжаемых с дула пушек, изрыгавших ядра, — осколки камней отлетают от огромных стен, худые индейцы умирают, содрогаясь в конвульсиях, дым, искаженные лица, кровь... Лента меня сразу ошеломила... Никаких царапин, склеек, характерных для давнишних фильмов, никакой слащавости, и нет этого банального красавца героя,' чья физиономия в заурядных фильмах возникает перед камерой кстати и некстати. Ты когда-нибудь видел те французские или итальянские картины, которые критики восхваляют за глубину и реалистичность, порожденные малым бюджетом, не позволяющим приглашать знаменитых актеров? То, что я увидел, было именно таким, и даже лучше. Только когда фильм завершился общим планом грандиозного пожарища, я начал кое-что соображать. Нельзя за гроши нанять тысячу статистов и поставить декорации такой величины. Трюковая съемка падения даже с деся-тиметровой высоты обходится в суммы, от которых бухгалтеры встают на дыбы, а тут стены были гораздо выше. Все это плохо вязалось со скверным монтажом и отсутствием звуковой дорожки. Разве что фильм снимался еще в добрые старые дни немого кино. Но фильм, который я только что видел, был снят на цветную пленку! Больше всего он походил на хорошо отрепетированный и плохо поставленный документальный фильм. Мексиканцы лениво выходили из помещения, и я направился было за ними, но задержался около унылого киномеханика, который перематывал ленту. Я спросил, откуда у него этот фильм. Он ответил, что снимал фильм сам. Я принял его сообщение с невозмутимой вежливостью, и он понял, что я ему не верю. Он выпрямился. — Вы мне не поверили, ведь так? Я ответил, что он, безусловно, прав в своем заключении, и добавил, что спешу на автобус. — Но скажите, почему? — Ну, — ответил я, — такие картины не выпускаются на шестнадцатимиллиметровой пленке. Вы раздобыли копию, снятую с тридцатипятимиллиметровой пленки... И я перечислил еще кое-какие отличия любительских фильмов от голливудских. Когда я кончил, он минуту молча курил. — Понятно... — Он вынул бобину из проектора и закрыл крышку. — У меня тут есть пиво... Я согласился, что пиво вещь очень хорошая, но автобус... Ну ладно, одну бутылку куда ни шло! Он вытащил из-за экрана бумажные стаканчики и бутылку портера. Пробормотав с усмешкой: «Сеанс откладывается», — он закрыл дверь и открыл бутылку о скобу, привинченную к стене. По-видимому, здесь прежде помещалась бакалейная лавка или пивная. Стулья имелись в избытке. Мы отодвинули пару в сторону и расположились с удобствами. Пиво оказалось теплым. — Вы как будто разбираетесь в этом деле, — заметил он выжидательно. Я счел его слова вопросом, засмеялся и ответил: — Ну, не слишком. Ваше здоровье! — Мы выпили. — Я работал шофером в кинопрокатной фирме. Мы выпили по второму стаканчику и несколько минут обсуждали климат Детройта. Наконец он сказал, словно что-то обдумывая: — По-моему, я вас вчера видел здесь... Часов около восьми. — Вчера вечером? Нет, как ни жаль. Я бы тогда не опоздал на автобус. Нет, вчера в восемь я был в баре «Мотор». И просидел там до полуночи. — В баре «Мотор»?.. Гм... А может быть, вам хотелось бы... Прежде чем я сообразил, что он имеет в виду, он скрылся за экраном и выкатил из-за него большую радиолу. В руке он держал третью бутылку пива. Я поднес к свету бутылку, стоявшую передо мной. Еще наполовину полна. Я посмотрел на часы. Он придвинул радиолу к стене и поднял крышку, открыв рукоятки настройки. — Выключатель позади вас. Будьте так добры! Я мог дотянуться до выключателя, не вставая, что я и сделал. Обе лампы разом погасли. Я этого не ожидал и начал шарить по стене. Тут снова стало светло, и я с облегчением сел поудобнее. Но лампы не зажглись — просто я очутился на улице! Я облился пивом и чуть не опрокинул шаткий стул, а улица вдруг сдвинулась с места — улица, а не я! День сменился вечером, и я вошел в бар «Мотор» и увидел, как я заказываю пиво; и при всем при том я твердо знал, что я не сплю и это мне не снится. В панике я вскочил, расшвыривая стулья и пивные бутылки, и чуть не сорвал ногти, нащупывая на стене выключатель. Пока я его отыскивал — наблюдая, как я же стучу по стойке, подзывая бармена, — у меня совсем помутилось в голове и я готов был хлопнуться в обморок. Наконец мои пальцы коснулись выключателя. Мексиканец смотрел на меня так, словно он зарядил мышеловку и поймал лягушку. — Что это такое? — просипел я. — Это были вы. В баре «Мотор», вчера в восемь вечера. Я тупо уставился на него. А он протянул мне новый бумажный стаканчик, и я машинально подставил его под горлышко бутылки. — Конечно, это не может не ошеломить. Я забыл, что я сам почувствовал в первый раз. Мне... мне теперь все равно. Завтра я иду в контору «Филлипс-радио». Я спросил, о чем он, собственно, но он продолжал, не обратив внимания на мой вопрос: — У меня нет больше сил. Я сижу без гроша. И мне уже все равно. Оговорю себе долю и буду получать проценты. Ему необходимо было высказаться. И, расхаживая взад и вперед, натыкаясь на стулья, он выложил мне всю свою историю... Его звали Мигель Хосе Сапата Лавьяда. Я назвал ему мое имя — Лефко. Эд Лефко. Его родители приехали в Штаты где-то в двадцатых годах и с тех пор сажали и убирали сахарную свеклу. Они только обрадовались, когда их старшему сыну удалось выбраться с мичиганских полей, на которых они гнули спину год за годом, — он получил небольшую стипендию для продолжения образования. Стипендия была временной; и чтобы продолжать ученье и не умереть с голоду, он работал в гаражах, водил грузовики, стоял за прилавком и торговал щетками вразнос. Но получить диплом ему не удалось, потому что его призвали на военную службу. В армии он имел дело с радиолокационными установками, а потом его демобилизовали, и эти годы не оставили ему ничего, кроме смутной идеи. В тот момент было нетрудно подыскать приличную работу, и, в конце концов, он накопил достаточно, чтобы взять напрокат машину с прицепом и накупить разного списанного радиооборудования. Год назад он достиг своей цели. Он наголодался, исхудал и дошел до полного нервного истощения. Но он таки сконструировал и собрал «это»! «Это» он поместил в футляр от радиолы — и для удобства, и для маскировки. По причинам, которые станут ясны позднее, он не рискнул взять патент. Я осмотрел «это» внимательно и подробно. Место звукоснимателя и кнопок настройки занимали циферблаты с рукоятками. На большом имелись деления от 1 до 24, на двух — от 1 до 60, на десятке — от 1 до 25, а на двух-трех цифр вообще не было. И все. Если не считать тяжелой деревянной панели, скрывавшей то, что было установлено на месте радиоламп и репродуктора. Неприхотливый тайник, скрывающий... Кто не любит грезить наяву! Наверное, каждый человек мысленно обретал сказочные богатства, всемирную славу, жизнь, полную захватывающих приключений. Но сидеть на стуле, попивать теплое пиво и вдруг понять, что мечта столетий уже больше не мечта, а реальность, ощутить себя богом, сознавать, что стоит тебе повернуть дару рукояток — и ты сможешь увидеть любого человека, когда-либо жившего на Земле, можешь стать очевидцем любого события, если оно только произошло, — это до сих пор не вполне укладывается у меня в голове. Я знаю только, что дело тут в высоких частотах. И что в аппарате много ртути, меди и всяких проволочек из дешевых и распространенных металлов, но что и как происходит в нем, а главное — почему, это лежит вне сферы моего разумения. Свет обладает массой и энергией, и эта масса непрерывно утрачивает какую-то свою часть и может быть снова обращена в электрическую энергию или во что-то в том же духе. Майк Лавьяда сам говорит, что он не открыл ничего нового — что еще задолго до войны этот эффект не раз наблюдали такие ученые, как Комптон, Майкелсон и Пфейффер, но они сочли его чисто побочным, ничем не интересным явлением. А с тех пор все было заслонено исследованиями атомной энергии. Когда я несколько пришел в себя, Майк еще раз продемонстрировал мне мое прошлое. Я погасил свет и снова увидел себя в баре «Мотор», но это меня уже не оглушило. — Смотрите! Бар расплылся в тумане. Улица. Два квартала до муниципалитета. Вверх по лестнице — в зал совещаний. Никого. Потом заседание муниципалитета. Потом оно исчезло. Не фильм, не проекция диапозитива, а кусочек жизни размером в четыре квадратных метра. Когда мы приближались, поле зрения сужалось; когда мы удалялись, задний план воспринимался так же четко, как и передний. Изображение — если тут подходит это слово — было таким реальным и жизненным, что казалось, будто смотришь на происходящее через открытую дверь. Все предметы и фигуры были трехмерными. Майк что-то горячо объяснял, пока вертел свои рукоятки, но я был так увлечен, что почти его не слышал. Вдруг я взвизгнул, уцепился за стул и закрыл глаза — как и ты закрыл бы на моем месте, если бы, взглянув вниз, обнаружил, что висишь в небе и между тобой и землей нет ничего, кроме двух-трех облаков. Когда я открыл глаза, мы, очевидно, вышли из стремительного пике, и передо мной снова была улица. — Можно подняться куда угодно, хоть до слоя Хевисайда, и спуститься в любую пропасть, когда и где хотите! Изображение затуманилось, и улица сменилась редким сосняком. — Потаенные клады! Да, именно! Но чтобы отрыть их, тоже нужны деньги. Сосны исчезли, и я щелкнул выключателем, потому что он закрыл крышку своего аппарата. — Как начнешь бизнес без денег? Этого я не знал, и он продолжал: — Я дал объявление в газету, что отыскиваю потерянные предметы. И первым ко мне пришел полицейский, потребовавший, чтобы я предъявил разрешение на занятие частным сыском. Я наблюдал, как крупнейшие биржевые дельцы в стране продавали и покупали акции, как они планировали у себя в конторах миллионные операции. Но что, по-вашему, произошло бы, если бы я попробовал торговать биржевыми предсказаниями? Я наблюдал, как отряд перуанских индейцев закопал второй выкуп инки Атуагальпы, но у меня нет денег ни на билет до Перу, ни на инструменты и взрывчатку, чтобы добраться до сокровища! — Он встал, принес еще две бутылки и продолжил рассказ, а у меня тем временем начинали складываться кое-какие идеи. — Я видел, — говорил он, — как писцы переписывали книги, сгоревшие вместе с Александрийской библиотекой, но если бы я изготовил копию, кто бы купил ее и кто поверил бы мне? Что произошло бы, если бы я отправился в университет и посоветовал тамошним историкам внести исправления в свои курсы? Сколько людей с удовольствием воткнули бы мне нож в спину, знай они, что я видел, как они убивали, крали или принимали ванну? Где бы я очутился, если бы попробовал торговать фотографиями Вашингтона, Цезаря или Христа? Я согласился, что его упрятали бы в сумасшедший дом. — Как, по-вашему, почему я сижу сейчас тут? Вы видели фильм, который я показываю за десять центов. И большего он не стоит, потому что у меня не было денег на хорошую пленку и я не мог сделать фильм так, как, я знаю, мог бы... — Язык у него начал заплетаться от волнения.— Я занимаюсь этим потому, что у меня нет денег на оборудование, которое мне нужно, чтобы раздобыть деньги, которые мне нужны... — Он свирепо отшвырнул ногой стул. — Несомненно, если бы я появился на сцене чуть позднее, «Филлипс-радио» достался бы лакомый кус. И может быть, я только выиграл бы... Мне всю жизнь твердили, что я так и умру без гроша за душой, однако никто еще не обвинял меня в том, что я упускал доллар, который сам плывет в руки. А тут передо мной были деньги — и какие!.. Причем получить их было можно почти сразу и без всякого труда. На мгновение я заглянул далеко в будущее, где я купался в золоте, и у меня даже дыхание перехватило. — Майк, — сказал я, — допьем-ка это пиво, а потом пойдем куда-нибудь, где можно будет выпить еще и, пожалуй, перекусить. Нам надо о многом поговорить. И мы поговорили. Пиво — отличная смазка, а я умею быть убедительным; и к тому времени, когда мы вышли из забегаловки, между нами царило полное взаимопонимание. Наш договор мы, помнится, не подкрепили даже рукопожатием, но партнерами остаемся по-прежнему, хотя с тех пор прошло шесть лет. Нет человека, которого я уважал бы больше, чем Майка, и он, по-моему, неплохо относится ко мне. Семь дней спустя я отправился на автобусе в Гросс-Пойнт с туго набитым портфелем, а через два дня я вернулся из Гросс-Пойнта в такси с пустым портфелем и бумажником, вздувшимся от крупных купюр. Это был очень легкий бизнес. «Мистер Джонс (или Смит, или Браун), я — представитель Аристократического ателье, специализирующегося на частных портретах. Мы полагаем, что вас может заинтересовать эта ваша фотография и... Нет-нет, это всего лишь пробный отпечаток. Негатив находится в нашем архиве... Но если вас это заинтересует, я послезавтра доставлю вам негатив... Да, конечно, мистер Джонс. Благодарю вас, мистер Джонс...» Подло? Безусловно. Шантаж всегда подлость. Но если бы у меня была жена, дети и безупречная репутация, я бы удовлетворялся бифштексом и не баловался бы рокфором. И к тому же весьма вонючим. Майку эта операция нравилась куда меньше, чем мне. Убедить его удалось далеко не сразу. Так мы раздобыли необходимые деньги — сумма была невелика, но для начала ее вполне хватало. Мы начали с того, что присмотрели подходящее здание — вернее, присмотрел его Майк, потому что я на месяц улетел на восток, в Рочестер. Майк снял помещение бывшего банка. Мы распорядились заложить окна зала, обставили контору со всей возможной роскошью (бронестекло было моей идеей): аппарат для кондиционирования воздуха, портативный бар, электрооборудование, какое только мог пожелать Майк, и блондинка секретарша, которая считала, что служит в экспериментальной лаборатории крупной электрической компании. Когда «студия» была отделана, Майк перебрался туда, а блондинка приступила к выполнению своих обязанностей, которые исчерпывались тем, что она читала романы о любви и говорила «нет» всем коммивояжерам и агентам всяческих фирм, являвшимся предложить нам свой товар. Я уехал в Голливуд. Мне пришлось неделю рыться в Центральном . архиве, прежде чем я нашел все, что мне было нужно, а чтобы раздобыть камеру, работающую на пленке «триколор», потребовался еще месяц. Зато теперь я был спокоен. Когда я вернулся в Детройт, из Ро-честера уже прибыла большая панорамная фотокамера и целый вагон цветной фотопленки. Можно было начинать. Я уже упоминал, что окна студии мы заложили. Внутренние стены были выкрашены тусклой черной краской, и благодаря высокому потолку — ведь это был прежде зал банка — впечатление создавалось внушительное. Но отнюдь не мрачное. В самой середине зала была установлена кинокамера, готовая к съемке. Она заслоняла аппарат Майка, но я знал, что он стоит сбоку, настроенный так, чтобы изображение появлялось у задней стены. Да, именно у стены, а не на стене, так как изображение проецировалось в воздухе. Майк открыл крышку, и я увидел его силуэт на фоне чуть освещенных циферблатов. — Ну? — спросил он нетерпеливо. — Здесь ты командуешь, Майк, — сказал я. Щелкнул выключатель, и перед нами возник юноша, живший две с половиной тысячи лет назад. Возник во плоти. Александр. Александр Македонский. О нашей первой картине я, пожалуй, расскажу подробно. Мне никогда не забыть этот год. Сначала мы проследили всю жизнь Александра от рождения и до смерти. Конечно, мы пропускали второстепенные моменты и перепрыгивали через недели, месяцы, а порой и годы. После чего теряли его, или оказывалось, что он значительно смещался в пространстве. Это означало, что нам приходилось прыгать вперед и назад, точно мы вели пристрелочный огонь. Существующие жизнеописания Александра Македонского почти не помогали нам, и мы поражались, насколько мало они соответствуют реальным фактам. Я часто задумываюсь над тем, почему вокруг знаменитых людей обязательно начинают сплетаться легенды. Ведь их подлинная жизнь не менее поразительна, чем выдуманная. К несчастью, мы вынуждены были придерживаться принятых версий, иначе историки объявили бы наш фильм безграмотной стряпней. Рисковать же мы не могли. Во всяком случае, вначале. После того как мы примерно установили, что происходило и где, мы с помощью наших заметок отобрали наиболее фотогеничные эпизоды и некоторое время работали над ними. В конце концов общие контуры будущего фильма стали нам ясны. Тогда мы сели писать сценарий с учетом кадров, которые предстояло отснять с дублерами. Аппарат Майка действовал как проектор, а я снимал фиксированной камерой, точно при комбинированных съемках. Едва мы отснимали катушку пленки, она тут же отсылалась для проявления в Роче-стер. Было бы дешевле прибегнуть к услугам какой-нибудь голливудской фирмы, но Рочестер имел то преимущество, что там все привыкли к жутким любительским киноподелкам, и мы могли быть спокойны, что наши ленты ни у кого не возбудят нежелательного любопытства. Когда проявленная пленка возвращалась к нам, мы просматривали ее, проверяя киногеничность эпизода, цвет и прочее. Мы непременно хотели включить в фильм хрестоматийную ссору Александра с его отцом Филиппом, но большую ее часть пришлось оставить до съемок с дублерами. Для Олимпиады, его матери, подпустившей к нему змей с вырванными ядовитыми зубами, дублерши не требовалось, так как мы сняли этот эпизод общим планом и под таким углом, что его можно было не озвучивать. Случай, когда Александр укротил коня, на которого не осмеливался сесть никто другой, оказался выдумкой его биографов, однако опустить столь известный эпизод юности нашего героя мы не рискнули: крупные планы мы вклеили позже; но на самом-то деле укрощал коня молодой скиф, один из конюхов царской конюшни. Роксана действительно существовала, как и остальные жены персов, захваченные Александром. К счастью, они оказались достаточно пышного сложения, чтобы на экране выглядеть томными и соблазнительными. Филипп, Парменион и прочие мужи были бородаты, что было очень удобно для дублеров. (Если бы ты видел, каким способом они брились в ту далекую эпоху, ты бы понял, почему бороды были в такой моде.) Труднее всего было снимать эпизоды в помещениях. Коптящие фитили в чашах с топленым салом, сколько бы их ни было, дают слишком мало света даже Для самой чувствительной пленки. Майк вышел из положения, отрегулировав камеру и свой аппарат так, что каждый кадр экспонировался секунду. Этим объясняется поразительная четкость и глубина резкости, которая достигалась сильным диафрагмированием. У нас было сколько угодно времени для того, чтобы выбирать наиболее интересные эпизоды и ракурсы. Нам не нужны были знаменитые актеры и хитроумное оборудование, нам не приходилось снимать по нескольку вариантов одной и той же сцены — в нашем распоряжении была вся жизнь нашего героя, и мы могли спокойно отбирать все наиболее яркое и интересное. В конце концов мы отсняли примерно восемьдесят процентов того, что ты видел в законченном фильме, склеили и устроили просмотр, упиваясь тем, что нам удалось сделать. Мы даже не рассчитывали, что конечный результат окажется столь блистательным. Хотя фильм еще не был смонтирован и озвучен, мы уже видели, что создали прекрасную вещь. Мы сделали все, что могли, а худшее еще было впереди. Поэтому мы послали за шампанским и сказали блондинке, что у нас праздник. Майк сказал задумчиво: — Если мы будем устраивать такие праздники часто, нам бы следовало обзавестись настоящими бокалами. — Их можно было бы хранить в нижнем ящике моего стола, — радостно подхватила блондинка и мило сморщила нос. — Я ведь в первый раз в жизни пью шампанское, если не считать свадьбы одной моей подруги. Но там я выпила всего один бокал. — Налей ей еще! — посоветовал Майк. — Да и мне тоже. — Выпейте еще стаканчик, мисс... — сказал я, закидывая ноги на ее стол. — А как ваше имя? Не люблю официальности в нерабочие часы. — Но ведь вы и мистер Лавьяда выписываете мне чек каждую неделю! — обиженно воскликнула она. — Меня зовут Руфь. — Руфь... Руфь... — Я покатал это имя на языке вместе с пузырьками шампанского и решил, что оно звучит очень приятно. — А вас зовут Эдвард, а мистера Лавьяду — Мигуэль, ведь так? — И она улыбнулась Майку. — Мигель, — улыбнулся он в ответ. — Старинное испанское имя. Обычно сокращается в Майк. — Передайте мне еще бутылку, — попросил я, — и сократите Эдварда в Эда. К тому времени, когда опустела четвертая бутылка, мы уже знали о нашей секретарше все — двадцать три года, совершеннолетняя, белая, незамужняя, любит шампанское. — Но, — добавила она, надувая губы, — мне все-таки хотелось бы знать, чем вы там занимаетесь с утра до ночи. А иногда всю ночь напролет... — Ну, — сказал заплетающимся языком Майк после некоторого размышления, — мы там снимаем. Можем и вас снять, если вы хорошенько попросите, — закончил он, подмигнув. — Мы снимаем модели, — перебил я. — И так, что они выглядят как настоящие. По-моему, это ее несколько разочаровало. — Ну, теперь я знаю и очень рада. А то я подписываю все эти счета из Рочестера и не знаю, за что они. И это меня беспокоило... Я посоветовал ей подумать об отпуске, потому что мы через два дня уедем в Лос-Анджелес, в Голливуд. — Через два дня? Но ведь... Шампанское уже ударило нам всем в голову. Майк что-то тихонько напевал себе под нос. — Нам придется нанять кого-нибудь вести нашу корреспонденцию. А вдруг это будет не блондинка? В Голливуде блондинок нет. Настоящих. А потому... Я уловил блестящую мысль Майка и закончил за него: — А потому мы привезем в Лос-Анджелес хорошенькую блондинку, чтобы она вела нашу корреспонденцию. Ах, какая это была мысль! Бутылкой раньше она бы скоро потускнела, но теперь Руфь засияла, а мы с Майком ухмылялись до ушей. — Но я не могу! Я не могу уехать через два дня... Майк был великолепен. — Почему через два дня? Мы передумали. Едем сию минуту. Руфь была ошеломлена. — Мне нужно взять платья... — Купите на месте, в Лос-Анджелесе. А теперь звоните в аэропорт. Три билета. В Лос-Анджелесе мы отправились в отель трезвые, как стеклышко, и сильно пристыженные. На следующий день Руфь пошла покупать гардероб для себя и для нас. Мы сообщили ей свои размеры и дали достаточно денег, чтобы ей легче было переносить похмелье. А мы с Майком взялись за телефон. Потом позавтракали и сидели сложа руки, пока портье не позвонил, что нас желает видеть мистер Джонсон. Ли Джонсон оказался энергичным человеком высокого роста, не слишком красивым, привыкшим говорить кратко и деловито. Мы сообщили ему, что предполагаем сделать фильм. У него загорелись глаза. Как раз по его части! — Дело обстоит не совсем так, как вы думаете, — сказал я. — У нас уже готово процентов восемьдесят. Он поинтересовался, зачем мы в таком случае обратились к нему. — У нас отснято свыше двух тысяч метров пленки «триколор». Не трудитесь спрашивать, где и когда мы ее получили. Но лента не озвучена. Нам нужно ее озвучить и кое-где ввести диалог. Он кивнул. — Это нетрудно. В каком состоянии лента? — В безупречном. В настоящее время она находится в сейфе отеля. Нам нужно доснять некоторые эпизоды, потребуются дублеры. Причем они должны будут удовлетвориться оплатой наличными — упоминать о них в титрах мы не будем. Джонсон поднял брови. — Это ваше дело. Но если материал чего-нибудь стоит, мои ребята потребуют, чтобы они в титрах были упомянуты. И мне кажется, у них есть на это право. Я согласился с ним и добавил, что платить мы будем хорошо, но с одним условием: они должны держать язык за зубами до выхода фильма на экран. А может быть, и после этого. — Прежде чем мы будем договариваться об условиях, я хотел бы посмотреть ваш материал, — сказал Джонсон, вставая. — Я не знаю, сможем ли мы... Я догадывался, о чем он ду- мает. Кинолюбители... Собственное творчество... Просмотр длился час пятьдесят минут. Мы оба следили за Джонсоном, как кошка за мышиной норой. Наконец мелькнули заключительные кадры. Джонсон нажал на кнопку, вспыхнули люстры, и он повернулся к нам. — Откуда у вас эта лента? Я закинул крючок. — Она снималась не тут. А где — неважно. Джонсон проглотил крючок вместе с приманкой и поплавком. — В Европе! Гм-м... Германия. Нет... Франция. Может быть, Россия — Эйнштейн... или Эйзенштейн, как там его фамилия? Я покачал головой. — Не угадали. Могу сказать одно: все те, кто снимался в этом фильме и принимал участие в работе над ним, либо в курсе дела, либо умерли. Но у этих последних могут отыскаться наследники... Ну, вы понимаете, что я имею в виду. О да, Джонсон прекрасно понял, что я имел в виду. — Конечно, так надежнее. Лучше не рисковать. — Он задумался, а потом сказал киномеханику: — Позовите Бернстайна. И еще Кеслера и Мэрса. Киномеханик вышел, и через несколько минут в зал с Берн-стайном, звукооператором, вошли Кеслер, широкоплечий крепыш, и Мэрс, нервный молодой человек, куривший без передышки. Джонсон познакомил нас, а потом спросил, согласимся ли мы еще раз просмотреть наш фильм. — С удовольствием. Нам он нравится больше, чем вам. Тут я был неточен. Едва зажегся свет, как Кеслер, Мэрс и Бернстайн набросились на нас с расспросами. Мы отвечали им в том же духе, как и Джонсону, но нам было приятно, что фильм ошеломил их. Кеслер чертыхнулся. — Хотел бы я знать, кто оператор. Черт побери, таких съемок я не видел со времени «Бен-Гура» 1 только эти еще лучше! — На это я могу вам ответить. Снимали ребята, с которыми вы сейчас беседуете. Спасибо на добром слове. Они все четверо недоверчиво уставились на нас. Наконец Джонсон нарушил затянувшееся молчание. 1 «Б е н - Г у р» — псевдоисторический американский фильм на библейский сюжет, поставленный в 1960 году. Принадлежит к так называемым «супер-колоссам», постановка которых обходится чрезвычайно дорого. — Ну, а что дальше? И мы перешли к делу. Майк, как обычно, сидел прищурившись и молчал, предоставляя мне вести переговоры. — Мы хотим его озвучить. — С большим удовольствием, — сказал Бернстайн. — Понадобится десяток дублеров, очень похожих на актеров, которых вы только что видели. — Это просто, — уверенно заявил Джонсон. — В Центральном архиве имеются фотографии всех, кто хоть раз появлялся на экране начиная с девятьсот первого года. — Я знаю. Мы туда уже заглядывали. Значит, тут затруднений не будет. Но по причинам, о которых я уже говорил мистеру Джонсону, им придется обойтись без упоминания в титрах. — И улаживать это, конечно, должен буду я! — простонал Мэрс. — Вот именно, — отрезал Джонсон. — А как с недоснятыми кусками? У вас есть на примете сценарист? — спросил Мэрс. — У нас имеются наметки сценария. Их можно привести в рабочий вид за неделю. Хотите, займемся этим вместе? Это его вполне устраивало. — Каким временем мы располагаем? — перебил Кеслер. — Работа предстоит порядочная. Когда мы должны его кончить? Уже это были «мы». — Ко вчерашнему дню! — объявил Джонсон и встал. — У вас есть какие-нибудь предложения о музыкальном оформлении? Ну, так мы попробуем заполучить Вернера Янсена и его ребят. Бернстайн, за этот фильм отвечаете вы. Кеслер, зовите своих мальчиков, пусть они с ним познакомятся. Мэрс, вы проводите мистера Лефко и мистера Лавьяду в Центральный архив и вообще будете поддерживать с ними связь. Ну, а теперь пойдемте ко мне в кабинет и обсудим финансовую сторону... Легко и просто. Нет, я вовсе не хочу сказать, что работа была легкой — несколько следующих месяцев мы были заняты по горло. Начать хотя бы с того, что в Центральном архиве мы отыскали только одну фотографию, похожую на Александра, — фотографию статиста, которому надоело ждать роли и который отбыл в неизвестном направлении. А когда дублеры были подобраны, пришлось без конца с ними репетировать и ругаться с костюмерами и декора- торами. Короче говоря, дела у нас хватало. Даже Руфи пришлось по-настоящему отрабатывать свое жалованье. Мы по очереди диктовали ей с утра до ночи, пока не получили сценария, которым остались довольны и я, и Майк, и Мэрс, собаку съевший на диалоге. Я имел в виду, что мы легко и просто нашли общий язык с этими видавшими виды ребятами, и наше самолюбие было удовлетворено. Они искренне восхищались нашей работой, а Кеслер даже расстроился, когда мы отказались сами доснимать фильм, сказав, что слишком заняты и верим, что он это сделает не хуже, чем мы. И он превзошел и себя, и нас. Не знаю, как бы мы вывернулись, если бы он требовал у нас конкретных советов. Видно, им до смерти надоело возиться с посредственной дребеденью и было приятно иметь дело с людьми, которые понимали разницу между глицериновыми слезами и настоящими и не торговались, если последние обходились на два доллара дороже. Наконец фильм был готов. Мы снова собрались в демонстрационном зале — Майк и я, Мэрс и Джонсон, Кеслер и Бернстайн, и все, кто так или иначе участвовал в работе. Получилась потрясающая вещь. Когда на экране появился Александр, это был подлинный Александр Великий. Ослепительные краски, пышность, великолепие, блеск на экране буквально ошеломляли. Даже мы с Майком, которые видели все в натуре, и то сидели с раскрытыми ртами. Однако, мне кажется, самыми сильными в картине были батальные эпизоды. Это был настоящий реализм, а не увлекательные кровопролития, после которых мертвецы встают и отправляются обедать. И солдаты, посмотревшие фильм, писали письма в газеты, сравнивая Гавгамелы Александра с Анцио и Аргоннами1. Усталый крестьянин, который милю за милей шагает по пыльным, сухим равнинам, а в конце пути превращается в разлагающийся, облепленный мухами труп, всегда одинаков, несет ли он сариссу или винтовку. Вот что мы пытались показать. И это нам удалось. 1 Гавгамелы — битва, в которой Александр Македонский нанес решительное поражение персидскому царю Дарию (331 г. до н. э.). Анцио — место высадки союзников в Италии в 1944 году. Там находится американское военное кладбище. Аргонны (сентябрь — ноябрь 1918 г.) — крупнейшее из сражений первой мировой войны, в которых принимали участие американские войска. Когда в зале вспыхнули люстры, мы вновь убедились, что создали прекрасную ленту. Все поздравляли нас и пожимали нам руки. Затем мы удалились в кабинет Джонсона, выпили за успех и перешли к делу. — Как вы думаете выпустить его в прокат? — начал Джонсон. Я сказал, что к нам в отель звонили представители разных фирм, и назвал их. — Так я и думал. Я этих ребят знаю. Держитесь от них подальше, если не хотите потерять последнюю рубашку. Да, кстати, вы нам порядком задолжали. Надеюсь, у вас хватит, чтобы заплатить нам? — Хватит. — Славно! Не то вашу последнюю рубашку забрал бы я! — Он широко улыбнулся, но мы знали, что так оно и было бы. — Но вернемся к вопросу о прокате. — А вы сами им не занялись бы? — Я бы не прочь. У меня есть на примете фирма, которой как раз сейчас до зарезу нужна кассовая вещь, а им неизвестно, что мне это известно. И я заставлю их раскошелиться. А мой процент? — Об этом после, — небрежно сказал я. — Мы удовлетворимся обычными условиями, а вы раздевайте фирму, как хотите. То, чего мы не знаем, нас не касается. (Они там все норовят перерезать друг другу глотку.) — Договорились. Кеслер, начинайте печатать копии. — Упомяните в титрах тех, кто доснимал фильм, мы не возражаем, потому что ваша работа была отличной. Кеслер счел это комплиментом в свой адрес и не ошибся. — Но теперь, пожалуй, пора вам узнать, что часть фильма была сделана в Детройте. Они прямо подскочили. — Мы с Майком разработали новый метод трюковых съемок. Касаться его сущности мы не будем и не скажем, какие именно эпизоды снимались в лаборатории. Однако вы же не станете отрицать, что отличить их от остальных невозможно. Как мы этого достигаем, я вам не скажу, потому что мы не запатентовали наше изобретение и не будем его патентовать, пока возможно. Это они понять могли. Подобную штуку выгодней всего хранить в секрете. — Мы надеемся, что в будущем сможем предложить вам сходную работу. Это их явно заинтересовало. — Мы не можем назвать точный срок или говорить о конкретных условиях. Но у нас в колоде еще остается пара-другая козырей. С вами мы отлично ладили, и это нас вполне устраивает. А теперь, с вашего разрешения, мы вас покинем. Джонсон оказался прав. Мы — вернее он — заключили весьма выгодный контракт с «Юнайтед эмюзментс». Джонсон, настоящий бандит, получил с нас причитавшиеся ему проценты и, по всей вероятности, содрал солидный куш и с «Юнайтед». Фильм вышел на экраны одновременно в Нью-Йорке и Голливуде. Мы торжественно отправились на премьеру вместе с Руфью, надуваясь гордостью, точно трио лягушек. А как приятно рано поутру сидеть на ковре и упиваться хвалебными рецензиями! Но еще приятнее разбогатеть за один вечер. Джонсон и его ребята тоже не остались в накладе. По-моему, до нашего знакомства он сидел на мели и теперь не меньше нас смаковал свой финансовый успех. Каким-то образом по Голливуду прошел слух, что мы разработали новый метод трюковых съемок, и все крупнейшие кинокомпании загорелись желанием приобрести на него исключительное право, что обещало значительную экономию. Мы получили несколько весьма выгодных предложений — так, во всяком случае, казалось Джонсону, но мы заявили, что на следующий день отбываем в Детройт, а ему поручаем оборонять крепость на время нашего отсутствия. В Детройте мы немедленно засели за работу, уверенные, что стоим на верном пути. Руфь трудилась в поте лица, отвечая отказом бесчисленным посетителям, которые во что бы то ни стало хотели нас увидеть. У нас не было на них времени. Мы работали с панорамной фотокамерой. Каждый день мы отправляли в Рочес-тер проявлять все новые и новые пластинки. Нам присылали по отпечатку с каждой, а негатив оставался в Рочестере до наших дальнейших распоряжений. Потом мы пригласили из Нью-Йорка представителя одного из крупнейших издательств и заключили с ним контракт. Если тебе интересно, то в твоей городской библиотеке наверняка найдется комплект наших фотоальбомов — сотни толстых томов безупречных фотографий, отпечатанных с негатива 20X25 сантиметров. Комплекты этих альбомов поступили во все крупнейшие библиотеки и университеты мира. Мы с Майком наслаждались, решая загадки, над которыми ученые ломали головы столетиями. В римском альбоме, например, мы раскрыли тайну триремы, включив в него серию снимков внутреннего устройства не только триремы, но и военной квинквире-мы1. (Естественно, ни профессоров, ни яхтсменов-любителей наши снимки ни в чем не убедили.) Мы включили в этот альбом серию снимков Рима с птичьего полета, сделанных на протяжении тысячелетия. И такие же виды Равенны и Лондиниума, Пальмиры и Помпеи, Эборакума и Византии. Сколько удовольствия мы получили! Мы выпустили альбомы Греции, Рима, Персии, Крита, Египта и Фаросского маяка, портреты Ганнибала, Карактака и Верцингеторикса, снимки стен Вавилона, и строящихся пирамид, и дворца Саргона, а также факсимиле утраченных книг Тита Ливия и трагедий Еврипида. И еще много всего в том же роде. Хотя эти альбомы стоили безумных денег, второй тираж разошелся весь. История с нашей легкой руки тотчас вошла в моду. Когда шум несколько поулегся, какой-то аохеолог, раскапывая еще не исследованный квартал погребенной под пеплом Помпеи, наткнулся на маленький храм, -причем на том самом месте, на котором его можно было увидеть на нашей фотографии «Вид Помпеи с птичьего полета». Ему увеличили дотацию, и он расчистил еще несколько зданий, которые имелись на нашем снимке, но были скрыты от мира почти две тысячи лет. Немедленно нам приписали удивительную удачливость, а глава одной из калифорнийских оккультных сект публично объявил, что мы, вне всякого сомнения, — новое воплощение двух гладиаторов по имени Джо. 'Триремы и квинквиремы — древнеримские гребные суда соответственно с тремя и пятью рядами весел. В поисках покоя и тишины мы с Майком перебрались в свою студию со всеми нашими пожитками. Бронированные хранилища бывшего банка гарантировали полную безопасность нашего оборудования, а кроме того, мы наняли дюжих частных сыщиков для приема наиболее назойливых посетителей. Нам предстояла новая работа — полнометражный художественный фильм. Мы опять выбрали историческую тему. На этот раз мы попытались сделать то же, что сделал Гиббон в своем «Упадке и разрушении Римской империи». И, мне кажется, в целом нам это удалось. Конечно, за четыре часа нельзя полностью охватить два тысячелетия, но можно — как это сделали мы — показать постепенное разложение великой цивилизации и подчеркнуть, насколько мучителен такой процесс. Критики ругали нас за то, что мы почти полностью игнорировали роль Христа и христианства, но, право же, зря. В первоначальный вариант мы для пробы включили несколько эпизодов, показывавших Христа и его время. Как тебе известно, в просмотровый совет входят и католики и протестанты. И вот все они — то есть совет в полном составе — буквально полезли на стену. Они утверждали (а мы не спорили), что наша «обработка» священного сюжета кощунственна, непристойна, пристрастна и противна «истинно христианским нормам». Да ведь, — вопили они, — тот, кого вы показываете, не имеет с Иисусом ни малейшего сходства!» И мы тут же решили, что с религиозными верованиями лучше не связываться. Вот почему, как ты можешь убедиться, во всех своих работах мы тщательно избегали любых фактов, которые вступали бы в резкое противоречие с историческими, социальными или религиозными представлениями тех, «кому это лучше известно». Кстати, наш римский фильм — и отнюдь не случайно — так мало отступал от школьных учебников, что лишь горстка специалистов-энтузиастов смогла указать нам на отдельные ошибки. У нас по-прежнему не было возможности приступить к систематической переработке истории, потому что мы не могли открыть источник своей осведомленности. Перевела с английского И. ГУРОВА (Окончание следует) Ю. СТЕПАНОВ, В. ОРЛОВ (фото), наши спец. корр. РОВНАЯ ЗЕМЛЯ Три дня солнце выходило только к полудню, и все это время люди поглядывали на стелившиеся над долиной облака — ждали дождей. Белые облака неслись стремительно, погода могла измениться мгновенно, как и бывает в горах, и уже, предвещая скорое ненастье, заходили с юга грозовые тучи. Надежда была только на ветер, и он, словно зная это, уносил грозы в горы. Это было время летящих гроз, случайных, редких. Последний хлопок еще был в полях, и люди спешили. Но странно, заметить это можно было только в стремительном мельканье рук. Сами сборщики двигались медленно, и только коричневые руки их взлетали и опадали над кустами хлопка так быстро, что почти неуловимо было то главное их движение, когда пальцы бросали белые хлопья в фартук... Всего второй урожай собирала Яванская долина, а люди шли за машинами так, словно эта ловкая и трудная работа была им привычной с детства... И чтобы понять эту их ловкость, надо было знать, как это ни странно, географию... Так и сказал мне Нурмат, явно желая удивить: — География у нас плохая... Девяносто три процента гор и только семь — ровной земли. Теперь это и Яванская долина... Потом добавил: — Я был на хлопке в Туркмении, в Киргизии был... Такого хлопка, как здесь, нет нигде. Египетский. Такой тонкий... Из него выходит чуть ли не шелк. Может, Нурмат преувеличивал. Не мне судить. Это он специалист по хлопку, не я. А может, он был совершенно справедлив. На большой асфальтированной площадке белая река текла под солнцем вдаль, и воздух над ней струился. А по реке, утопая в ней по щиколотку, один за другим, как косцы, шли люди. Только в руках у них были вилы. Мужчины шли неспешно, пружинисто; подхватывая вилами белые глыбы, они подбрасывали их вверх, — хлопок рассыпался, взлетая в воздух, и еще не успевал опасть, а вилы уже подхватывали новую глыбу, и она тоже взлетала, переворачиваясь. Мужчины спешили. Они возвращались тем же неразрывным рядом — один за другим, когда никто не может ни отстать, ни обогнать, — и опять утопали в белой реке... Хлопок сох в последних лучах яванского солнца, и где-то уже гремели грозы. Сухой... Его сложат в бунты. Такие громадные, какими никогда не бывают стога. И в этих огромных шестисоттонных стогах, стоящих рядом, будет сразу все: мельканье темных рук, обрывающих последние хлопья, и затопленные коричневой летней водой посадки, и взлетающий на вилах хлопок, и уже довольное спокойствие людей, узнавших хлопковый куст на «ровной земле» лишь два года назад. Таджикистан, Яванская долина ВЕСТИ ИЗ БРАТСКИХ СТРАН АРСЕНТИЙ СТРУК ГОРОД УЗКИХ УЛИЦ Я просыпаюсь каждое воскресенье с ощущением нескончаемости открытий и неожиданных узнаваний. Со старинной литографии за мной высокомерно наблюдают испанские гранды в строгих придворных костюмах с пышными белыми воротниками. Настенные барельефы изображают толстогубых негритянских вождей и танцоров. На шкафу красной королевской пальмы приколот календарь прошлого года с пейзажем кубинской саванны, по которой расхаживают тонкоклювые белые птицы гарсы. Вентилятор мерно жужжит, поворачиваясь и обдувая мой марлевый москитеро, под которым я опасаюсь ночью от летучих насекомых. Солнце давно уже встало, и его тепло струится через задернутые жалюзи. Снизу, с улицы, доносятся крики продавцов зелени и стук их тележек, гудки автомобилей, цоканье копыт лошадей, влекущих потертые двухместные фаэтоны с откидным верхом, скороговорка разносчиков газет, веселая перекличка детей, бравурный марш из репродуктора, включенного на полную мощь в доме напротив. Камагуэй очень старый город. На его узких и извилистых улицах летом задыхаешься от духоты. Безвестный испанец Васко Поркальо основавший в 1515 году колониальное поселение Пуэр-то-Принсипе, выбрал не совсем удачное (с нынешней точки зрения) место — до моря в любую сторону не менее двух часов езды. Зато далеко было от пиратов, которых щедроты и богатство прибрежных городов не оставляли равнодушными. И хотя земля здесь была сухой и малоплодородной, а вода почти непригодна для питья, вдали от неспокойных берегов маленькое поселение начало спокойную жизнь. Я поднимаю жалюзи. Неподвижные ватные облака висят в небе. Слабый ветер раскачивает флаг Республики Куба над «Гранд-отелем». С балкона хорошо просматриваются красно-черепичные крыши домов и пятна зелени на внутренних дворах— патио, городской парк Кампо-де-Депорте в юго-восточной части города, узкие улочки с односторонним движением и совсем узкими тротуарами, на которых не разойтись двум встречным, облупленный католический храм на пересечении улиц Эстрада Пальма и Авенида Република — центральной и самой красивой улицы столицы провинции. Каждый день в семь утра я иду пo Эстрада Пальма до площади перед храмом, где меня ожидает десятиместный автобус. Десятиместный — на всех десятерых советских специалистов, работающих в управлении сахарной промышленности провинции Камагуэй, «сахарников» — как нас здесь называют. Среди нас есть энергетики, механики, технологи. Камагуэй —провинция, которая занимает второе—после Ори-енте — место по производству сахара. Здесь находятся 24 сахарных завода из 154. Мы занимаемся проектированием, монтажом, пуском, наладкой и эксплуатацией оборудования, помогая кубинцам увеличить выработку сахара — важнейшего для экономики страны продукта. Кубинцы необычайно быстро осваивают все новое, в труде они неистовы. Пока у меня есть время до отхода автобуса. Я нарочно выхожу пораньше, чтобы нежарким утром пройтись пешком по оживленным улицам Камагуэя. С правой стороны у первого перекрестка уже открылась парикмахерская. Посетители листают «Боэмию», терпеливо дожидаясь очереди, и обсуждают последние успехи спринтера Энрике Фигерола. Ригоберто Мендес, парикмахер, завидя меня, приветливо щелкает ножницами и желает доброго утра. Это повторяется много месяцев. Раз в неделю я сижу в его кресле, и тогда Ригоберто не устает рассказывать о своих детях — их у него шестеро, и об успехе любимой бейсбольной команды. Туфли Ригоберто ослепительно сияют, халат, как всегда, снежно-бел и похрустывает, накрахмаленный. Камагуэец в неначищенной обуви или же небритый камагуэец — явление редчайшее. А если и встретишь кого-нибудь в запыленных ботинках или небритым — знай, это приезжий. На углу улиц Бартоломе Масо и Эстрада Пальма уже торгуют розовыми пирожными. Красуется за стеклом витрины квадратный, многослойный торт-кэй, приготовленный из кокосовых орехов, сахара, масла и каких-то остро пахнущих специй. Я привык к этому городу. Днем здесь клиенты в основном дети и молодые мамы с грудными младенцами. Дневную жизнь города я вижу лишь по воскресеньям, которые большинство горожан проводит в парках, скверах и огромных холлах профсоюзных клубов, где за пивом и отличной сигарой можно поболтать с друзьями или посмотреть телепередачу. В нем кубинцы открылись мне. Мне кажется, что я лучше их теперь понимаю. Возможно, именно потому, что здесь я работаю с ними вместе, отдыхаю, вижу вблизи их быт. Мне понятен и близок их задор, их нетерпение все немедленно переделать, все сразу улучшить. «Нам хочется всего сразу — и электростанцию, и заводы, и школы, и новые дома, — говорил мне Рауль Гонсалес де Каскарро, писатель, коммунист, живущий в Камагуэе. — Но сейчас для нас главное — сахар, больше сахара! И побольше деловитости и организованности». ...Два раза в неделю и по воскресеньям на площади Игнасио Аграмонте небольшой самодеятельный оркестр играет старинные мелодии. Площадь ярко освещена. Девушки и юноши в ало-золотистых костюмах танцуют. Безмолвствует лишь бронзовый Аграмонте, генерал десятилетней освободительной войны, затянутый в узкий мундир, указывающий саблей путь на запад. Мне доставляет удовольствие думать, что в той войне в провинциях Камагуэй и Ориенте на стороне кубинцев сражались и трое русских. Евстафий Константинович, Николай Мелентьев и Петр Стрельцов с началом кубинской войны 1868 года за независимость выехали из Петербурга, пересекли Атлантический океан и через США попали на восставший остров. В колоннах мамбисес — так называли повстанцев — под началом генерала Антонио Масео, громившего испанскую армию, они добывали свободу последней испанской колонии в Америке. В одном из боев все трое попали в плен и были осуждены испанским военным трибуналом на смертную казнь. Только вмешательство русского консула в Гаване спасло им жизнь. Когда танцоры притопывают, на крохотных балкончиках подрагивают горшочки с цветами. Свет фонарей выхватывает поочередно из полусумрака юношеское лицо с усиками, огненно-черные глаза женщины, края снежно-белых взметнувшихся юбок или тонкую смуглую руку с янтарным браслетом. Я люблю приходить сюда по вечерам. Люблю побродить по улицам, мощенным булыжником и поблескивающим от дождя и вечернего света. Когда-то здесь ходил серебряных дел мастер, мулат, дед Николаса Гильена. Отец Николаса стал сенатором, но умер в нищете, не дожив до славы сына, отдавшего этому городу двадцать пять лет и написавшему тут первые стихи. Писарь, казначей, корректор местной газеты — Гильен стал национальным поэтом. Иногда он приезжает сюда, в дом, где появился на свет. Камагуэйцы гордятся им и любят его поэзию. Но этот великий плебей — как назвал его Пабло Неруда — умеет рубить тростник не хуже, чем лучший мачетеро. Так, по крайней мере, меня уверяет Рауль Гонсалес де Каскарро. «Наш Гильен владеет и пером и мачете с одинаковым успехом». Обычно я возвращаюсь с отдаленных заводов запоздно, часто почти в полночь. И тогда в свете разноцветных переливающихся огней Камагуэй особенно хорош. Белые звезды впаяны в черное небо. Темные веники пальм растрепаны ветром. Над мрачным католическим храмом с прямоугольной трехступенчатой колокольней повисла луна. Внутри храм лишен помпезной католической пышности. На стенах — грубые, местами попорченные фрески. Массивные грязно-серые колонны подпирают невысокий свод. Цветные стекла витражей в свинцовом обрамлении еле-еле пропускают свет. Женщины, входя, покрывают голову мантильями — черными кружевными платками. Во время мессы они — само послушание, но посмотрите вы на них на карнавале и послушайте, что говорят они, как говорят! Что ж, истовость католического прилежания в храме не мешает им «дразнить дьявола» в остальное время. Днем в храме неимоверно душно. Хочется скорей на улицу, к солнцу, к улыбкам, к веселой суматохе улиц. Некогда в храме молились закованные в доспехи конквистадоры Диего Веласкеса, Франсиско Моралеса и Эрнана Кортеса. Веласкес, предок испанского гения кисти, выполняя приказ Диего Колумба, сына великого адмирала и генерал-губернатора Гаити, отправился в плавание в компании трехсот рыцарей. Приближаясь к острову, он заговорил о трудностях, которые их ждут. Франсиско Моралес успокоил его, заметив, что трудностей не будет. На что Кортес, будущий покоритель Мексики, возразил: «Не думаю, чтобы жители встретили нас цветами, если они знают о порядках, установленных нами на Гаити». Они прекрасно ' дополняли друг друга — насилие, принесенное на шпагах конквистадоров, и божья благодать — в речах церковников. Всякий раз после очередной резни индейцев посланцы ее величества королевы Испании доносили ей, что на острове все спокойно, а жители верноподданны. Индейцы были или истреблены, или вымерли от голода и беззастенчивой эксплуатации. На территории провинции их почти не осталось. Памятник епископу Лас-Касасу, первому выступившему против уничтожения индейцев, на одной из площадей города, да и само название Камагуэй — индейское по происхождению — напоминают об этом. Уже пять веков храм омывают тропические ливни и обжигает солнце. Влюбленные, проходя мимо него, притихают. Время к полуночи. Бьет храмовый колокол. Звуки торжественно и тревожно плывут над плоскими крышами, обнесенными каменными барьерами или металлическими стойками, над десятиэтажной гостиницей, над особняками в испано-мавританском стиле, наглухо отгородившимися от улиц коваными оконными решетками и глухими узкими дверьми, и плывут дальше — к нолям, к морю. Тихо беседуют почтенные старики, сидя на низких стульчиках вдоль стен похоронного бюро — фунерарии, наконец-то редеет очередь у кинотеатра Эль-Канто, где идет советский фильм «Коммунист». Он пользуется здесь небывалым успехом. Наш переводчик Лино Солер-и-Кардосо, находясь в отпуске в Гаване, стал свидетелем теперь уже широко известного случая. Во время демонстрации в одном из гаванских кинотеатров в тот момент, когда Василий Губанов упал, сраженный десятком пуль, в зале поднялись милисианос и закричали: «Встань, встань, товарищ!» Губанов не вставал, и тогда автоматные очереди разорвали тишину кинозала — милисианос изрешетили экран, стреляя во врагов Коммуниста. Уже очень поздно, но еще светятся окна серой громады — городской библиотеки. В наплывающем тумане они кажутся увеличенными. Склоненные над рукописями и книгами люди, получившие только после революции доступ в крупнейшую библиотеку столицы провинции, на минуту отрываются от текста и прислушиваются к перезвону, отмечающему неизбежное течение жизни. Звонарь немного спешит, но этого никто не замечает. А звон плывет над кактусовыми изгородями, усыпанными цветами. Закрываются ставни. Опускаются жалюзи. Затихают шаги расклейщиков афиш. Появляются первые патрули — милисианос. Куба должна быть начеку. Среди милисианос вижу некоторых ребят и девушек, что работают со мной. Вечная бдительность — залог свободы. А кубинцы очень дорого заплатили за нее... Откуда-то долетает волнами музыка. Горит над городом рубиновый огонь радиовышки. И над узкими улицами Камагуэя разносится голос гаванского диктора: «Говорит Куба, говорит Куба — свободная территория Америки». ОТКРЫТИЯ АРМЯНСКИХ ИССЛЕДОВАТЕЛЕЙ РАЗДЕЛИВШИЕ НЕБО НА СОЗВЕЗДИЯ В 1963 году группой армянских геологов в Араратской долине, у холма Мецамор был обнаружен огромный металлургический комплекс III—I тысячелетий до нашей эры 1. Дальнейшие исследования принесли доказательства того, что Мецаморский холм в полном смысле слова «промышленный центр» неизвестной и чрезвычайно высокой культуры, предшествовавшей появлению одного из первых государств на территории нашей страны — Урарту. Вскоре у Мецаморского холма были найдены следы древнейшей астрономической обсерватории, которая существовала в XIX веке до нашей эры. А открытия последних лет позволили прийти к выводу, что мецаморская обсерватория — не случайный феномен в истории загадочной культуры, но свидетельство существования развитой астрономической школы, достижения которой могут показаться фантастическими. Об этих новых находках мы попросили рассказать участников экспедиций -— армянских исследователей. С. Айвазян, геолог, лауреат премии Ленинского комсомола Армении: Предположение о том, что в числе древнейших очагов зарождения астрономических знаний были территории Армении и Малой Азии, высказывалось давно. Крупнейшие историки астрономии — Маундер, Сварц, Фламмарион — считали, что «люди, разделившие небо на созвездия, жили между 36° и 42° северной широты...». Английский астроном В. Олькотт прямо указывает, что, по его мнению: «Люди, придумавшие древние фигуры созвездий, жили, вероятно, в долине Евфрата, а также в области около горы Арарат...» И теперь появились новые факты, подтверждающие эту гипотезу. В погребениях II тысячелетия до нашей эры, открытых в Лчашене археологом А. Мнацаканяном в 1967 году, найдено удивительное бронзовое изделие. Удивительное, так как аналогий ему в мировой археологии нет. И как мы считаем — это созданная почти четыре тысячи лет назад модель вселенной. Согласно нашей интерпретации, в нижней части изделия изображена Земля, окруженная сферами — водной и воздушной. На противоположном конце модели — солнечный круг с древом жизни внутри. Между Землей и Солнцем расположены Луна и пять планет, видимые невооруженным глазом: Меркурий, Венера, Марс, Юпитер и Сатурн. Все небесные объекты расположены вокруг трех ромбических сфер. Это напоминает более поздние античные представления о «небесном огне», вокруг которого вращаются все планеты и Солнце. Здесь же, по-видимому, «небесный огонь» окружен воздушными и водяными сферами. 1 Об открытии у холма Мецамор см. «Вокруг света» № 6 за 1968 год. Бронзовое изделие, найденное армянскими археологами, отображающее, по-видимому, представление древних о строении вселенной. И еще. На Мецаморском холме в 1963 году была обнаружена глиняная табличка начала II тысячелетия до нашей эры с иероглифическими письменами. Таким образом было установлено, что до появления урартской клинописи жители Армянского нагорья пользовались письмом рисунчатым. И вот что поразительно: распространенные в древнем мире и дошедшие до наших дней обозначения двенадцати зодиакальных созвездий по своим очертаниям едва ли не буквально совпадают с древнеармянскими иероглифами. Таким образом, сейчас действительно можно с достаточной долей уверенности сказать — уже четыре тысячи лет назад люди, жившие в Армении, разделили небо на созвездия! Фото. Как считают некоторые исследователи, этот наскальный рисунок — календарь лунного месяца. Фото. Этому изображению четыре тысячи лет... Неужели уже тогда жители Армянского нагорья имели представление об истинной форме Земли? Астрономические знания в древности были бы немыслимы без определенного уровня развития производительных сил. На территории Армянского нагорья с древнейших времен были известны и разрабатывались почти все важнейшие виды полезных ископаемых: медь, олово, золото, серебро, железо, свинец, цинк, магнезит, сурьма, ртуть, кварц, соль и т. д. Олово, в частности, считалось дефицитнейшим металлом древнего мира, за ним во II тысячелетии до нашей эры снаряжались далекие экспедиции из средиземноморских стран в Испанию и Англию (Корнуэлл). В Древней Армении олово разрабатывалось в трех широко известных в древнем мире пунктах: в Сасунских горах, в Агдзнике и в районе Карина. Многие исследователи отмечают, что богатое полезными ископаемыми Армянское нагорье занимало видное место в древнем мире по вывозу металлов, по снабжению оловом, медью, золотом и железом отдаленных районов вплоть до Индии, Египта, Скифии, Месопотамии, Греции. Армянским металлом, как выяснил кандидат исторических наук Е. Н. Черных, в III—II тысячелетиях до нашей эры снабжались также многие страны Восточной и Центральной Европы. Широкие торговые отношения и путешествия в отдаленные страны способствовали расширению геолого-географических сведений, развитию астрономических познаний о Земле, Солнце, Луне, планетах и звездах — ориентирах на далеких караванных путях. Совершенствование горной металлургии, торговля металлом — прежде всего железом — вот та материальная основа, на которой развивались производительные силы и связанные с ними астрономические знания в пределах Армянского нагорья. С. Петросян, архитектор: Свидетельства своих обширных астрономических познаний древние жители Армении оставили не только на глине или в бронзе, но и на камне. Мною за последние годы было обнаружено в горах Армянского нагорья большое число наскальных изображений астрономического характера (на фотографиях — лишь некоторые из них, обнаруженные в Гегамских горах). Фото. Тысячелетия назад были высечены эти изображения созвездий на скалах в Армении. На одном из них, судя по всему, изображен месячный лунный календарь. На календаре внешними лучами показаны 27 видимых дней лунного месяца, два с половиной невидимых дня — двумя нижними изогнутыми черточками. А 18 лучей внутри окружности, как предполагают, обозначают, что показана фаза Луны на восемнадцатый день. ...Теперь посмотрите на другой петроглиф, с фигурами людей. Ведь он напоминает схематическое изображение... земного шара с людьми-антиподами! Пока это звучит фантастикой: неужели четыре тысячи лет назад — а именно таков, как считают исследователи, возраст этого изображения — люди уже имели представление об истинной форме Земли? Возможно, это и не так. Но другого прочтения рисунка пока нет... О. ЧИЛИКИН Фото автора ЧЕКАНЩИКИ ИЗ КРАСНОГО Редчайшие эмали, ажурная, как кружево, скань, таинственная зернь... Это изделия Красносельской ювелирной фабрики. Трудно искать параллели в произведениях искусства, но взгляните на фрагмент серьги и помещенные на следующей странице фотографии изделий красносельцев... Античные феодосийские серьги были найдены в 1899 году в Херсонесе. На них изображен воин в колеснице, запряженной четверкой коней, и крылатая богиня победы. Всю композицию с трудом можно рассмотреть в очень сильную лупу. На тонкой золотой пластинке, не превышающей размера ногтя, чуть ли не в сотню рядов расположены розочки из крестообразно размещенных мельчайших шариков. Шарики зерни настолько малы, что кажутся золотой изморозью на металле. Как ухитрился мастер припаять их к пластине — тайна. Ведь пользовался он для пайки обыкновенной бурой, а вместо микроскопа — бычьим пузырем, наполненным водой. ...Километрах в тридцати от Костромы на берегу Волги в глухой долине четыре столетия тому назад были срублены первые избы ныне знаменитого села Красного. По тем временам это было медвежье место, разбойничье, со своей особой атаманской властью. Сюда бежали от боярской неволи чуть ли не со всей России. Стучали топоры, и на белых, гладко струганных досках искусная рука выводила замысловатые узоры. Зачем нужно человеку, убежавшему в глушь, украшать свое жилище так, словно он своим искусством ищет похвалы людей? Словно зовет их увидеть и оценить... этот задается всегда — и ответ один. Неизвестно, то ли его делает таким давность времен или ответ этот родился всего лишь из инерции нашего мышления о великих мастерах прошлого, но ответ действительно один: человек несет мастерство в себе, бережет его для себя в любые времена, как берегли свою натуру и свое искусство истинные мастера прошлого. Дома вставали один за другим, подстраиваясь друг к другу, щеголяя собой лишь для соседей и для себя... Люди назвали свое свободное село Красным. Собрались здесь мастера по серебру и золоту. Потаенно чеканили фальшивую монету, а больше ковали из серебра и золота разные поделки. В чутких руках свивается серебро в узор. Морозный орнамент превращается в сказочный лес, сплетается невиданными цветами и травами. Веет от холодного металла жарким полднем. Застывают в серебре кружевные фигуры. А в орнаменте чудится тонкий шелест листвы прозрачных весенних березняков. Играет на берестяной дуде Лель... Появляется на свет новое творение. Хрупкая вещица отправляется в путешествие по странам и континентам, становясь украшением музеев. В 30-е годы нашего века местные умельцы объединились в артель. Сейчас на ее базе работает огромная ювелирная фабрика, при которой открыто художественное училище, готовящее смену старым мастерам. Печать старинных традиций лежит на всех изделиях красноселов. Так преломляется в искусстве и в жизни прошлое и настоящее. Древние майские игрища в обычае и теперь, как пятьдесят, сто и тысячу лет назад. Так же прихотлив и тонок орнамент, и девушки те же. Только Леля заменил гармонист, вместо Микулы Селяниновича — Чапаев, но ликерный набор — все баба с ведрами... Быть может, странно, но творения чеканщика напоминают работы по дереву. Деревянная скульптура, резной деревянный ларец, работа из металла — тот же принцип, та же манера. Металл как бы впитывает в себя первооснову, первичный образ, когда-то созданный из золотистого податливого дерева. Да и в самом деле, не идет ли это от самой техники? Сначала мастер резал изделие из дерева. На шаблон накладывал металл и штамповал обтянутым мягкой кожей молотком. И только после этой грубой обработки прочеканивались мелкие детали. Так же и скань требует первичной, деревянной основы. На доске вырезается канавками рисунок. В него мастер уложит проволочки, и они разбегутся по доске орнаментом. Тогда в работу вступит огонь, припой и бура. Они свяжут разрозненные детали в монолит... Еще недавно был жив девяностопятилетний мастер Леонид Метлин (местная знаменитость, да и не только местная). Семьдесят лет проработал он ювелиром. И отец и дед Метлина всю жизнь отдали этому искусству. Вещи, сделанные его руками, экспонировались на Нижегородской выставке 1896 года, на Парижской выставке 1902 года, где Метлин получил Большую золотую медаль и почетный диплом, и, наконец, на Парижской выставке в 1937 году. Фото. Три богатыря. Фото. Костромские сувениры. Метлин-старший в свое время создал чайный сервиз из двадцати с лишним предметов весом в 26 граммов, и, казалось, бы ничего миниатюрнее и искуснее создать нельзя. Однако его сын, сорокалетний мастер, изготовил чайный сервиз из 33 предметов в 14 граммов (сервиз — «настоящий», в самовар можно залить воду — и она потечет из краника в чашки). Сейчас он работает над изготовлением образцов, по которым делают вещи в серийном производстве. ...Бушует огонь в горне, шипит пламя паяльной трубки, оплавляется драгоценный металл, становясь произведением искусства. И инструмент-то у мастера нехитрый, сегодня, как и в старину: казалось, можно бы дрель, а у него лучковое сверло, давно уже есть паяльник, но мастер берет паяльную трубку — фестку, в виде козьей ножки. Набор чеканов — такими же работали и две с половиной тысячи лет назад, когда создавались знаменитые феодосийские серьги. И дело тут не в отсутствии механизации. Просто работа зо-лотобойцев грубой не терпит техники. Возможно, и есть дрели, в которые можно вставить тонкую, как волос, стальную струну, чтобы просверлить микроскопическое отверстие, да несподручно: ведь при особо мелких работах приходится пользоваться микроскопом. А остальные инструменты приспособлены как раз для того, чтобы работать руками — самым верным инструментом в искусстве. Фото. Герб города. Фото. Настенное панно. Все, что накопило искусство чеканки, мастер использовал здесь... Инкрустация — цветок с бирюзой, кокошник — скань с зернью, и, конечно же, чеканка. Гарун Тазиев ЭТО МОИ ВСТРЕЧИ С ДЬЯВОЛОМ На домашний адрес нашего собеседника — Париж, Бурбонская набережная, дом 15 — приходит обильная корреспонденция. («Килограммами», ~ уточняет он.) Однако большую часть года она остается неразобранной: адресата не бывает дома, а пересылать письма некуда. В местах, куда он уезжает, нет почтовых отделений. Вообразите себе адрес типа: «Конго, кратер вулкана Нира-гонго» или: «Италия, южный склон Этны...» Но нередко в Париж летят срочные телеграммы, которые все же находят своего адресата даже в кратере. Ибо эти телеграммы — как неотложный вызов к больному: «Профессору Тазиеву. Просьба срочно прибыть Коста-Рику на консультацию в связи с извержением Ирасу». Итак, профессия гостя нашей Кают-компании уже ясна читателю. Имя его тоже хорошо известно. Фильм «Встреча с дьяволом», снятый известным французским вулканологом Гаруном Тазиевым в жерле вулкана, с успехом шел на экранах Советского Союза. За короткий период в русском переводе вышли книги Тазиева «Кратеры в огне», «Вулканы», «Встреча с дьяволом», «Когда дрожит земля». Недавно по приглашению Академии наук СССР Гарун Тазиев приезжал в нашу страну и был гостем нашей Кают-компании. ...Извержения вулканов, землетрясения — свидетельства интенсивной внутренней жизни нашей планеты. Беда в том, что процессы, протекающие под тонким слоем земной тверди, часто, слишком часто, оборачиваются катастрофой: Папандаян — 2000, Галунг-Гунг — 4000, Келуд — 5000, Мерапи — 10 000, Кракатоа — 36 000, Тамбора — 92 000. Череда этих звучных, как удар гонга, имен — названия нескольких из несчетного числа вулканов Индонезии; а цифры рядом — число погибших при их извержении за последние полстолетия. Почти 800 тысяч людских жизней унесли с начала нашего века землетрясения. Это стихия. Не существует, не может существовать (в обозримом будущем, во всяком случае) радикальных мер против стихии. Однако можно и должно изыскивать средства профилактики катастроф. И еще можно заставить стихию... работать на человека. Об этом и шел разговор в Кают-компании. 1 Гарун Тазиев родился в 1914 году в Варшаве. Его отец, родом из Ташкента, служил врачом в русской армии и погиб в первую мировую войну. Мать после этого переехала в Бельгию. — К вулканам меня привела, если так можно сказать, цепь чистых случайностей. Я уже учился в Бельгии на агронома, когда началась вторая мировая война. На фронте я был ранен и после госпиталя оказался в городе Льеже. Страну оккупировали нацисты. Вскоре мне пришлось искать, чем занять день. Потому что ночью мы с друзьями занимались саботажем. Знаете, слово «Сопротивление» я узнал уже после войны, а тогда, развинчивая рельсы на железной дороге и поджигая боеприпасы, мы считали, что занимаемся саботажем... Да, так вот, мой друг предложил ходить вместе с ним в университет слушать лекции на геологическом факультете. Я согласился — надо же чем-нибудь занять время. Мне казалось тогда: война продлится еще от силы год... Но она затянулась ровно настолько, что я прослушал все лекции и сдал все экзамены. И, представьте себе, вновь совпадение — сразу после экзаменов меня арестовало гестапо. Моя русская фамилия вызвала у них особенные подозрения 1. Дело могло кончиться печально, но выручило окончание войны... После освобождения я подрядился на службу в геологическое управление тогдашнего Бельгийского Конго, увлекся альпинизмом и забрался в мой первый вулкан... Нам предстоит не полет в космос, а спуск в кратер Стромболи, на островке близ Италии. Фото. Ухожу в чрево Нирагонго. С тех пор я побывал, наверное, в полутора сотнях кратеров. Остается, таким образом, еще пять тысяч. (Тазиев говорит совершенно серьезно.) Какой из них самый любимый, самый интересный для меня?.. Видите ли, мне думается, стоит разделить понятия «самый интересный» и «любимый». У всех нас есть друзья детства, затем с течением времени появляются новые, более интересные знакомые. От этого, однако, мы не начинаем меньше любить старых друзей. Моей первой любовью стал вулкан Нирагонго в Восточном Конго. В 1949 году, взяв отпуск, я пустился к нему без подготовки, и поход чуть не кончился трагедией: в пустыне возле озера Рудольфа, на границе Кении и Уганды, мы заблудились и должны были умереть от жажды... С тех пор, кстати, я сохранил привычку мало пить, приучаю организм обходиться собственными запасами. Что представлял собой Нирагонго, не знал никто. Из кратера его почти все время с редкими паузами выходил султан дыма. Местные жители были уверены, что вулкан Нирагонго — обитель умерших предков. Уговорить кого-нибудь из африкацев пойти с нами проводником не удалось. Отправились одни. К подножью горы, поднимающейся на высоту трех с половиной километров, прорубались двое суток сквозь густейший лес. Когда я заглянул в кратер, то увидел внизу широкую террасу, дна не было видно. Я спустился ниже и увидел вторую — шедшую уступом — террасу. Спустился на нее. И только тут, на дне третьего колодца, мне открылось огненное озеро. Булькая, варились камни... Я почувствовал, что мне нужно, просто необходимо спуститься к этому пышущему жаром сердцу Африки. Однако от желания до осуществления мечты прошло десять лет. Только в 1958 году наша группа, в составе которой были французы, бельгийцы, итальянцы и японцы, спустилась в Нирагонго. На верхнем выступе кратера мы оборудовали механический подъемник. Экипировка — кстати сказать, разработанная нами, — позволила довольно долго находиться у огнедышащего озера, температура которого чуть меньше 1200° С. Нас спасали отражающая тепло алюминизированная ткань и специальные шлемы. Фото. Этна — надежное «рабочее место». Хотя последняя вспышка произошла здесь пять лет назад, вулкан постоянно выпускает потоки лавы. Пять недель мы прожили в кратере, суетясь, словно возле новорожденного: брали пробы кипящей лавы, измеряли температуру, проводили магнитные изыскания, делали спектрографический анализ. Нас лихорадило: было ясно, что это колоссальная удача — попасть в труднодоступный район как раз в тот момент, когда вулкан ненадолго притих. Это были дивные дни. Сейчас этого бы сделать не удалось: кратер заполнен до краев дымом. Получается, что специально для нас он сделал передышку. ...Да, вы правы, по-видимому, этот вулкан и есть самый любимый, если я вспомнил его первым. А самый интересный? Пожалуй, Кава-Иджен на Яве. Я знал уже, что это одно из невозможных чудес природы. Но увиденное все равно поразило воображение. ...Мы шли редким лесом, покрывающим кальдеру Иджен, что лежит на самом восточном краешке острова Ява. Пейзаж менялся по мере подъема и, как бы подготавливая нас к зрелищу, убирал все лишние детали. Миновали рисовые поля, похожие на разложенные осколки зеркала, прошли кофейные плантации. На высоте двух с половиной километров кончилась растительность, остались мертвые камни. Еще несколько шагов — и мы остановились у кромки кратера. На дне громадного колодца из серого гранита, перевитого розовыми прожилками, тяжело лежало бирюзовое озеро — точно такого же цвета, как небеса в здешнем краю. Однако райское озеро представляет собой дамоклов меч: дело в том, что его бирюзовая вода — насыщенный раствор соляной и серной кислот. 40 миллионов тонн адского раствора при температуре плюс 41 градус. Мы прибыли на Яву по заданию ЮНЕСКО для того, чтобы предложить средства защиты от опасности. Кава-Иджен — вулкан, а значит, извержение может начаться когда угодно. В этом случае магма вскипятит безмятежное озеро, и его десятки миллиардов литров кислоты поднимутся на воздух, потекут на окрестности, на сотни селений и городков... Трудно даже в кошмарном сне представить все последствия подобной катастрофы. Мы спустились вниз. Над поверхностью озера стояли невидимые сверху пары. Озеро дышало, выбрасывая протуберанцы желтоватого цвета и резкого запаха. Запаха Эреба — подземной реки загробного царства... Осторожно, боясь оступиться, мы приближались к воде — то есть к раствору. Голова кружилась от паров серы. Я бросил в озеро кусок известняка: шипя и оставляя пузыри, он растворился. Мы взяли образцы для лабораторных анализов и поднялись наверх. А когда перед уходом я оглянулся на озеро, мне все равно хотелось сказать: «Не может быть!..» ...Естественно, мы не только удивлялись. Результатом экспедиции явились некоторые предложения по предотвращению ежеминутно грозящей катастрофы. Наилучшим вариантом мы сочли следующий: выкачать содержимое из кратера в другой, менее «взрывчатый» резервуар. Наши анализы показали, что в литре раствора из бирюзового озера содержится до одиннадцати граммов алюминия. 400 тысяч тонн! Причем этот природный источник практически неисчерпаем: вода муссонных дождей регулярно будет заполнять кратер, и по мере готовности раствор можно будет откачивать. В окрестностях Кава-Иджен, я убежден, возможно создание металлургического и химического комплексов. Тем более что здесь же на месте есть запасы энергии. Мой друг профессор Маринелли считает, что в Иджене на сравнительно небольшой глубине находится под давлением пар — дешевый источник питания турбин. Мне кажется, что этот вариант одновременно и устранит угрозу извержения, и даст возможность использовать вулканическое сырье. Технически операция достаточно сложна, но вполне осуществима. Возникает множество проблем: в чем хранить кислоту, чем ее выкачивать со дна кратера. И это при том, что извержение может начаться в разгар работ. ...О, конечно, в принципе извержение вулкана предугадать возможно. Но... Извержения не начинаются вдруг. Это завершающий этап достаточно долгого процесса. И ранняя диагностика сопряжена с трудностями — нужны постоянные наблюдения. У жерла просыпающихся вулканов должны быть установлены датчики. Если вулкан начинает вести себя особенно подозрительно, к нему, как к серьезному больному, необходимо срочно вызывать консультантов. Помню, когда я прибыл к подножью вулкана в Коста-Рике, окрестный ландшафт мертвенной бледностью напоминал Луну: все было засыпано слоем серого пепла. В сухой сезон пепел не страшен. Но в период дождей он образует страшные грязевые потоки — «лахары», сметающие все на пути. Главное же было установить — не произойдет ли внезапного выброса лавы. Ведь вулкан может «чадить» таким образом помаленьку очень долго. А может разом выплеснуть лаву. Но есть вещи похуже лавы. Вспомните Помпеи — пепел ведь падал несколько часов до катастрофы, и жители подножья Везувия не обращали на это внимания, для них это явно было привычным делом. Внезапный катаклизм застал их врасплох... Вулкан Лысая гора на Мартинике пускал дым в течение пяти месяцев! Жители города Сен-Пьер свыклись с этим курящимся пейзажем — и вдруг 8 мая 1902-го из жерла вырвалась «палящая туча», в мгновенье ока накрывшая город. 20 тысяч жертв... В Коста-Рике над обитателями города Картаго нависла та же угроза. Уходить или нет? Проблема вулканологии обернулась социальной драмой. Для состоятельных жителей такого вопроса не было — они уехали заблаговременно, увезя имущество. Но для бедняков стены их дома были единственным достоянием. И потом — куда ехать? Мы пришли к выводу, что катаклизма не должно произойти. Однако из-за угрозы селевого потока — «лахара» — в начале сезона дождей пришлось эвакуировать всех жителей в безопасное место. Кстати сказать, подобный неприятный сюрприз возможен и в других, казалось бы совершенно «безопасных» местах. Я имею в виду районы потухших вулканов. За четверть века, что я лазаю по кратерам, я пришел к убеждению, что совершенно потухших вулканов нет. Есть вулканы уснувшие, которые могут пробудиться в любой момент. Помню, в одном интервью меня в шутку спросили, когда надо ждать извержений в Центральном Французском массиве. Я ответил: либо завтра, либо через тысячу лет. Проснулся же недавно на острове Три-стан-да-Кунья вулкан, спавший до этого 1800 лет. Всех до единого жителей пришлось эвакуировать. Точная диагностика наступления катаклизмов включает в себя широкий круг проблем, ими занимается сейчас франко-итальянская группа, которой я руковожу. Последние годы нашим «рабочим кабинетом» стала Этна. Это очень удобный вулкан. За два-три часа я добираюсь от Парижа к подножью. Асфальтовая дорога доводит почти до вершины, а это существенно, когда вулканологу шестой десяток. Но главное — вулкан действует непрестанно: последнее большое извержение произошло здесь в 1964 году: лава выплескивается мелкими порциями. Но главный объект наших исследований — газы. Газы — самый ранний предвестник извержения, и изучение их состава должно помочь решить, когда давать «первый звонок». ...Конечно, в случае с вулканами мы имеем дело с «горячим процессом» внутриземной жизни, который, так сказать, можно пощупать и понюхать. Но существует не менее катастрофический процесс — «холодный», который еще не доступен нашим органам чувств, пока не начнет действовать. Землетрясения. Главная причина большинства землетрясений, а их регистрируют сотнями тысяч в год, на мой взгляд — движение материков. Существует гипотеза, что 150 миллионов лет назад нынешние континенты, представлявшие собой один монолитный блок, пустились в плавание. Между Америкой и нынешней Европой пролегла первая трещина. Очевидно, поначалу она была неширокой — каких-нибудь несколько метров. Но под действием колоссального давления снизу — из глубин Земли — блоки земной коры, несущие на спине материки, расходились все дальше и дальше. Первоначальная трещина превратилась в Атлантический океан. В свою очередь, Африка отделилась Средиземным морем от Европы, а Аравийский полуостров «отъехал» от Восточной Африки. Например, в Атлантическом океане, как вы знаете, на полпути между Европой и Америкой возвышается на дне Срединный Атлантический хребет. Частично он выходит на поверхность в виде больших и малых островов — это Исландия, Азорский архипелаг, острова Вознесения, Святой Елены и Три-стан-да-Кунья. Так вот недавно океанические исследования показали, что по оси хребта проходит глубокий разлом — рифтовая долина. Такие долины возникают там, где под действием сил растяжения расходятся в стороны блоки земной коры. Далее отмечена интересная закономерность: пробы, взятые со дна Атлантики, показывают, что по мере удаления от Срединного хребта к берегам Европы и Америки дно становится «старше». Так, пробы, взятые непосредственно из рифтовой долины, совсем свеженькие — каких-нибудь два с половиной миллиона лет. А у кромки континентов возраст дна приближается к 100 миллионам лет. Вообще, на дне Атлантического океана не обнаружены породы старше 100 миллионов лет. А возраст древнейших пород суши по обе стороны океана — 3 миллиарда лет... Выходит, что дно Атлантики никак не может быть опустившимся блоком суши, как считалось прежде. ...Да, почти доказано, что дно океана значительно моложе суши. А теперь представьте себе: земная кора не толще диванной обивки в сравнении с общей массой нашей планеты. Под слоем тверди толщиной всего в 100—200 километров по всей окружности земной сферы находятся тысячекилометровые слои вещества, чьи свойства нам известны весьма относительно. Там существуют свои течения, идущие в горизонтальном и вертикальном направлениях, свои приливы и отливы. Изучение закономерностей этих движений полностью пока не поддается технике современных исследований. Пока мы можем судить о них лишь по последствиям. Давление изнутри расталкивает базальтовые блоки океанского дна. Те, в свою очередь, давят на гранитные блоки материков. И тогда... И тогда возможны несколько вариантов. Если блоки сталкиваются лоб в лоб, край материка морщится, как бумага, и начинает ползти вверх. В этом месте образуются горы. Разительный пример тому — Гималаи. В сравнительно недавний геологический период блок «Азия» заканчивался к югу в районе нынешних Гималаев. Там проходила южная кромка континента. К ней «подплыл» блок «Индия» и начал давить на берег. Давление вспучивало край все выше и выше, сопровождая процесс горообразования сильными землетрясениями. Или другой вариант: океанское дно подползает под край материкового блока и под тяжестью последнего уходит вглубь. Это наблюдается сейчас у восточного побережья Китая. Землетрясения, очень частые на Курилах и Японских островах, происходят близко у поверхности. Затем по мере удаления на запад, в глубь материка, землетрясения происходят все глубже, глубже и глубже. Сейсмологи различают три вида землетрясений — поверхностные (от 0 до 70 километров глубины), средние (от 70 до 300 километров) и глубинные (свыше 300). Так вот, начавшись у поверхности в районе Курильских и Японских островов, толчки углубляются постепенно до 720 километров в Среднем Китае! Это свидетельствует, что океанское дно подмято восточным краем Азии. Если в Атлантике линия разлома океанского дна проходит почти посредине между материками, то в Тихом океане она идет с севера на юг вдоль азиатского берега, а затем резко поворачивает вдоль Зондских островов к американскому берегу. В мае прошлого года случилась памятная катастрофа в Перу. Меньше чем за минуту погибло 60 тысяч человек. Диагноз, на мой взгляд, — подвижка континентов. На восточное побережье Южной Америки, скомкав его край — в результате там вздыбились Анды, — давит дно Тихого океана. Скалистый край материка сопротивляется этому давлению. Если бы кромка материка была помягче. давление шло бы плавно: континент сдвигался бы на несколько миллиметров в год — и все. Это происходит, скажем, в Калифорнии. Скалы же Анд сопротивляются давлению до тех пор, пока оно не превысит предела их прочности. Тогда они сдвигаются резко, толчком — иногда сразу на метр! И тогда — катастрофа... ...31 мая 1970 года в результате резкого смещения скалистой цепи со склона горы Уаскаран (6768 метров) сорвался ледниковый язык и плюхнулся в озеро Льянгануко... Вообразите, что вы бросили кусок сахара в чашку кофе — жидкость выплеснется на скатерть. Точно так же из озера выплеснулся поток воды, камней и грязи объемом примерно в 50 миллионов кубов и со скоростью 370 километров в час ринулся на город Юнгай. Меньше чем за минуту город с населением 23 тысячи человек был затоплен. Еще через семь минут поток до краев заполнил всю долину Санта... Когда прибыли спасатели, один американский полковник медицинской службы, облетая место катастрофы на вертолете, сказал: «Я уже видел однажды такое... В Хиросиме». За десять лет до Перу схожая катастрофа произошла рядом — в Чили. И тогда уже было очевидно, что это не последний толчок. Можно ли было тогда же предсказать — хотя бы приблизительно — район, где произойдет следующая подвижка?.. Видите ли, земная кора рвется в самом «тонком», самом слабом месте. В Чили подвижка произошла на самой кромке материка. В Перу — сравнительно далеко от побережья. Необходимы комплексные геолого-сейсмические исследования, чтобы определить будущие опасные зоны. Фото. На второй день тропики вокруг Ирасу в Коста-Рике превратились в мертвую пустыню (фото слева). А снимок справа — память о дивном месяце, проведенном в кратере Нирагонго, на берегу кипящего озера. Южная Америка и Африка расходятся, по многим подсчетам, на три сантиметра в год. Но, кроме того, материки поднимаются и опускаются. Голландия, например, погружается в море со скоростью миллиметра в год. Север же Скандинавии поднимается на 10 миллиметров ежегодно. Подъемы и спуски замерять более просто, и факты вертикальной мобильности континентов давно уже не вызывают сомнений. Что касается горизонтального плавания материков, то точные данные будут получены вот-вот — после сравнений фотографий, сделанных со спутников. Космос позволит определить направление течений в глубинах Земли. С этой же целью уже не один год мы работаем в пустыне Данакиль. Этот кусок земли на стыке Эфиопии и Сомали — самое горячее место земного шара. Когда в первую зиму я летал на двухместном самолетике над этим районом, выискивая место для стоянки, летчик у самой земли бросил взгляд на термометр за бортом: тот показывал плюс пятьдесят три градуса! «Нет уж, я здесь не сяду, — сказал он мне. — Резина не выдержит». Все же мы туда отправились. Дело в том, что в Данакиле, или, по-местному, в Афаре, сходятся линии трех больших разломов земной коры. Красное море образовалось сравнительно недавно. Поглядите, как почти параллельно идут его берега. Они словно подсказывают будущее движение Аравийского полуострова: на северо-восток. Сама Восточная Африка откалывается от остальной части Черного континента по линии Великих озер — Рудольфа, Альберта, Танганьики, Ньясы. Эти озера образовались, когда вода заполнила щели в разошедшейся земной коре. В будущем Восточная Африка, по многим прогнозам, станет самостоятельным континентом. В не очень отдаленную геологическую эпоху нынешний Афар был заливом Красного моря. Под давлением соседних тектонических блоков дно приподнялось. Морская вода оказалась запертой на кромке континента невысокой вулканической цепью. Вода постепенно испарилась, а соль осела. Толщина этого соляного слоя достигает трех-пяти километров! Но, повторяю, до первой экспедиции в Афар это были лишь теоретические предположения, а не гипотеза. И вот в 1967 году мы отправились в Афар. Тысячу лет до нашей эры во времена легендарной царицы Савской в этом месте уже добывали соль и везли ее затем на верблюдах на рынки Северной Африки. Сегодня этим же промышляют данакиль-ские кочевники из племен афар, единственные, кто отваживается появляться — и то ненадолго — здесь. Для защиты от солнца они складывают хижины из пластов соли — совершенно так же, как делают свои иглу из снега эскимосы. Здесь все враждебно человеку. Никаких признаков жизни. Не мудрено, что до 1967 года — до первой нашей экспедиции — не существовало даже точной топографической карты этого района. Это место прозвано «дьявольской сковородкой». И эта сковородка лежит на высоте 120 метров. С самолета она выглядит оголившимся морским дном — каковым и является в действительности. Здесь в чистом виде, так сказать, можно наблюдать процессы, происходящие при разломе морского дна. Частые землетрясения гасятся толщей соляного купола, и поэтому неопасны. Одним словом, идеальная лаборатория. Если забыть о климате. ...50 градусов в тени. А единственная тень падает от наших тел. Мы стоим перед неширокой трещиной и гадаем, хватит ли сил обойти ее или нужно вызывать вертолет. Горячий воздух искажает перспективу, расстояния становятся обманчивыми. Я вспоминаю, как мы отправились к черному выступу: надо было определить, какого он происхождения — «океанического» или «континентального». Выступ был виден невооруженным глазом. Мы вышли в путь до рассвета, не взяв с собой еды — на такой жаре каждый лишний килограмм за плечами утраивается в весе. У нас было лишь три литра воды на троих — это привело бы в ужас любого опытного пустынника. Но длительная тренировка позволяет мне и моим товарищам обходиться подолгу без воды. Мы надеялись выйти к месту к вечеру, но путь занял у нас два дня. Когда мы подошли к черному выступу, дружно заорали: «Ура-а!» Если бы не надо было экономить силы на обратный путь. мы наверняка бы пустились в пляс. Со стороны это, должно быть, выглядело странно, но вообразите радость людей, нашедших подтверждение своей гипотезе, — камень был океанического происхождения... ...Да, и эту зиму я проведу в Афаре. Наша группа, как обычно, должна вылететь в конце ноября. Возможно, она пополнится молодыми коллегами: очень многие хотели бы отправиться с нами. Как я уже говорил, вулканология не имеет сиюминутной коммерческой отдачи. Поэтому мы располагаем весьма скудными средствами. Часть фондов выделяет основанное Жолио-Кюри Французское национальное общество научных исследований. Многие фирмы в качестве рекламы поставляют нам образцы выпускаемого снаряжения и оборудования. Иными словами, наши занятия не открывают пути к состоянию. Однако именно это привлекает в вулканологию множество молодых людей, жаждущих бескорыстного поиска. Кроме того, в нашем деле добыча фактов сопряжена с неподдельным риском, вкусив которого с нами остаются навсегда. Риск захватывает. Альпинист — это уже на всю жизнь альпинист. Или моряк. Или вулканолог. Это уже до конца дней... Гарун Тазиев берет лист бумаги и пишет читателям «Вокруг света»: Я хочу пожелать молодежи — девушкам и юношам, которых влечет ветер просторов и научный поиск, — идти в вулканологи. Гарун Тазиев Москва 24/IX 1970 Записал М. БЕЛЕНЬКИЙ СВОИМИ ГЛАЗАМИ РИЧАРД ПЕТРОУ ДИКИЙ ЗАПАД ФЛОРИДЫ Наш самолетик «чессна-180» запрыгал по неровной взлетной полосе ранчо «Бар Ди» и взмыл в воздух. Когда мы набрали высоту, пилот Генри поправил на поясе кобуру. По правую руку от Генри сидел молчаливый Лео Матчетт, помощник шерифа. Свой винчестер он засунул между двумя передними сиденьями. За Лео примостился я. Генри выполнил вираж и направил самолет к южной границе ранчо, раскинувшегося на двадцати шести тысячах акров. Справа от нас мерцало в лучах утреннего солнца озеро Окичоби. Слева, докуда хватало глаз, местность поросла соснами и карликовыми пальмами. Позади нас, по дороге № 46, мчалась одинокая машина. На высоте 700 метров Генри выровнял самолет и взялся за микрофон. — Вызываю базу. Все спокойно. — Проверьте южный сектор, — отвечала база. — Один из ковбоев обнаружил свежие следы шин... Наш самолет находился в патрульном полете: мы выслеживали воров, угоняющих скот. До второй мировой войны во Флориде было не особо много скота. После войны же, когда Флорида стала превращаться в курорт и мяса потребовалось значительно больше, скотоводство превратилось в весьма выгодный бизнес. Росло поголовье, росло и количество воров — угонщиков скота — извечный бич скотоводов с добиблейских времен. Как подсчитала всеведущая статистика, среднее ранчо во флоридском округе Бревард теряет в год примерно 150 коров. А всего во Флориде крадут в месяц пятьсот сорок коров. В безвозвратно ушедшие дни лихого ковбоя Буффало Билла шайки верховых бандитов на Диком Западе угоняли скот в степь, отстреливаясь от преследователей из романтических кольтов. Нынешние скотокрады — это хорошо вооруженные люди, разъезжающие на прозаических грузовиках и орудующие кусачками для проволоки. (Проволокой окружены все здешние ранчо.) Сначала скотоводы усилили охрану, а вскоре механизировали ее. Над флоридскими ранчо ежедневно совершаются патрульные полеты, вооруженные отряды колесят по пастбищам вдоль и поперек на «джипах» и грузовиках. Ковбои объезжают границы пастбищ. Ковбои эти выглядят точь-в-точь как их предки с Дикого Запада, только их снаряжение дополнено портативными рациями. Самолеты применяются для обнаружения нарушителей, «джипы» — для их преследования, а ковбойская «кавалерия» патрулирует труднодоступные места. ...Наверное, мы опоздали. На территории не было никого, а далеко на востоке, уже за пределами ранчо, поднимал клубы пыли грузовичок. После полета, когда мы отдыхали, владелец ранчо Джон Дюпюи посвятил меня в подробности, связанные с проблемой хищения скота. — Корова, — объяснил он мне, — стоит двести пятьдесят долларов, так что у вора есть причина рисковать. Но посмотрите: в корове фунтов шестьсот съедобного мяса. Разделать это мясо — штука трудоемкая. Ну, допустим, один человек может справиться с одной коровой. Но ведь здесь за неделю крадут больше пятисот коров! Чтобы обделать такое дельце, нужна целая организация. Судя по всему, этим занялась мафия. Ворованное мясо уходит в рестораны, владельцы которых не брезгуют темными махинациями. Такое большое ранчо, как мое, трудно охранять. Сюда легко попасть и с востока, где охотничий заповедник, и с запада, где проходит проселочная дорога. Но легче всего — с южной стороны, через канал. Два года назад, во время очень большого паводка наши люди не смогли проникнуть ни верхом, ни на «джипах» к дальним угодьям возле канала. Скотокрады воспользовались этим, переправились через канал и угнали треть нашего годового прироста — двести телят и семьдесят пять взрослых коров, выгодное они дельце обтяпали! Судебные документы свидетельствуют о том, что кражей скота зачастую занимаются вполне респектабельные джентльмены с безупречной репутацией. Так, в одном из округов арестовали помощника шерифа. Ему предъявили обвинение в краже четырнадцати голов скота общей стоимостью в несколько тысяч долларов, У хозяина большого ранчо на острове Меррит в загоне обнаружили тринадцать чужих коров. В свое время на Диком Западе кража скота у соседей была святым и исконным способом быстро и дешево создать собственное стадо. Точно такая же практика бытует во Флориде. А потому жива во Флориде и другая традиция Дикого Запада: фальшивое клеймение. В старые времена воры пользовались специальным тавром, с помощью которого можно, например, изменить клеймо «Р» на «В» или «6» на «8». Враждующие стороны ведут войну не на жизнь, а на смерть. Когда после отдыха мы с Лео Матчет-том отправились объезжать ранчо на «джипе», хозяин посоветовал Лео: — Стреляй без предупреждения и бей наповал. Потом пояснил мне: — В здешних краях такие типы околачиваются, что на тебя им пули никогда не жалко. Мы отправились в наряд под вечер. У каждого из нас были винчестер и револьвер. «Джип» рванул через пастбище, где резвилось стадо молодых бычков. Мы ехали в меркнущем свете дня. Вот заторопился от нас броненосец. Два небольших флоридских оленя, самец и самка, быстро укрылись в кустах. Коровы с любопытством глазели на нас, не торопясь убраться с пути. Воров не было. Мы повернули назад, останавливаясь время от времени, чтобы проверить, не послышится ли слабый звук мотора и не раздастся ли резкий хлопок винтовочного выстрела. Все было тихо. Матчетт усмехнулся: — Жаль, никого не поймали. Не повезло вам... — И, помолчав, добавил: — А вообще-то оно и лучше, что не поймали, вам бы вряд ли понравилось, как мы с ними обходимся... Перевел с английского Г. ДМИТРИЕВ Ю. ФЕЛЬЧУКОВ СУДЬИ ПОНИМАЮТ БОКАЛЫ Фото Б. КУЗЬМИНА и В. ОРЛОВА Вакх любит холмы — так говорили древние римляне. Видимо, поэтому веселый парень с тирсом, увитым виноградными лозами, и в венке из плюща прибежал однажды в Кодры и начал карабкаться по крутым холмам, одетым густой порослью дубов, орешника, бука и граба. Ему наверняка понравилось в Молдавии, потому что, не удержавшись, он разбежался по приднестровским плавням, побывал в пойме Прута, и теперь от Бричан на севере до Паланки на юге — всюду зреют виноградные гроздья. Без преувеличения можно сказать, что Молдавия стала второй родиной Вакха. А скорее всего, утверждают ученые, была его колыбелью — в овраге Карпов Яр у села Наславча найдены отпечатки листьев винограда в отложениях мергелей, относящихся к третичному периоду, к эпохе миоцена. А это как-никак означает, что примерно двадцать пять миллионов лет назад на территории Молдавии рос виноград. Да и сейчас в плавнях Приднестровья и в лесах по берегам Прута находят дикий, именно дикий, а не одичавший виноград. Завозили сюда виноград и из других стран. Разными путями попадал он в Молдавию. Везли виноградную лозу на триремах греческие колонисты, приложили к этому руку и римские легионеры. До сих пор сохранилась память об этих временах в названии сорта «Гордин» — по имени одного из римских полководцев. Впрочем, виноградарство и виноделие развивалось на территории нынешней Молдавии и без помощи пришельцев. Археологические раскопки скифских городищ, греческих колоний, римских поселений дают неопровержимые свидетельства того, что на территории Молдавии виноделие и виноторговля существовали, по крайней мере, за 700—600 лет до нашей эры. Так, на том месте, где сейчас расположен Белгород-Днестровский, греки основали колонию — Тир: на монетах, которые чеканились в этом городе, было изображение виноградной грозди. Проходили столетия, одни племена сменяли другие, и каждый народ вносил свою лепту в искусство изготовления чудесных вин, улучшал культуру винограда, вводил новые агротехнические приемы. Петр I, побывав в гостях у правителя Молдавии — одного из образованнейших людей своего времени — Дмитрия Кантемира, специально отмечал, что его «угощали котнарским вином отменного качества». После XVI века в Молдавии стали производить так много вина, что месяц октябрь, когда появляется вино нового урожая, получил название «Луна луй кэуш», что означает — месяц ковша. Дешевое молдавское вино стало популярным далеко за пределами страны. Привозили его в довольно больших количествах и в Москву. Но виноградарей Молдавии подстерегала беда. В конце XIX века из Америки в Европу вместе с виноградными лозами завезли страшного вредителя — филлоксеру, который вихрем пронесся по виноградникам многих стран, оставляя за собой пустыню на месте цветущих плантаций. Его не останавливали ни карантины, ни поголовная выкорчевка виноградных кустов, ни обработка почвы самыми сильными ядохимикатами. На месте виноградников, дававших лучшие сорта, которые создали заслуженную славу молдавским винам, теперь мог расти только гибрид американских сортов, устойчивый против филлоксеры. А из гибрида хорошего вина не сделаешь. Виноторговцы из Франции и Италии довольно потирали руки, считая, что избавились от опасной для них конкуренции молдавских вин. Но, как оказалось, радовались они преждевременно. Русские ученые вместе со своими молдавскими коллегами нашли средства укротить филлоксеру. О том, насколько упорной и тяжелой была эта борьба, свидетельствует тот факт, что известный композитор Антон Рубинштейн написал балет «Филлоксера», посвященный победе над этим вредителем. Пожалуй, впервые сельскохозяйственный вредитель получил «права гражданства» в большом искусстве. Много еще пришлось потрудиться, чтобы восстановить доброе имя молдавских вин, место которых временно заняли бордо, кюммели, бургундские и другие иноземные вина. Именно в это время великий русский химик Менделеев писал: «Наши вина не должны быть никоим образом отождествлены с какими бы то ни было иностранными и должны получить самостоятельное значение и свой характер, согласный с местными условиями, долженствующий мало-помалу завоевать себе должное место в мировом производстве». ...По узким каменным ступеням я спускаюсь в прохладный полумрак. Сводчатый подвал, разделенный на две половины бетонной стенкой толщиной около метра, в которой, как и в стенах подвала, в квадратных сотах лежат бутылки. Густо покрытые пылью и совсем чистые, белые и темные, самой разнообразной величины и формы. Здесь их примерно 60 тысяч; в них хранятся вина более 250 наименований. В каждой ячейке — карточка, на которой обозначены сорт вина, место изготовления, год. Мелькают этикетки: «Каберне», «Траминер», «Алб де Масэ», «Пино», «Онешты», «Рислинг», «Совиньон». Это энотека Кишиневского института садоводства, виноградарства и виноделия. — Здесь, — говорит заведующий энотекой Борис Леонтьевич Дворин,— история науки о виноделии в Молдавии. Начали создавать энотеку с 1944 года, но вина в ней есть намного старше. Разными путями попали они сюда: из частных коллекций, других хранилищ. Наша коллекция служит справочной библиотекой для виноделов. Действительно, очень большое сходство с библиотекой: тоже стеллажи, выходные данные на карточках, и даже каталог есть. Книги читают каждый день, а хранящиеся здесь вместо книг бутылки «читают» раз в три года. И опытному человеку они дают ответы на самые различные вопросы: какие качества приобретают вина при длительном хранении, когда начинают стареть, а то и «умирают». По этим образцам сравнивают вино одного и того же сорта, но полученное из винограда, выращенного в разные годы; по ним можно восстановить марку вина, которая по тем или иным причинам была снята с производства. Многое может рассказать вино, поблескивающее в бутылках, опытному виноделу. — Виноград — удивительное растение, — продолжает Борис Леонтьевич.— Возьмите, хотя бы его лечебные свойства. О них было известно еще в первом веке, во времена Диоскорида и Плиния Старшего. Врачи того времени очень широко применяли ампелотерапию — виноградное лечение: ягодами, соком, вином... Незаметно Борис Леонтьевич углубляется в историю. — Кто был первым виноделом? Если верить библии, то Хам. Я лично в это не верю. Впрочем, судите сами. Дела Хама, который не нашел ничего лучше, чем напоить папу Ноя «до положения риз», свидетельствуют о том, что он в лучшем случае может претендовать на роль родоначальника буйного племени самогонщиков. Имя первого мастера благородного виноградного напитка не донесла «людская молва». Однако точно известно на основании археологических раскопок, что перебродивший виноградный сок был хорошо знаком людям еще в эпоху неолита Не забыли они секрет изготовления вина и в более поздние времена. Египетский фараон Птаххотеп, живший за 2500 лет до нашей эры, заботясь о потомках, приказал высечь подробное описание процесса изготовления вина на стенах своей гробницы. Самое любопытное, что способ, известный еще Птаххотепу, с небольшими изменениями, в зависимости от местности, сохранился почти до наших дней. Каких-нибудь пятьдесять-шестьдесят лет назад в молдавском селе можно было наблюдать такую картину. Над деревянной кадкой ставили плетеную корзину и мяли виноград руками, чтобы выжать побольше сока. Потом гребешки — веточки, на которых держатся ягоды, и лопнувшую кожицу сваливали в ту же кадку. Через два-три дня после того, как сок начинал бродить, его переливали в бочку. Оставшуюся массу собирали в мешок и пускали в дело ноги, чтобы тщательно отжать остатки сока. А потом в подвалах «дикий» дрожжевой грибок доделывал остальное. Сейчас любое крупное винодельческое предприятие мало чем отличается от других современных заводов, но суть технологии процесса почти не изменилась. Однако по качеству вина, как по почерку, можно узнать характер человека, который его создал. Да, да, именно создал! У настоящего винодела, кроме знания сложнейших процессов, в ходе которых виноградный сок превращается в вино, должно быть еще особое чутье — своего рода шестое чувство. Его не заменит самый точный лабораторный анализ, без которого сейчас не обходится ни один винодел. Создание вина — это искусство. Эти слова вспомнились мне позже, когда из одного конца села Коджинешты в другой под звуки скрипки, добы — бубна, чимпоя — волынки и флейты разворачивалась красочная веселая деревенская свадьба. Гордо вышагивал посередине улицы главный шаферворничел в серой смушковой шапке, с расшитым полотенцем через плечо. Рядом с ним едва и жениха можно было заметить. Смущался парень. Как-никак шли они «выкупать» невесту. Но не в «выкупе», конечно, чисто символическом, было дело. Шел жених официально в первый раз в дом родителей невесты. С опаской посматривал он на деревянную фляжку — плос-ку, украшенную затейливой резьбой, которая висела на боку у главного шафера. Там налито вино, которое он сам сделал. А вот и дом невесты. У порога встречают компанию жениха будущие тесть и теща. Здесь, прямо у порога, состоится главное испытание для жениха. С нетерпением ждут этого момента ребятишки, повисшие на плетне, ждут старики, усмехаясь в усы, вспоминая свою молодость. Булькает вино, тугой красной струей выливаясь из плоски в стакан. С поклоном передает его шафер родителям невесты. Те пьют молча, долго смакуют, смотрят друг на друга, словно советуются, а потом улыбаются. Отлегло у жениха от сердца — вино понравилось. Теперь очередь и родственников невесты попробовать, что у шафера в плоске, определить, как старательно жених ухаживал за виноградником, прилежный ли он работник. Беда, если вино не понравится. Сейчас-то, как в старое время, от ворот поворот не дадут, но насмешек нерадивый жених не оберется. Главное — здесь и схитрить нельзя: у соседа хорошего вина из бочки налить, если свое не удалось. Быстро разоблачат. Все знают на вкус, у кого какое вино в бочках. ...Наша «Волга», раскатившись с горы, внезапно нырнула в широкий туннель, и мы въехали в подземный город, имя которому Криково. Резкий переход от яркого солнечного света к радужному полумраку, который создают красные, синие, желтые и белые люминисцентные лампы, убегающие куда-то в глубь горы, словно переносит из действительности в сказочный мир. Не успеваешь прийти в себя, как машина останавливается перед массивной дубовой дверью, сделанной в сплошном камне. И невольно кажется, что сейчас оттуда выйдет Али-Баба, а за ним все сорок разбойников. Несмотря на то, что из-за двери выходит Л. И. Голембовский — главный винодел Криков-ского винохранилища, ощущение, что находишься в сказке, не проходит. Взгляду открывается стена из гофрированного стекла, переходящая в решетку из двухметровых стеклянных колб, наполненных рубиново-красным, золотистым с зеленоватым оттенком, светло-соломенным, янтарным, розовым вином. А за решеткой теряются во мраке ряды огромных деревянных бутов, вмещающих более двадцати тысяч литров вина каждый, серебристых металлических цистерн и пузатых бочек, которые громоздятся друг на друга от пола до потолка. На много километров под землей протянулись улицы этого города; они носят названия лучших вин Молдавии: «Фетяска», «Каберне», алея «Алиготе»... Раньше здесь были каменоломни. Да и сейчас еще добывают в Крикове камень, из которого строят дома в Кишиневе и других городах. Часть старых выработок превратили в крупнейшее хранилище вина. Условия для этого в подземных галереях идеальные: сухо, солнечные лучи не проникают, зимой и летом постоянная температура примерно 10—12 градусов. Новичок сразу заблудится в лабиринтах Крикова, но у меня опытный проводник — заслуженный винодел Молдавской ССР Николай Степанович Тохмахчи. На машине — пешком их и за день не обойдешь — петляем по «улицам». Проезжаем цех марочных вин, за ним цех шампанских вин. Здесь Николай Степанович предлагает остановиться. Длинные стеллажи с круглыми отверстиями. В них в два ряда кверху донышками наклонно стоят бутылки. За многие месяцы на пробку в горлышко осаждается муть. Человек в белом халате осторожно берет бутылку из гнезда, неуловимым движением вытаскивает пробку, выплескивает осадок и снова ставит пробку на место, ухитрившись вылить не больше пятидесяти граммов вина. Ровно столько, чтобы удалить всю муть. Теперь бутылку можно переворачивать — шампанское останется чистым. После этой операции бутылку доливают и закладывают на выдержку, предварительно надев на пробку проволочный хомутик, который будет удерживать ее до тех пор, пока она не выстрелит в потолок за праздничным столом. Снова машина петляет по катакомбам. Людей почти не видно. Под самым потолком, повторяя изгибы туннелей, извиваются толстые змеи трубопроводов, поблескивая прозрачными стеклянными боками. Рубиново-красные, зеленые и желтые, в зависимости от цвета вина, которое перекачивают по ним, они как будто сжимаются и разжимаются, когда внутри, в потоке вина, прокатывается колеблющийся воздушный пузырь. Время возвращаться назад. Мой проводник спешит: он должен принять участие в заседании дегустационной комиссии. То, что я увидел в дегустационном зале Крикова, напоминало одновременно военный совет и работу судей на соревнованиях по фигурному катанию. После того как члены комиссии опробовали серию образцов, выставив каждый в свой листочек раздельные оценки — за прозрачность вина, его цвет, вкус, букет, типичность и, наконец, общий балл, — началось обсуждение. Как и у военных, его начинает младший по должности, чтобы над ним не довлело мнение начальства. Совпадение в оценках у всех членов комиссии, которые, не обмениваясь ни единым словом, внимательно рассматривали вино на свет, взбалтывали и долго принюхивались к нему, прежде чем сделать небольшой глоток, оказалось просто поразительным. Разница составляла не более одной-двух десятых балла — в этом они даже превзошли спортивных судей на ледяной арене Дворца спорта. Во время очередного обсуждения, когда дошли до образца под № 79, все вдруг дружно начали возмущаться. Оказывается, вместо «Алиготе» урожая 1968 года на пробу дали «Алиготе» 1967 года. Причем, все не только сразу распознали «чужака», но и выдали точный адрес, где было произведено вино, образец которого по ошибке попал на стол. Вкусовая память опытного дегустатора — это нечто феноменальное. Она хранит самые тонкие нюансы букета и вкуса многих и многих вин, которые ему приходилось пробовать. Хранит все это долгие годы. Мне рассказывали любопытную историю. Однажды в королевских дворцах Англии и Голландии за обедом не оказалось обязательного для стола их величества темно-рубинового молдавского вина «Негру де Пуркар» — «Черного пуркарского». Высочайшие особы были очень опечалены, узнав, что старые запасы кончились, а новых поступлений не будет, так как секрет изготовления этого вина утерян. Произошло такое в двадцатые годы. После Великой Отечественной войны известный, ныне покойный, винодел Охременко решил восстановить утраченный секрет. Жаль было терять чудесное вино, созданное народными умельцами. К сожалению, к тому времени не сохранилось даже образцов «Негру де Пуркар», с которыми можно было бы сравнить вина, которые создавал Охременко из комбинаций трех сортов винограда: Каберне, Саперави и Раранягра. Были перепробованы тысячи комбинаций, но память дегустатора говорила: «Нет — это не «Негру де Пуркар». В конце концов искусство винодела, помноженное на бесконечное терпение, победило. Секрет создания «Черного пуркарского» снова был найден. Подтвердили и другие авторитетные виноделы, что вино, которое благодаря замечательному мастеру сейчас можно купить в любом магазине Кишинева, действительно «то самое» «Негру де Пуркар» — изумительное вино с неповторимым букетом, напоминающим черную смородину. Дедушка Василий, или мош Василий, как зовут его и ребятишки и взрослые в селе Кар-пинены, задумавшись, шел по тропинке. Знакомая стежка привела его к винограднику, куда ходил он долгие годы. Опустился он на колени у виноградной лозы, и потекли у него по щекам слезы. Горько было старику прощаться с виноградником — в этом году уже не будет он здесь весной работать. Ничего не поделаешь — восемьдесят шесть лет стукнуло, руки с трудом поднимают тяпку. Тяжелая работа на винограднике. Но любовь к виноградарству у настоящего человека — любовь на всю жизнь. Поэтому и плакал мош Василий, прощаясь с виноградной лозой. А вокруг шумел в весеннем молдавском воздухе праздник вина. В апреле в Молдавии уже жарко светит солнце, но холодная струя воды, окатившая тебя из-за плетня, все же заставляет поежиться. Не успел ты рассердиться, а над плетнем появляются смеющиеся лица. А потом замечаешь, что навстречу тебе попадаются прохожие, которых тоже искупали. А они идут и улыбаются и не стараются уберечься от холодного душа. Лей воду, лей! Лей воду, чтобы летом дожди напоили землю влагой! Лей воду и веселись, потому что сегодня празднуют начало полевых работ. Долго будут разноситься песни над селом. До рассвета будет водить хороводы молодежь в задорной «Молдаванеске» и огненном «Жоке». А если вам повезет, то сможете увидеть старинный танец «Скурсул винулуй» — «Выжимание вина». У всех танцоров рты завязаны платками. Это «рабы», которые, перебирая ногами, давят виноград. Рты завязаны, чтобы ни одна капля вина не попала на губы даже случайно. Раб не имел права на то, что он создавал. Ослушнику грозила смертная казнь. Не зная сюжета танца, трудно догадаться, что в его основу положена такая грустная тема. Очень уж задорно пляшут. А в это время те, кто постарше, собираются у друзей в касамаре. Хозяйки наливают в кувшины вино, оставшееся от прошлого урожая и обносят гостей. Но что это? Иной пьет вино, а лицо у него собирается в мелкую плиссировку, и норовит он скорее передать чашу соседу. В чем здесь дело? А вы сами попробуйте! Дохнет на вас из чашки такой злой горечью, что потом и кувшином вина не отбить вкус полыни. Только не обижайтесь. Хозяева не хотели над вами подшутить или обидеть. Просто в вино добавили полыни, чтобы сейчас испить всю горечь, все огорчения прошлого, чтобы впереди вас ждали только радость и веселье, а горе и заботы остались в этом вине. Ведь это вино последнее. Теперь будет пуст кувшин до нового урожая. Начинается страда, и здесь уж не до праздников и шумных застолий. Много труда придется вложить, чтобы получить хороший урожай. Нужно быть не только старательным, но и опытным человеком. Вот высадили тоненькие прутики в землю; укоренились они хорошо. Весной погнала лоза, словно мощный насос, соки земли к самым верхним побегам. Действительно, ее можно сравнить с насосом. Сок идет под давлением в полторы атмосферы, выступает на поверхность побегов. Тогда говорят, что виноград плачет. Казалось бы, все сделано правильно, да что-то вино с этого виноградника не очень удается. Значит, место было выбрано неудачное. Известный русский винодел Голицын говорил в свое время, что виноделие — это наука местности. Сегодня виноградарям помогают и агрохимия, с помощью которой можно определить состав почвы, и другие науки, а все же трудно учесть особенности микроклимата в каждой ложбинке, на каждом склоне холма. Такое знание дает только опыт. Каждый виноградник закладывают в торжественной обстановке. Не только молодежь, но и старики принарядились. А самый старый и уважаемый виноградарь обносит присутствующих лучшим вином. Таков старый обычай. Пусть гроздья с этого участка дадут такое же вкусное, бодрящее вино. Виноград, как и те, кто его выращивает, не рядится весной в пышные одежды. Мелкие зеленовато-желтые, невзрачные цветы винограда, собранные в соцветья, малозаметны. Только приятный аромат говорит о том, что виноград цветет. Ну, а осенью трудно найти палитру, которая богаче красками, чем виноградник. Там можно найти всю гамму цветов, множество неуловимых переходов от одного цвета к другому. Уже вечером рассказывал мне мош Василий, что родителями виноградной лозы были солнце и земля. Не успела она появиться на свет, как созрели на ней первые гроздья. Взглянул на свою дочку солнце-отец ранним утром, едва появившись над горизонтом, и окрасил первые спелые ягоды в нежные краски утренней зари. К полудню солнце поднялось выше, и новые гроздья вобрали в себя его жаркие лучи, янтарем просвечивающие сквозь тонкую кожицу. А когда солнце уже скрывалось за горизонтом, последние кисти окрасились в темно-красные и иссиня-черные тона. Каждую ягоду наделил частичкой самого себя отец-солнце. И Василий торжественно и строго поднял бокал — так в Молдавии называют большие стеклянные кружки — темно-красной солнечной крови. АМОС СМОЛЛИ МОЙ БЕЛЫЙ КИТ Гравюры РОКУЭЛЛА КЕНТА «...Белый Кит, яростными ударами хвоста придав себе страшную скорость, в одно мгновение очутился возле вельботов, разинув пасть, направо и налево разя хвостом и сея гибель и разрушение, он не замечал гарпунов, что летели в него из лодок, поглощенный, казалось, единым стремлением — разнести вельботы в щепы». Так описывает схватку с грозой китобоев Белым Китом Моби Диком замечательный писатель Г. Мелвилл. Мало осталось на земле людей, помнящих охоту на китов времен парусного флота. Разве что доживающие свой век старые китобои, плававшие в юности на промысловых шхунах, могут вспомнить те дни. Один из последних гарпунщиков — девяностолетний канадский индеец Амос Смолли. Вот его рассказ. Как помню себя, сердцем я тянулся всегда к китобоям. Родился я в Гей-Хеде, на острове Мартас-Виньярд всего в 12 милях от крупного китобойного порта Нью-Бедфорда. Мой отец много лет плавал на китобойных судах. Старший брат Фрэнк был шлюпочным рулевым, а значит, и гарпунером, и сам я мечтал о том же. Мальчишки у нас начинали играть в гарпунеров, едва научившись ходить. Обстругают длинную палку, бросят на землю старую шапку и кричат: «А ну, кто первый попадет?» Мой брат, плававший в Арктику, рассказывал мне, что крупные гренландские киты всегда пытаются скрыться от преследования — ныряют под лед. Настоящие же киты не прячутся: они стараются смести мощным своим хвостом все, что окажется на дороге. Самый коварный из всех — белый кашалот. Он все пускает в ход: голову, хвост, пасть. Пасть у него с дом, сожмет челюсти — шлюпки разлетаются как скорлупки. А то глазом моргнуть не успеешь, как сметет человека из шлюпки своим широким плоским хвостом. Вот только что гарпунер стоял на носу, а теперь одна шапка его валяется. Эту шапку отвозили семье. Но хуже всех — кит с белыми пятнами. Что это за пятна, никто не знал. Некоторые говорили, что это следы гарпунов, другие — что они от возраста появляются, а многие утверждали, что это «метка настоящего убийцы». Китобои предостерегали: — Увидишь такого вот беляка, берегись! Пятнадцати лет я упросил отца отпустить меня на двухмачтовой шхуне «Перл Нельсон». Казался я себе совсем взрослым. До первой ночи на борту. Целую ночь я метался по койке, плакал, страдал от тоски по дому и морской болезни. Через три года я вернулся из первого плавания в звании стюарда и с 14 долларами в кармане. Пожил немного на суше и завербовался на трехмачтовую «Платину». Капитаном там был Том Маккензи, я ему сказал: — Мне не нравится быть стюардом. Хочу стать рулевым на шлюпке. Капитан Маккензи, крупный, светловолосый и, несмотря на почтенный возраст, сильный, оглядел меня внимательно и говорит: — Хорошо. В Гей-Хеде добрые рулевые. Но пока нам нужен стюард. Вот что мы сделаем. Ты пойдешь стюардом и подсменщиком рулевого. Это значило, что я заменю гарпунера, как только тот промахнется. Когда мы были на широте Ла-Платы, один из рулевых промахнулся. Капитан позвал меня: — Эй, стюард, в следующий раз ты встанешь на носу шлюпки! Прошла неделя, прежде чем мы увидели следующего кита. — Ну, малыш, — загремел капитан, — загарпунь этого кита, или я растопчу тебя на палубе. Не знаю, чего я больше боялся — кита или сапожищ капитана. Обычно для охоты спускают три шлюпки. Одна охотится, другая помогает в преследовании, третья вылавливает упавших в воду китобоев. Капитан встал у грот-мачты, чтобы давать нам сигналы флагом. Когда флаг опущен, мы должны были заходить под ветер. Флаг пошел вверх — кит выходит на поверхность. Я сидел на носу шлюпки и греб особым гарпунерским веслом, боцман рулил и в рупор командовал. В тот день появились разом два больших кашалота. Я испугался. Чаще всего можно подойти к киту почти вплотную. Он этого не заметит, потому что глаза у него посажены так далеко назад и так низко, и такие они маленькие, что спереди под углом градусов в десять можно приблизиться к киту почти вплотную. Сзади надо держаться под углом градусов 40—50. Но при двух китах любой из этих способов применить трудно, потому что чуть двинешься к одному, как тебя замечает другой. Чтобы мне было удобнее, боцман приближался сзади, держа курс между ними. Я должен был атаковать левого. Когда мы были совсем близко, я встал, левым коленом уперся в банку и приготовил гарпун, ожидая приказа: «Задай ему!» Черное тело отчетливо проглядывало в зеленоватой воде в трех метрах от шлюпки. Хорошее расстояние! Боцман скомандовал, и я резко наклонился вперед. Острое, словно бритва, железо вошло в кита, как разогретый нож в масло. С гарпуном был соединен заряд, и через несколько секунд я услышал приглушенный звук взрыва. Значит, гарпун попал прямо в легкие! Тем временем гребцы разматывали линь. Он был сложен в две большие бухты — всего 150 саженей. Кит размотал саженей десять и остановился. — Попал! — кричал я, меняясь местами с боцманом: я встал на руль, а он с ружьем пошел на нос, чтобы в случае необходимости добить кита. Кит мучил нас полчаса. Мы думали, что он вскрикнет — так делает большинство китов. Мы были готовы припустить линь, когда он нырнет, чтобы не погрузиться вместе с ним. Но кит выпрыгнул вверх, мотая головой взад-вперед и разевая огромную пасть. Все, что подвернулось бы ему в радиусе шести метров, было бы уничтожено. Тогда-то я узнал, почему гарпунера называют рулевым. Бросить гарпун — ничто в сравнении с умением управлять шлюпкой, когда начинается борьба. Весь рейс, как только замечали кита, я садился в шлюпку. И вот однажды я стоял с гарпуном наизготовку, когда у самого носа шлюпки показалась широко открытая пасть: все пятьдесят с лишним зубов, каждый длиной в фут, а весом фунта в два. Там хватило бы места, чтобы двое таких, как я, поместились. Я отпрыгнул к корме. Ребята засмеялись, я не обратил на это внимания. Шагнул назад к носу шлюпки, поднял гарпун... и попал в кита. Дрался он крепко. Когда гарпун попал в него, кит пустился «кататься на нантукетских санках». Так говорят, когда кит размотает все сто пятьдесят саженей линя и убегает дальше, затягивая шлюпку с собой в глубину. Этот кит тянул нас со скоростью 20—25 узлов. Пришлось его отпустить — своя жизнь дороже. Летом 1902 года мы дрейфовали южнее Азорских островов. В пять вечера марсовый крикнул: «Фонта-а-ан!» Как раз ужин был. Капитан Маккензи даже жевать перестал: — Где? — С бакборта. — Далеко? — Примерно миля. Капитан забрался на мачту. — Кашалот, — сразу же сказал он. — Видите, фонтан какой низкий и широкий, да и направлен вперед. — И крикнул вниз: — Шлюпки готовить! Мы с боцманом Эндрью Уэстом сели в шлюпку и ожидали приказа спустить ее. При выдохе кита шлюпку спускать нельзя. Тогда малейший всплеск достигнет животного как по телеграфу. Поэтому у нас было время осмотреться. Наконец флаг пополз вверх, извещая нас, что кит поднимается. Несколько минут спустя, все еще издали, мы увидели его спину. — Гребите, гребите, черт подери! — подгонял гребцов Уэст. Он боялся, что кит опять нырнет, прежде чем мы приблизимся. Вынырнуть он мог уже в темноте. Внезапно Уэст вскрикнул голосом, которого я никогда не забуду: — Белый кит! Совсем белый! Это дьявол! Я напряженно вглядывался вперед. Меньше ста метров отделяло нас теперь от кита, но в сумерках я различал лишь пенные гребни волн, разбивавшихся о его спину. — Смотри, Смолли, — испуганно кричал Уэст, — он совсем белый! Теперь и другие заволновались. Лица у гребцов стали белыми, как тот кит. Уэст кивнул мне, и я встал, положил весло на дно шлюпки и поднял гарпун. Наконец я увидел кита, всю его тушу, сантиметр за сантиметром, еще более побелевшую от пены, сквозь которую он пробивался. Я вспомнил рассказы, которые слышал с детства. У этого кита не было белых пятен. Этот кит был совершенно бел. Но тут же мне вспомнились и сапоги капитана Маккензи, и что он обещал сделать со мной, если я промахнусь. Я должен был загарпунить этого кита, каков бы он ни был — белый или черный. — Задай ему, Старый Томагавк! — прошептал Эндрью Уэст. Я по всем правилам бросил гарпун. По крайней мере мне так казалось. Бежали секунды. Я наклонился вперед, чтобы услышать эхо взрыва. В глубине раздался шум. На поверхности забурлило, вверх вырвался фонтан воды. Кит пошел вертикально вниз, быстро разматывая линь. Все в шлюпке затаили дыхание: не потянет ли он нас с собой? Я схватился за нож, но в наступившей темноте едва мог различить линь. Он ушел вертикально вниз, саженей на двадцать. И вдруг остановился. Мы все затаив дыхание ждали. Несколько дней назад кит так же нырнул и неожиданно подплыл под дно шлюпки. Та взлетела в воздух и упала, разломившись на две части. Тогда я вылетел со своего места, упав всего в полутора метрах от челюстей кашалота, крушивших обломки шлюпки. Плавать я не умел — да и сейчас не умею — и держался за весло, пока другая наша шлюпка не подобрала нас. Рисунок. ...А самое опасное, это когда кит, разинув свою пасть с дом, пойдет вертикально вверх. Шлюпку он, как орех, перекусит... Разъяренное от боли чудовище кружило под нами. Кашалот был метров двадцати длиной, в три раза длиннее шлюпки, вдобавок это был необычный кашалот. Я уже воображал, как потащит он нас через весь океан, но внезапно линь обвис. — Подобрать линь! — крикнул Уэст. Мы выбрали и приготовились отразить атаку. Но кит всплыл спокойно и медленно. Пошевелись он хоть чуть-чуть, мы бы все оказались в море. Но он лишь дрогнул и погрузил в воду лоб. Линь дернулся. Раздался глубокий рев, а из дыхала кита полилась густая красная кровь. Так могла начаться последняя смертельная схватка, но нет... Несколько минут кит лежал спокойно. Уэст с ружьем в руках стоял на носу, а я пошел на руль. Боцман внимательно посмотрел и отложил оружие. — Ты хорошо это сделал, Смолли. Гарпун вошел прямо в сердце. — Первый раз такое вижу, — только и сказал я. Мы взялись за него как за обычного кита: лапой якоря пробили дыру в хвосте и привязали к шлюпке. «Платина» находилась в полумиле от нас и подошла, как только мы вывесили голубой флаг («Кит мертв»). Капитан Маккензи стоял у фальшборта. Когда я поднялся на палубу, он посмотрел мне в глаза и ничего не сказал. Это было высшей похвалой. Если бы он был недоволен, то говорил бы много... В ту ночь и много ночей потом я думал о белом ките, о том, что он мог бы сделать с нами, не убей я его одним ударом. Лишь тридцать пять лет спустя я до конца осознал это приключение. Тогда Маркус Джернеган, сын капитана-китобоя, сам большой знаток китобойного промысла, пришел ко мне в Гей-Хед и спросил про Моби Дика. От него я и услышал историю о белом кашалоте, некогда бытовавшую среди китобоев. Этот кит носился по Тихому океану и был страшнее любого другого, когда-либо встреченного людьми. Когда же меня пригласили на премьеру фильма про Моби Дика, то представили как человека, убившего Моби. Но я не убежден, что киты странствуют из одного океана в другой, и не знаю, был ли то Моби Дик. Я только помню, как капитан Маккензи, разглядывая зубы белого кита, сказал: — Ему было лет сто. А может, и двести... Перевел Ан. МОСКВИН ВАДИМ ШКОДА, наш спец. корр. ЧЕРНОЕ ОЖЕРЕЛЬЕ ПЕЧОРЫ ИСТОРИЯ ОДНОГО ОТКРЫТИЯ Рисунок Г. ФИЛИППОВСКОГО ВОЗВРАЩЕНИЕ Вездеход беспомощно лежал на боку, плотно уткнувшись носом в береговой срез болотистого ручейка. Было странно и обидно смотреть на него. Правая гусеница вращалась в отчаянной попытке зацепиться за землю, но было ясно, что это ни к чему не приведет — тяжелая машина еще больше увязала в илистом грунте. Густая коричневая жижа подступила к дверце кабины водителя. Все произошло в считанные секунды. Стараясь перекричать грохот мотора, о чем-то рассказывал Саша Иванченко, который ухитрился устроиться рядом со мной на тесном командирском сиденье. До этого он одиноко торчал наверху, держась за скобу и подставив лицо ветру. Было слышно, как он во все горло распевает песни. Перед моим лицом болтались его забрызганные грязью резиновые сапоги. Потом Саша втиснулся в кабину рядом со мной. В свете фар мелькали кусты, каменистые русла потоков, бугры торфяников. Глубокие колеи, заполненные водой, были похожи на сверкающие рельсы железной дороги. Вездеход нырнул в ручей — и вдруг толчок, я падаю на водителя, меня придавил всей тяжестью своего большого тела Иванченко; мы молча, ничего не понимая, барахтаемся в кабине, и почему-то я вижу над головой звездное небо. Объяснилось все очень просто — под левой гусеницей обрушился подмытый водой пласт торфяника, машина потеряла равновесие и стала заваливаться набок. А ведь как великолепно началась моя поездка к геологам! Еще позавчера я сидел в кабинете начальника Воркутинской комплексной экспедиции Игоря Борисовича Грановича, и он размышлял, в какую партию меня направить. Потом сказал: — Да вот Иванченко... Александр Михайлович Иванченко. Подходит во всех отношениях. На Севере больше десяти лет. Он начальник Саурепейского геологопоискового отряда. Толковый специалист... Так я познакомился с Александром Иванченко. Было в его внешности и манерах что-то лихое, я бы сказал, мушкетерское. Высокая, гибкая фигура, короткий ежик волос, рыжеватые усики, которые он все время подкручивал, и чуть-чуть застенчивая мальчишеская улыбка. Саша объяснил мне, что его отряд проводит поиски на медь в отложениях осадочной толщи горы Саури-Пэ. Это на Полярном Урале, примерно в шестидесяти километрах от Сырь-Яги. ...Короткая полярная ночь подошла к концу. На горизонте посветлело. Все четче вырисовывалась из тумана подковообразная гряда высоких заснеженных гор, куда мы и держали так неожиданно оборвавшийся путь. Ребята бросили бесплодные попытки вызволить вездеход и ку- рили, перебрасываясь короткими фразами. Иванченко взял рюкзак, положил в него буханку хлеба и две банки консервов. «Поднимайся, Миша, — сказал он водителю вездехода. — Пойдем в Сырь-Ягу за трактором... Иван останется у машины... Остальные топайте с корреспондентом в лагерь. Курс на седловину между вершин, тут по прямой километров двадцать». Саша написал записку для геолога отряда Георгия Кузнецова и надел мне на руку свой компас — на всякий случай. Мы коротко попрощались и разошлись. Секундное дело — взять азимут. Теперь ни туман, ни дождь не собьют с дороги. А где она, дорога? Нет ее. Вокруг безмолвная первозданная тундра. Плавают по озеру дикие утки. Тоненько просвистел любопытствующий песец, Проскользнула среди светло-зеленых прядей бородача серая мышка. Покачиваются в траве колокольчики «синюхи». Через час я устал, но виду не показывал. Вон впереди меня буровой мастер Володя Афо-ничкин поверх рюкзака тащит раму для своего станка. Хлюпает в сапогах, сухой нитки нет на теле. Мы уже не обходим болото, а идем напрямик, проваливаясь по пояс в липкой тине и потихоньку ругаясь. Отдыхаем, повалившись прямо на землю. Над вершинами гор набухают тучи. Разгоняя нам дрему, пошел дождь. ...Я вспомнил свой первый маршрут. Тогда, десяток лет назад, нас было четверо — студентов МГУ, воспитанников известного угольщика Александра Кирилловича Матвеева. Без скидки на молодость и неопытность мы были равноправными членами сплоченной семьи изыскателей, работавшей в Болыпеземельской тундре. Трое из нас потом вновь приехали на Север. Мне кажется, что в этом немалую роль сыграло воспоминание о том, как стояли мы впервые у расчищенного в канаве черного пласта и, определяя на глаз качество и марку угля, крошили в пальцах хрупкие кусочки, приобщаясь к таинству перво-открытия, к тем волнующим событиям, что давным-давно происходили здесь, на скалистых берегах Воркуты, еще никому не известной заполярной реки, название которой с ненецкого языка переводится так — «Медвежье логово»... В ПОИСКАХ «ДРАГОЦЕННОСТЕЙ» Печорский край издавна привлекал к себе смелых людей. Имена одних известны потомкам, память о других хранят лишь потемневшие от времени, грубо сколоченные кресты, изредка встречающиеся на приречных грядах и холмах. В 1837 году молодой русский ученый ботаник Шренк пересек тундру в меридиональном и широтном направлениях. Из Петербурга он приехал в Архангельск и отсюда начал свой путь на восток. За одно короткое лето он побывал на Тимане, прошел Печору, Усу, Колву и достиг Югорского Шара; затем добрался до острова Вайгач, пересек Пай-Хой и вышел на Полярный Урал. Даже в наши дни без помощи авиации, но используя другой транспорт, очень трудно совершить подобное путешествие. К слову, в 1930 году только на дорогу от Москвы до устья реки Воркуты, впадающей в Усу, отряд геолога Н. Н. Иорданского затратил больше двух месяцев. При этом до Котласа изыскатели ехали поездом, а до Сыктывкара плыли пароходом. Нетрудно догадаться, что во времена Шренка, да и много позже, в тундре не знали иных способов передвижения, кроме как на оленях и лодках. Подлинным энтузиастом Печорского края был архангельский промышленник Михаил Константинович Сидоров. Заинтересовавшись находками петербургского профессора Э. Гофмана, который в 1847 — 1850 годах провел широкое изучение Пай-Хоя и Северного Урала и отметил в ряде мест выходы каменного угля, Сидоров направил на Печору собственную экспедицию. Она была успешной. В 1852 году журнал «Сын отечества» в материалах об экспедиции пишет, что «прибрежье реки Печоры изобилует пластами каменного угля, глыбами валяющегося на земле». Несмотря на то, что архангельский порт втридорога покупал уголь у англичан, Сидорову стоило больших трудов убедить Морское ведомство направить на Печору специальную разведочную партию во главе с горным инженером Антиповым. Уголь был найден на реках Ижме и Цильме, на Большом и Малом Аранце, Щугоре и Шаръю, на Большой и Малой Сыне и т. д. И все же Антипов сделал вывод, что ни одно из месторождений не имеет практического значения, запасы их незначительны, уголь зольный. Сидоров решительно не согласился с заключением инженера. Приехав на Печору, он сам проверил качество угля, убедился в его ценности и начал ходатайствовать о разрешении добычи и найме рабочих. Но не дремали и те, кому успех предприятия архангельского промышленника мог бы резко поубавить барыши. По ложному обвинению в неуплате налогов Сидорова заключили в тюрьму, описали имущество. Он оказался на грани разорения. Но и эти испытания не поколебали его уверенности, не убавили настойчивости и энергии. В 1867 году Сидоров обратился к наследнику царя с официальной запиской, которую озаглавил так: «О средствах вызволить север России из бедственного положения». Большую роль в своих размышлениях о реальных возможностях подъема местной экономики он отводит развитию горнодобывающей промышленности. Резолюция воспитателя наследника генерал-адъютанта Зиновьева, недрогнувшей рукой положенная им на записку неугомонного архан-гельца, не нуждается в комментариях: «Так как на Севере постоянные льды и хлебопашество невозможно и никакие другие промыслы немыслимы, то, по моему мнению и мнению моих приятелей, народ надо удалить с Севера во внутренние страны государства, а вы хлопочете наоборот и объясняете о каком-то гольфстроме, которого на Севере быть не может. Такие идеи могут проводить только помешанные». Но Сидоров вновь берется за перо и пишет книги: «Север России и его богатства» и «Север России и его будущее». Настойчиво ищет единомышленников. И всюду натыкается на стену равнодушия. Шли годы... В 1913 году Московское общество испытателей природы при Московском университете и Императорская академия наук организовали экспедицию в Верхнеусинский край. Четверо из пяти ее участников, в том числе и руководитель — большевик Дмитрий Дмитриевич Иевлев — были ссыльнопоселенцами. Любопытно, что большую часть денег на экспедицию выделил известный московский филантроп Н. Шахов. Просмотрев смету расходов, он был удивлен, что не нашел в ней статьи об оплате труда участников похода. Смету, советуясь с товарищами, составил Иевлев... Один из сотрудников этой экспедиции, названной по конечным пунктам маршрута Печорско-Обдорской, Ефим Ильич Рубинштейн, вел дневник. Исходной точки намеченного маршрута экспедиция достигла в середине мая и двинулась по Усе. 8 июня Ефим Ильич записывает: «Приехали в Яр-Пи-Як... На реке еще встретили деда... Поселок существует (под именем Изба Попова) 180 лет, старик назвал пять своих дедов... Промыслы были громадны... Старик ловил по 15 000 куропаток в год, теперь 200 — 300, редко 700...» Все чаще звучит в дневнике озабоченность оскудением природных богатств Севера, неумением человека хозяйствовать здесь разумно и дальновидно. И тут же поиски решения проблем, раздумья, практические выводы. «10 июня... Начинает обрисовываться картина хозяйственной жизни и нужд края. Промыслы явно падают... Совершенно не умеют заготавливать рыбы впрок... Необходимы: 1) дешевая соль, 2) пропаганда правильных методов соленья. Скотоводство можно развить беспредельно: колоссальные луговые пространства». Экспедиция проходила с большими трудностями. Говорится об этом скупо, часто мимоходом. «15 июня. Адская жара, мириады комаров; испытываем муки ада... 19 июня. По дороге встречается много порогов... На последнем чуть не опрокинулась лодка. Бечева натянулась, лопнула, лодка стремительно понеслась вниз... 11 июля. Осталось совсем мало провизии... 29 июля. Начали подыматься по Сартъю. Но в 1/2 версты от устья потерпели полную катастрофу... Лодку помчало вниз... Уплыли палатка, ружье и мелкая рухлядь... Из сухарей получилось месиво. В конце концов мокрые на мокром брезенте улеглись спать». Однако исследователи изо дня в день продолжали выполнять все нужные замеры и наблюдения, отбирали и описывали образцы, составляли гербарий. Достигнув верховьев Усы, экспедиция разбилась на два отряда. Геодезист Ефим Ильич Рубинштейн и геолог Нестор Алексеевич Кулик (брат известного ученого Л. Кулика, изучавшего Тунгусский метеорит) пошли к истокам реки для производства топографической съемки и геологических работ, остальные — Дмитрий Дмитриевич Иевлев, естественник Валентин Васильевич Аполлонов и технолог Евгений Антонович Логвинович — с этой же целью направились вверх по реке Воркуте, о которой до сих пор не было точных данных (и на картах она изображалась пунктиром). В дневнике за 1 августа Рубинштейн отмечает: «...Догнали наших в Никите. Они ходили на Воркуту, прошли 75 верст, нашли «драгоценности»... Больше о находке на Воркуте не сказано ни слова. Ничего не говорится о «драгоценностях» и в отчете Иевлева о результатах экспедиции, который вышел в 1914 году отдельной брошюрой под названием «Жизнь Верхнеусинского края и древний торговый путь через Северный Урал в низовья Оби». Но из отчета мы узнаем, что река Воркута была снята и описана на протяжении 80 верст выше устья, то есть отряд был и на том участке русла, где пласты угля, как убедились позже, выходят на поверхность. Это и есть «драгоценности»?.. Тут ниточка обрывается. Началась первая мировая война. НАХОДКА ОХОТНИКА ПОПОВА В один из сентябрьских дней 1919 года местный охотник-коми Виктор Яковлевич Попов и его сын — подросток Михаил, охотясь на гусей, прошли на шестах несколько порожистых участков Воркуты выше устья Юнь-Яги и встали на привал вблизи высоких скал, что вдавались уступом в русло реки. Развели костер. Миша пошел собирать хворост, а Виктор Яковлевич спустился к лодке за припасами. Тут он заметил темную полосу, она четко выделялась в светлой толще обрыва над водой. Охотник подошел ближе. Полоса темной породы была рассечена трещинами, от нее легко отслаивались большие глянцевитые, отблескивающие камни. Виктор Яковлевич сразу понял, что за пласты перед ним. Бывалый солдат, участник русско-японской и первой мировой войн, он не раз видел, как сжигают уголь в топках паровозов, знал о его применении в промышленности. Он набрал черных обломков и бросил их в костер. Миша испугался — камень занялся ровным светлым пламенем! Когда отец и сын возвращались домой, в лодке рядом с битыми гусями лежала увесистая глыба угля. Дома Миша, освоившись с новой ролью, гордо продемонстрировал чудо гостям, заезжим охотникам и оленеводам, кипятившим чай на костре. Они оторопели и, не скрывая восхищения, качали головами. Вскоре по тундре разнеслась весть о «горящем камне». Остаток глыбы Виктор Яковлевич отвез в деревню Петрунь и сдал в сельсовет. Он попросил отправить уголь самому Ленину и указать в письме место находки. — Слышал я, что большевикам не хватает топлива, — неторопливо сказал он работнику сельсовета. — Мерзнут дети. Нехорошо это... Нужно помочь... Напиши Ленину, что на Воркуте много угля. Пусть пришлет сюда своих людей. Сам Попов был неграмотным. Дошла или нет эта посылка с образцами воркутинских «драгоценностей» до Москвы — неизвестно. Страна была охвачена пламенем гражданской войны, дороги к Центру перерезали белогвардейские банды и отряды интервентов. Почта работала нерегулярно. Эту полулегенду-полубыль об открытии воркутинских углей я слышал в каждый свой приезд в Воркуту. «БЕРИТЕ С СОБОЙ СОЛЬ...» В 1921 году начались систематические поиски угольных месторождений. В печорских лесах и болотах еще скрывались остатки разбитых белогвардейских банд. Изыскателям, оружием которых были лишь геологические молотки, следовало опасаться за свою жизнь. Но не только это затрудняло работу. Запуганные бандитами, оленеводы недоверчиво встречали геологов, уходили в глухие места, а без их помощи поиски неизмеримо осложнялись, затягивались. Решающим средством налаживания деловых контактов с местными жителями стала... обыкновенная поваренная соль. В Усть-Сысольске Александру Чернову, возглавлявшему Верхне-Печорский геологический отряд, посоветовали взять ее пудов сто. «За соль вы все получите, товарищ профессор, — сказал председатель исполкома. — Места рыбные, а соли негде взять...» И действительно, за пуд драгоценной соли можно было купить лошадь с телегой. За соль легко нанимались проводники и рабочие, не признававшие оплату деньгами. «Очень полезное ископаемое — и для нас и для геологии», — беря за ужином щепотку соли, шутил Александр Александрович Чернов. Так начались поиски. По гипотезе А. А. Чернова, условия углеобразования были наиболее благоприятными на севере Печорского края. Но гипотезу следовало доказать. Это означало — в условиях бездорожья пройти по тайге, тундре и горным увалам тысячи километров с рюкзаком за спиной, месяцами не видеть человеческого жилья, спать под открытым небом, когда сеет нудный дождь или сыплется липкий снег, питаться порой только рыбой и морошкой и до кровавых рубцов на плечах изо дня в день тянуть против течения неуклюжие лодки. Это означало — собрать, обработать и доставить на базу и в лабораторию тонны образцов этаких симпатичных острых камешков, наливающихся в маршруте свинцовой тяжестью. Это означало — не пасть духом при временной неудаче и уметь начать все сначала. В 1923 году Александр Александрович Чернов принимал участие в изучении угольного месторождения на реке Нече. Разведку месторождения вел житель ближней деревни Цетрунь буровой мастер Семяшкин. Добытые им образцы он отправил в Москву, в Госплан, и отсюда их передали на петрографический анализ. Любопытно, что в ящике с керном неченского бурого угля лежало несколько кусков отличного полуантрацита, к сожалению, без указания, где он взят. (Вспомним, что именно в деревню Пе-трунь доставил найденный им «горючий камень» охотник Попов. Не его ли уголь попал, наконец, в Москву?) На следующий год А. А. Чернов по предложению Госплана расширил район поисков, охватив ими бассейны рек Щугора, Большая Сыня и Косью. «ПУСТОЙ» ДЕНЬ ГЕОРГИЯ ЧЕРНОВА Работа велась несколькими партиями. В одной из них впервые выехал в экспедицию сын Чернова — Георгий. Это путешествие на далекую Печору явилось для него полной неожиданностью, он не собирался становиться геологом. Но как-то в разговоре с сыном Александр Александрович пожаловался: не хватает людей. И вот Георгий поступил коллектором в партию Елизаветы Дмитриевны Сошкиной, что отправлялась на Большую Инту, приток реки Косью. Вначале поездка нравилась начинающему путешественнику. По Сухоне и Северной Двине геологи добрались до Котласа, а оттуда на пароходе «Степан Разин» поплыли по Вычегде в Усть-Кулом. От Усть-Кулома, где пересели на подводы, путь лежал по знаменитому Печорскому тракту. И начались всякие дорожные мытарства. С непривычки изнуряли длинные белые ночи. Неумолчно гудели комары, тучами висевшие над обозом. А сколько мучений доставила гать! Бревна настила сгнили почти нацело, телеги внезапно проваливались, лошади, пугаясь, с хрипом выворачивали оглобли, норовили оборвать постромки. Стоя по пояс в зловонной болотной жиже, люди, обливаясь потом, вытаскивали телеги, перепрягали лошадей; а через некоторое время все повторялось. В селе Усть-Уса Георгий увидел необычную картину — лошадь, запряженную в сани. Грязь здесь стояла настолько глубокая и вязкая, что ездить на колесах было невозможно. Дальше решили плыть на лодке. Большая Инта оказалась узкой, но довольно глубокой рекой. Вначале геологи продвигались с помощью бечевы, но она цеплялась за кусты, густо разросшиеся по берегам, и тогда взялись за шесты. Появились перекаты. Все спрыгнули в ледяную воду и повели лодку меж камней. Чем ближе к верховью, тем уже и порожистее становилась река. Наступил момент, когда лодка застряла окончательно. Прихватив одежду и припасы, пошли пешком. В лесу высокая трава обдала сыростью, мокрая одежда липла к телу. Часто попадались медвежьи тропы; порой следы были совсем свежими. Изыскатели шли осторожно, внимательно поглядывая по сторонам: встреча с медведем не входила в их планы — на весь отряд было лишь одно старенькое дробовое ружье. Страхи оказались напрасными, медведь не попался. Но не нашли и того, что искали, — на протяжении всего маршрута не встретили ни одного обнажения коренных пород. Таким же «пустым» был и следующий день. Повернули назад и перешли вброд реку, чтобы осмотреть замеченные раньше скалы. Это были выходы песчаников и почти черных глинистых сланцев нижнепермского возраста. Наскоро обсушились и начали расчищать задернованные участки обнажения. И тут под почвой и наносами открылись два угольных пласта мощностью до полутора метров каждый. Георгий глядел на них молча. Он не думал о том, что отныне его жизнь принадлежит геологии, но и уйти от этих пластов совсем он уже, наверное, не мог... Удачными в этот летний полевой сезон были поиски и на Кожиме, и на Косью. Отпали последние сомнения. Подводя итоги экспедиции 1924 года, А. А. Чернов писал: «Таким образом, в настоящее время начинают выступать на северо-востоке европейской части СССР неясные контуры большого каменноугольного бассейна, который естественно назвать Печорским». ВОРОТА, ОТКРЫТЫЕ МАЧТОЙ Закончив в 1930 году геолого-географическое отделение Московского университета, Георгий Александрович Чернов занял место прораба в поисково-съемочной партии Н. Н. Иорданского. Ему ставилась самостоятельная задача — обследовать загадочную реку Воркуту и нанести ее на карту. ...Медленно тянулись тихие берега с редкими деревеньками в пять-восемь дворов, скользили по обе стороны непроходимые леса, раздавались на темных озерах протяжные, похожие на детский плач крики гагар, появлялись вдруг дымчатые россыпи голубики вдоль тропинок, а дальше лежала бесконечная молчаливая тундра, вольные владения диких оленей, песцов и полярных волков. Редко-редко забредал в эти пустынные, угрюмые просторы человек и старался поскорей их покинуть. Если б в этот момент кто-то сказал Георгию Александровичу, что пройдет немного времени — и он явится «виновником» грандиозной стройки в тундре, что на берегах Воркуты, за 67-й параллелью возникнет шумный промышленный город, столица Печорского угольного бассейна, молодой геолог лишь улыбнулся бы в ответ, настолько нереально прозвучало бы это предсказание в сравнении с тем, что он видел вокруг. Между огромными, до полутора метров в поперечнике, валунами, загромоздившими русло реки, клокотали, бились и пенились струи потока Они сбивали с ног пятерых мужчин, а те упрямо пытались продвинуть против течения тяжело груженную лодку. Уже две недели поднимался по Воркуте отряд. Долина постепенно сужалась, путь то и дело преграждали пороги. В одном месте поперек русла протянулись наподобие плотины низкие крепкие пласты конгломерата. Кое-как перетащили через них первую лодку, вторую ударило о каменный выступ, залило с верхом. Двигаться было все труднее. Люди выбились из сил. На каждом новом пороге (их насчитали больше ста) Георгий Александрович первым лез в воду, делая вид, что это доставляет ему удовольствие. И вот — неодолимое препятствие. Крутые обрывы сдавили реку, а валуны плотно перегородили ее. Большой лодке не пройти. Неужели придется повернуть назад? Взгляд Чернова упал на мачту (иногда при попутном ветре пользовались парусом). «А что, если попробовать?» Он вытащил мачту из гнезда и кивнул старшему рабочему Александру: «Пошли!» Скользкую гладкую глыбу ощупывали руками и, обнаружив промоину, загоняли в нее мачту. Крепкая и длинная, она была отличным рычагом. Несколько валунов удалось сдвинуть в сторону. В узком проходе забурлила вода. Так были открыты «ворота к воркутинским углям». За главным порогом долина раздвинулась, показались высокие светлые скалы. «Обнажение № 35, примерно в 85—90 километрах от устья Воркуты», — записал в дневнике Георгий Александрович. Испытания и риск оказались не напрасными — перед ним простирался выход коренных пород пермского возраста. Еще несколько шагов — и Георгий Александрович увидел у самых ног пласт каменного угля. Совсем рядом залегал второй, дальше — третий, четвертый... Рабочие бросали куски угля в огонь. Он горел жарко, почти бездымно. Несколько пластов вскрыли лопатами и кирками. Их выходы тянулись по обоим берегам почти на километр. Это было уже промышленное месторождение. Обратный путь оказался еще опасней. Сильное течение несло лодки прямо на каменные клыки, грозя разнести в щепки утлые суденышки. Через два мучительных дня, не веря, что они живы, изыскатели выбрались на Усу. Анализ показал: углей такого качества, как воркутинские, до сих пор в Печорском бассейне не находили. СОВСЕМ НЕ КОНЕЦ ИСТОРИИ ...В 1931 году потянулись на Север люди и грузы. По Усе шли караваны лодок, плотов и барж. С невероятными трудностями доставили на место необходимое оборудование, и горняки под руководством инженера Н. Н. Инкина заложили на правом берегу Воркуты первую штольню. Эта штольня, неподалеку от которой стоит сегодня строгий каменный обелиск, стала той точкой, откуда начал расти город Воркута. ...Ранние заморозки застали поселенцев врасплох. Пришлось из палаток (о спальных мешках не имели и представления) перебраться в наспех вырытые землянки. В них и провели первую полярную зиму. Морозы доходили до 50 градусов. К штольням через реку перебирались, держась за натянутые канаты. 27 ноября между 35-м и 37-м обнажениями забурили первую разведочную скважину. Вот как ее описывает Н. Н. Инкин: «Из-за недостатка строительного материала «здание буровой» состояло из нескольких строек и трех игл копра, покрытых оленьими шкурами, брезентами, горбылем, мешковиной и большими кирпичами. Керосина не было. Работы велись при свете факелов, устроенных в консервных банках. Обогревать буровую не было никакой возможности. Она насквозь продувалась ветром. Вода в шурфе и штанге замерзала. Жгли костры, но и это не помогало...» И все же план добычи был выполнен! С каждым днем увеличивался поток воркутинского угля. Того угля, которым во время Великой Отечественной войны снабжался Северный флот, Москва и многие другие индустриальные центры страны, отрезанные от Донбасса; уголь, который помог выстоять осажденному Ленинграду, — драгоценное топливо с берегов Воркуты пришло в город зимой 1942 года; уголь, который идет сейчас в Череповец, Москву, Ленинград и многие другие точки страны. Уголь Печорского бассейна. В САУРЕПЕЙСКОМ ОТРЯДЕ До отряда Саши Иванченко мы, конечно, добрались. Вернулся на другой день и сам Саша. Вечером в палатке при свете фонаря он показывал мне геологическую карту своего района поисков. Карта походила на упражнения веселого абстракциониста, являя собой замысловатые сочетания разнообразных фигур всех цветов и оттенков. Подумалось, что выражение «геологи стирают «белые пятна» не совсем точно. Скорее они их раскрашивают. На немые однотонные топографические планшеты, так называемую «топооснову», ложатся красочные пятна — итоги съемочных и исследовательских работ. В этой кажущейся на первый взгляд бессмысленной мозаике, в сложной геометрии пестрых узоров специалист без труда увидит закономерности залегания пластов и толщ горных пород района, определит, какими полезными ископаемыми он богат... Здесь — это не только уголь. Здесь и медь, и железные руды, и золото... Все больше «драгоценностей» украшает черное ожерелье Печоры. ОБЫКНОВЕННЫЙ БИЗНЕС И.Горелов ЧЕТЫРЕ СМЕРТИ ДЖУСТО ВЕНЦИ, КОНТРАБАНДИСТА СМЕРТЬ ПЕРВАЯ Ночь на 29 августа началась для контрабандиста Джусто Венци обычно. Он упаковал кофе и, аккуратно прикрыв дверь заброшенного сарая, направился по тропе, что идет сначала вдоль швейцарской границы, затем поднимается на перевал Кампоколоньо и в конце концов спустившись в Италии, выводит в окрестности города Тирано. Существуют, правда, в тех местах еще две тропы, ведущие из Швейцарии в Италию, в обход таможенных постов, но обе они намного длиннее, а потому опаснее, так что не случайно опытные контрабандисты, к каковым причислял себя теперь и Джусто Венци, всегда выбирали именно эту. Между собой они называли ее «Кофейной дорогой». Венци привычно шагал в темноте. Далеко не всякий смертный и даже не каждый контрабандист смог бы с такой легкостью передвигаться по тропе, на которой иной раз не умещаются обе ноги, на которой единственной твердой опорой служат редкие корни да предательские камни, скатывающиеся от неловкого движения в бездонную пропасть. Не смущал Джусто Венци и пятидесятикилограммовый мешок с первоклассным кофе сорта «Конго». Дело в том, что он уже не меньше десятка раз прошел этой тропой, причем прошел, что важно, ни разу никого не встретив. Он чувствовал в себе уверенность, она наполняла силой все его движения. Джусто даже улыбался в темноте, вспоминая, как боялся он тогда, когда шел в первый раз как всю дорогу старательно и сбивчиво соображал, не продешевил ли он, взяв «Индонезию», и не лучше ли было взять поменьше, но более дорогого «Конго». Теперь-то он, кажется, стоял на земле прочно. Долги таяли на глазах. Пусть сын теперь смело рождается... Глухая дробь сыплющихся камней и резкое «Альт!» прозвучали для Джусто выстрелом. Он ускорил шаг: он знал, что может уйти. Надо только оторваться метров на тридцать — тогда попробуй догнать его в такой темноте. И еще Венци знал, что попадаться ему никак нельзя. Дарио Чинусе — молодому таможеннику — упорства тоже было не занимать. К тому же его-то плечи не оттягивал мешок. С каждой минутой Дарио сокращал разрыв. «Стой!» — крикнул он еще раз, почти догнав контрабандиста. И тут Джусто Венци сделал отчаянный рывок — только бы обогнуть эту выступающую к самому краю пропасти скалу, дальше дорога пойдет легче. Нога нащупала камень. Теперь прижаться телом к скале. Приставить левую ногу. Перебросить на нее тяжесть тела... Камень закачался и пополз. Тело напряглось и обмякло. Лишь руки пока выручали, но что могут руки, если нет опоры, если так тянет мешок... В последнюю секунду руку контрабандиста успевает схватить рука таможенника. Движение инстинктивное, автоматическое. Точно такое же, как и ответное движение руки контрабандиста. Два крика раздались в ущелье одновременно... В июльский жаркий день, примерно за месяц до гибели, Джусто Венци сидел в одиночестве в баре «Спорт» за бутылкой холодного пива и привычно, как старый, дюжину раз виденный фильм, разглядывал все мало-мальски запомнившиеся «картинки» собственной жизни. И привычно удивлялся: до чего же ему всегда не везло! Фотомонтаж А. ГУСЕВА В пятнадцать лет, не найдя себе занятия в родном городке Тирано, Джусто, распрощавшись со школой, уехал в Милан. Там вроде все пошло хорошо: четыре года он катал на текстильной фабрике тележки. Потом окончил курсы водителей и два года крутил баранку грузовика. Но пришлось сниматься с места — его уволили после забастовки. Джусто вернулся на родину. Он не опускал рук. На родине он благодаря своей специальности работу нашел, и дела пошли совсем не плохо. Пока не женился, денег хватало. А женившись, Джусто стал прирабатывать по вечерам, и снова все вроде устроилось. Но тут новая напасть: через три месяца они ждут ребенка, а вот дождутся ли — неизвестно. Доктор сказал, что жене надо немедленно ложиться в больницу. А это значит, что немедленно нужны деньги. И много... Венци долго и безнадежно перебирал варианты, но выхода не (находил. Вернее сказать, один выход был, и Венци о нем знал всегда. Только решиться на него не хватало сил. Или, может, правилынее — отчаяния. Если говорить откровенно, то Венци так быстро устроился шофером не столько из-за своего везенья, сколько из-за того, что в его северных глухих местах начался бум. Поднимались заводики, открывались конторы и магазины, забегали по улицам новенькие автомобили. Весь этот бурный расцвет держался, как это было известно каждому, на обыкновенной контрабанде. В их краях она существовала всегда, но особо развилась начиная с пятидесятых годов. Через границу тайно, а потому по дешевке, без уплаты таможенных пошлин тек поток различных товаров — аппаратура, подшипники, табак. Но первой статьей черного импорта стал в те годы кофе. В Тирано появилось шесть фабрик по обработке кофе. Дымили трубы, распахивались и закрывались ворота, деловито сновали грузовики — в общем, работа кипела, хотя единственной продукцией всех шести заводиков были документы — всевозможные квитанции, накладные и отчетные, из которых следовало, что партия кофе переработана на заводе «X» по заказу фирмы «У» для оптовой торговой фирмы «Z». Так молотый еще в Швейцарии контрабандный кофе превращался в кофе легальный. ...Одна за другой к бару подъехали четыре машины; четверо мужчин, хлопнув дверцами, направились к входу. Четыре машины были идеальной иллюстрацией к рекламе, красующейся на всех дорогах Италии: «Фиат» — машины для всех». Быть может, здесь и не хватало отделыных промежуточных моделей, но, по крайней мере, четыре степени процветания — от минимального до почти безграничного — были, как говорится, налицо. Мужчины сели за дальний столик и заказали два коньяка и два виски. «Видать, только что отобедали», — подумал Джусто. Oh подумал об этом машинально. Появление четверых не оборвало цепи его воспоминаний, лишь остановило их на время. Впрочем, воспоминания подходили уже к концу. Так вот, он не раз и не два перебрал все возможные пути и, в конце концов, пришел к выводу, что есть только один: заняться тем же, чем занимаются лихие парни, что доставляют «сырье» на кофейные «заводы». Конечно, работа опасная, и если попадешься таможенникам, то у тебя в запасе только два варианта — или штраф (если обнаружено меньше пятнадцати килограммов — а кто с таким мизерным количеством ходит!), или (если больше пятнадцати) — тюрьма. Но ведь многие не попадались. Наоборот, жили припеваючи и сорили деньгами направо и налево. Среди этих ребят-ловкачей у Джусто была пара приятелей. И однажды один из них рассказал ему, как это делается. Оказывается, самое главное — «Кофейную», как говорил приятель, дорогу, проходившую в обход таможенных и пограничных постов, — Джусто прекрасно знал. Недаром он родился в этих местах. Плевым делом, как выяснилось, было и продать партию отличной «Индонезии» — недаром Джусто уже год шоферил, отвозя товар с кофейных заводов в Милан, Геную и другие города. Не хватало Венци только одного — все той же решимости. — Еще одно пиво! — крикнул Джусто бармену. Отхлебнув глоток, он взял с соседнего стула кем-то забытый журнал и принялся рассеянно листать его. На шестнадцатой полосе «Доменика дель коррьере» предлагала вниманию читателей крупный заголовок: «Скажите нам, какую прическу, какие усы или бороду вы носите, и мы вам скажем, кто вы!» Далее шли три ряда рисунков: синьоры с разными прическами, синьоры с разными усами и синьоры с разной конфигурацией бород. Под каждым рисунком стояла подпись — описание характера. Бороды и усов у Джусто не было — в пятьдесят восьмом они еще не были модны среди двадцатитрехлетних. Он разыскал свою прическу. Недоверчиво хмыкнув, прочел следующее: «Зачес назад (волосы волнистые). Этой группе людей присущи черты, характерные для большинства человечества. Здесь все зависит от темперамента: зрелость, уравновешенность у одного человека и банальность и безропотность у другого. Или же — как это чаще всего бывает — смесь этих качеств». «Довольно туманная картинка получается, — подытожил Венци. — Как там? Характерно для большинства 'человечества... Да и то сказать, откуда бы взяться исключительности в моей физиономии... Если честно, то не я своей жизнью управляю, а она мною вертит как хочет. Но ведь не навсегда это. И у меня есть характер! Если дело в темпераменте, то я еще покажу его. Хватит!» И Джусто Венци вступил на тропу контрабанды... У Джусто Венци была одна жизнь. И когда она закончилась смертью в горах, люди, вспоминая о нем, говорили: «Судьба». Верно: не реши тогда Джусто в кафе «Спорт» отправиться на свой страх и риск через границу за кофе, судьба — в тот день или позже — могла бы предоставить ему иные шансы. Об этом и рассказ. СМЕРТЬ ВТОРАЯ «...Довольно туманная картинка получается, — подытожил Венци. — Как там? Характерно для большинства человечества... Вот про этих четырех синьоров, к примеру, такого ведь не скажешь. У них и лица-то другие. Они себе цену знают. Взять хотя бы того, что сидит ко мне лицом. Ну-ка, что тут про него в журнале написали? «Усы щеточкой. Обладатели таких усов отличаются чувством независимости, склонны к иронии и сарказму. Им свойственны качества артистичных натур, но ведут они себя большей частью высокомерно и нетерпимо, невольно вызывая несправедливые ответные реакции и антипатию». Джусто Венци едва дочитал подпись и поднял глаза, собираясь поразмышлять о том, стоит ли завидовать такому малоприятному набору достоинств, как тут же увидел, что обладатель усов щеточкой стоит около его столика и, видимо, собирается подсесть. — Джусто Венци, не так ли? — спросил человек, не здороваясь. — Он самый, — чуть замешкавшись, ответил Джусто и на всякий случай обвел глазами зал бара. Человек ухмыльнулся, перегнулся через стол и продолжил: — Ты не волнуйся. И не делай таких удивленных глаз. Договоримся сразу: удивляться ты не будешь, потому что если мне что-то о тебе и неизвестно, так только по одной причине — неинтересно. Таких, как ты, много, поэтому я позаботился узнать о тебе лишь самое главное — насколько ты можешь быть полезен и насколько тебе можно доверять. — Напрасно теряли время... — начал было Венци, но собеседник тут же перебил: — Если бы я не видел, что ты по-прежнему нервничаешь, то подумал бы, что ты хочешь мне нагрубить. Еще раз говорю: успокойся, нам пора переходить к делу. Ты помнишь случай с одним глупым парнем, который несколько лет назад ни за понюшку табака погиб в горах? Этот идиот так дорожил своим жалким мешком с товаром, что предпочел отправиться с ним в пропасть. Правда, он прихватил с собой и таможенника... — Он его не прихватил. Таможенник хотел его спасти и сам протянул руку. Но что вам, собственно, надо? — А ты, я вижу, в курсе дела! — пропустив мимо ушей вопрос Джусто, продолжили усы щеточкой. — Вот что я тебе скажу: протянул он там руку или не протянул, для меня важно, что оба они протянули ноги... Усатый откинулся на спинку и, повернув тыльную сторону левой руки к свету, не спеша и не без удовольствия обследовал свои ухоженные ногти. — Читал я, — продолжил он, наконец, — как расписали этот случай в «Финанцьере» — надеюсь, ты просматриваешь этот орган нашей доблестной таможни? Как там? Что-то вроде того, что «таможенники и контрабандисты, хотя и остаются вечными противниками, никогда не становятся врагами». Дальше еще красивее: «Наша борьба требует взаимного благородства — слышишь, Венци, «благородства»! — не случайно так редки в ней выстрелы. Контрабандист, как правило, невооружен — ведь таково «правило игры», которое известно обеим сторонам». Ну и так далее... — Не стрелять же из-за мешка кофе, — осторожно заметил Джусто. — Правильно, милый, стрелять не стоит — согласно кивнул усатый. — Только тут есть две оговорки. Во-первых, пользуясь выражением таможенников, нe стоит стрелять «как правило». А во-вторых, из-за одного мешка. Но по мешку сейчас промышляют считанные единицы. Так сказать, романтики контрабандистских тропинок. И некоторым деловым людям эти романтики, скажу тебе откровенно, просто поперек горла встали. Лишний шум только создают. — Верно, для убедительности усатый при этих словах провел ладонью по горлу. Помолчали. Усатый, подставив под щеку ладонь, разглядывал Джусто. Наконец, прищурился и сказал: — Вот сидишь ты, Джусто Венци, и, верно, думаешь, куда я клоню. А я между тем хочу доказать тебе, дорогой, всего лишь простую истину: сейчас у нас в Италии 1964 год. Ты знаешь, сколько мы получаем кофе из-за кордона? Только в провинции Вальтелли тысячу мешков, по сорок килограммов в каждом, ежедневно! Ты, кажется, знаком, с местными фабриками по обработке кофе — их шесть. А в провинции Сондрио — еще тридцать пять! Подумай-ка, можно ли перетаскать необходимое количество кофе на спинах таких вот горных козлов, как тот погибший глупец? Я знаю, ты парень сообразительный и сразу же скажешь: нет. Я даже знаю, что ты уже понял, что заниматься контрабандой в одиночку в наше время неперспективно. Одного ты не знаешь: как же все-таки делается настоящее дело. Но я тебе расскажу; мне почему-то кажется, что тебя это заинтересует. — Что ж, я не против послушать. — Венци все еще пытался сохранить независимость, но его попытка отодвинуть от себя этим замечанием непрошеного собеседника оказалась не слишком убедительной. Усатый в ответ лишь хмыкнул. — Может, тебе неизвестно, — продолжал он серьезно, — но пятьсот двадцать один километр итало-швейцарской границы в основном представляют собой воображаемую линию, пересекающую горные хребты и гладь озер. Лишь на семидесяти двух километрах этой линии установлена металлическая сетка. Эти семьдесят два километра нас в основном и интересуют. Ведь чаще всего именно они расположены вблизи шоссе — потому и разгорожены. Главная фигура в нашем деле — спаллоне1. Правда, имя это он сохранил по традиции. И вполне возможно, иному романтику затяжных горных переходов покажется унизительным новая роль спаллоне — она ведь больше напоминает незамысловатую должность носильщика. Но есть в ней и свое преимущество: спаллоне должен пройти, а вернее пробежать, всего метров триста. Короче — самую границу. И обрати внимание — под прикрытием! Ведь прежде чем караван тронется, вперед к границе уходят специальные, как мы говорим, «эстафеты», оснащенные переносными радиопередатчиками. Если все спокойно, они подают сигнал, и группа носильщиков преодолевает сто пятьдесят метров до сетки, где уже устроен лаз, да еще примерно столько же до автомобилей, которые, как только груз уложен, тут же трогаются с места и на хорошей скорости гонят к базе. Причем на всем пути или со склонов гор, или с вертолетов те, кто сидит в машинах, получают по радио от групп обеспечения информацию о положении на дороге... По-моему, неплохо организовано, как считаешь? — закончил усатый и щелкнул, прикуривая, зажигалкой. — Даже не верится, — сказал в ответ Джусто, чтобы хоть что-то сказать. 1 Спаллоне — дословно «заплечник» — Прим. авт. Он уже хорошо понимал, каков будет следующий вопрос. И когда этот вопрос был действительно задан, Венци поспешил ответить: — Я подумаю... — О чем тут еще думать? Или тебе что-то неясно? — Да нет, так-то оно вроде все ясно. — Вот и прекрасно. Тогда обсудим условия... Джусто Венци поначалу принимал участие в основном в операциях на реке Треза. Эта маленькая горная речка течет как раз по границе с Швейцарией. Ширина ее всего пять метров, точно посередине установлена металлическая пограничная сетка. В указанное время на шоссе, подходившем вплотную к реке, появлялся фургон. Венци с напарником быстро перегружал его содержимое — килограммов пятьсот кофе или сигарет, упакованных в водонепроницаемые мешки, — на небольшой плот. Затем они входили в реку и толкали плотик к середине, где к этому времени третий участник группы успевал проделать нужную брешь в сетке. Картина в точности, лишь зеркально перевернутая, повторялась на итальянской стороне. Товар грузили на машину, стоявшую в полукилометре, и та срывалась с места. Проработал, однако, Джусто недолго. Однажды ночью их засек патруль. В перестрелке были убиты двое: таможенник и старый контрабандист. Шеф приказал расформировать группу по разным местам, благо работы хватало: перевозили не только кофе, но и сигареты, часы, золото. Особенно много, как ни казалось это Джусто поначалу странным, перевозили сигареты. Венци не только «перебросили», но и заставили «переквалифицироваться». Новое место работы размещалось в просторной вилле, стоявшей на швейцарском берегу озера Лугано. Здесь располагалась штаб-квартира двух групп — группы перевозок контрабанды на скоростных катерах и группы подводников. Джусто определили во вторую. Первые полмесяца он жил райской жизнью отпускника — целыми днями пропадал на пляже, где обучался технике плавания с аквалангом. Но прошло полмесяца, и жизнь его изменилась. Теперь Джусто днями отсыпался, а ночью зарабатывал деньги. В основном для шефа, но понемногу и для себя. Шеф собирался наладить вскоре телеферную связь между двумя берегами — нечто вроде подвесной дороги, установленной на глубине. Но пока такой связи не было, всю работу делали спаллоне-аквалангисты. Та августовская ночь была для Джусто Венци обычной, рабочей. Запаковав четыреста килограммов товара в непромокаемые мешки, он надел гидрокостюм, забросил за спину акваланг и вошел в воду. Акваланг у него был далеко не новый. Когда Джусто давали его, то честно об этом предупредили. Сказали: «Поучись пока с этим». Потом пошли разговоры о подвесной дороге, так что покупать новые, сказали ему, «сейчас уже нет смысла». Правда, до сегодняшней ночи акваланг не подводил. Он отказал, когда Венци проплыл половину пути и был уже за ослепительной прожекторной полосой, отмечавшей границу. Пришлось, чтобы не задохнуться, всплыть. Венци вслушался: все тихо. Он поплыл дальше, возвращаться ведь еще опаснее, и минут пять слышал лишь собственные всплески. Потом зажужжал далекий мотор. Назойливый звук его все приближался, и уже по скорости этого приближения можно было точно сказать, что это идет таможенный катер. Черт их знает, как они только обнаружили его!.. Джусто ориентировался по катерному прожектору. Как только свет приближался к нему, Джусто нырял. Они, возможно, еще долго играли бы в «кошки-мышки», если б Джусто Венци один раз не ошибся. Не рассчитав запаса воздуха, он выскочил на поверхность — иначе бы он просто задохнулся — и попал под катерный винт... СМЕРТЬ ТРЕТЬЯ ,,Довольно туманная картинка получается, — подытожил Венци. — Как там? Характерно для большинства человечества... Вот про этих трех синьоров этого не скажешь — чего нет, того нет. У них и лица-то такие особенные. Уж они-то себе цену знают. Вот взять хотя бы того, что сидит ко мне боком. Усов у него нет, да с такой короткой прической их и не носят. Интересно, что тут про него написали? Aга, вот: «Прическа ежиком. Этот тип людей отличает жизнерадостность, общительность, добрая доля здорового эгоизма и постоянная смена настроения. Люди с такой прической весьма часто и легко прибегают ко лжи, хотя лгут они без всякого злого умысла». А что, неплохой человек, выходит, этот «спортсмен», — Джусто с самой первой минуты показалось, что это слово лучше всего подходит к человеку, сидевшему в углу бара. То ли у спортсменов одинаковые лица, то ли эта на американский манер прическа «ежик» делает людей такими крепкими, энергичными, то ли одежда незнакомца — светлые брюки, темный модный пиджак и облегающий, с высоким воротом тонкий свитер — придавали ему в сравнении с остальными такую подтянутость. Когда «спортсмен» встал и подошел к его столику, Джусто даже обрадовался. Он показал незнакомцу на свободный стул и протянул пачку «Национале». «Спортсмен» приятно улыбнулся и, взяв сигарету, закурил. — Хотите мою? — спросил он, вынимая из кармана американскую лачку. — С удовольствием, — ответил Джусто. — Чертовски дорогие эти американские, а то бы давно на них перешел, — добавил он, затянувшись «Пэл мэллом». — Пятьсот лир! — Эти, с фильтром, шестьсот, — поправил «спортсмен» и, постучав ногтем по пачке, спросил; — Знаете, сколько они стоят за кордоном? Джусто отпил из стакана и осторожно ответил: — Слыхал... — Вот-вот. В три раза меньше! Я когда об этом впервые узнал, чуть на месте не подпрыгнул — ведь это же золотое дно! Не может быть, — сказал я себе затем, — чтоб на этой разнице никто не догадался заработать. Ну, стал узнавать, но разве у нас в Милане об этом узнаешь. Потом я попал по делам моей фирмы в ваши края. Вы ведь местный? — Да, из Тирано. — Ну, тогда вы сами знаете, как все это делается, не мне вам рассказывать. — Кое-что я, конечно, слыхал, но все стороной, сам этим не занимаюсь. Говорят, опасно. — Что верно, то верно — опасно. Но какие в этом деле работают ребята! Я таких всегда уважал — смелые, лихие. Таких, как говорится, застукать не так-то просто. — И все-таки они попадаются. — Верно. А знаете почему? Головы им на плечах не хватает. Слышал я, например, об одном парне. Он и свой товар через горы носил, и на других работал. В деле он был шесть лет; казалось бы, все ходы-выходы знал, а погиб, как новичок. Случилось это пять лет назад на Лугано — он переправлял под водой кофе и попал под винт катера. — Может, его акваланг подвел? — Вполне возможный вариант. Но я не об этом говорю. Я о том, что все дело было организовано без головы: к чему вообще эти кровь, выстрелы, риск? Можно же все сделать по-человечески, как делают деловые люди. Мы же не «вестерн» снимаем, мы же просто делаем деньги. — Вы говорите «мы». Значит, вы тоже занимаетесь контрабандой? — опросил Венци. Его давно заинтересовал разговор. «Может, это и есть мой шанс?» — думал он. Венци внушал доверие этот энергичный незнакомец. «До чего хваткий парень! А что до удачи, то тут одного взгляда достаточно, любой скажет, что он родился в рубашке!» — Зачем же так грубо? Конечно, я не занимаюсь контрабандой. Мое амплуа иное. Может, слышали, есть такая фирма «ТИР»1. Так вот я посредничаю между этой фирмой и итальянскими заказчиками. Если, к примеру, вам нужна партия отличных шведских раскладных стульев, скажите об этом мне — и считайте, что стулья у вас уже на складе. — Да нет, раскладные стулья мне как-то не нужны. Я вам не представился... — Откровенно говоря, в этом нет нужды. Я о вас знаю все, что нужно, синьор Джусто Венци. Берите еще сигарету... Венци был поражен. Он решил держаться поосторожней, предполагая, что «спортсмен» предложит ему выполнить какую-нибудь опасную операцию. Но он поразился еще больше, когда услышал, что все, что от него требуется, — снова, стать шофером. — Я хотел бы, чтоб вы меня поняли, — продолжал собеседник. — Вы, конечно, можете попытать свою судьбу и заняться самостоятельной контрабандой. Немного, но кое-что вы на этом заработаете. Если, конечно, не погибнете где-нибудь в горах или не сядете в тюрьму. А ведь у вас, сколько я знаю, скоро будет ребенок. Вы можете, разумеется, попробовать свои силы и в ремесле спаллоне. Дело более доходное, но не менее опасное. Причем тут есть два обстоятельства, над которыми здравомыслящий человек не может не задуматься. Первое — это то, что кофе после 1966 года, когда ввели более строгие штрафы и увеличили «сроки» за его контрабанду, стало не очень выгодной статьей. Куда выгоднее сейчас перевозить вот такие сигареты. — При этом «спортсмен» перебросил пачку, которую держал в руках, через стол к Венци. — Но сигареты занимают много места. Сколько их перетащишь на спине! Во-вторых, сейчас развелось столько этих спаллоне, что между ними началась настоящая конкуренция. Того и гляди начнут стрелять друг в друга, такая шумная компания. Скажу откровенно, мы (только не задавайте мне глупых вопросов насчет того, кто это «мы») решили несколько подсократить их численность. Передадим по списку полиции, она их примет с удовольствием... 1 «ТИР» — «Международные автомобильные перевозки». так же как и «ТИФ» — «Международные железнодорожые перевозки» — осуществляют транспортировку различных грузов и странах Западной Европы. При этом обе компании в целях сокращения времени доставки получили право перевозить товары без промежуточных таможенных досмотров. Досмотр совершается только в пунктах отправления и доставки. Целостность грузов гарантируется пломбами. — Прим. авт. Джусто Венци был рад тому, как все устроилось, а несколько рейсов, прошедших гладко и хорошо оплаченных синьором «спортсменом», создали у него впечатление, будто новая его работа почти совсем безопасна. Опасность, собственно, караулила его только в одном месте — когда он проезжал итальянскую таможню. Таможенники имели право остановить любую показавшуюся им подозрительной машину. Но делали они это только в том случае, если подозрения были близки к уверенности: ведь за досмотр, обычно сопровождавшийся чуть ли не полным демонтажем машины, в случае неудачи таможня должна была расплачиваться. Останавливая же большие грузовики «ТИР», таможня оплачивала и эту задержку. Итак, миновав таможню, Джусто обычно начинал прикидывать, на что он пустит очередной «гонорар». Вот и этот августовский рейс проходил как по-писаному. Получив в Милане задание, он перегнал свой грузовик в Амстердам. Там в порту разыскал нужный склад, а на складе — нужного чиновника (на банковский счет которого, как Венци знал, заранее переведено полмиллиона лир. Знал Венци и о том, что амстердамское отделение их «фирмы» уплатило не меньше трех миллионов лир за найм склада). Товар был погружен быстро. «Раскладные стулья», — прочитал на накладной Венци. — Да, фантазией они не блещут... Раза два только проставили «яйца», да еще раз — «тара для пивных бутылок», а так все «раскладные стулья». Настоящего товара — сигарет, по подсчетам Венци, было миллионов на тринадцать-четырнадцать. Значит, чистый доход хозяев после вычетов всех «накладных расходов» — на эти дурацкие стулья, на подстраховочную «подмазку» некоторых таможенников, наконец, на него, водителя, — после перепродажи сигарет будет не меньше двадцати-восемнадцати миллионов лир. Конечно, ему, Венци, перепадут крохи, но он не жаловался — все равно столько он раньше никогда не зарабатывал, да и работа казалась ему довольно простой. Правда, теперь-то он знал, что хозяева рискуют гораздо меньше, чем он, — если даже товар задержат, их убыток не будет велик, они ведь ухитрялись официально застраховать контрабанду. Он рисковал большим — свободой. Но ведь пока все шло прекрасно! Джусто быстро проскочил Западную Германию, Швейцарию. Наконец, позади итальянская граница. На 205-м километре он свернул на проселочную дорогу и через полчаса подъехал к складу. Его ждали. Система работала безукоризненно. Минут через двадцать пять началась разгрузка. Венци приходилось водить и крытые автопоезда. Там все было проще по той причине, что продумано все очень хитро. Особые механизмы — или на гидравлике, или даже электронные — после простого нажатия кнопки поднимали крышу или выдвигали боковую стенку — ту, что ближе к кабине. Когда же ему, как, например, сегодня, выпадало перегонять грузовик, крытый брезентом, он обычно развлекал себя, пытаясь отгадать, как же они будут вскрывать сегодня. Обычно ребята, работавшие на складе, едва он въезжал, облепливали грузовик, как муравьи, ища подходящие пломбы. Затем иглой расширяли отверстия в них и вынимали нитку. Обратно запечатывали пломбы также нехитро: пинцетом, проложив войлок или вату (чтоб не испортить печать), сжимали нитку. Сегодня, однако, воспользовались вторым способом. Кусачками разъединили кольца заднего борта, через которые проходит придерживающий брезент трос, и подняли брезент. Сигареты в традиционной упаковке складных стульев заменили на настоящие складные стулья и, подложив огнеупорную прокладку, заварили кольца и «обработали» их какой-то жидкостью так, чтоб сварка была незаметна. Можно было ехать. Тут и начиналась работа Джусто Венци. Дело в том, что у него, как и у каждого водителя грузовика компании «ТИР», была карта с точным маршрутом следования, на которой было обозначено точное время на прохождение того или иного участка дороги. Всякое отклонение от графика — например, по причине аварии — Венци обязан был регистрировать в полиции. Расчет строился на том, что Венци сумеет нагнать те два часа, которые потратили на перегрузку. Ему всегда это удавалось. В тот августовский дождливый день не удалось... На предельной скорости он вылетел через ограждение и, перелетев газон, врезался в грузовик, шедший по встречному полотну шоссе... СМЕРТЬ ЧЕТВЕРТАЯ «...Довольно туманная картинка получается, — подытожил Венци. — Как там? Характерно для большинства человечества... Вот про этих, к примеру, двух синьоров такого ведь не скажешь. У них и лица-то особенные. Они-то себе цену знают. Взять хотя бы того длинноносого. Эдакий себе на уме, подтянутый, осторожный. Как тут его, интересно, расписали? «Зачес назад (волосы гладкие). Такая прическа выдает в человеке бережливость, сознание собственной силы, практичность. В то же время это признак ограниченного воображения, грубости и определенной склонности к насилию. Обычно эти люди страдают недостатком объективности и редко пребывают в хорошем настроении». Вот пишут! — удивился Джусто. — Значит, если гладкие волосы и зачесаны назад, то уже и грубый, с определенной склонностью к насилию! Значит, подлец! Натравить одних людей на других — вот чего они добиваются, шакалы!». — Нет, ты посмотри, что эти шакалы пишут, — не выдержав, обратился Венци к бармену. Бармен обернулся было весь к Венци, но тут же сделал знак рукой — один момент! — и обратил лицо к дальнему столику. Там в углу бара поднялся из-за стола один из двух синьоров и не спеша пошел по направлению к стойке. Но он не дошел. Он остановился у столика Венци. — Что же пишут шакалы? А просмотрев подпись, старательно и вежливо улыбнулся: — Действительно, шакалы. Грызут вчерашние кости и делают вид, что нет ничего прекрасней. Лично я все эти новомодные тесты давно не читаю. Читать вообще нужно только то, что представляет собой информацию. Вы, надеюсь, согласны? — Вообще-то согласен, — ответил Венци. — Хотя здесь тоже есть информация. — Вы имеете в виду, что люди с моей, например, прической всегда злобны? — При чем здесь именно вы, я вообще говорю. — возьмем все же меня — я ничего против не имею. Хорошо, я — злой человек. Дальше что? Как вы собираетесь использовать эту информацию? Не общаться со мной? Ради бога! Но кто от этого в проигрыше? Опять же вы! — Я? Каким образом? — Простым: я, например, могу помочь вам деньгами, которых вам так не хватает. — Откуда вы это знаете? — Информация! Я даже знаю, каким образом вы можете заработать эти деньги. — Но я не собираюсь иметь с вами дело, — возмутился Венци. — Слушайте, вы же только что прочитали, что я человек злобный. А такие люди никогда не действуют необдуманно. Так вот дело, как вы—выражаетесь, вы со мной иметь будете. Куда вам деться! И все оно, или почти все, будет заключаться в той же информации. — Что за ерунда! Если я не хочу, то кто меня заставит. Я просто не буду разговаривать с вами. — Тогда помолчите, послушайте. Ведь вы с вашим провинциальным кругозором даже представить себе не можете, на чем вы здесь сидите. Сначала о том, что вы не знаете. В Италии сейчас на контрабанде работают в основном три крупные фирмы — настоящие коммерческие фирмы со своими президентами, директорами, иностранными отделениями и так далее. Чтобы вам яснее были масштабы их' операций, могу сказать, что только на август семидесятого года они разместили в Швейцарии заказ на изготовление полутора тысяч тонн сигарет! Всего же за позапрошлый, 1969, год контрабандисты ввезли в Италию что-то около двенадцати тысяч тонн сигарет! В переводе на лиры это триста миллиардов чистого дохода! Какова информация?! — Мне-то какое дело до этих доходов? — То-то и оно, что пока вы не имеете к ним ни малейшего отношения! А ведь могли бы!.. — Каким это образом? — Простым. Но для этого мне придется продолжить мою краткую лекцию. В Италии сорок тысяч таможенников. «А контрабандистов?» — спросите вы. Двадцать тысяч — отвечу я вам. Один к двум. И все-таки не может таможня уследить за всеми. Отсюда наша задача — помочь ей. Джусто совсем запутался и решил на всякий случай не встревать в разговор. Слушать гораздо безопаснее. — Вы правильно делаете, что не перебиваете меня, — продолжил между тем собеседник. — Потому что я перехожу к главному. Итак, вы мне даете информацию о том, кто и с чем перейдет границу — ведь у вас есть друзья, занимающиеся этим бизнесом, — я вам даю деньги. Просто, а? — Да вроде несложно. — Ну и прекрасно! Хочу только одно добавить: не удивляйтесь, если услышите в свой адрес слово «шакал». Увы, эта грубая кличка незаслуженно приклеилась к нам... Джусто подработал немного, продавая своих приятелей, так что особых перемен в бюджете эта деятельность не принесла. Доход в основном поступал длинноносому: номер его банковского счета значился на анонимных письмах в таможню, за что та расплачивалась по официальному тарифу. Новое амплуа на этом пути в пропасть для Джусто Венци было уже логичным. Однажды августовским утром он появился в машине на горном шоссе. Венци знал, что вскоре здесь должен пройти небольшой автофургон с контрабандным грузом, переправленным ночью через речку Треза. Как только машина появилась, Венци вместе с напарником вышел на шоссе и поднял вверх красный жестяной круг. Такой знак обычно поднимает таможня. По красному фону круга идет белая надпись: «Гвардиа ди финанца». У Джусто в руках был фирменный знак «шакалов» — «Гварда далла финестра», что в переводе звучит как «Выгляни в окошко». Машина затормозила. Джусто и напарник, выхватив пистолеты, бросились к дверцам. Они едва успели распахнуть их, как из машины раздалась автоматная очередь... ВМЕСТО ЭПИЛОГА Джусто внимательно и долго разглядывал представительного синьора, одиноко сидевшего за дальним столиком. Было в его лице нечто располагающее, даже отеческое. «Он здорово похож на Мегрэ, — подумал Венци. — Такие же вислые усы, крупное лицо, умный и спокойный взгляд. Только трубки не хватает». Человек за столиком будто понимал, что доставляет Джусто удовольствие одним своим видом, он не мешал себя разглядывать. «Посмотрим, что тут про него накатали. «Густые, опущенные на уголки рта усы. Несомненный признак добродушия и конформизма. Такие люди любят спокойную жизнь и хороший стол, они уважают законы чести и традиции и предпочитают гарантированную карьеру». Ну просто замечательный человек, — восхитился Джусто и поднял глаза от журнала, чтоб еще раз взглянуть на оригинал. В эту секунду человек за столиком оторвал, наконец, взгляд от окна, посмотрел внимательно на Джусто и, приподняв руку над столом, поманил его пальцем... АЛЕН ПРЕВО ПРОШАЙ БУЛОНСКИЙ ЛЕС Рисунки И. ГОЛИЦЫНА Он не из тех швейцаров, что красуются в парике, с цепью на шее и в лаковых сапогах. Всего лишь скромный синий костюм у Шамфоля, фуражка, три медали и увечье, полученное в бою. Взорвавшаяся граната оторвала у него кусок правой руки вместе с четырьмя пальцами. Остался только большой, который он старательно высовывает из кармана для вида. Каждый день он занимает свое место на площадке второго этажа за столом, покрытым зеленым сукном. Неизменны орудия его труда: календарь, внутренний телефон, блокнот с печатными бланками: «Имя посетителя», «Цель визита», «Час». Первое время ему было очень тоскливо в Париже. Он это предвидел. Не по своей воле он оказался в изгнании. Ему пришлось покинуть родные места из-за чрезмерного усердия господина мэра-депутата, который выхлопотал ему эту должность. Шамфоль прекрасно понимал, что отказаться невозможно: в глазах земляков он сразу превратился бы из героя в ничтожество. И он пошел все равно как на войну. Даже хуже. В армии, по крайней мере, вас кормят, поят, говорят, что делать. А в Париже — пустота. Комнатка в предместье — пустая. Стол на площадке лестницы почти всегда пустой. На улице, в поезде, в метро — незнакомцы с пустыми глазами. Он всех боялся: продавцов, официантов, парикмахеров, контролеров, прохожих. Мысленно он обращался к ним: «Меня зовут Альбер Шамфоль. Я из Баланвиля на Луаре. Я человек порядочный, служу на хорошем месте...» Он никуда не ходил, кроме булочной и бакалеи на углу. Банкам он не доверял и держал сбережения в кассе взаимопомощи. Всегда худой, он превратился в кожу да кости. И разговаривал он, даже мысленно, только с самим собой. Потом он открыл большие магазины: цены на всех товарах, печатные рекламы. Никто не обращал на него внимания: он мог по полчаса стоять в нерешительности перед пирамидами мыла, сахара или бутылок с оливковым маслом. Сделав покупки, он бродил по рядам под музыку, несущуюся из громкоговорителей. Он записывал цены, щупал ткани, разглядывал перочинные ножи, радиоприемники, посуду, художественные изделия. В следующую субботу он отправлялся в другой магазин, сравнивал цены, обстановку, количество покупателей. Дома он сверялся со своей книжной кассы взаимопомощи и соображал, что лучше купить в рассрочку — стиральную машину или полотер. Вторым его открытием была статья «Не левша ли вы?» в медицинской рубрике одного еженедельника. Он смотрел на свою здоровую руку, как будто видел ее в первый раз. Здесь бугорок, здесь углубление, тут так называемая линия судьбы. Пальцы послушно двигались, исполняя его приказания. От «а» до «зэт». Шамфоль проделал все испытания, рекомендованные статьей. Какая радость! Его неповрежденная рука оказалась годной! Милая, драгоценная рука! Целые месяцы потратил он на то, чтобы обучить ее вещам, которые она давно должна была бы знать. Он написал автору статьи и за вознаграждение получил от него учебник развития рук. Шамфоль жонглировал теннисными мячами, неутомимо мял в руке каучук, копировал рисунки, переписывал тексты. Скоро он научился писать левой рукой лучше, чем раньше писал правой. — Здорово я их всех обштопал! — говорил Шамфоль сам себе. Теперь, вспоминая земляков, он хихикал. Проходя мимо кабинетов чиновников, думал: «Знали бы они...» К нему возвращалась уверенность в себе, он начал осваиваться. Подсчитав, сколько тратит на дорогу, он решил, что дешевле будет снять комнату в Париже, и нашел подходящую в десяти минутах от министерства. У него освободилось два часа в день для прогулок. Он обнаружил Сену. По воскресеньям он пробовал удить рыбу, но предпочитал прогулки и доходил пешком до Бу-лонского леса. Он брал с собой корзиночку с завтраком. Щеки его порозовели. Он отпустил усы. Сидя за своим столом на площадке второго этажа, он думал о зелени и о деревьях. Придумывал новые маршруты в Булон-ском лесу, который он знал теперь вдоль и поперек. Он всегда старался обходить все людные места: Поло, Багатель, площадки для игры в кегли. По книге он научился различать птиц. Зимой он находил их следы на снегу или в грязи. Весной разыскивал пристанище уток в прудах. Однажды ему удалось подглядеть фазана. Теперь, когда шаги посетителя на лестнице прерывали его мечты, он недовольно морщился. Со своими собратьями он мало общался. Во-первых, он сидел далеко от них — на втором этаже. И кроме того, возраст: они все были старше, и его алжирская война не тянула против их мировой. Единственный, кто останавливался поболтать с ним иногда, был Барбо, ветеран колониальных войск. Именно от Барбо узнал Шамфоль, что швейцары прозвали его Робинзоном. Он не отважился сразу спросить почему. Кроме американского боксера-негра, он не знал никаких Робинзонов. При чем тут он? Слишком лестное сравнение. На всякий случай он поискал «робинсо-на» в словаре птиц: ничего похожего. Как-то утром, когда Барбо стал распространяться об арабских племенах, Шамфоль не утерпел и спросил его: — Какой Робинзон? — Робинзон Крузо, из книги. На твоем месте я не стал бы обижаться. Они это не со зла. В следующую субботу Шамфоль помчался в книжный отдел магазина Бон-Марше. — Мадмуазель, мне нужен «Робинзон Крузо». Барышня предложила ему на выбор несколько изданий: сокращенных, полных, с иллюстрациями для детей. Он выбрал самую толстую книгу. Какое откровение! В то воскресенье он не пошел в Булонский лес и весь день просидел у себя в комнате, читая приключения знаменитой жертвы кораблекрушения. Роман стал его хлебом насущным, его молитвенником. Он перечитывал его без конца. Он и думать забыл про газеты: в этой старинной истории куда больше правды! Вместе с Робинзоном, он обставлял пещеру, приручал коз, импровизировал огород. Он выучил наизусть целые страницы и постепенно всю первую часть книги, до появления Пятницы. Тут интерес Шамфоля ослаб; он знал по опыту, что в Париже преданного друга не найдешь. И он остался один на своем острове, ибо комната стала для него островом в полном смысле слова. Он начал с того, что купил холодильник, обеспечивший ему большую автономию. Плитку заменил плитой с духовкой и решил сам печь хлеб. Стены он украсил чучелами птиц, приманками в виде голубок и сов. Разыскал старинные гравюры, тропические пейзажи. Утром он вставал на час раньше, чтобы навести порядок в своем царстве. Наконец он купил тетрадь и начал вести дневник по примеру своего кумира: «Я, Альбер Шамфоль, вынужденный вот уже восемь лет жить в этом городе Париже, решил не унывать и заносить в сей журнал события моей жизни». Происшествия, к тому же случавшиеся весьма редко, на работе Шамфоль не регистрировал. Он отмечал прежде всего температуру воздуха, направление ветра, ход облаков. Вечера трех первых дней недели посвящались отчету о воскресной прогулке: число и порода замеченных птиц, найденные следы, которые он перерисовывал в тетрадь и сопровождал указанием, в какой день и час и на каком месте они были им обнаружены. Он фиксировал появление цветов, первых побегов, первых желтых листьев. Для наблюдений он приобрел бинокль. Он стал покупать книги: «Швейцарский Робинзон», «Два года каникул» и т. д., но они показались ему скучными, он предпочел сочинения об охоте. Теперь он реже бывал в магазинах, но обзавелся каталогами, чтобы быть в курсе цен. Планируя воображаемые путешествия — восемь дней в Африке, шесть дней на Амазонке, — он экипировался с головы до ног благодаря каталогам. Его очень интересовали охотничьи ружья, патроны, амуниция, баллистика. Когда Барбо был в настроении, Шамфоль читал ему целые лекции о достоинствах и преимуществах карабинов и ружей различных калибров. — У тебя все они есть? — Да нет же. Зачем они мне? Где мне охотиться, не в Булон-ском же лесу? Вот почему тот же Барбо, живший в Дурдане, предложил как-то Шамфолю: — Если ты так увлекаешься охотой, будущей осенью в нашем охотничьем обществе освободится вакансия. Можешь записаться. Шамфоль чуть в обморок не упал. Хотя дело было в феврале, он пожелал немедленно внести взнос. Смел ли он верить? Он и надеяться не мог ни на что подобное. С тех пор Шамфоль жил как в лихорадке. Хватит ли шести месяцев на все приготовления? Прежде всего надо купить ружье! Нет, как раз этого-то и не следует делать. Сначала изучить местность... потом выбрать подходящее оружие. В следующее воскресенье он поехал в Дурдан. Барбо познакомил его с лесником. Рана и медали произвели соответствующее впечатление. Шамфоль заплатил за две экскурсии. Лесник повел с собой будущего члена общества, они обошли всю территорию: четыреста гектаров лесистых равнин, несколько лугов, огороженные поля вдоль ручья. Выпавший накануне снежок скользил под ногами. Лесник шагал быстро, Шамфоль не отставал, гордясь своей выдержкой. На белом ковре он видел следы дичи: тут зайцы, а тут голуби копались в снегу. Повсюду подлесок и кусты. Когда деревья оденутся листьями, здесь ничего не увидишь в двух шагах. — У вас есть собака? — спросил лесник. Вот задача! Без собаки дичь затеряется в густой зелени. Как быть? Шамфоль рад бы завести жесткошерстного фокстерьера, верного друга, Пятницу наших дней. Немыслимо! Нельзя же на целый день оставлять пса одного в комнате. Невозможно брать его с собой в министерство. Нелепейшие идеи лезли Шамфолю в голову: он даст объявление в газетах, женится на первой попавшейся женщине и поручит жене стеречь собаку... но жена, значит дети, денежные затруднения — тогда прощай охота! — Придется мне самому быть собственной собакой! Пассажиры поезда Дурдан — Париж с удивлением оглядывались на типа с усами, который бормотал: «...сам себе собака... да, собака...» Но тут поезд въехал на мост, шум колес и грохот переплетов заглушил голос усача, и люди спокойно вернулись к вязанью, к газетам, к своим мыслям. Шамфоль ничего не замечал вокруг: в мыслях предвкушая будущее, он носился по лесу, застывал перед следом зайца, пером фазана, он прятался за кустом, чтобы поглядеть, как кабаны переходят ручей, он подражал крику куропатки, и самцы сами сбегались на его зов. Он купил ружье марки «сент-этьен», легкое, двадцатого калибра, с короткими дулами, не нужно ни автоматического выбрасывателя, ни портупеи. Остальное обмундирование истощило все его ресурсы в кассе взаимопомощи: непромокаемая куртка, патронташ с карманами, сапоги, тирольская шляпа, охотничья сумка и сорок патронов. Оставался вопрос стрелковой практики. Обучение в тире вещь дорогая, Шамфоль взял минимум уроков, но последовал совету инструктора: «Прогуливайтесь с палкой и прицеливайтесь во все, что летает». Он купил палку и по дороге на работу прицеливался во всех попадавшихся голубей, строго корректируя себя: «Слишком поздно... высоко... низко... этого я взял!» Он выходил на пять минут раньше и делал крюк по бульвару Сен-Жермен, где голуби летали быстрее, чем в переулках. Весна в тот год выдалась дождливая. Шамфоля это беспокоило, но тревожился он не о себе, а о фазаньих выводках. Каждое воскресенье он уезжал. Прощай, Булонский лес! Каким жалким казался ему этот парк теперь, когда он увлекся охотой! Поскольку он боялся показываться в Дурдане до открытия охотничьего сезона, чтобы лесник не заподозрил его в браконьерстве, он попробовал съездить в лес Фонтенбло, но нашел его слишком редким, чересчур многолюдным. Марли и Рамбуйе больше напоминали местность, где ему предстояло охотиться. В мае он добрался до Сенара. Из-за густых кустов и папоротников некоторые уголки этого леса были совсем непроходимыми. Он все же забирался в самую гущу, часто даже на четвереньках, и обнаруживал норки, гнезда. Как-то раз он спугнул лисицу, потом козочку. В гуще зарослей, в лужице величиной с носовой платок — выводок сизошеек. К вечеру прилетали утки. Зарывшись в мох, Шамфоль не смел прицелиться в них палкой. Если их спугнуть, они больше не вернутся. Понаблюдав за ними, он удалялся ползком так осторожно, что у него уходило полчаса на то, чтобы добраться до тропинки, пролегавшей всего в тридцати метрах оттуда. Отпуск он провел в отеле в Шанрозе на опушке леса. В часы аперитива местные жители разглагольствовали об охоте. Он снисходительно прислушивался, сознавая свое превосходство: «Держу пари, они и понятия не имеют, что совсем неподалеку гуляет заяц и стая фазанов. Ах, если бы я оказался здесь к началу охоты, я бы им показал, чего я стою!» Приближался сентябрь. Охотники в долинах уже стреляли рябчиков и перепелок. Через две недели открытие сезона для леса. Шамфоль с трудом засыпал по ночам. Он пересчитывал в уме всю живность, которую он видел летом в лесу. Каждый заяц, утка, фазан, лиса являлись ему там, где он их повстречал: на опушке, на прогалине, в чаще. И во сне он не мог избавиться от перьев, мордочек, ушей, шелеста листьев. В последнее воскресенье он снял комнату в отеле в Дурдане. Прежде чем лечь спать, он проверил свое снаряжение, разрешение на охоту, членский билет, патроны. Довольно ходить с палкой, завтра он возьмет ружье! Погасив свет, он закрыл глаза, и ему тотчас представилась вереница зверюшек: фазаны забирались в заросли, стайками семенили куропатки, кролики рыли новые ходы в норках. Забившись между изголовьем и подушкой, Шамфоль воображал себя зайцем в засаде. Дрожа от страха, он прислушивался к шуму ветра в листве, стараясь среди разных звуков различить тяжелые шаги человека или приближение собак. Можно ли сказать, что он проснулся? Было ли это странное забытье сном? Свет проникал сквозь жалюзи. Когда он открыл их, яркое солнце ослепило его. В полном обмундировании он спустился вниз и позавтракал без всякого аппетита. Он не спускал глаз с часов, не решаясь выйти слишком рано, боясь опоздать. Приближаясь к лесу, он услышал выстрел. Он бросился бежать, но сдержался: «Если я запыхаюсь, я буду плохо стрелять». Взлетело несколько голубей. Он углубился в лес по первой попавшейся тропинке. Какое кошмарное утро! Все его раздражало. Стреляли справа и слева, по течению ручья. При каждом выстреле он вздрагивал от возмущения, от страха: они стреляли по его дичи. Ему хотелось быть одновременно всюду, а он не был нигде, ничего не видел. Вон заяц перебегает через дорогу! Поздно, его и след простыл. За его спиной взмах крыльев: голубь, фазан? Но где он, где? Время шло. Шамфоль с отчаянием глядел на часы: двенадцать часов, два, три, четыре. Он забрался в чащу. Вооружившись палкой, он ворошил кусты, разгребал листья. Каблуком проваливал норы. Вернувшись на тропинку, он встретил охотников с полными сумками. Он всех их ненавидел. Какая-то собака с кроликом в зубах искала своего хозяина, а тот звал ее откуда-то издалека: «Апорт, Рапид, апорт...» От усталости, что ли? Или от огорченья ружье, казавшееся таким легким, оттягивало ему руку. Ноги ныли, хотелось посидеть. Тогда наверняка появится какой-нибудь зверь, а он даже не сможет выстрелить. Выстрелить хотя бы разочек, как ему этого не хватало! А почему бы не выпустить заряд наугад в какую-нибудь ветку или просто в пространство? Прислонившись к дереву, Шамфоль терпеливо ждал. То приближавшийся, то удалявшийся лай показывал, что где-то выследили дичь. Продержится ли она до темноты? Выстрелы стали реже. С криком пролетел дрозд — первый предвестник ночи, поднялся ветерок. «Как жарко!» — подумал Шамфоль. Он положил сумку, расстегнул патронташ, распахнул куртку. Собака больше не лаяла. Спасся ли зверь? Или убит? Есть ему не хотелось, он решил попить водички и вспомнил, что нарочно взял такую бутылку, которую не жалко будет выбросить, чтобы освободить в сумке место для дичи. Прислонив ружье к сгибу правой руки, он жевал бутерброд с сыром и старался утешиться. В следующее воскресенье, в какое-нибудь другое, ему повезет. Целых четырнадцать воскресений оставалось до закрытия охоты. Или бросить все, продать ружье и патроны? А о чем тогда будет он мечтать, сидя за столом перед пустой лестницей? Фазан опустился на тропинку и замер. Сколько времени глядели они друг на друга? Фазан сделал три шажка, вытянув голову. Одно движение, и он улетит. Шамфоль не мог отвести от него глаз. Хлеб с сыром в руке мешали ему. Фазан подошел ближе, заколебался. Шамфоль затаил дыхание. «Видит ли он меня? Чует?» При движении голова птицы переливалась разными красками: синяя, зеленая, опять синяя. Он осторожно ставил лапки, словно боясь западни. Все произошло мгновенно, как только Шамфоль шевельнулся. Фазан взлетел. Шамфоль выстрелил, и птица упала. Шамфоль побежал с криком: «Подстрелил! Я подстрелил дичь!» Фазан упал в заросли. Шамфоль пробирался туда, сначала во весь рост, потом ползком, обдирая лицо и руку. «Ах, если бы у меня была собака!» Он искал лихорадочно, вне себя от возбуждения. Сначала он нашел перья, потом увидел фазана в двух метрах от себя. Он был жив. Он забился к подножью дерева, и тело его пряталось в листьях, но голова высовывалась, и блестящий глаз, окруженный кольцом красных перьев, не мигая глядел на человека. «Если я двинусь, он улетит. Серьезно ли он ранен? Чем сразу спугнуть его, лучше подождать. Он ослабеет, умрет, может быть». Разве что... Шамфоль представил себе, как он поймает птицу живьем, отнесет к себе, выходит, приручит. Глаз закрылся, голова упала, снова поднялась. Глаз открылся. Фазан умирал. Какая тишина! Ни шороха вокруг, кроме щебета дроздов. Человек и птица замерли неподвижно. Умереть так глупо после стольких полетов, пения, вылазок на кукурузные поля, купания в пыли, водопоя у ручья. Умереть бескрылым, обескровленным. Шамфоль вспомнил свое ранение. В тот день он тоже боялся людей. Он лежал в изнеможении и ждал, пока противник найдет его и прикончит... он ловил ухом приближение тяжелых шагов... сердце Шамфоля билось в унисон этим шагам, Шамфоль теснее приник к земле, но ветви захрустели под ним, выдавая его... враг обнаружит его, выстрелит в упор. Раздался выстрел, и он похолодел. Послышался голос: — В кого ты стрелял? — Там кролик в зарослях. — Ты уверен? — Пошли собаку. — Рапид! Ищи! Апорт! Шамфоль услышал, как бежит собака, приближается, замедляя ход, проявляет беспокойство и недоумение и, пятясь задом, убегает прочь. И снова голос: — Ты видишь, там ничего нет. Шаги удалялись, голоса тоже, голоса, чуждые этой тишине. И наконец лишь шелест ветерка, или это журчание ручья доносится сюда? Где-то далеко прокричал фазан, переживший этот день. Шамфоль не завидовал ему. Ведь впереди еще четырнадцать воскресений. Темнело. Откуда тьма? С ней вместе пришел холод. Исходя от сердца, он распространился по ногам, рукам, пока они не онемели. Шамфоль не думал о себе. Он беспокоился, умер ли фазан или, так же, как он, ждет, блестя в темноте глазом, не понимая, что с ним произошло. Перевела с французского Т. В. ИВАНОВА Л. О л ь г и н ГОВОРЯЩИЕ КАРТИНКИ Страна Вичоло была далекой и бедной западной окраиной Ацтекской империи. Вичолы подчинялись верховному вождю лишь номинально, они не платили налогов, не поставляли людей для строительства храмов и не снаряжали военных отрядов в войско Монтесумы. Высокие горы укрывали их от остального мира. Может быть, эти горы спасли их, когда за короткое время — одну человеческую жизнь — от величественной цивилизации ацтеков остались лишь развалины дворцов и храмов, а гордый народ превратился в толпу обездоленных рабов на плантациях испанских завоевателей. А может быть, помогло вичолам то, что земля их не обладала ни золотом, ни серебром и ничем другим, что разжигало алчность конкистадоров. Скорее всего сыграло роль и то и другое. Когда в их страну пришло большое войско, вичолы укрылись в горах и оттуда не давали испанцам покоя беспрестанными нападениями. Стоило же испанским войскам разделиться для удобства действий на меньшие отряды, как вичолы расправлялись с ними поодиночке. Лишь в 1721 году, когда вице-король Новой Испании, не намеренный впредь терпеть упорных язычников, отрезал вичолов от моря (и тем лишил их единственного источника соли), вичолы подписали договор о перемирии. Согласно договору открыты были в стране Вичоло пять миссий. Миссионеры обязывались «внушать слово божье кротко и терпеливо, не оскорбляя суеверий и грубых верований вичолов, пока последние, убедившись в преимуществах Христовой веры, сами от них не откажутся». Вичолы же гарантировали безопасность святых отцов из ордена францисканцев. Фото. Неарики вичолов — это запись легенд, сюжеты которых индейцы черпают из окружающей их жизни. В легендах действуют солнце, луна, вода, кукуруза и сами люди — вичолы. Только это не просто солнце, а Отец Солнце, не кукуруза, а Матушка Кукуруза, и не просто люди, а их души. Слева вы видите фотографию шамана дона Медина Сильвы в жизни, а рядом его изображение на неарики, где его душа отправляется в гости к Отцу Солнцу. (Такую неарики посвящают Солнцу перед выступлением в Великий Пейотлевый Путь.) Но и легенды на неарики — не просто легенды, а зашифрованная просьба к духам покровителям. Например, на нижней правой неарики записан такой рассказ. Мальчик пошел стеречь кукурузу и встретил по пути муравья. Утомившись в дороге, путники прилегли отдохнуть. Проснувшись, мальчик обнаружил, что муравей украл его одежду и волосы. В этот момент на дерево села голубка. Мальчик, схватив лук, прицелился в птицу, но та заговорила человечьим языком. Оказалось, что это Матушка Кукуруза. Она подарила мальчику очень крупные зерна. Таков сюжет неарики. Но каков ее смысл? По мнению известного знатока вичолов профессора Питера Т. Фэрста, эта неарики должна защитить курурузные поля от вредных насекомых. Договор был составлен в двух экземплярах: по-испански — на бумаге и по-вичольски — на большом квадратном куске шерстяной материи. Причем вичолы потребовали, чтобы командующий отрядом полковник Фернандо Хозе де Магальянос-и-Вильф поставил свою подпись на обоих экземплярах. Из записок полковника мы узнаем, как это выглядело. «...Дикари же вичолы подали кусок шерстяной материи примерно два локтя в длину и примерно столько же в ширину, размалеванный с варварской пестротой некими рисунками, настолько грубо и неумело исполненными, что не было возможно их разобрать... При сем они требовали, чтобы я подписал его так же, как и составленный нами документ. Сохраняя всю серьезность и окруженный гг. офицерами, с трудом удерживавшимися от смеха, я выполнил их нелепую просьбу. Постине страсть к бессмысленному подражанию, столь свойственная диким народам, заставила вичолов «составить» и свой текст договора, но, не умея писать, они просто исчертили материал тем, что почитали за буквы. Естественно, что никакой силы этот «документ» не имел, даже и несмотря на мою на нем подпись...» Вичолы отнеслись к договору гораздо серьезнее, чем полковник... Пять миссий были открыты в их стране, и, засучив рукава сутан, святые отцы-францисканцы взялись за работу... с тем чтобы через несколько лет покинуть паству. Во-первых, паства оказалась неподатливой, во-вторых, войдя в миссионерский раж, кое-кто из монахов серьезно нарушил тот параграф договора, где запрещено было «оскорблять верования вичолов», и вичолы показали им на дверь. На том попытки обратить вичолов в христианство практически кончились, и так сохранился до наших дней народ, племенная структура которого, верования, традиции и искусство не изменились с доко-лумбовых времен. Не изменились и занятия. Вичолы разводят кукурузу, охотятся в горах, а в свободное время все племя — все двадцать тысяч человек — занимается искусством: резьбой по дереву, по камню, а также вышиванием и рисованием. Дело в том, что согласно вичольским верованиям свято любое хорошо сделанное дело: чисто вымытый пол, аккуратно засеянное поле, остро наточенное мачете. Но из всех дел самое святое—ярко нарисованная картина. Картины эти называют «неарики», что на языке вичолов значит «разрисованная шерсть». Самое любопытное в неарики — это то, что для вичолов они не картинки и даже не картины. ...В 1960 году возник земельный спор между племенем вичолов и правительством мексиканского штата Наярит. Обе стороны ссылались на разные параграфы различных документов. Интересы вичолов представлял сеньор Рамон Медина Сильва, колдун племени. И вот, когда всем присутствовавшим на суде стало совсем, казалось бы, ясно, что дело выигрывает штат Наярит, дон Рамон предложил всеобщему вниманию документ: покрытый пестрыми рисунками квадратный кусок шерстяной материи с подписью полковника Магальяноса в углу. То-то бы удивился г. полковник, узнай он, что о его исторических записях вспомнят лишь благодаря куску материи, «размалеванному с варварской пестротой (некими рисунками, грубо и неумело исполненными», которые он, правда, подписывал, но еле «сохраняя всю серьезность и окруженный г.г. офицерами, с трудом удерживавшимися от смеха». Да и кто не удивится, узнав, что эти рисунки-неарики, скрепленные полковничьей подписью, уже больше двух веков сохраняются жрецами вичолов. Суду такой документ был в диковину. Но сеньор Рамон Медина Сильва, прочтя неарики, точно указал все пункты договора от 1721 года, которые подтверждали права вичолов. Подняли архивы и убедились в правоте индейцев. Вичолы выиграли процесс, и случай этот попал в газеты вместе с фотографией неарики, сыгравшей на суде столь важную роль. В мире ученых, занимающихся расшифровкой ацтекской письменности, фотография произвела фурор. В ней усмотрели очевидное сходство с пиктограммами — рисуночным письмом — доколумбовых цивилизаций Америки. Из Мехико направлены были к Рамону Медина Сильве специалисты с заданием приобрести как можно больше вичольских неарики. Но когда ученые прибыли в город Сапопан, где проживает дон Рамон, выяснилось, что колдун недавно покинул город: приближалось время самого большого праздника вичолов. Посланцам удалось узнать, что за месяц до праздника из страны вичолов уходят Великим Пейотлевым Путем люди, которым предстоит рисовать неарики. Ведомые шаманом, они идут от Сиерра-Мадре в пустыню Сан-Луис-Потосй. Здесь, по представлениям вичолов, находится их святая земля Вирикута. Два дня в пустыне вичолы ничего не едят и не пьют, а только жуют пейотль, дурманящие плоды особого вида кактуса. Вичолы считают, что под воздействием пейотля душа отделяется от тела и уходит в странствие по стране духов. Рассказ об этом путешествии со (всеми подробностями заносится на материю, вытканную из белой шерсти. Так и получаются неарики. Возвратившись домой, паломники жертвуют неарики богам солнца, огня и воды. У вичолов множество богов, причем боги эти приходятся им всем родственниками: Дедушка Огонь, Бабушка Вода, Матушка Голубка, Матушка Кукуруза, Братец Святой Олень. Но неарики преподносят только богам, которых считают предками, — скажем, Дедушке Огню и Бабушке Воде. Неарики дарят богам при любых важных событиях: рождении ребенка, свадьбе или, например, серьезной болезни, и неарики подробно и аккуратно излагают просьбы к богам. На первый взгляд неарики напоминают детские рисунки, так много здесь всего наверчено-накручено, так нелогично на первый взгляд расположены на них изображения. Но это только на первый взгляд. Здесь все четко продумано, и ничто не подчиняется чисто живописным задачам. Каждая черточка, каждая завитушка, каждое яркое пятнышко имеют точное значение. Например, изображение голубки символизирует дух кукурузы, и в зависимости от того, в какой части неарики оно помещено, меняется смысл просьбы вичолов: голубка в нижней части картины обозначает моление об урожае, а в верхнем правом углу — ходатайство о защите. Во время процесса колдун Медина Сильва делал записи в блокноте. Пару страниц из блокнота он обронил в зале суда. Шариковой ручкой на обычной бумаге были сделаны какие-то записи, но отнюдь не на испанском языке и не латинским алфавитом. То были такие же пиктограммы, что и на неарики, только записаны были не легенды, а самые прозаические выступления сторон в процессе. Недоверие вичолов к иноплеменникам настолько сильно, что объяснить что-либо ученым они отказались. (В последнее время это недоверие и враждебность усилились: в краю вичолов появились бандиты, скорее всего нанятые крупными землевладельцами, которым хотелось бы захватить землю индейцев. В стране вичолов, далекой от центральных властей, бандиты действуют почти не таясь: они нападают на поселения индейцев и отбирают урожай, непокорных же вешают. Зная о ценности неарики для музеев и коллекционеров, бандиты требуют «разрисованную шерсть». Но вичолы предпочитают смерть измене...) Письменность вичолов ждет еще расшифровки, чтобы стать ключом к решению многих загадок — старых загадок Нового Света. ДЖЕЙМС ШУГАР МОРСКИЕ ЗВЕЗДЫ ПРОТИВ ББР Если они доберутся до наветренной стороны острова, нам уже не догнать их, — стараясь перекричать грохот волн, сказал мне доктор Чешер. Слова эти прозвучали для нас сигналом классической погони за бандой преступников. И хотя преследуемые нами жертвы «удирали» всего со скоростью нескольких футов в день вдоль северного побережья острова Гуам, ситуации были сходны. Преступники были крайне опасны — это были убийцы. Покрытые иглами морские звезды, убивающие кораллы. Всего лишь десять лет назад они считались редкими ночными хищниками. Сейчас же в силу еще точно не выясненных причин они размножились в таких гигантских масштабах, что угрожают съесть коралловые рифы на громадной территории Тихого океана. Колючая морская звезда, более известная под именем «терновый венец», а в научной литературе как «акантастер», поедает похожие на цветы крошечные коралловые полипы, из которых образуются рифы. Всего за один день эта хищница уничтожает полипы на площади, в два раза превышающей ее собственный размер. За два с половиной года звезды погубили четверть стомильного рифа, защищающего остров Гуам. Теперь убийцы обосновались на австралийском Большом Барьерном рифе (ББР), самом крупном коралловом образовании в мире. Список территорий, которым грозит опустошительное нашествие, все увеличивается: побережья Малайи и Новой Гвинеи, островов Сайпан, Фиджи, Таити, Туамоту... «Шериф» нашей погони, доктор океанологии Ричард Чешер из Гуамского университета выключил мотор катера и сказал: «Кораллы в заливе Питие они уже съели. Сейчас они принялись за молодые побеги. Действуйте». Мы пристегнули акваланги и ушли под воду. У каждого в руках был специальный шприц, с помощью которого предстояло вводить нашим жертвам губительные дозы формальдегидного раствора. В шестидесяти футах подо мной виднелось скопление морских звезд. Их темные многорукие тела четко выступали на бледном фоне дна, а дисциплинированный строй напомнил мне военный парад. Честное слово, казалось, что кто-то из них отбивает ритм на барабане. Подплыв к одной из морских звезд, я вновь припомнил удивительно подходящее им прозвище «терновый венец». Дюжины острых шипов выступают из каждой «руки» этого создания. Шипы эти очень ядовиты: раны от них вызывают нарывы, а иногда заражение крови. Я вытащил нож и перевернул двухфутовое колючее существо на спину. Нижняя его часть была покрыта крохотными желтыми отросточками, с помощью которых звезда может двигаться в любом направлении. Эти трубковидные «ножки» действуют как присоски. Я поднял звезду и попытался подержать ее перед камерой. Звезда немедленно обвила свои «руки» вокруг объектива. Лишь наверху и то с помощью ножа мне удалось отодрать эту живую «подушку для иголок» от камеры. В этот момент на поверхности показался второй ныряльщик — Мик Черч. Лицо его было преисполнено охотничьего азарта. Он убил 150 морских звезд из своего формальдегидного ружья. — Я никогда раньше не видел столько зверья в одном месте, — выдохнул Мик. — Их было так много, и все двигались разом, словно они играли в «делай как я». Впечатление такое, будто я просмотрел фантастический фильм о нашествии из глубин океана. — Здесь, на Гуаме, — сказал д-р Чешер, когда мы укладывали аппараты, — нам пока еще удается контролировать их продвижение. Недавно наша команда истребила 2549 звезд за четыре часа... Беда вся в том, что у жителей дальних островов нет подходящего снаряжения. Выход один — научить жителей прокалывать морские звезды копьями, а затем собирать их и закапывать на берегу. Акантастера ведь не убьешь, просто проколов копьем. Даже если звезду разрубить пополам, каждая часть восстанавливает недостающие детали и начинает новую жизнь. Чешер рассказал мне, что жителям низких островов Тихого океана в результате нашествия «терновых венцов» грозит настоящая опасность. — Когда кораллы погибают, рифы сразу же начинают разрушаться, а штормовые волны достигают берегов и быстро размывают их. Но еще до того, как остров будет разрушен, его жители рискуют умереть с голоду. Море для них — почти единственный источник белковой пищи. А как только гибнут рифы, рыба уходит далеко от островов... Для изучения проблемы спасения кораллов в район Тихого океана прошлым летом отправилась группа из 60 ученых и ныряльщиков. На следующий день после встречи с Чешером я сопровождал зоолога и специалиста по подводным погружениям профессора Брауэра и двух его коллег, занятых сбором морских звезд на западном побережье Гуама. Резиновый плот с подвесным мотором, нагруженный аквалангами и большими корзинами для морских звезд, доставил нас к месту, где мы обнаружили скопление хищников. — Будьте осторожны, — предупредил нас Брау-эр. — Постарайтесь не поранить животных, да и смотрите сами не пораньтесь. Мы нырнули. Морское дно в этом месте было сплошь покрыто кораллами разных форм и размеров. Несколько морских звезд кормились, крепко прицепившись своими присосками к их вершинам. Отдирая ножом звезду от коралла, я был осторожен, как хирург в операционной. Когда «урожай» был собран, мы выпустили звезд в аквариум. Брауэр набрал в шприц морской воды, настоянной на коралловых полипах, и пустил струю под «терновый венец». Хищник тотчас открыл рот, расположенный в центре брюшной поверхности тела. Затем Брауэр поместил голодную морскую звезду на живой коралл. Акантастер полностью вывернул наружу свой желудок. Его пищеварительные соки начали растворять коралловые полипы. Через час те превратились в полужидкие лоскутья. Там, где раньше жила колония маленьких разноцветных существ, остались лишь обесцвеченные белые скелеты! — Вот так за одну ночь, — сказал мне профессор,— взрослая морская звезда может уничтожить побеги коралла, которому потребовалось пятьдесят лет на то, чтобы вырасти. Параллельно с исследованиями поведения акантастера и поисками ответов на загадку катастрофической вспышки ее размножения принимаются срочные меры для борьбы с хищниками. Австралийские биологи, обеспокоенные опасностью, нависшей над рифами Большого Барьера, планируют организовать наступление на морских звезд с помощью их естественных врагов — гигантских моллюсков-тритонов. Дело в том, что в последние десятилетия экологическое равновесие на рифах было нарушено: промысловики вели интенсивный сбор тритонов. Ценность представляют не они сами, а их красивые раковины, идущие на сувениры. Полагают, что это стало одной из причин размножения «терновых венцов». — Я подсчитал, что сборщики раковин в районе Большого Барьера выловили с 1949 по 1959 год не меньше 100 тысяч тритонов, — сказал мне профессор Эндин из Квинслендского университета в Австралии.-— Мы пытаемся сейчас выяснить, можно ли тритонов выращивать на специальной ферме. Если это возможно, мы выпустим взрослых тритонов на рифах Большого Барьера. Д-р Чешер полагает, однако, что уничтожение тритонов не единственная причина резкого увеличения численности морских звезд. Дело в том, что, убивая кораллы при прокладке глубоких, проходов в рифах или глушении рыб динамитом, люди способствовали размножению акантастера. Чешер объяснил, что при нормальных условиях лишь ничтожное число из миллионов яиц, выметанных самкой морской звезды, развивается во взрослых звезд. Причем самое интересное то, что плавающих личинок морских звезд в массе поедают коралловые полипы — те самые, что впоследствии становятся жертвами взрослых игольчатых хищниц! Когда человек разрушает на большой площади коралловые рифы, личинки акантастеров благополучно оседают на дно, превращаются в звезд, расползаются по соседним живым рифам и начинают уничтожать их. Это, в свою очередь, способствует массовому развитию личинок. В результате такая цепная реакция приводит к катастрофической вспышке численности хищников. — Мою гипотезу подтверждает тот факт,— говорит д-р Чешер, — что нашествие на Гуам, а также на острова Рота и Понапе началось как раз из тех районов, где проводились взрывные и экскаваторные работы. Кое-кто из коллег Чешера занят сейчас исследованием, не явилась ли гибель коралловых образований последствием ядерных взрывов, проводившихся в этом районе, или результатом, загрязнения вод океана химическими веществами. Все это, увы, тоже результат деятельности человека, разрушающего мир, в котором он живет. Перевел с английского Ан. ВОЛОВ КОММЕНТАРИЙ К ЭКСПЕРИМЕНТУ КАНДИДАТ БИОЛОГИЧЕСКИХ НАУК Г. М. БЕЛЯЕВ: Крупные многолучевые морские звезды «терновый венец», или Acanthaster» достигающие полуметра в диаметре, широко распространены на коралловых рифах в тропической зоне Тихого и Индийского океанов. Подобно многим своим хищным собратьям, акантастер способен выворачивать через рот наружу свой желудок, обволакивать им жертву, переваривать и всасывать ее мягкие части. После того как акантастер проползает по коралловому рифу, за ним остается белая полоса начисто объеденных скелетов кораллов. Такие мертвые участки рифа довольно быстро разрушаются и уже не могут служить защитой от океанских волн. Несколько лет назад была обнаружена необычная одновременная вспышка численности акантастеров у острова Гуам (один из группы Марианских островов в западной части Тихого океана), на нескольких участках Большого Барьерного рифа Австралии и на рифах некоторых других тихоокеанских островов. В печати появились тревожные сообщения, высказывались опасения за судьбу всего Большого Барьерного рифа. Были организованы специальные экспедиции для выяснения причин такого обилия акантастеров и изыскания мер борьбы с этой звездой. Различные мнения о причинах, вызвавших нашествие звезд, приводит в своей статье Дж. Шугар. Однако подобные же, причем периодически повторяющиеся, катастрофические вспышки хорошо известны и для других животных (например, саранча, бабочки-шелкопряды, небольшие грызуны лемминги и др.). Возникновение этих вспышек может быть не связано с деятельностью человека, а вызывающие их причины во многом до сих пор не разгаданы. В опубликованной в этом году статье американских ученых Вебера и Вудхеда приведены результаты организованного в 1966—1969 годах обследования многих островов юго-западной части Тихого океана. Оказалось, что чрезмерные скопления акантастеров были обнаружены только на некоторых рифах островов Фиджи и на отдельных участках Большого Барьерного рифа (между 17 и 19° южной широты). Из более чем тысячи отдельных рифов Большого Барьера значительные повреждения причинены звездами лишь примерно на 40 рифах. В 1963—1965 годах на рифах Грин-Айленд были уничтожены практически все живые кораллы, но с 1907 года число звезд стало уменьшаться, и теперь рост кораллов возобновился. Авторы статьи считают, что угроза разрушения Большого Барьера и других островов сильно преувеличена. Возможно, что подобные вспышки размножения звезд происходили и в прошлом, но оставались незамеченными. Тем не менее вред, причиняемый звездами, несомненен, и разработка методов борьбы с ними необходима, так же как и в случаях массового размножения других вредных животных. Эксперт по кораллам Р. Рэндал считает, что, если изолировать пораженный участок рифа, количество звезд вскоре начинает уменьшаться само по себе: уничтожив полипы, голодные звезды начинают поедать друг друга. Не так давно на Международной зоологической конференции в Танзании профессор В. Виклер сообщил что морскими звездами питается один из видов креветок. Правда, этот вид креветок не водится в районе Большого Барьерного рифа, но их можно выращивать в садках, а затем выпускать в океан. Такой «биологический» метод борьбы с игольчатыми хищниками может оказаться очень эффективным. Но пока еще не решено, стоит ли его применять. Ведь слишком массовое размножение самих креветок может привести к новому нарушению биологического равновесия. Неизвестно, что станут есть креветки после того, как расправятся с морскими звездами, и не принесет ли их вселение больше вреда, чем пользы. О. ОРЕСТОВ, соб. Корр. «Правды» — для «Вокруг света» ЛЕГЕНДЫ И БЫЛЬ О КОРОЛЕ АРТУРЕ Добрый и злой гений всей этой истории — волшебник Мерлин. Он жил во времени «задом наперед», и поэтому будущее было для него раскрытой книгой, но прошлое таилось за семью замками. А началась эта история с одного весьма примечательного события в корнуолльском замке Тинтагел. Владетель замка и правитель Корнуолла славный рыцарь Горлуа был женат на неприступной красавице Игрэн, к которой воспылал страстной и безнадежной любовью король Утер Пен-драгон. Отчаявшемуся королю пришел на помощь его друг волшебник Мерлин. Он придал Утеру облик Горлуа и помог добиться расположения обманутой таким образом красавицы. Вскоре Игрэн родила мальчика, которого нарекли Артуром. (Оговорюсь сразу: мне следовало бы снабдить каждую предыдущую и многие последующие фразы словами «якобы», «будто бы», «как гласит легенда» и т. д. Но я опускаю их, так как эти оговорки должны предшествовать всему изложению сказаний, за достоверность которых, как понимает читатель, никто не может поручиться.) Итак, прекрасная Игрэн родила мальчика, которого нарекли Артуром и которому было суждено затмить в приключениях и подвигах всех рыцарей Англии. Славный Артур со временем стал королем и поселился с молодой женой, красавицей Гиневрой в замке Камелот. Артур призвал в Камелот самых достойных рыцарей Европы, разместил их вокруг огромного круглого стола и провозгласил свой рыцарский девиз: «Сила — это еще не справедливость, справедливость — это и есть сила». (Когда мы видим ныне участников международных конференций и конгрессов, заседающих за круглым столом, вряд ли кто помнит, что идею переговоров «равных» легенда приписывает королю Артуру.) Благородной доблестью своей Артур был возведен на престол и благородство вознамерился сделать знаменем королевства. Но вскоре бурные события потрясли замок Камелот. Один из рыцарей Круглого Стола, Тристан, воспылал любовью к ирландской принцессе Изольде, жене корнуолльского короля Марка. И в конце концов погиб от его копья. Другой доблестный рыцарь — Ланселот дю Лак, ближайший соратник Артура, полюбил королеву Гиневру, и сердце королевы ответило ему. Их любовь была столь беззаветна, что перед ней отступили и рыцарская дружба, и супружеская честь. Но велико было благородство Артура. Чтобы не разрушать дело Круглого Стола, он закрывал глаза на поведение влюбленных и долго не принимал никакого решения. И тогда коварный рыцарь Модред, в чьем сердце не угасала ненависть к Ланселоту и зависть к Артуру, убедил короля поехать на охоту в расчете, что, воспользовавшись этим, влюбленные встретятся, а уж он-то позаботится о том, чтобы придать этой встрече гласность. Тогда и Артур вынужден будет действовать. Так и случилось. Модред, подкараулив свидание Ланселота и Гиневры, ворвался со своими приспешниками в покои королевы. Ланселот бежал, а сторонники Модреда потребовали суда над Гиневрой. И Артур вынужден был подписать смертный приговор: сожжение на костре. Фото. Стела с изображением воина «темного времени». ...Недавно в Англии вышел фильм «Камелот» с участием известных артистов Ричарда Харриса и Ванессы Рэдгрейв. В основу сценария лег один из наиболее распространенных вариантов легенды, тот самый, в котором человечность и благородство короля Артура проявляются особенно полно. Король Артур стоит у окна замка и с ужасом глядит на привязанную к столбу Гиневру. Палачи ждут его знака. Модред торопит, но король медлит: неужели Ланселот не успеет прийти на помощь и спасти Гиневру?.. Ланселот прибыл вовремя со своей дружиной и увез Гиневру. Теперь Артуру ничего иного не оставалось, как идти походом во Францию против своего друга. Однако из Англии приходит тревожная весть, что Модред намерен провозгласить себя королем. Артур возвращается и в кровавой битве убивает Модреда. Но и Модред успевает смертельно ранить короля. Перед смертью Артур повелел рыцарю Бедиверу бросить в озеро, у берегов которого происходило сражение, свой знаменитый меч, чтобы никто не смог запятнать его бесчестьем и разбоем. Бедивер выполняет волю короля, и из воды показывается нежная женская рука волшебной «хозяйки озера», бережно принявшая меч Артура. А короля отвезли в замок на остров Авалон, где он и умер. Фото. Битва при Камланне. Поединок короля Артура с Модредом. Рисунок из древней хроники. ...Легенды о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола летели через границы, певцы украшали их новыми и новыми деталями, в сказания вкрапливались, словно жемчуг, заимствованные сюжеты из греческой мифологии и сказок Востока, они менялись в переводах с языка на язык, получали новые толкования, исчезали и появлялись, обросшие причудливыми узорами. Но существовал ли прототип благородного героя этих прекрасных легенд? А если и существовал, то насколько предания соответствуют подлинной истории? Где кончаются исторические факты и начинается легенда, рожденная народной мудростью, стремлением к справедливости доброте и миру? Фото. Король Марк и Тристан. Ланселот на коленях перед королевой Гиневрой. Рисунки из средневековой летописи. О ЧЕМ ПЕЛИ БАРДЫ... Сохранились сведения, что в 1113 году группа французских монахов посетила Корнуолл. Местный житель рассказал им о подвигах короля Артура, который жил в Корнуолле, сражался против саксов и... все еще жив. Монахи подняли его на смех, но население деревни действительно верило в Артура и вступилось за земляка. После разгоревшегося побоища монахи бежали. Это, пожалуй, первое упоминание об Артуре в письменном документе. Совершенно очевидно, что легенда появилась на западе Великобритании, то есть в кельтских районах — Корнуолле и Уэльсе. Так что, если Артур существовал, он был героем кельтов, а не более поздних завоевателей Англии — англосаксов. В 1125 году ученый монах Внльям из Малмсбэри, занимавшийся исследованиями в древнем аббатстве Гластонбэри, закончил свой труд по истории Англии. В этой книге он упоминает Артура как «человека, явно достойного упоминания в правдивой истории». По убеждению Вильяма, Артур был предводителем бриттов в борьбе против англосаксонских интервентов, которым он нанес поражение у горы Бадон. Несколько лет спустя другой летописец — Джефри из Монмаута — написал книгу «История королей Британии». Рассказывая о событиях V века, Джефри упоминает короля Британии Константина, его сына Утера Пендрагона и внука Артура. Все они боролись против англосаксонской колонизации Британии. С легендой совпадает рассказ Джефри о мятеже Модреда, имена некоторых рыцарей, в частности Бедивера, и, к сожалению, упоминание о Мерлине, что заставляет сразу же усомниться в историчности всего труда. По словам Джефри, король Артур погиб в 542 году в битве при Камланне — в Корнуолле. В книге нет упоминания о Круглом Столе, а о жене Артура сказано, что она римлянка и ее имя Ганхумара. А один историк конца XII века, комментируя труд Джефри Монмаутского, писал, не страшась преувеличений: «Есть ли место в границах Христианской империи, куда не долетела бы крылатая хвала Артуру Британцу? Кто, — спрашиваю я, — не говорит об Артуре Британце, если он известен даже народам Азии, хотя и в меньшей мере, чем британцам? Об этом свидетельствуют рассказы людей, возвращающихся из стран Востока. Хотя они и отделены огромными пространствами, восточные народы вспоминают его так же, как и западные. Египет говорит о нем, да и Босфор не молчит. Рим, властитель городов, поет о его подвигах, а его войны известны даже бывшему сопернику Рима — Карфагену. Антиохия, Армения и Палестина воспевают его деяния». Правда ли это? Давайте заглянем в собор итальянского города Модены. В нем есть барельефы 1106 года, изображающие «Артура из Британии» и его рыцарей, спасающих женщину. Но ведь это означает, что Артура прославляли в Италии еще до появления первого письменного упоминания о нем в Англии Вильямом из Малмсбэри! Изображен «король Артур» и на мозаике собора в итальянском городе Отранто вместе с Александром Македонским и библейским Ноем. Мозаика относится к 1165 году. Но все это еще не доказательство существования исторической фигуры короля бриттов Артура. Изображения в соборах и поэмы только напоминают нам, что уже в XI — начале XII века имя Артура чтили во всей Западной Европе. ...И ЧТО ГОВОРЯТ ИСТОРИКИ? В V веке Британия формально оставалась частью Римской империи, хотя бритты (кельтские племена) фактически уже сами управляли страной. В это время с континента начались набеги германских племен англов и саксов. Примерно между 460 и 470 годами бриттов возглавил некий Амброзии Аурелиан, который с переменным успехом вел войну против пришельцев. Однако где-то между 490 и 520 годами бритты нанесли серьезное поражение англосаксам у горы Бадон (местонахождение которой до сих пор не установлено), и нашествие интервентов, было временно приостановлено. В этот период военной славы бриттов и появляется имя Артура. Так, в старинной уэльской хронике «Анналес Камбриэ» о событиях 516— 518 годов говорится: «Битва при Бадоне, во время которой Артур три дня и три ночи нес на плечах крест господа бога Иисуса Христа, и британцы одержали победу». К событиям 536—538 годов относятся слова: «...битва при Камлауне, где были убиты Артур и Медроут...» Так появляется название Камлаун (или Кам-ланн), где погиб Артур, и имя злодея Модреда из средневековых поэм. Но нигде в этих хрониках Артура не величают королем, он всего лишь военачальник кельтов, отстаивавших независимость страны от пришельцев. В IX веке уэльский монах Ненний написал по-латыни «Историю бриттов», причем он пользовался и более ранними документами. Ненний писал, что «Артур сражался против саксов в одном ряду с королями бриттов, но сам он был военачальник... Его двенадцатое сражение было у горы Бадон, и только в тот день от атаки Артура погибло 960 человек, и всех он убил сам и во всех битвах был победителем». Итак, напрашиваются некоторые выводы. В V—VI веках, очевидно, жил и сражался некий рыцарь Артур, удостоившийся чести быть прославленным в легендах и песнях. Этот период в истории Британии ознаменовался победами над интервентами, и вполне понятно, что военные руководители и организаторы побед были подняты на щит народными сказителями в своих патриотических поэмах. Далее, вполне очевидно, что Артур был кельтом, то есть выходцем из Западной Англии, вероятнее всего из Уэльса. Не случайно, что его имя чаще всего и раньше всего упоминается в уэльских поэмах и легендах. Так, в поэме «Гододдин», относящейся примерно к 600 году, автор оплакивает смерть одного рыцаря, добавляя, что, «хотя он и не был подобен Артуру, доблесть его весьма велика». Значит, уже в то время слава Артура воспринималась как нечто само собой разумеющееся. Другая ранняя уэльская поэма, «Черная книга Кармартена», содержит даже перечень некоторых соратников Артура, в частности имена Кэй и Бедивер, то есть героев позднейших легенд о Круглом Столе. : Что касается официального положения Артура-воителя, .то никаких доказательств его королевского титула нет. Правда, от эпохи после царствования Амброзия не сохранилось почти никаких документов, почему ее иногда именуют «темной эпохой». Во второй упомянутой уэльской поэме титул Артура — «амбероудир», то есть латинское «император», что первоначально означало у римлян «главнокомандующий». Кое-кто из ученых полагает, что британские солдаты могли самолично провозгласить Артура «императором», как это случалось и раньше. У монаха Ненния Артур именуется «дукс беллорум», что может также означать «военачальник». От слова «дукс» позднее произошли «дюк» или «дуче», что равноценно графу или герцогу. При римлянах именно генералы, возглавлявшие оборону отдельных районов Британии, назывались «дукс». Может быть, Артур присвоил себе такой титул, а может, получил его от британских «королей» — точнее, феодальных князей. Все это пока вопросы без ответа, но можно полагать, что в 470-х годах в христианской дво-рянской семье, связанной с римскими властителями Британии, родился мальчик по имени Артур (не лишено правдоподобия, что его имя является кельтским видоизменением римского Арториус) и, став рыцарем, Артур прославил себя в борьбе с захватчиками — характерно, что до 550 года имя Артур вообще не встречается в английских письменных памятниках, но после этой даты оно становится популярным. Не могло ли так случиться, что после подвигов Артура-военачальника, ставшего героем бриттов, детей начали называть в его честь? НА РУИНАХ КАМЕЛОТА Но ведь легенды и сказания связывают жизнь короля Артура с местами конкретными. Неужели земля, начиненная вещественными уликами многих эр и эпох, не способна пролить свет на историю и личность Артура? Что-нибудь должно же было остаться от «темной эпохи», от Камелота, от замков, где пировали и сражались артуровские рыцари? Прежде всего я посетил на берегу Корнуолла замок Тинтагел, где будто бы произошла легендарная встреча короля Утера и Игрэн, родителей Артура. Развалины замка расположены на краю высокого каменного обрыва, об основание которого где-то глубоко внизу бьются с шумом морские волны. За обрывом — скалистый остров, где находится вторая часть замка. Чтобы добраться туда, надо спуститься по бесконечным каменным ступеням на дно обрыва, а затем вновь подняться на вершину острова. Замок был, вероятно, и впрямь недоступен. Джефри Монмаутский писал о нем: «Он расположен на море, и море окружает его со всех сторон. Нет к нему доступа, кроме узкой тропинки в скалах, которую могли бы преградить три вооруженных рыцаря, если бы ты наступал по ней даже со всей армией Британии...» Сейчас, правда, установлено, что замок Тинтагел был построен примерно в XII веке норманнским герцогом Реджинальдом и, следовательно, при короле Артуре эта грозная крепость существовать не могла. Однако археологи установили, что в «темную эпоху» здесь действительно были строения — по-видимому, монастырь кельтских монахов. Раскопки обнаружили монету IX века, а также керамические изделия, ввезенные из Средиземноморья примерно в. V веке. Спрашивается, разве не могла бы Игрэн находиться в этом монастыре, когда ее посетил Утер? А недалёко от города Фоуи приезжим показывают грубо отесанный камень около двух метров высотой, на котором высечена латинская надпись: «Drustanus hie pacit filius Cunomori». «Здесь лежит Друстанус, сын Куноморуса». Средневековые барды превратили имя Друстан в Тристан (Тристрам). Что касается Куномора, то это латинская форма кельтского (уэльского) имени Кунвоур, которое носил правитель западной Британии в VI веке. По соседству с камнем археологи обнаружили следы древнего деревянного здания с обширным залом и керамику, сходную с той, что нашли в Тинтагеле. Был ли это замок Дор, где король Марк, Тристан и Изольда переживали свой трагический роман? Отсюда мой путь лежал на восток, в английское графство Соммерсет. Здесь находится холм (его называют «тор»), у подножья которого—руины Гластонбэрийского аббатства. Именно этот холм многие исследователи отождествляют с островом Авалон, куда отвезли в ладье смертельно раненного Артура и где он умер, — хорошо известно, что раньше холм был окружен болотами, которые во время половодья превращались в глубокое озеро. Раскопки на вершине холма обнаружили остатки древнего здания. В 1190 году местные монахи разрыли могилу на старом кладбище аббатства и, как говорится в летописях, обнаружили глубокую яму, где находился скелет высокого мужчины и рядом с ним скелет женщины, даже с прядью белокурых волос. Могила была расположена меж двух каменных столбов, а внутри лежал свинцовый крест. В одной из книг 1607 года имеется графическое изображение этого креста с латинской надписью: «Здесь лежит Артур, великий король, на острове Авалон». Ученые считают, что, судя по форме букв и характеру надписи, это вряд ли позднейшая подделка — крест определенно относится к «темной эпохе». Монахи перенесли останки в часовню. В 1278 году в присутствии короля Эдуарда I могилу вскрыли вновь. Очевидец этого некий Адам из Домэрхэма писал: «Король Эдуард... со своей супругой, леди Элеанор, прибыл в Гластонбэри... на следующий вторник... на закате король приказал открыть могилу знаменитого короля Артура. В ней были два гроба, украшенные портретами и гербами, и обнаружены порознь кости короля, крупного размера, и кости королевы Гиневры, которые были прекрасны...» Эдуард приказал вновь захоронить короля и королеву, закутав гробы в дорогие шелка. Но в годы кромвелевской реформации и ликвидации аббатства в 1539 году могила была уничтожена и кости развеяны по земле. Сейчас на этом месте для туристов стоит вывеска: «Место могилы короля Артура». Сочиняли монахи или говорили правду? Совсем недавно английский археолог Рэдфорд решил проверить сказания и раскопал то место, где монахи нашли «могилу Артура». И что же? Он выяснил, что там действительно стояли когда-то два каменных столба и что пространство меж ними было взрыто, а затем заполнено землей, в которой он нашел куски строительных материалов, относящихся примерно к 1190 году. На дне ямы сохранилась каменная плита, характерная для древних могил. К югу от Гластонбэрийского холма чуть не на горизонте виден другой холм — Кэдбэри-касл, где сейчас ведутся интересные раскопки. У местных жителей нет никаких сомнений, что именно здесь стоял Камелот с Круглым Столом, — они так и называют холм «Дворец короля Артура». А в ночь на праздник св. Джона, по их словам, можно услышать топот копыт боевых коней короля и его рыцарей, спускающихся с холма к ручью... Недалеко от этого холма находится деревня Камел и река Кам. А в 1542 году Джон Ле-ланд, придворный Генриха VIII, писал: «Около Южного Кэдбэри находится Камаллат, бывший когда-то знаменитым городом или замком. Жители ничего не могут рассказать, но они слышали, что Артур часто жил в Камаллате...» На плоской вершине холма нет никаких руин. Здесь никогда не стояли средневековые замки. И все же к нему привлечено сейчас внимание археологов. Их интерес пробудила жившая неподалеку дама, некая миссис Харфильд. Она любила гулять с собачкой по холму и, ковыряя землю зонтиком, заметила мелкие обломки глиняной посуды. Ученые определили, что осколки относятся к доримской эпохе истории Англии. Но два или три обломка, без сомнения, принадлежали к «темной эпохе» Артура! Был создан Комитет по исследованию Камелота, который возглавил профессор Рэдфорд, и начались раскопки. Долгое время холм «не радовал» членов комитета. Были обнаружены останки поселения эпохи неолита, затем памятники бронзового века, железного века. Над ними — поселения кельтов, а затем римлян. Судя по всему, римские легионы Веспасиана штурмом брали это кельтское поселение, ибо раскопки показали даже место битвы, где найдены римские монеты, вооружение и кости десятка убитых людей. И только в 1967—1968 годах археологи открыли остатки зданий, которые могли существовать только в эпоху Артура. Руководитель экспедиции Олкок показал мне центральную часть холма, где явно заметны следы большого О Дания, построенного в форме креста, что было характерно для европейских церквей V—VI веков. Обнаружено также несколько предметов «темной эпохи». На склоне холма открыта старинная мощеная дорога и остатки ворот, очевидно ведших к вершине холма. Вокруг самого холма идут своеобразные террасы, которые представляют собой основы древних укрепленных стен, кольцами окружавших поселение на вершине. Раскопки продолжаются. Им серьезно мешают законы о частной собственности. Олкок рассказывал мне, что каждую осень приходится засыпать все археологические траншеи, так как частный владелец холма разрешает вести раскопки только летом. Зимой он использует холм для пастбища. Так ежегодно важнейшие исторические раскопки начинаются весной с расчистки всего, что было засыпано. Несмотря на весь свой скептицизм, Олкок согласен, что во времена Артура холм представлял собой сильно укрепленное поселение, возможно замок, принадлежавший какому-то вождю или военачальнику кельтов. Ясно, что это была мощная крепость выдающегося деятеля того времени. Но был ли это король Артур? ЮВАН ШЕСТАЛОВ ЮГОРСКАЯ КОЛЫБЕЛЬ Рисунки С. ПРУСОВА —К то такой Революца? Если человек, то какие у него глаза, руки, голова? Головой он силен или руками? А есть ли у него сердце? Можно ли с ним договориться лесным людям? Ценит ли он мех соболий и беличий? — Кто такой Революца? Если он дух, то какой? Черный или белый? Злой или добрый дух? Какую жертву он попросит? Большую или маленькую? Жертву с кровью или без крови? Откликнется ли он на молитвы? А может, как многие духи, на жертвоприношении побывает, полакомится кровью и улетит, не оказав помощи страдающим? — Кто такой Революца? Неужели и вправду этот дух красный?! Разве такой бывает? Никогда не было такого духа! В виденьях великих шаманов не видано, в сказках-былинах не слыхано! Откуда выплыл? Чего он хочет? Куда поведет, людей? К добру или злу? Но тогда он был бы белым или черным? Нет! Это новый цвет! Непонятный для таежников цвет! Надо узнать его! Надо быть очень осторожным, чтобы не спугнуть! Не настроить бы его против таежных людей!.. Кто такой Революца?! Самые противоречивые слухи доходили до таежной деревеньки Хомрат-павыл (туда отправился после камлания1 Солвал), которая запряталась от недоброго взгляда среди снегов и больших деревьев. Сначала говорили, что Красный дух победил Черного духа — Белого царя. Но этому никто не поверил. Сам Мирсуснэхум2 — всевидящий — вот уже сколько веков ведет борьбу с духами Белого царя и не может победить. Неужели какой-то никому не известный Революца оказался сильнее? Потом прошел слух, что Белого царя держат в священном доме — церкви. Одни говорят, что там выгоняют из него злых духов. Другие судачили, что, наоборот, там его ласкают, чтобы стал он добрее и добрым силам дал волю. А Революца не на небе и не в центре земли, где обычно живут самые именитые, а совсем недалеко от манси — в Тубыл-усе, который русские называют Тобольском. В этом звонком городе, сверкающем куполами священных домов, не раз пили чай не только богатые манси, но и простые охотники. Ярмарки там бывали веселые, шкурки собольи там ох как любят! Чай там ой какой крепкий!.. Каждой весной из этого города на север плывут огненные лодки с большими баржами. Привозят на север соль — увозят осетров, нельм, муксунов... На этих огненных лодках веселые люди — купцы плавают. И самый именитый среди них купец по имени Плотник. Это так его манси называют, а для русского уха он Плотников. Большой это человек! Богатый!.. 1 Камлание — священнодействие. 2 Мирсуснэхум — по-мансийской мифологии — сын Торума, создателя вселенной; с помощью Мирсуснэхума он управляет миром. У! Какой богатый!.. Много у него огненных ло- Глава из новой книги мансийского писателя Ювана Шесталова «Югорская колыбель», которая подготавливается для печати издательством «Молодая гвардия». док, много неводов, много соли... По всей Оби он хозяин. Рыбаков у него тысячи. И не только рыбу его люди ловят, но и в железо заворачивают. Консервами это называется. Когда ешь такое чудо, чуть железом пахнет. Но все равно это не железо, а рыба. Наша, вкусная, обская рыба... Веселый человек этот Плотник. У него всегда вода веселая есть. Пристанет к берегу его сияющая огненная лодка — праздник приходит в селение. Угощает он всех веселой, горькой водой. И люди не скупятся: кто соболя подарит, кто икру осетровую. Веселый купец! Хороший... И главное, он говорит на языке манси. Хоть коряво, но говорит. Это очень хорошо, когда даже сам Плотник хочет быть на манси похож!.. И зачем это в Тубыл-ус, где живет веселы купец Плотник, привезли Белого царя?! Не хотят ли обучить царя мансийскому языку? А может, веселым его сделать хотят? Таким, как купец Плотник?! А может, Плотника хотят сделать царем?! Непонятны Совсем непонятно: зачем привезли царя в Тубыл-ус?! А может, это совсем не так?! Надо съездить в Тубыл-ус и узнать и про Белого царя, и про Красный дух — Революцу! Все надо узнать самим! На большом камлании двух молодых шаманов — Солвала и Потепку решили направить в Тубыл-ус, чтобы они своими «всевидящими» глазами посмотрели, что происходит в мире. Если духи и на самом деле борются, если вправду в мире опять наступил жестокий богатырский век, когда не только духи воюют, но и человек на человека идет не с улыбкой, а с топорами и копьями, лесные люди должны подумать, как им быть. По пути в Тубыл-ус Потепка и Солвал должны были заехать в Белогорье, чтобы поклониться и принести жертвы духам самого большого, самого великого священного места всего Севера. Недалеко от этого селения, там, где Иртыш свою желтую воду уже смешал со струями великой Оби, в глухом урмане давным-давно стояло капище золотой, огненной птицы. Птица эта была, говорят, вещая. Она умела предсказывать будущее. И говорила она, сказывают, на всех языках народов, позабытых богом. И поэтому каждою весною сюда съезжались со всех концов Севера. Сияя огненным светом, эта птица белой ночью возвращалась с неба в свое капище. Она говорила шаману все новости, которые произошли на земле и на небе. Потом в свете великого костра птицы, боги, люди думали о судьбе земли своей. В Белогорье давно уже жили русские. Но урман священный, где когда-то было капище, люди не забывали. И каждый год шаманы со своих родов собирали мех и с мешками направлялись в Белогорье на поклонение. Простые люди теперь туда уже не ездили, передоверив сношение со священной птицей своим шаманам. Камлание у капища Мирсуснэхума в этом году прошло удачно. Много меху принесли люди в жертву. Доволен был не только Якса, но и другие шаманы... Удивлялся Солвал, спрашивал Яксу, почему «священная жертва для богов» в его бедный дом попала. Сердился Якса на такие вопросы своего ученика. Видно было это по его лицу и глазам, но слова у него были тихие «Это подарок богов! Ты заслужил не только это! Все объясню потом!..» — говорил Якса каким-то особым и таинственным голосом. Ждал Солвал «большого разговора», который обещал Якса, но так и не дождался. Настало время отвозить в Белогорье «жертвы великим духам, предкам великим», целый мешок шкурок соболей, белок, куниц, лисиц, горностая, выдры должны были отвезти молодые шаманы Потепка и Солвал. А потом надо было съездить в Тубыл-ус и узнать про таинственную и незнакомую Революцу. В одно прекрасное зимнее утро Солвал и Потепка тронулись в дальнее путешествие. Зима повернула лицо свое к весне. Солнце поднималось все выше и выше. Днем снег становился мягким, ночью твердел, как сахар. Наступало время звонких и длинных дней, хороших дней для дальней дороги. Березово было не узнать. Здесь произошло что-то загадочное. Звонкие колокола на церквах молчали. На улице людно, шумно, как на берегу реки во время большой путины. Никогда столько народу не видел Солвал в Бе-резове! Раньше по улицам прогуливались лишь в меховых шубах и собольих шапках. Теперь на улице люди в худенькой неприметной одежонке, но такие веселые и сияющие, будто какой-то праздник. Своим глазам не поверил Солвал, когда увидел, как Ванька-дровосек под ружьем вел толстого приказчика. Рядом с Ванькой-дровосеком шагал еще один русский. Солвал подумал, что это солдат Васька: одежда у него была такая же, когда тот вернулся со службы царской. Когда подошли ближе, заметил, что это другой русский. Солдат, значит... Но почему они ведут приказчика под ружьем?! Ведь это большой человек! Главный помощник купца... Как посмел Ванька-дровосек подняться против своего хозяина?! — Пася Рума, — поприветствовал его весело Ванька-дровосек, когда они поравнялись. — Здравствуй, друг! — ответил Солвал. Но тут же осекся, поймав суровый и невеселый взгляд приказчика. — Не бойся его! — подбодрил Ванька-дровосек.— Теперь мы здесь хозяева! Приходи вечером. Вон в тот дом. Тебе, темному, все объясню!.. Не забыл еще русский язык?! С Ванькой-дровосеком Солвал подружился в доме Яныг-пуки1. Каждое лето приказчик, у которого они работали, отправлял Солвала вместе с другими ловить сосьвинскую селедку на самых сележных угодьях Яныг-пуки. Богатый манси не всякому разрешал ловить золотую рыбку на своих угодьях. Приказчику купца, его людям дозволял. В свободную минуту Солвал и Ванька-дровосек разговаривали, учили друг друга своему языку. От него Солвал многое узнал, русские слова складывать научился. А Ванька-дровосек удивлялся мансийским словам... Вечером приятели встретились. Ванька-дровосек привел Солвала в большой дом, который называл таинственным и непонятным словом «Нардом», Там было много народу, как на большом камлании. Только не было костра. Но огонь горел. На столе, что стоял в дальнем углу, светила лампа. «Все же без огня люди не обходятся... Даже русские!.. — заметил про себя Солвал. — Без огня не сделать большого дела. Огонь все видит и слышит...» В клубе накурено. В неярком свете лампы ясно виделось, как летают синие духи, синие струйки дыма. Дверь открывалась и закрывалась. Заходили белые духи мороза, а следом за ними — странные люди. Глаза их горели, как у шаманов во время камлания. И почему-то многие из них с ружьями. Ружья большие и совсем маленькие. Некоторые из них чуть больше ладони. — Кто это такие?! — полушепотом спросил приятеля Солвал. — Это наши, из Рабочего союза. Красногвардейцы!.. Эти слова Солвалу были незнакомы. Только слово «рабочий» о чем-то смутно говорило. Он слыхал его раньше от приятеля еще там, на рыбалке. — А это товарищ Сенькин! — сказал как-то по-особому Ванька-дровосек, кивком указывая на человека в кожаной куртке, который внезапно появился в доме. Лицо у него было энергичное, а глаза спокойные, задумчивые, чуть усталые. 1 Яныг-пуки — большой живот. Манси так за глаза называли купца. — Председатель совдепа. Революционер! — прошептал в ухо приятель. Первые два слова ничего не говорили его таежному уму. Последнее же заставило Солвала вздрогнуть. «Революца!.. Это и есть Революца?! — воскликнул он в душе. — Так это же не дух! А человек!.. Революца... Не отберет ли он охотничьи угодья?! Не займет ли все лучшие рыбацкие пески, как веселый купец Плотник?! — забеспокоился Солвал, заметив наган, который висел у Сенькина на боку. Знал он, что маленькое ружье стреляет, насмерть убивает. — Нет у манси такого ружья, нет такой силы! И народу мало. А русских — много. Вон сколько людей собралось только в этом доме! — мыслил он, прикидывая взглядом. — А сколько их на улице, в других домах!..» Заметив испуганный взгляд Солвала, Ванька-дровосек стал его успокаивать; — Ты не бойся! Это свои люди. Такие же, как мы с тобой, батраки, рабочие... Теперь мы будем хозяевами, а не он! — выпалил Ванька-дровосек с каким-то особым удовольствием, показывая пальцем на человека, которого двое с ружьями только что втолкнули в клуб. Присмотревшись, Солвал в нем узнал старшину инородческой управы 1, который не раз приезжал в деревню, собирал с охотников ясак. Это был большой человек! Самый большой среди манси. Он мог присудить к битью кнутами, розгами. Был судьей в мирских и бытовых тяжбах... Совсем недавно этот старшина с двумя своими помощниками-мировщиками 2 приезжал в деревню. У Потепки будто бы потерялась кривда3. Двери у манси не знают замков — и никогда ничего не терялось. 1 Инородческая управа — орган управления «инородцами» до революции. Этот орган возглавлял старшина, получавший такое звание наследственно или по выбору. Управа подчинялась царской администрации. Это была патриархальная форма самоуправления, с помощью которой царизм эксплуатировал малые народы. 2 Мировщики — помощники старшины, которые обязаны решать все неважные ссоры в народе. 3 К р и в д а — рыболовная снасть. Сети манси далеко от деревни стоят, и не только снасть, но и рыбу чужой никогда не возьмет. А здесь будто бы потерялась кривда, которая стояла у дома... Потепка обвинял в этом страшном грехе Анха-Ваську. Это, мол, он, бездельник, продал. Мол, это его «фамильная привычка»: недаром к его имени прилепили слово «Анха» 1. Еще дед его заслужил такое прозвище за снятую с чужого силка куропатку. «По его следу и внук пошел, стал таким же вором!» — разглагольствовал Потепка по всей деревне. И между домами вспыхнула ссора, грозившая вылиться в кровавую драку. Каким-то образом слух в таких случаях доходил и до Березова, до инородческой управы. И старшина с двумя мировщиками был тут как тут. Видно, у них было дело и поважнее этой глупой ссоры. Но и это они не оставили без внимания, устроив суд у священных лиственниц, которые стояли рядом с домом Яксы. Сначала шаман говорил о той страшной каре, которая ждет и преступника, и лжесвидетеля, и обвинителя, если они будут говорить «неправду и присягать против своей совести. Потом обвиняемому Анха-Ваське Якса велел, чтобы он взял в руки острый нож и отрезал у деревянного божка нос, выковыривал глаза и произносил за ним такие слова: «Если я в этом споре не прав и если поклянусь, покривив совестью, то так же, как у этого идола, у меня пусть не будет носа. Если я на самом деле похитил кривду, то быть мне топором изрубленным, медведем в лесу изорванным, силами нечистыми преследуемым и гонимым...» То же самое проделал и Потепка. И тут стало всем жителям деревни ясно, что Потепка действительно потерял кривду, но Анха-Васька здесь совсем ни при. чем. Если бы он на самом деле похитил эту снасть, то кара бы его не миновала!.. Все знали: «Манси никогда не присягнет ложно. А если это случится, то от одного страха и угрызения совести он впадет в несчастье, с ума сойдет...» «Большие люди Мировщики! Большой человек Старшина! Без него манси не разрешить спора, не развеять ссору, не узнать, кто прав, кто нет!» — думал Солвал, глядя на пришибленного, помятого старшину. Но вспомнил он и другое: дорого достался им этот «мир», содрали за это много-много шкур... Умеют мировщики «усмирять» манси, умеют и брать шкуры, мясо, рыбу... — Но зачем его под ружье?! Разве можно так с большим человеком?! — вскрикнул Солвал на ломаном языке. Хотя в клубе стоял шум и гам, голос его услышали и на него обратили внимание. 1 А н х а — куропатка (манси). — А это что за человек? — спросил строгий в овчинном полушубке, подойдя к Ваньке-дровосеку.—Откуда ты его выкопал?! — Это мой товарищ. Мы с ним вместе рыбачили. Такой же, как я, батрак... — Для батрака у него слишком роскошная одежда!— разглядывая белоснежную парку, кисы с узорами, произнес подошедший. Солвал был действительно хорошо одет. Собирая Солвала в дальнюю дорогу, Якса о нем позаботился. У него нашлась и эта чужая парка, и малица, и кисы. Разнарядил он своего преемника, считая, что и внешний вид того, кто хочет завладеть сердцами, имеет не меньшее значение, чем его речь и другие чары воздействия на душу. «Глаза человека — два зорких стража, два защитника. Но таят и слабость. Глаза человека любят наслаждаться. От красоты они млеют. Узоры волшебные их уводят от мира, над которым надо задумываться!» — говаривал он. Красивая одежда Солвалу очень понравилась. Когда он во все это нарядился, то почувствовал себя счастливым духом. Никак не мог понять, почему эта «роскошная одежда» не по душе русскому со строгими глазами. И одновременно какое-то смутное недовольство Яксой, какое-то смущение зашевелилось в душе. «Неужели его потертый, измызганный овчинный полушубок лучше этой белой, как снег, мягкой, как пух, парки?!» — уговаривал сам себя Солвал. — А может, он хочет, чтобы все ходили в рвани?! Нет! Солвал так не хочет! Красивой жизни хочет Солвал!..» Отойдя от Солвала, Ванька-дровосек о чем-то горячо говорил с человеком в полушубке, то размахивая руками, то озорно улыбаясь. О чем он говорил, было не слышно. Но глаза строгого в полушубке чуть потеплели. В этот миг чем-то он был похож на шамана Яксу, когда тот поучал, остерегая от неверного шага. Долго потом журил Ванька-дровосек своего приятеля за сочувствие «классовому врагу» —старшине. Он старался объяснить, что старшина не только не захотел добровольно уступить Революции власть, но и оказал вооруженное сопротивление. А потом вместе с купцами, попами, чиновниками старой администрации принимал участие в подготовке мятежа против Революции. Увидев, что до приятеля не все доходит, Ванька-дровосек в меру своих сил старался втолковать «язычнику», что в стране произошла Революция и у власти теперь будут не мансийские старшины и не русские богачи, а бедняки, такие, как Ванька-дровосек или как бывший рабочий Тихон Сенькин, сосланный царем в ссылку за то, что он боролся за хорошую жизнь для бедных. В Березове он и возглавляет совдеп — Совет рабочих и солдатских депутатов. И хотя он с виду не богатырь — сила у него не малая: пятьсот сердец, пятьсот человек объединились в Рабочий союз. И это революционный кулак Сенькина!.. Синие духи дыма струились, летали. Их стало больше, чем в тот момент, когда вошел Солвал. Стало больше и народу. Они говорили, говорили, говорили... Как на великом камлании. О чем-то светлом и радостном ведали эти люди в ветхой одежонке, с узорами из смолы и копоти. Будто они собрались на большой праздник в честь низведенного медведя; словно они собрались на пир по случаю окончания удачной летней путины. Под конец они все хором, как счастливые весенние птицы, пели: Вставай, проклятьем заклейменный, Весь мир голодных и рабов! Кипит наш разум возмущенный... Опять скрипел снег, пели полозья. Звенели колокольчики, качались звезды. Солвал думал. Но не о богах... Ванька-дровосек стал другим. Сильным и веселым казался его приятель... А старшина смотрел лисицей, попавшей в капкан... И Березово стал другим. Скрипел снег, пели полозья... Новая мелодия зрела в его душе... Что он скажет людям? Какую весть принесет? Ему хотелось петь новую песню... Мелодия в душе его уже звучала. Только слов пока еще не было. Скрипел снег, пели полозья... От автора Прошло ли время сказок? Думаю, что нет. У каждого времени своя сказка. Когда я пел про синий ветер 1, я думал не столько о цвете ветра и игре звуков под полозьями аргиша2, сколько о жизни с ее запахами и красками, о ее вечном ритмическом движении. Задача моя была скромной: донести до слуха читателя древнюю музыку моего Севера, поведать о белой тайге, где еще бродит жизнь рядом со сказкой. Этой сказкой, может быть, дышали когда-то все народы... Мой народ, манси, дышал ею еще вчера. А ведь мой народ — частица человечества, а может быть, его чудом сохранившаяся древняя страница. Я натягиваю струны многострунного мансийского лебедя3 и ожидаю мгновения, чтобы высказать свою думу. Я трогаю струну лебедя, чтобы он перекликался с инструментами других народов и нес им мою думу, мою сказку, мою песню. Все это вложил я в книгу под названием «Югорская колыбель». Кто ее герой? Это Солвал. Он родился еще в старом чуме. Мечтал стать шаманом. И еще богатым... Другой мечты тогда не было. Старый шаман Якса разглядел в чувствительно-мечтательном юноше что-то особое и привлек его к себе. Прикрываясь высокими словами о верности заветам предков, мастерски владея волшебным словом и колдовством шамана, он добивается больших успехов в подготовке своего ученика, пророчит ему завидное будущее. Сбылось предсказание. Необычайно, хотя и не так, как хотел бы старый шаман, сложилась судьба талантливого юноши. Советская власть назначает Солвала продавцом магазина. Это тоже чудо: не надо манси, как в старину, ездить далеко за солью, порохом, сахаром. Солвал все имеет, он все может дать. Солвал первый председатель колхоза. Он коммунист, депутат. Большой человек. Колхоз его богат. Богаче самого богатого купца-манси. И хотя старый Якса, бывший великий шаман, недоволен колхозом и теперь проклинает своего ученика, который пошел по другому пути, ему теперь мало кто верит. А шаман Потепка, который долго еще шаманил и жил за счет верующих, под конец объявил себя не шаманом, а артистом. На колхозной сцене стал выступать и работать научился... 1 «Синий ветер каслания» — повесть Ю. Шесталова. 2 А р г и ш — санный поезд из оленьих упряжек. 3 Лебедь — мансийский струнный инструмент, напоминающий арфу. РИШАР ШАПЕЛЬ Я ПЕРЕЖИЛ АД РАЙМОНА МОФРЕ Название книги, фрагменты из которой мы начинаем печатать в этом номере, нуждается в пояснении. Прежде всего потому, что имя Раймона Мофрэ мало известно за пределами Франции. Мофрэ родился в 1926 году, подростком участвовал в движении Сопротивления, был десантником, много раз спускался на парашюте в опасные районы. Вкус к риску он сохранил и в мирные годы. В 1949 году он отправился в джунгли Гвианы, уверенный, что ему удастся обнаружить неизвестные доселе индейские племена. Надо сказать, что у этой уверенности были основания. Часть Гвианы, ранее французской колонии, в 1946 году получила статус «заморского департамента». Освоена она лишь по побережью, где рассыпаны редкие городки. Гвиана всегда была задворками метрополии, недаром в ее столицу Кайенну ссылали на каторгу преступников. Население этого громадного края — «учтенное» население — составляет едва полчеловека на квадратный кило-, метр. А джунгли, примыкающие к Бразильской Амазонии, до сих пор по-настоящему не исследованы. Нет даже точной карты местности. В те времена, когда сюда прибыл Раймон Мофрэ, область между двумя большими реками — Ояпок и Марони — была вообще «белым пятном». Мофрэ обратился к проживающим в Гвиане потомкам беглых рабов-негров, так называемым боскам, с просьбой провести его к Верденскому порогу в истоках реки Уаки. Здесь он оставил своих проводников и в одиночку ступил на проходящую по джунглям тропу, названную индейцами Дорогой эмерийонов. Это когда-то могучее индейское племя, согнанное со своих земель пришельцами, ныне находится на грани полного вымирания. Протянувшаяся на 42 километра тропа должна была вывести Мофрэ к истокам реки Тамури, далее же, по-прежнему в одиночку, он хотел продолжить путь к южной границе Гвианы... Его мучения начались сразу же, едва он оказался один на один с джунглями. Причем Мофрэ, если можно так сказать, еще повезло: по тропе незадолго до него прошла группа старателей, и тропа — Дорога эмерийонов не успела зарасти. Раймон не взял с собой никаких припасов, решив обходиться естественной пищей. У него был лишь карабин, к тому же, как оказалось, неисправный. Не имея необходимых для существования в джунглях навыков, Мофрэ скоро дошел до отчаяния. Больной и обессиленный, он девятнадцать дней блуждал во враждебном человеку мире джунглей. Изголодавшись, он съел свою собаку. И все же, каким-то чудом собрав всю волю, он добрался до Деград Клод — поста в истоках реки Тамури, где жило индейское семейство. Что было делать дальше? Дальше оставалась одна-единственная возможность — спуститься по течению Тамури до первого населенного пункта. Но тот лежал в ста с лишним километрах от места, куда вышел Мофрэ. Ближе людей не было. Раймон пытался сначала сделать лодку, потом построить плот. Однако у него не было уже сил. Он принял решение спуститься по течению реки вплавь... Месяц спустя Момпера, индеец из племени эмерийонов, проходя в этих местах, нашел брошенные Раймоном вещи. В их числе были путевые дневники, где рассказывалось о трудном умирании Мофрэ в зеленой пустыне джунглей. Момпера принес найденные пожитки в свою деревню, и только много месяцев спустя грустная весть о гибели Мофрэ достигла цивилизованного мира. Власти организовали чисто символическую поисковую экспедицию. Она не смогла найти никаких следов. Да разве могло быть иначе в такой стране, как Гвиана. Путевые записи показывают нам замечательное мужество Мофрэ. Специалисты считают, что он погиб потому, что недоучел трудностей, с которыми ему предстояло столкнуться в этих местах. Его снаряжение не соответствовало требованиям подобного рейда в джунглях. И, кроме всего, Мофрэ слишком оптимистически расценил свои физические возможности. Этот трагический эпизод можно было бы сдать в архив, подобно многим другим происшествиям такого рода, если бы отец пропавшего — Эдгар Мофрэ — не бросился на поиски сына. Некоторые журналисты сразу же ухватились за эту возможность пощекотать нервы читателям и раздули историю Мофрэ. Убежденный, что Раймон все еще жив, Эдгар Мофрэ метался по самым отдаленным уголкам джунглей. Его поддерживали сочувствие публики и помощь тех лиц, которых эта история, постепенно превращавшаяся в легенду, глубоко взволновала. Но экспедиции Эдгара Мофрэ, которые он предпринимал раз за разом до 1964 года, не дали никаких результатов. Восемнадцать лет спустя после неудачного старта Рай-мона Мофрэ примерно по его маршруту вышел молодой француз Ришар Шапель. Он должен был снять цветной фильм об индейцах. Но главная и тайная (ибо на нее никто бы не дал разрешения) цель путешествия была следующей: он попытается повторить в тех же условиях попытку Раймона Мофрэ. «Несколько раз я думал отказаться от этой затеи, — пишет Шапель, — но всякий раз брал себя в руки. Никто этого не знал, но я боялся. Боялся больше, чем мои близкие. Я, конечно, все тщательно подготовил, но перед глазами у меня все время стоял призрак умирающего Раймона Мофрэ, а в ушах звучал приговор специалистов: «Никому не удастся в одиночку осуществить попытку Раймона Мофрэ». Тем не менее я был убежден, что выжить в джунглях можно и в одиночку...» На четыре года, прошедшие после моего первого приезда в Гвиану, Кайенна совсем не изменилась. Под палящим солнцем я брожу по выщербленным мостовым гвианской столицы. Проезжающие машины поднимают облако пыли, которое долго висит между деревянными домишками, похожими на декорации к ковбойскому фильму. В середине дня улицы пустеют — священный час сиесты. Я тоже лежу под кокосовой пальмой на берегу моря, созерцая, как грязные волны лижут горячий песок. Умиротворение. Покой. Ничто не предвещает ожидающих меня событий. С помощью рекомендательного письма мне легко дают в префектуре разрешение на поездку к индейцам племени уаяна. Об остальном я умалчиваю. В путь мне выходить через неделю. Пока я снимаю виды Гвианы. Автобусик, ныряя, словно катер, по пыльным проселкам и старым полуразвалившимся мостам, доставляет меня в небольшие креольские деревушки, где люди вынуждены жить за противомоскитными сетками: эти болотистые места кишат москитами. Раздавив несколько змей, неосторожно переползавших дорогу, мы въезжаем в Сен-Лоран. Это большая деревня на берегу реки Марони, служащей естественной границей с Суринамом. Здесь меня ждал приятный сюрприз — встреча с Андре Конья, молодым лионцем, долго жившим среди индейцев уаяна. Я давно мечтал с ним встретиться. Я увидел загорелого молодого человека, стремительно выходящего из кафе. — Андре Конья? — Да. — Я Ришар Шапель. Во время нашей беседы он увлеченно рассказывает об индейцах уаяна и объясняет, почему решил остаться с ними. «Надо спасти индейцев от «цивилизации», которая несет им главным образом алкоголь и новые губительные болезни», — говорит он. Я раскрываю ему свои планы и предлагаю вместе отправиться через неделю к индейцам уаяна. Он относится к этому весьма сдержанно; выражение его лица не оставляет сомнений: он не доверяет путешественникам. Я стараюсь, используя все аргументы, переубедить его. В конце концов он соглашается, но все еще не очень охотно. ...По обоим берегам реки высится мощная» кажущаяся неприступной стена джунглей. Оттуда доносится какое-то странное скрежетание. Звери? Птицы? Без труда мы преодолеваем на лодке несколько небольших порогов и к полудню оказываемся в виду индейской деревни Марипасулы, расположенной на вершине холма в месте слияния двух притоков. Индейцы, привлеченные шумом мотора, высыпали на берег и смотрят, как мы причаливаем. Их черные шевелюры, ниспадающие на выкрашенные в красный цвет плечи, придают им необыкновенно живописный вид. Мое снаряжение весит все же немало, и мне приходится сделать несколько заходов, чтобы перенести свой багаж в главное карбе деревни. Карбе — дом без стен; крыша в форме сплетенного из лиан купола лежит на деревянных столбах, меж которых индейцы натягивают свои гамаки. Подобное жилище годится лишь на то, чтобы укрыться от дождя. Я подвешиваю свой гамак в центральном карбе, где, похоже, никто не живет, и иду к Андре. Он раздает индейцам привезенные лекарства. Тех эта процедура, видимо, очень забавляет, и они подкидывают на ладони таблетки, прежде чем. принять их. С наступлением темноты возвращаются и индейцы, уходившие на охоту или рыбную ловлю. Они задают десятки вопросов, но отвечать мне очень трудно, поскольку на языке уаяна я знаю лишь несколько слов. Группа мужчин сидит вокруг костра, и отблески пламени придают их лицам отрешенное выражение. Время остановилось для них и для меня... Спотыкаясь и запинаясь, спрашиваю, не согласится ли кто-нибудь из них отвезти меня на лодке к Верденскому порогу, откуда Раймон Мофрэ углубился в джунгли. Разумеется, я не раскрываю пока индейцам свой план продолжить путь от порога в одиночку. Я просто задаю вопрос. Они долго размышляют, потом тихо переговариваются, похоже, совершенно не обращая внимания на меня. Я их не тороплю: мне известно — таков обычай. Наконец один из них, Маликумане, оборачивается ко мне и говорит, что они согласны довезти меня к началу Дороги эмерийонов. Лодочников будет двое — Паласизи и Типуа. 17 сентября 1967 года. Паласизи слегка толкает лодку и запускает мотор. Селение исчезает за поворотом реки, и я машу рукой, прощаясь с Андре и цивилизацией. Закуриваю сигарету и, сидя на жесткой деревяшке, рассматриваю непроглядную стену джунглей, откуда доносятся пронзительные, словно о чем-то предупреждающие нас крики. По мере того как день медленно угасает, лес пробуждается, готовясь к ночной жизни. К семи вечера справа от нас на вершине крутого, с заболоченными берегами холма появляется деревня. Я оборачиваюсь к Типуа. — Вампи, — предупреждает он мой вопрос. Это деревня племени эмерийонов. Большинство карбе — на сваях в отличие от жилищ индейцев уаяна. Эмерийоны в большинстве своем поразительно худы, болезненного вида. Племя вырождается в результате общения с креолами. Те вынуждают женщин эмерийонок заниматься проституцией, спаивают мужчин и подростков. Вампи, вождь деревни, показывает мне место ночлега. Я укрываю свое драгоценное снаряжение (пошел дождь) и начинаю готовить ужин — суп, рис и бананы, которыми меня угостили эмерийоны. Ночь нежно окутывает лес. Вокруг меня собралось несколько больных индейцев. Их взгляды молят меня об исцелении, но я не врач. Самое большое, что я могу им дать, это несколько таблеток хинина, которыми снабдили меня в Марипасуле. На следующее утро мы плывем по тихой воде реки Уаки. На горизонте медленно восходит солнце. Группка индейцев, без сомнения последние, кого мы встретим на реке, с удивлением смотрят, как мы проплываем мимо не останавливаясь. Уаки гораздо Уже своей предшественницы. Под кронами деревьев не хватает кислорода, нарастает удушье. Меня предупреждали об этой опасности, но одно дело представлять, а другое — ощущать. Уаки то выписывает излучины, устремляясь на запад сквозь высоченный лес, где нити лиан свиваются в причудливой формы сети, то превращается в одну сплошную песчаную отмель. В воду то и дело ныряют вспугнутые нами ящерицы и кайманы. Река настолько обмелела, что Паласизи приходится встать на носу лодки и показывать, где можно проплыть. Вдруг он прыгает в реку и мчится по мелководью за какой-то зеленоватой тенью. Я едва успеваю достать кинокамеру. Индеец возвращается, крепко держа за хвост длинную ящерицу, которую с торжествующим видом протягивает жене. Я впервые вижу игуану и с любопытством рассматриваю это странное животное. Эпитет «странный» слишком слабо характеризует чудовище, которому гребень на спине, мешок под шеей и длинные загнутые когти придают совершенно законченный доисторический вид. Игуана небрежно брошена на дно лодки, а мы выходим на песчаную отмель, где жужжит облако громадных ос. Не обращая внимания на насекомых, мой экипаж палками копает в песке ямы и упорно роется в них. Паласизи озабоченно засовывает руку почти по плечо, и его лицо озаряет улыбка: он вытаскивает белые игуаньи яйца. Около десяти утра мы останавливаемся на нагретой солнцем песчаной косе и, пока я разминаю затекшие ноги, жена Паласизи свежует игуану. Через час жаркое из ящера готово. Вкус игуаньего мяса не вызывает у меня энтузиазма, и я отдаю свою порцию хохочущим надо мной индейцам. Глупый француз — пренебрег таким деликатесом! Около полудня произошла неожиданная встреча. Лес наполнило тарахтенье подвесного мотора, и на повороте реки скоро появляются две перегруженные лодки. Сидящие в них пятеро креолов явно нам рады. Они рассказывают, что несколько месяцев искали в джунглях золото; лица у них изможденные, землистого цвета. Угостив их сигаретами, плывем дальше. Я спокойно изучаю карту, как вдруг Паласизи и Типуа начинают кричать. В десяти метрах впереди какое-то лихорадочное движение. Это стадо некари, диких свиней. Их по меньшей мере голов восемьдесят! Паласизи два раза подряд стреляет в свинью. Той все же удается вскарабкаться на другой берег, и она пытается пробраться сквозь лианы. Получив третью пулю, животное шлепается в воду. Выбираем песчаный островок с несколькими деревьями. Паласизи коптит свинину, а я обращаюсь к услугам Типуа и прощу его выковырять у меня из ноги колючки. Индейцы — специалисты по этим операциям. Типуа, ухмыляясь, вынимает из мешка огромный нож и начинает ловко выцарапывать мои занозы. Закончив лечение, я натягиваю гамак между деревьями, а затем прилаживаю над ним свое полотнище из красного пластика, которое принимает форму маленькой палатки. После этого, с аппетитом поужинав мясом пекари, которое индейцы густо наперчили, я растянулся в гамаке. 20 сентября. Местами река углубляется в настоящий лесной туннель, и нам приходится ложиться на дно лодки. Укладываясь в очередной раз, я роняю фотоаппарат на залитое водой дно. Пытаюсь подхватить его, но поздно — пленка испорчена. Все чаще попадаются отмели. На них видны напоминающие кратеры гнезда больших гвианских жаб. Лодка почти стоит на месте: в реке больше нет воды. Мы выходим на песчаное ложе, осторожно ступая, — здесь полным-полно ядовитых скатов. Эта разновидность водится только в бассейне реки Ма-рони. У этих скатов, достигающих иногда огромных размеров, страшное жало; их удар, конечно, не смертелен, но вызывает глубокие, очень болезненные раны, которые непрерывно гноятся. Сразу после полудня на нас обрушился ливень. Паласизи с удвоенной энергией налегает на деревянный шест, который выгибается дугой при каждом усилии. Я веду себя менее героически и укрываюсь своим пластиком. Закуриваю сигарету, мне уютно; совсем немного, и можно было бы подумать, что я дома и смотрю документальный фильм. Река давно уже превратилась в узкий смрадный проход, по которому мы часто вынуждены брести пешком. В день проходим не больше пяти-шести километров. Когда же будем на месте? Я даже не могу определить, где мы находимся: река описывает столько извивов; и все они не нанесены на карту. Река, словно туннель из колючих ветвей, иногда кажется неодолимой. Это царство природы, где человеку нет места. Мы разрубаем узлы лиан мачете, а джунгли отвечают нам тучей насекомых, заползающих за шиворот. Мы отводим в сторону одну ветку, а на ее место, как пружина, выскакивает другая. Становимся на лежащий в воде ствол, а он уходит вниз, и ноги, будто клещами, охватывают ветки. Мы идем по песку, а под ногами оказывается скат. Идем по руслу реки и спотыкаемся о невидимые камни. Тысячи москитов скапливаются на гноящихся царапинах. Восходит солнце, и мы обалдеваем от жары. Нас мучит жажда, но вода соленая. От сырости гниют вещи; над нами кружат хищные птицы; по ночам в чаще ревет ягуар... Теперь я понимаю, почему индейцы покинули джунгли и расселились по берегам больших рек. В ход идет топор: надо рубить перегораживающие реку деревья. В воде, над водой — всюду сплошные заросли. Мы изо всех сил тянем лодку, которая царапает днищем о песок. Сколько еще времени мой экипаж согласится терпеть все это? Я думаю о Тамури, с которой мне предстоит скоро бороться в одиночку... Ведь она ничем не отличается от этой реки. Я представляю свою надувную резиновую лодку среди всех этих шипов и острых сучьев. Да-а, невеселая перспектива. Паласизи делается все раздражительнее. — Если не придем на место сегодня вечером, повернем назад! — бросает он. Мы вновь впрягаемся в каторжную работу. Неожиданно мне делают знак молчать, и я вижу, как индейцы лихорадочно обвязывают головы старыми тряпками. Какую еще ловушку нам приготовили джунгли? Ах вот оно что: в полутора метрах над водой висит огромный рой пчел. Кажется, он здесь специально для нас. Уф! Едва проскочили! Временами в туннеле становится совсем темно, только впереди чуть брезжит сквозь листву зеленоватый свет. Вдруг слышится какой-то хруст; мы замираем. Но животное — или их несколько? — тоже не движется; мы ищем его глазами. Невидимое, оно где-то рядом. Все живое сливается здесь воедино: вот это вовсе не кора, а черепаха, это не сгнивший ствол, а кайман, это не лиана, а змея, это не торчащий из воды камень, а жаба. К полудню мы попадаем в какую-то болотистую саванну. Над нами голубеет небо, перед глазами раскрывается невероятная гамма зеленых тонов. Река расширяется, прямо передо мной возникает старое карбе, сердце забилось чаще: мы у цели! Я первым соскакиваю на берег. Под удивленными взглядами моего экипажа я, не замечая болотистой почвы, шипов и колючек, бегу к опушке джунглей. На мгновенье останавливаюсь и окидываю взглядом место: старые коптильни, подгнившие сваи, которые, должно быть, служили для подвешивания гамаков, и просвет в стене джунглей к югу от опушки — без сомнения, это и есть Дорога эмерийонов, так долго занимавшая мое воображение! Меня охватывает нервное возбуждение. Я должен сдерживаться, чтобы сразу не припустить по ней. Вот он передо мной, «огромный непроходимый лес», как любят писать профессионалы землепроходцы. Однако — какое счастье! — дорога довольно четко вырисовывается между деревьями. Кругом лианы, тот же хаос, та же усеянная ямами и буграми земля, но ошибиться нельзя, другой дороги здесь нет — это путь к реке Тамури. Фото. Традиционный гамак я усовершенствовал пологом из пластика. К сожалению, от москитов он спасал плохо. Фото. Трио музыкантов-эмерийонов вышло проводить меня на берег. Фото. А это карбе — последний след человека на дороге джунглей... Здесь я должен свести счеты с джунглями. Лес, ты погубил Раймона Мофрэ, но я тебя одолею! И действительно, я уже не иду, а бегу. Мне хочется смеяться, настолько я чувствую себя в своей стихии. Я готов, я в полной форме. До утра мне надо еще сделать несколько дел: 1. Подготовить запас продовольствия. Я решил оставить здесь на месте железный ящик с двухмесячным запасом продуктов. Это единственное подспорье, на которое я смогу рассчитывать, если мне придется повернуть назад. 2. Теперь надо собрать все, что вместе с индейцами должно вернуться в Марипасулу: кое-какую одежду, лишние продукты, отснятые пленки и, главное, драгоценную кинокамеру. В свой одиночный рейд я ее взять не смогу — слишком тяжела; с пленками камера весит больше пяти килограммов. В джунглях мне и без нее придется туго, и я не могу позволить себе прибавить этот вес к 25 килограммам, которые понесу на себе. 3. Подготовить нужное для рейда снаряжение, которое я окрестил «снаряжением выживания». Оно разложено на земле в невероятном беспорядке. Я снова и снова долго размышляю над каждой вещью. Что-нибудь забудешь или возьмешь ненужное, а следовательно, прибавишь лишнего веса, и именно это может стать впоследствии причиной катастрофы. Сложив вещи, я еще раз примеряю рюкзак. Он явно тяжеловат, но меньше никак нельзя. Все эти дни я принуждал себя есть как можно сытнее. Сегодня вечером в последний раз я до отказа набиваю живот впрок, как хомяк: съедаю суп, картофельное пюре с молоком, курицу, банку консервированных ананасов, печенье, варенье и... принимаю таблетки, чтобы все это переварить. Набив живот, я у костра наслаждаюсь сигаретой. Наступила ночь. Я думаю о Раймоне. 12 декабря 1949 года он тоже сидел здесь, готовясь выступить по тому же маршруту. Тогда он записал в дневнике: «Меня страстно привлекает обогащение своего морального и физического опыта. Выдержу ли я? Я сгораю от нетерпения; буду записывать свои каждодневные впечатления». Ему, как и мне сейчас, было 23 года. Месяц спустя он погиб. Конечно, условия наших рейдов различны. В пути Раймон хотел прокормиться только охотой и рыбной ловлей, тогда как я беру с собой необходимый запас продуктов. Раймон пытался сам построить лодку, чтобы плыть по реке, а у меня есть надувная. Зато по сравнению со мной у него были некоторые преимущества: он не был совсем один, его сопровождала собака Боби; у него было средство самозащиты — карабин, а у меня нет никакого огнестрельного оружия. И главное, Дорога эмерийонов прослеживалась гораздо легче в то время, когда Раймон шел по ней; сейчас на ней почти не осталось ориентиров (вымирающие индейцы пользуются ею все реже и реже). Теперь пора подумать о письме в префектуру: «Водопад «Верден», 22 сентября 1967. Господа, Сообщаю вам, что сегодня я в одиночку ухожу в путь от Верденского водопада до реки Камопи. Для спуска по рекам Тамури и Камопи я воспользуюсь надувной лодкой. У меня есть с собой необходимый на время рейда (примерно на 10 дней) запас продуктов. В пути я не желаю получать никакой посторонней помощи. Ришар Шапель». Затем мы отходим ко сну. ...Медленно открываю глаза. Настал день моего самого большого приключения. Вылезаю из гамака. Холодно; я сразу же развожу костер. Разогреваю себе шоколад. Тишину нарушает только легкий храп индейцев. Я проглатываю шесть таблеток колы, две — витаскорбола, одну — хинина; возникает неприятное ощущение, будто мой желудок превратился в копилку. Наскоро умываюсь на берегу реки. Когда возвращаюсь к костру, заря уже золотит верхушки деревьев. Зевая, встают индейцы. Они, кажется, удивлены, что я поднялся в такую рань, и медленно начинают складывать свои пожитки. Гамак и противомоскитная сетка крепко привязаны к рюкзаку, все готово. Пока индейцы собирают вещи, я наполняю свежей речной водой свою полуторалитровую флягу; в воду для очистки бросаю две таблетки гидрохлоропазона. Затем подгоняю свою «лесную форму»: туго зашнуровываю кеды, заправляю рубашку в брюки, карманы которых набиваю продуктами, — это послужит противовесом рюкзаку; в наружные карманы кладу все, что каждый момент должно быть под рукой,— план пути, записную книжку, освежающие салфетки, сигареты, спички, ампулы со слезоточивым газом, таблетки... Затягиваю пояс, на котором укреплены фляга, кинжал, перочинный нож со многими приборами; мой уже сложенный рюкзак лежит рядом. Я стою не двигаясь. Из левого кармана вынимаю записную книжку, куда занесены на индейском языке фразы, переведенные Андре Конья. С их помощью я должен объяснить лодочникам свои цели. Спокойно подзываю Паласизи и Типуа. Индейцы с тревогой глядят на меня и как будто понимают, что я сейчас скажу им нечто очень важное. Я чувствую себя как-то странно и ровным голосом читаю по-индейски эти фразы, время от времени подымая от текста голову, чтобы видеть, как реагируют на них мои слушатели: «Я пойду один по Дороге эмерийонов». «В заплечном мешке у меня пища и лодка, чтобы спуститься по Тамури». «Я хорошо знаю лес и дорогу». «Ты и Типуа должны плыть назад, в Марипасулу». «Ты должен отдать этот чемодан жандармам, они дадут тебе денег». «Ты должен оставить этот ящик здесь, в нем — продукты, которые потом будут мне нужны для возвращения». После первой фразы их взгляды становятся серьезными: в глазах отражаются беспокойство и удивление. Они долго молчат, потом Паласизи первым начинает говорить. Насколько я понимаю, он хочет знать, как я буду защищаться, если окажусь один на один с ягуаром. По правде говоря, этого я. и сам толком не знаю, но пытаюсь ему объяснить, что у меня есть капсулы с газом. Похоже, мои объяснения его совсем не убедили, но он понял: я решился. Мои друзья индейцы смотрят на меня как-то странно, с грустью и сожалением, словно на приговоренного к смерти... А может быть, так оно и есть? Перевел с французского Л. ТОКАРЕВ (Окончание следует) ПЁСТРЫЙ МИР КОГДА ПОЛИЦИЯ БЕССИЛЬНА Из-за быстрого роста преступности в США сильно подскочили цены на сторожевых собак. Так, хорошо обученная овчарка или доберман-пинчер стоят не меньше легковой автомашины. Впрочем, не теряются и преступники, используя при ограблениях специально выдрессированных четвероногих «друзей человека». Это вынудило владельцев баров и магазинов обратить внимание и на других представителей животного мира. Пионером в этом стал владелец чикагского бара «Райский уголок», который завел громадного питона, чтобы отпугивать налетчиков. А власти штата Иллинойс разрешили держать для этой же цели волков, медведей, слонов, крокодилов, носорогов и орлов. Говорят, сейчас рассматривается вопрос о включении в категорию «сторожевых животных» еще и тигров, львов, леопардов и ядовитых змей. «ИСКУССТВО ТРЕБУЕТ ЖЕРТВ», — заявил американский актер Рон Эли, когда в Мексике во время съемок очередной серии приключений Тарзана в третий раз угодил на больничную койку. Актеры настолько вошли в образ, разыгрывая, сцену драки, что у Рона Эли, исполняющего главную роль, оказался сломанным нос, а у его партнера Майкла Уитни рассечен лоб. Участие в «тарзаниане» уже стоило Эли сломанного плеча, когда однажды он сорвался с лианы, и двух ребер при съемке сцены схватки со львом. Справедливости ради следует отметить, что Эли при этом лишний раз доказал, что не зря выступает в роли Тарзана: когда лев набросился на актера, тот, не растерявшись, так укусил царя зверей, что отбил у него всякую охоту к продолжению схватки. ВО ИМЯ ПАТРИОТИЗМА Одна из достопримечательностей Бангкока — плавучий рынок — находится под угрозой исчезновения. Тамошние торговцы намереваются объявить забастовку и уплыть куда глаза глядят, если срочно не будут приняты меры в отношении многочисленных ино-странных туристов, которые носятся со своими камерами по рынку на быстроходных катерах, заливая водой, а то и рискуя перевернуть лодки-лавчонки. Да к тому же ничего не покупают. Дело дошло до того, что пришлось вмешаться директору таиландского департамента туризма, который обвинил речных торговцев в отсутствии патриотизма. Ведь туристы дают стране 32 миллиона фунтов стерлингов в год, а ради этого можно и помокнуть... РЕКОРДСМЕН С ПЕЛЕНОК Когда после соревнований в плавательном бассейне Мюнхена было объявлено имя победителя Иоганнеса Леймана, за медалью к судейскому столику вышла его мать. Сам же рекордсмен был просто не в состоянии стоять на ногах. Правда, отнюдь не из-за усталости, а по причине слишком юного возраста. В тот день, когда Иоганнес установил свой рекорд, самостоятельно продержавшись на воде 6 минут 15 секунд, ему исполнилось ровно девять месяцев. ИГРА БЕЗ ВЫИГРЫША В Израиле на прилавках детских магазинов появилась необычная игра «Напади врасплох». Полем служит карта Ближнего Востока, а фишки изображают танки, самолеты, артиллерию. Выигрывает тот, кто первым захватит арабские территории, оккупированные Израилем. Ему и вручается награда — медаль военного образца с шестиконечной звездой и мечом. Есть подозрение, что «детская забава» создана не без участия взрослых дядей из израильского генерального штаба, которые сани не прочь поиграть в такую же точно игру. Не на картонном поле, конечно... В СЕМЕЙНОЙ УПРЯЖКЕ До недавнего времени изготовлением многоместных велосипедов занимались лишь отдельные кустари-любители. Этот пробел взялась восполнить голландская фирма «Фолксмаатскапей», приступившая к массовому выпуску «семейных велосипедов». Ассортимент ее продукции включает пять основных моделей — от трехместных до семиместных. Есть также пять специальных модификаций для многодетных семей. «Многоместный велосипед не только спорт, — подчеркивается в рекламном проспекте фирмы. — Он лучшее средство укрепления семьи. Крутите педали, и счастье в семейной жизни вам обеспечено!» ПЯТЬЮ ПЯТЬ МЕТРОВ ХЛЕБА Новый мировой рекорд установили английские пекари. 25 метров — такова длина испеченного ими батона под названием «XX век», который на три метра длиннее прежнего рекорда их новозеландских коллег. «Если хлеб, которым, по преданию, Иисус Христос накормил голодных, был такой же величины, — пишет английская газета «Дейли миррор», — то библейская легенда не так уж сильно приукрашивает этот эпизод: ведь подобный батон можно разрезать на 5000 солидных ломтей!» Вопрос в другом — хватит ли этого, чтобы накормить нынешних бедняков? Рисунки В. ЧИЖИКОВА ШИМПАНЗЕ ПИШЕТ СИМВОЛАМИ... В Калифорнийском университете в городе Санта-Барбара специалист в области психологии Дэвид Премак провел ряд интересных опытов по установлению контактов с животными. Своим объектом он избрал семилетнюю шимпанзе по кличке Сара. Премак решил создать язык и средства его выражения, которыми будет легко оперировать его подопечной. Для обучения обезьяны Премак изобрел символы, обозначавшие то или иное понятие. На первом этапе Дэвид Премак оперировал символами, которые обозначали предметы, знакомые Саре. Она довольно быстро усвоила, что голубой треугольник является символом яблока, а красный квадратик — банана. Затем она выучила символы имен Премака и его трех ассистентов, а также и своего. Еще через некоторое время «словарь» Сары пополнился обозначением почти всех окружавших ее предметов, основных цветов спектра и всех возможных их комбинаций. Обучение проходило настолько успешно, что вскоре «рабочий словарь» Сары насчитывал 120 слов. Однако Премак прекрасно понимал, что это всего лишь проявление способности к механическому запоминанию. И на втором этапе он перешел к обучению элементам связи между словами. Учитель и ученица начали с предлога «на». На первых порах Премак брал два символа, обозначавшие знакомые Саре цвета: например, зеленый и голубой. Наблюдая, как тренер накладывал неоднократно зеленый на голубой и наоборот, Сара постепенно стала понимать значение предлога «на», обозначением которого служила особая фигурка. Это был первый и очень важный шаг для того, чтобы перейти к следующему этапу — составлению предложений. Первыми предложениями, которые шимпанзе стала читать, были сочетания трех символов, означавших, например, красный на черном или же один предмет на другом предмете. Задолго до этого Сара хорошо усвоила, какой цвет получается при наложении друг на друга различных цветов спектра. Так, с поразительной точностью она выбирала символ, обозначающий синий цвет, если Премак накладывал друг на друга фигурки, обозначающие зеленый и желтый, и т. п. Однажды Премак решил выяснить, насколько его ученица освоила правильный порядок слов в предложении. Об этом дне сам он вспоминает с известной долей отцовской гордости за свою ученицу. Неожиданно для него Сара изобрела игру. Дело обстояло следующим образом. Для упражнений Премак составил несколько комбинаций, не имевших никакого смысла. Например, красный на зеленом, зеленый на банане, апельсин на коричневом и т. д. Ему было важно лишь одно: насколько правильно Сара усвоила значение предлога «на». Каково же было его удивление, когда Сара, несколько раз правильно выполнив задание, отодвинула от доски своего учителя и сама стала составлять предложения, но не законченные. Она предлагала Премаку на выбор несколько символов, с помощью которых он мог их закончить. Так, она «писала» на магнитной доске: яблоко на... и предлагала на выбор несколько символов, обозначавших предметы, цвета, понятия. Вначале Премак не понимал, что от него хочет Сара. Однако очень скоро он убедился, что ее действия совершенно последовательны. У ученицы хватило настойчивости «объяснить» Премаку, что ее устраивает только такой вариант предложения, который имеет какой-то смысл. Сара терпеливо отвергала предложения вроде «яблоко на синем». Ее устраивали только такие, как «банан на блюде», «яблоко на банане» и ,т. д. Эта игра стала для Сары любимой во время занятий. Но самое трудное было впереди, когда от обозначений конкретных предметов перешли к усвоению общих понятий. Научив Сару ассоциировать красный цвет с яблоком, а зеленый с грейпфрутом, говорит Премак, мы перешли к текстам, с помощью которых исследовали осознание ею понятия «такого-то цвета». По его словам, он не был особенно удивлен, когда Сара правильно называла цвета совершенно незнакомых ей объектов. Например, ассоциируя красный цвет как принадлежность яблока, шимпанзе безошибочно узнавала его в окраске вишни, которую она до этого не видела. Во время одного из опытов Саре дали яблоко и попросили отобрать символы цвета и формы, характеризующие этот плод. Она с готовностью сделала это. Затем вместо яблока ей дали его символ — голубой треугольник и предложили сделать то же самое. Абсолютно без колебаний Сара «написала» для этого совершенно не имеющего ничего общего с яблоком предмета те же символы «круглого» и «красного», как и в том случае, когда перед ней лежало настоящее яблоко. Ученый считает это доказательством того, что шимпанзе думает о символе, скажем, яблока не как о физическом объекте (в данном случае голубой пластмассовый треугольник), а как о предмете, который он символизирует. Что же можно сказать об экспериментах Премака? Действительно ли это начало диалога: человек — шимпанзе? Сам ученый оценивает полученные результаты очень осторожно. На основе опытов с одним шимпанзе, которые проводились немногим более двух лет, он отказывается говорить о чем-то большем, чем об удивительных способностях Сары. М. ФИЧУКИНА КОММЕНТАРИИ К ЭКСПЕРИМЕНТУ ЧЛЕН-КОРРЕСПОНДЕНТ АН СССР Л. Г. ВОРОНИН: Часто опыты психолога Дэвида Премака называют сенсационными — отчасти потому, что они действительно интересные, а отчасти и потому, что некоторые зарубежные журналисты нередко принимают желаемое за действительное. И прав психолог, оценивая «полученные результаты очень осторожно». Дело в том, что высшие животные имеют значительные резервы своего мозга, или, по удачному выражению известного советского биолога А. Н. Северцева — «запасный ум». Эти резервы, в существовании которых можно убедиться, глядя в цирке на мотоциклистов-медведей, танцующих вальс лошадей и т. п., при терпеливом и умелом отношении человека к дрессируемым животным могут быть сильно развиты. Можно выучить, особенно такое высокоразвитое животное, как обезьяна, совершать различного рода жесты и сложнейшие действия с предметами, которые явятся сигналами какой-либо их потребности: пищевой, игровой и т. п. Животное не только может повторять то, чему его выучили, но комбинировать имеющиеся знания или, как это давно уже психологи назвали, «переносить опыт» из одной обстановки в другую. При этом очень многое зависит от индивидуальности и ученика и учителя. Несомненно, в этом отношении Сара оказалась способной ученицей, и у нее не только образовалось большое количество ассоциаций, или, как физиологи говорят, временных связей (ассоциация — связь), условных рефлексов, но она их удачно переносила с яблока на вишню. Сара отлично улавливала связь между предметами (предлог «на»), что, между прочим, доступно и другим высшим животным (собака, лошадь, слон, дельфин), и переносила эту связь с одной комбинации предметов на другую. Очевидно, и «игра», которую Сара затеяла со своим учителем, основана на тонких условных связях, образовавшихся благодаря способности животного улавливать скрытые даже для человека отношения между предметами и явлениями. Если обратиться к истории, то мы увидим, что подобные эксперименты одновременно начали у нас И. П. Павлов, а в США Эдуард Ли Торндайк. Павлов в отличие от своего американского коллеги был физиологом, и ему удалось показать, что у животных, как и у человека, существует явление сигнальности: по внешним сигналам и тот и другой выучиваются ориентироваться в своей среде, и что эти сигналы являются материалом их мышления. Комбинируя в соответствии с обстоятельствами приобретенные знания в виде множества условных рефлексов, организм решает различного рода жизненные задачи. Это и есть мышление. Только оно у самых развитых животных и самого отсталого, необразованного человека осуществляется качественно различными мозговыми механизмами. Шимпанзе может и большему выучиться, чем это описано в статье, но... только при непосредственном общении с предметами и явлениями. Премак остроумно провел опыты, создав «новый язык и средства его выражения». Однако этот язык, в какой-то мере похожий на машинный язык, вкладывался человеком. Конечно, и мы обучаемся языку, и нам его «вкладывали» родители, учителя, люди, общество, но наш язык не идет ни в какое сравнение с тем, чему обучилась Сара: ни количественно, ни качественно. Уже Ч. Дарвин более ста лет тому назад писал, что при всей общности человека и обезьяны их отличает наличие у человека «дивного механизма» — речи и что у обезьяны не может быть мысли «об изготовлении орудий», она не может «размышлять о боге» и «разрешить математическую задачу». Иными словами, у нее нет речи, аппарата абстрактного мышления, который позволил бы обучаться не только при непосредственном контакте с окружающей действительностью, но и через речевые символы и главным образом через них. Не исключено, что какие-то зачатки способности к абстракции, так же как и способность пользоваться примитивным орудием (палкой, камнем), есть и у обезьян. Об этом говорят и опыты Премака, и те многочисленные исследования на шимпанзе, которые провели наши отечественные и зарубежные психологи и физиологи. Эти зачатки выражаются в том, что животное может отвлечься (абстрагироваться) от непосредственной ситуации и усвоенные в ней навыки перенести в другую ситуацию и довольно удачно там ими воспользоваться. Но ведь это только отдаленные биологические предпосылки нашего абстрактного мышления, которое благодаря общественным условиям жизни и речи развилось до такой степени, что мы не только знаем о том, с чем мы никогда не сталкивались в данный момент и что накоплено человечеством на протяжении тысячелетий, но и можем планировать и прогнозировать будущие события. Но, безусловно, установление «контакта» с животными очень интересное дело, оно расширяет наши знания о живой природе и, самое главное, помогает понять те пути,. на которых возникло такое удивительное и непревзойденное свойство, каким обладает мозг человека. ВОКРУГ СВЕТА № 1 ЯНВАРЬ 1971 СОДЕРЖАНИЕ Д. БИЛЕНКИН — Путешествие по Луне..... 2 Т. Л. ШЕРРЕД — Попытка.............. 4 Ю. СТЕПАНОВ, В. ОРЛОВ — Ровная земля . . . . . 12 АРСЕНТИЙ СТРУК — Город узких улиц . . . . 14 Разделившие небо на созвездия.............. 16 О. ЧИЛИКИН — Чеканщики из Красного......... 19 Кают-компания «Вокруг света». ГАРУН ТАЗИЕВ: Это мои встречи с дьяволом................. 22 РИЧАРД ПЕТРОУ — Дикий Запад Флориды....... 30 Ю. ФЕЛЬЧУКОВ — Судьи поднимают бокалы...... 32 АМОС СМОЛЛИ — Мой белый кит.......... 37 ВАДИМ ШКОДА — Черное ожерелье Печоры ..... 40 И. ГОРЕЛОВ — Четыре смерти Джусто Венци, контрабандиста . . .............. 46 АЛЕН ПРЕВО — Прощай, Булонский лес......... 52 Л. ОЛЬГИН — Говорящие картинками.......... 56 ДЖЕЙМС ШУГАР — Морские звезды против ББР ..... 60 О. ОРЕСТОВ — Легенды и быль о Короле Артуре . 63 ЮВАН ШЕСТАЛОВ — Югорская колыбель ....... 68 РИШАР ШАПЕЛЬ — Я пережил ад Раймона Мофрэ . . 72 Пестрый мир.................... 77 М. ФИЧУКИНА — Шимпанзе пишет символами..... . . 78 А. МАЛАШЕНКО — «Колумбово яйцо» отправляется в путь 80 На первой странице обложки: ЯПОНИЯ. Берег Японского моря в местности Такасаго. Пустынный берег. Вода, песок и старый рыбак, бредущий с внуком, — скупой пейзаж, лаконичный и выразительный, как трех-стрсчное японское стихотворение — хокку. На песках Такасаго Далекую юность свою Вспоминаю с внуком. (Нанр ей Кубори, поэт и каллиграф) Члены редакционной к о л л е г и и: В. И. АККУРАТОВ, А. В. ГУСЕВ, И. М. ЗАБЕЛИН, М. М. КОНДРАТЬЕВА, В. Д. КУДРЯВЦЕВ, А. А. НОДИЯ (заместитель главного редактора), Ю. Б. САВЕНКОВ, А. И. СОЛОВЬЕВ, Л. А. МЕШКОВА, В. М. ЧИЧКОВ, Г. И. ЯНАЕВ. Оформление А. Гусева и Т. Гороховской Рукописи не возвращаются Технический редактор А. Бугрова ИЗДАТЕЛЬСТВО ЦК ВЛКСМ «МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ». Наш адрес: Москва, А-30, Сущевская, 21. Телефон для справок 251-15-00, доб. 2-29; отделы: «Наша Родина» — 3-93; иностранный — 2-85; литературы — 3-58; науки — 3-38; писем — 2-68; иллюстраций — 3-16; приложение «Искатель» — 4-10. Сдано в набор 6/XI 1970 г. Подп. к печ. 10/ХИ 1970 г. А12110. Формат 84xl08 1/16. Печ. л. 5 (усл. 8,4). Уч.-изд. л. 12. Тираж 1-й завод 2 000 000 экз. Заказ 2223. Цена 60 коп. Типография изд-ва ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия». Москва, А-30, Сущевская; 21. «КОЛУМБОВО ЯЙЦО» ОТПРАВЛЯЕТСЯ В ПУТЬ Мало того, что открытие Америки не принесло Колумбу при жизни богатства и славы. Мало того, что по сей день не утихают споры о его происхождении. Мало того, что у первооткрывателя Нового Света обнаружился соперник — Лейф Эрикссон. Вдобавок время от времени раздаются голоса, утверждающие, что Колумб заранее знал маршрут своего плавания и, таким образом, его нельзя считать... Колумбом. Но не убывает и число его защитников. Колумб, утверждают они, действовал самостоятельно. Пусть искал он западный путь в Индию, но приплыл-то в Америку. Если кто-то и помог Колумбу, утверждают колумбофилы, то только океанское течение, начинающееся у Канарских островов и входящее через Атлантический океан в Карибское море. Свою правоту колумбофилы решили доказать способом, достойным Колумба. Помните историю о «колумбовом яйце»? Когда Колумбу предложили поставить на стол обычное куриное яйцо, Христофор, не мудрствуя лукаво, решительно кокнул его, придав таким образом закругленному концу плоскую форму и устойчивость. С тех пор выражение «колумбово яйцо» бытует как символ находчивости. Не так давно в море у Канарских островов скользнуло яйцо (вы его видите на третьей странице обложки) — трех метров в длину, двух в ширину, триста пятьдесят килограммов весом. Скорлупа его сделана из тонких листов алюминия, а желток и белок заменили приборы: точные хронометры и передатчик. Изготовил яйцо швейцарец Герберт Дистель. Дистель создавал это яйцо просто как скульптуру, с той лишь разницей, что обычные скульптуры скромно стоят на месте, а эта плавала в озере Лаго Мад-жиоре, являя собой дивный образец остойчивости и плавучести. Яйцу этому суждено было стать «колумбовым», когда его увидел колумбофил Питер Уокер. По расчетам инициаторов опыта, яйцо, влекомое течением, должно повторить путь Христофора Колумба и достичь тех же берегов, что и великий адмирал. Если с «колумбовым яйцом» свершится задуманное, считают его создатели, это положит конец «порочащим Колумба измышлениям» с решительностью Колумба. А. МАЛАШЕНКО