Мир путешествий и приключений - сайт для нормальных людей, не до конца испорченных цивилизацией

| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |


OUTDOORS.RU - портал в Мир путешествий и приключений
ВОКРУГ СВЕТА №11-1965

СОЖЖЕНИЕ ИСПАНСКОЙ ВДОВЫ

ГАНС КРИСТИАН КИРШ

Рисунки В. ЧЕРНЕЦОВА

Летом этого года группа советских туристов, в составе которой довелось быть и мне, провела около трех недель в Испании.

Мы проехали около 30 тысяч километров по ее дорогам, встретились с множеством ее красот и, с меньшим, к сожалению, количеством ее людей, потому что маршруты наши выбирались по «туристскому» принципу. Все же нам кое-что удалось увидеть и услышать об этой стране. Бросается в глаза полюсность уровня жизни — бескрайная роскошь одних и нищета других.

Интерес у советских людей к Испании велик. Это и не удивительно. В юно-сти мы все засыпали и просыпались с именем Испании — ведь она первая приняла в свое время фашистский удар. Мы любили Республиканскую Испанию, сердца наши были с ней.

И разве только тогда мы любили Испанию! Почти у каждого советского человека рядом с томиком Пушкина стоит «Дон Кихот» Сервантеса. Пьесы Лопе де Вега и стихи Гарсиа Лорки, испанские образы в книгах Фейхтвангера, Хемингуэя и Бруно Франка — все это давно знакомо и близко советским людям, волнует воображение.

В числе прочих литераторов недавно побывал в Испании и западногерманский писатель Ганс Кристиан Кирш. Его рассказ о молодой женщине, погибающей в затхлом мещанском мире, редакция и предлагает вниманию читателей.

ЛЕВ ОШАНИН

В один майский день Розита поняла, что она беременна. Вернувшись с работы, она зашла в свою полутемную комнату, чтобы немного отдохнуть и побыть наедине с собой. Она слышала, как мать и сестры разговаривали на кухне и одна из женщин напевала Никитин какую-то детскую песенку. Розите не хотелось идти в это логово. Ей не хотелось быть среди чада, стука кастрюль и горшков, не хотелось принимать участие в болтовне о ценах на лук, неизлечимых болезнях, фильмах и попойках мужей.

Она зажгла сигарету, ей стало плохо, горло сжало, во рту появился привкус желчи, и она побежала вниз, в грязную ванную, где, как всегда, на каменных плитах пола стояли лужи воды и мочи.

Когда все прошло, она взглянула на себя в зеркало. Лицо худое и желтое, на лбу, около волос, капли пота.

Ей было плохо, но появилось то чувство удовлетворенности, которого она так ждала. Впервые ей пришло в голову, насколько вызывающим является ее положение. «То, что со мной случилось, вызовет только досаду и гнев. Они ничего не поймут. Скажут, что это похоть. Кухонное слово — церковное, слово исповеди. Для них этим будет исчерпано все. А слов, которыми я могла бы объяснить им, что это не так, — у меня нет».

До нее опять донеслись голоса, говорила Хозефа, старшая сестра:

— Хотела бы я знать, почему до сих пор нет Розиты?

Эта фраза вывела ее из задумчивости. Она схватила гребень и причесала волосы. Утерла пот с лица. Попробовала, может ли положиться на свои ноги, на свой голос. Ничего, сойдет.

— Я здесь, — произнесла она. — Вы разве меня не слышали?

Чикитин, ее пятилетняя дочь. толкнула дверь и, ни слова не говоря, протянула игрушечного паяца.

— Какой красивый, — услышала она свой голос. Он звучал сдавленно.

— Где ты была? — спросила Хозефа, когда Розита переступила порог.

— Я посидела немного в комнате, выкурила свою вечернюю сигарету.

— Странные у тебя привычки. Почему ты не пришла на кухню?

Столько новостей. Пеле выиграл в лотерее.

— Вечно одно и то же, — сказала Розита.

— Ты становишься странной, моя милая. И к тому же гордишься этим. Пепе всегда говорил, что работа в конторе должна вскружить женщине голову. У тебя нет необходимости работать. Почему ты не остаешься дома, с матерью?

— Мне хорошо в конторе. Не чувствуешь себя пленницей. Да и с людьми встречаешься. Всегда вы здесь. В вашей кухне. С вашей болтовней. Ваша болтовня! Это пародия на настоящую жизнь.

— Заботилась бы больше о ребенке, если тебе так необходимо

чем-то заполнить жизнь, — сказала Хозефа

— Мне думается, Чикитин вполне счастлива.

— Может быть, тебе нужно опять выйти замуж?..

— Нужно, нужно... Прекрати это свое «нужно»! — прикрикнула она на Хозефу. — Я сама знаю, что мне нужно. И я это получила. И ты не поймешь...

Хозефа с удивлением взглянула на нее, пораженная взрывом гнева:

— С тобой нельзя сегодня разговаривать.

— Розита, Хозефа, — раздался голос матери, — не ссорьтесь же. Вздумали ссориться именно сегодня, когда мы собрались все вместе. Хозефа, оставь Розиту в покое. Она устала.

Она произнесла это тоном той добродушной укоризны, с какой обращаются к детям.

Хозефа резко повернулась и убежала в столовую.

«Сегодня среда. Все соберутся. Я совсем упустила это из виду. Скажу им после того, как все поедят».

Два года назад внезапно умер ее муж, с которым она прожила всего шесть лет.

Эти шесть лет брака с Мануэлем были исключительно счастливыми. Никогда она не выйдет замуж еще раз.

Он был инженером-судостроителем, ее Манолито. Он был мужчиной, от которого у женщины кружилась голова; казалось, от-куда-то подуло свежим ветром. После полугода супружеской жизни они оба все еще были счастливы. И это сначала никого не удивляло. Но потом старшие сестры стали приставать с вопросами, а мать недоверчиво покачивала головой. Почему он никогда не ходит в Баррио?

Баррио — квартал красных фонарей. Такой квартал есть в каж-дом небольшом городе. В кабачках прислуживают женщины, которые после бурных попоек с мужчинами любому отдаются в задней комнате за двадцать пять либо двадцать песет. Стоило ли ей отвечать сестре: он в этом не нуждается? Стоило ли ей говорить матери: я познала такое счастье, какого ты, может быть, никогда не знала?

Манолито говорил с ней о своей работе, поверял ей свои мысли. Это тоже было необычно, и она поступала правильно, никогда не рассказывая об этом старшей сестре и другим замужним женщинам. Они нашли бы это неуместным. Здесь не принято, чтобы мужчина делился своими мыслями с женщиной.

Она не вернулась бы в дом матери, хотя этого и требовал обычай, если бы материальные обстоятельства не вынудили ее. Ренту она не получала — Мануэль не был богат, — а у ее семьи были деньги. Естественно, что семья позаботилась о ней и Чикитин. Она понимала, что значил этот шаг. Женщина тридцати двух лет, если она не хочет еще раз выйти замуж, оказывается похороненной на кухне. Жизнь. доходит до нее только из вторых рук: через сплетни о любовных связях, неизлечимых болезнях и необыкновенных лотерейных выигрышах; из того, что она видит на улице по дороге в церковь, из безучастного лица священника, читающего заупокойную службу.

Гак продолжалось более года. Никто не мог упрекнуть ее в отсутствии терпения. Она пыталась примириться. Пыталась вести себя так, как этого хотела семья. Она сказала «да» своему заключению, хотя не верила в неизбежность возмездия. Но пришло время, когда она не могла больше выносить такое существование, не могла больше получать жизнь скупо отмеренными порциями. Она решила устроиться на работу в одну фирму, занимающуюся экспортом. Пришлось преодолеть сопротивление: ее место в доме матери, около маленькой дочери; неужели она хочет, чтобы в городе пошли разговоры о том, что семья не в состоянии содержать ее, как это приличествует положению? Как часто приходилось ей выслушивать этот аргумент!

Ее мать заставила всех уважать решение Розиты. Неужели нужно было прожить целую жизнь, чтобы понять бессмысленность условностей?

Но скоро ей стало ясно, что она переоценила возможность ежедневно уходить из дому на несколько часов. Некоторое время она, правда, обманывала себя мыслью, что она опять счастлива, так как делает то, что хотела.

Но прошлым летом все изменилось. Она проводила отпуск с Никитин и сестрами в поместье знакомых. На пляже был уединенный уголок, и они ежедневно ходили туда купаться.

Молодой девушкой она была очень худа. После замужества она стала замечать, что ее руки, плечи и бедра начали округляться. Когда она плавала, ее тело мягко соприкасалось с водой и песком. Теперь же ее тело казалось ей скелетом. Кожа была пористая и морщинистая. И что еще хуже, ее кожа не дышала, не ощущала прикосновений к песку, воде и ветру, не чувствовала сверкающих лучей солнца. Она загорела и по ночам отвратительно пахла маслом для загара.

«Ты превратилась в мумию. Даже в рыхлом жире твоих сестер, имевших на своем счету по четыре или пять родов, больше жизни, чем в твоей чопорной худобе...»

Она вспомнила об обычае одного индийского племени — вдовы должны следовать за своими умершими мужьями. Вдов живыми сжигали на костре.

«Ты давно умерла...»

В ней пробудилась неукротимая жажда жизни. Она знала, что подобные мысли необходимо осуждать как противоестественные.

Шеф Розиты не раз клал свою мясистую, украшенную кольцами руку на ее плечо. К кухонной тюрьме присоединилась еще и другая. Так продолжалось до той поездки четыре недели назад.

До сих пор еще ни разу не случалось, чтобы Розита попала в число избранных, которых шеф брал с собой в деловые поездки.

Подобной чести она удостоилась не потому, что более чем посредственно знала английский язык, причиной скорее всего было сладострастие пятидесятилетнего бонвивана. Она это понимала, но все же согласилась сопровождать его на юг и сообщила семье о предстоящем отъезде. В том городе, где она жила, стояла дождливая весна. На юге, наверное, уже ярко светит солнце. Это ее соблазнило.

А потом все случилось так, как она ожидала. В первый же вечер последовало замечание, что ее знание английского языка недостаточно и следует полагать, что она еще дома, на севере, правильно оценила свои возможности и поняла, каков был истинный повод этой поездки. Он отдает себе отчет в том, что она обладает достаточным опытом. Не будет ли сумма в пять тысяч песет достаточной компенсацией? Она наотмашь ударила по бормочущим губам. Он напоминал ей пыхтящую лягушку.

Как темпераментно для женщины ее возраста! Именно это всегда привлекало его, — произносил лягушачий рот. Только когда она пригрозила, что уедет следующим поездом, он уступил и... Ей бы не следовало поступать с ним так. Одно ее присутствие будет ему приятно, и, кроме того, как он объяснит ее отсутствие своему коллеге-англичанину, с которым должен встретиться для переговоров?

«Неужели я пожалела этого дурака?» — спрашивала она себя. Нет, не это заставило ее остаться: она не хотела подвергаться насмешкам семьи. Итак, она осталась,

На другой день после обеда Розита поехала к морю. В какой-то деревне она вышла из автобуса Теперь она уже не помнила названия этой деревни. Мимо жалких лачуг, через тополевую аллею — прочь от людей. Пересекла поле. Из-за куши шелковичных деревьев вдруг появилась море, раскинулось синевой перед глазами. Только солнечный свет лежал на нем. В первую минуту ее охватил озноб. Затем она услышала рокот прибоя. С каждым шорохом набегающих волн берег обдавало облаком мельчайших брызг, имевших соленый привкус и запах зеленых водорослей. Розита чувствовала, как дышит ее тело и как это дыхание сливается со слепящим солнечным светом. Она ощущала се-

бя живой и молодой. Ничто не отделяло ее от окружающего. С наслаждением ощущала плечом твердость скалистого выступа, с восторгом зарыла пальцы ног в горячие зерна песка. Ветер положил успокаивающую ладонь на ее глаза.

Так бывало раньше, когда в ней бурлила жизнь, и вот она опять живет. Удержать бы в себе это состояние, это чувство парения в воздухе. Она хотела, чтобы это осталось в ней навсегда.

Потом уже ни о чем не думалось. Она слилась со струящимся, искрящимся светом, растворилась в нем. На секунду она приоткрыла глаза и снова потеряла представление о времени.

Неподалеку от нее на торчащем из воды камне сидел молодой человек с удочкой. Две маленькие рыбки лежали рядом на черном камне. Молодой человек взглянул в ее сторону, но, заметив, что она тоже смотрит на него, быстро отвернулся к своей удочке. Она заставила его опять, взглянуть на себя, подойти ближе. На нем была синяя рабочая рубаха и туфли, сплетенные из лыка. На полпути к ней он вдруг остановился в неуверенности. Она приказала себе не смотреть больше на него, предоставить решение ему самому. Так и стоял он рядом со своей тенью, бесконечно долго и неподвижно

Он был коренаст, с коричневой от загара кожей, которой ветер и соленый воздух придали легкий белый налет. Он был существом этого берега. Единственным, кроме нее, человеческим существом. Опустившись на колени, он прикоснулся к ее шее, потом провел рукой по волосам. Он поцеловал ее. Она пыталась оттолкнуть его... На одну секунду у нее замерло сердце.

Придя в себя, она вскочила и бросилась в воду. Плавала долго, а когда вышла на берег, увидела, что молодой человек спит. Она оделась и поцеловала его. Он не проснулся. Скоро она снова была в городе. Она боялась, что кто-нибудь заметит происшедшую в ней перемену. Стать опять живой — это должно бросаться в глаза Но живые мертвецы не узнают вернувшихся к жизни.

На обратном пути в свой родной город она смотрела на страну, в которой родилась, с такой проникновенностью и ясностью ощущений, которых никогда до сих пор не испытывала. Они ехали мимо цветущих равнин, мимо городов с ветхими домами. Она навсегда запомнила мостик под Мадридом, дерево, проросшее сквозь цемент.

Она жила, она была опутана мечтами, которые родились вместе с проснувшейся в ней жизнью.

Когда через две недели ее подозрения подтвердились, она была подготовлена к предстоящему объяснению. Ей придется выдержать борьбу, и она этого хочет.

За столом сидело десять человек — три сестры со своими мужьями, дядя-адвокат, мать и две тетки, сестры матери — очень старые женщины, одетые во все черное.

Тарелки были уже убраны и еще раз налито красное вино. Пепе, муж ее старшей сестры, попросил газету чтобы проверить, как обстоят дела со ставками, которые он сделал на предстоящий в конце недели футбольный матч.

— Сейчас я принесу тебе газету, милый, — покорно сказала Хозефа Всем было ясно: она искала любого повода, чтобы оттянуть уход мужа на «маленькую прогулку».

— Одну минуту, — произнесла Розита. — Мне нужно что-то сказать вам.

— Она нашла поклонника, который женится на ней и возьмет ребенка, — сказал Рикардо, муж ее младшей сестры. — Уж эти мне женщины! Как это им только удается!

С громким смехом он хлопнул по плечу сидевшего рядом шурина.

— Успокойся, — прервала его мать. — Розита, детка моя, не обращай внимания. Говори.

— Я беременна.

Окаменелые лица старых тетушек торчали из черных воротников, словно сморщенные апельсины.

— Нет, — задыхаясь, выдавила из себя Хозефа.

— Вот оно как, — фыркая от ярости, закричал через стол Рикардо. — Прекрасно, замечательно! Ха-ха-ха! Ах ты, дура, стерва! Ты за это поплатишься!

— Тихо! — вскричала мать. Она вскочила с места, уперлась руками в бедра. — Замолчите же! Дайте ей сказать до конца. —- Лицо у нее стало серым.

— Больше мне нечего сказать, — произнесла Розита.

— Но как же это могло случиться? — бестолково спросила одна из теток.

— Как обычно, — грубо сказал Рикардо. — Спуталась с кем-то.

— Кто этот пес? Мы его отколотим, — хорохорился дядя. — Мы из него душу выбьем.

— Говори же, дитя, — сказала мать.

— Пусть мужчины уйдут. Это женское дело, — предложила младшая сестра.

— Пойдемте в кухню, — засуетилась Хозефа. — Подобные вещи можно обсуждать только на кухне.

— 0н изнасиловал ее, этот подлец! — пыхтел дядя.

— Вот что получается, когда женщины уходят из дому, — вскричал Пепе и забарабанил кулаками по столу. — Это ее шеф. Жаль, что мы не можем до него добраться. Он слишком влиятелен. Но деньги ему придется выложить.

— Он не имеет никакого отношения к этому, — тихо сказала Розита.

— Но кто же это тогда? Скажи нам, скажи!

— Не скажу. Никогда не скажу.

Она отмалчивалась, сколько ее ни уговаривали — сначала все вместе, потом каждый в отдельности. То с издевкой над ее позором, с криками и истерикой, то мягко, с притворным сочувствием, ссылаясь на семейную честь, прикидываясь, что желают ей только добра.

Она поняла, что труднее всего ей будет с матерью. Мать любит ее и хочет помочь ей.

— Дочка, дочка, — говорила она. — Я хочу понять тебя. Помоги мне объяснить остальным. Ты погубишь себя, если будешь молчать. Женщина — существо слабое, она не может восставать против целого света.

— Быть может, мы и слабы,— ответила Розита. — Но я скорее перестану жить, чем быть живой. Этого ты не понимаешь, не правда ли?

— Нет, — сказала старая женщина с пепельно-серым лицом. — Бог дал нам язык, чтобы мы говорили то, о чем мы думаем. Почему ты не заставишь говорить свой язык, дочка?

— Потому, что он не объяснит всего, что со мной произошло.

— Любила ли ты этого человека?

Розита смотрела вниз, на свои туфли. Впервые ей стало ясно, что она этого не знает. Так легко было бы ответить «да» и вызвать немного жалости к себе.

— Не знаю, — ответила она.

— Тогда я знаю, ты его не любила. Иначе ты бы крикнула мне это в лицо.

— Все произошло по-другому, — сказала Розита.

— Я тебя больше не понимаю, — произнесла мать. Теперь голос ее звучал сухо. Она заплакала и вышла из комнаты.

На следующий день собрался семейный совет. Решение не было жестоким. Скорее разумным и рациональным. Семья владела участком неподалеку от города — клочком земли, засеянным кукурузой и обнесенным каменной оградой. Там стоял маленький домик — место ночлега на время уборки урожая. В этом домике и укроет Розита свой позор Чикитин останется в городе у бабушки.

Она со всем согласилась, сама удивляясь почему. Что-то удержало ее от желания покинуть этих людей, бесцеремонно распоряжавшихся ее жизнью, и уехать в какой-нибудь другой город, где семья не имела бы над ней власти. Она поцеловала дочку и мать и, не сказав никому ни слова, отправилась с чемоданом к автобусу.

В деревне ее ошеломила невиданная белизна маленьких, похожих на ящики домов. Это была не та белизна, которую излучает солнце. Она не сверкала, не струилась в полном жизни движении. Это была тяжелая, безжизненная белизна, и от нее болела голова. Улицы деревни напоминали проложенные в глине траншеи, населенные множеством маленьких детей и собак. На каменных скамьях и ступеньках того же мертвенно-белого цвета, что и дома, сидели женщины. Путь Розиты проходил через лабиринт белых стен. Ей стало дурно.

Она с облегчением вздохнула, увидев, что стены ее дома потемнели. Их, видно, уже давно не белили. Солнце и ветер сделали их грязновато-серыми, и Розите показалось, что ее новое жилище имеет почти приветливый вид. В домике была одна комнатка.

За окном шелестело маисовое поле, рос одинокий подсолнух.

Она боялась, что здешние жители встретят ее враждебно, но вскоре убедилась, что никто не обращает на нее внимания.

В конце недели к ней приехали мать и Чикитин.

Она сказала матери:

— Я довольна, что я здесь. И своему ребенку:

— Скоро я опять буду с тобой, моя малютка.

Погода стояла неизменно солнечная. Целые дни она сидела, прислонившись к задней стенке домика, прислушивалась к шелесту маиса, ощущая всем телом солнечное тепло.

Каждые два дня она ходила в барак, который был кабачком, продуктовой лавкой и почтой одновременно, и всякий раз она испытывала страх. Все более одинаковыми казались ей дома этой деревни. Она уже не замечала людей, огненных пеларгоний на подоконниках. Сводящая с ума больная белизна стен словно поглотила рекламные щиты страховых компаний и фирм, торгующих аперитивами. Деревня была для нее сплошным лабиринтом мутных, заскорузлых, белых стен: она боялась заблудиться в нем. Все чаще от этой слепящей белизны у нее начинались головные боли, а во рту появлялся привкус желчи. Она перестала любить солнце, и это вызывало в ней чувство глубокой грусти. Она говорила себе: «Как я любила солнце»!

После таких прогулок ей приходилось часами лежать в постели. Полумрак и темные узоры теней на голых стенах были единственным лекарством против ее чрезмерной восприимчивости.

— Свет дает нам счастье, но портит нас, — говорила она теням, играющим на стене.

Неожиданно приехал Пепе. Он дал ей понять, что приехал лишь по обязанности, и в упор разглядывал ее тело, начавшее уже полнеть. Она сказала, что чувствует себя хорошо.

После Пепе очень долго никто не приезжал. Солнце пекло жарче, тело Розиты все больше тяжелело — только по этим признакам она замечала, что время идет.

Мать и Чикитин приехали еще раз. Они остались на весь день, и Розита пошла с ними прогуляться к кампосам, которые начинались за деревней. Засохшая трава пахла сеном. Ей приятно было слышать усталый голос матери и смех Чикитин. Вечером у автобуса, когда они обнялись на прощанье, мать прошептала:

— Они не хотят, чтобы я к тебе ездила часто.

— Хорошо, — сказала Розита. — Не беспокойся, у меня есть все, что нужно.

На следующее утро она услышала, как старый ветеран с деревянной ногой, который постоянно торчал в продовольственной лавочке, что-то выкрикивал и бил в колокол.

Она вышла на улицу. Женщины из соседних домов с любопытством слушали старого солдата. Бургомистр распорядился, чтобы к пятнице жители заново побелили изгороди и стены домов.

«Они и так чересчур белые. они и так мучительно белы для меня, — думала Розита. — Слава богу, когда я рожу ребенка, уже будет зима».

На следующее утро, по дороге в магазин, она увидела, как тщательно и добросовестно население деревни выполняет приказ бургомистра. На глиняной почве улиц появились груды извести. Воздух, до обеда неподвижный, был насыщен известковой пылью.

Мертвенно-белые поверхности обступали Розиту со всех сторон. Она бросилась бежать, поднимая ногами пыль, белую, как порошок. Она бежала и бежала, пока не оказалась в лавке. Голова раскалывалась от боли. Она зашаталась. Кто-то подхватил ее. так же как подхватил бы падающую доску, и прислонил к прилавку. Она лишилась власти над своим телом.

«Я слаба, я слишком слаба». Ее стошнило.

— Это ничего, право, ничего, — услышала она. Потом «вдова», «беременна», «господнее возмездие».

Она хотела броситься на говорившую, но тут же одумалась. Прояснившееся сознание на мгновение придало ей сил. «Суеверные дуры!..»

— Не хотите ли тоже купить известь? Парень принесет ее, если вам слишком тяжело нести самой, — предложил лавочник.

— Нет, мне не нужна известь.

— Но две или три кисти могут вам понадобиться. Все покупают кисти, — поучал лавочник. У него было толстое подобострастное лицо. — Вам тоже придется белить свой домик, — продолжал он. — Глупое предписание, но этого требует отдел здравоохранения.

Она бросила ему деньги за купленную провизию и ушла.

В полдень к ней пришли трое мужчин. Бургомистр, писец и санитар. Они понимают, что она не может побелить свой дом сама, но работа тем не менее должна быть сделана. Они советуют поручить побелку молодому парню. Днем он работает на фабрике, а вечером подрабатывает пару песет. Дом старой Хуаны он тоже всегда белит — не в обиду ей будь сказано!

Явился парень. Он был тощ. Темные волосы прилизаны и блестят, как лакированные. Брюки хлопают по лодыжкам. Губы извилистые. Он подошел к двери с видом принюхивающейся собаки. Когда Розита открыла ему дверь, он склонил голову набок и уставился на нее. Она велела ему уйти: часами терпеть зловоние извести и видеть эту гнетущую больную белизну было свыше ее сил. Головная боль теперь почти никогда не проходила. И она перестала выходить из дому.

А деревня белила свои стены. К пятнице каждая стена была побелена дважды. В этот день, после полудня, стайка ребятишек бежала за машиной, прикатившей из города. Подскакивая на колеях, машина медленно продвигалась вперед, пока не остановилась перед домом бургомистра. Контрольный объезд комиссара здравоохранения продолжался два с половиной часа. Человек из города отметил, что стены ограды участка девяносто семь находятся в неудовлетворительном состоянии, и обложил деревню штрафом в пятьсот песет. Он пригрозил бургомистру, что оштрафует на тысячу, если беспорядок не будет устранен. В понедельник он лично проверит, выполнено ли его распоряжение.

В субботу утром к Розите опять явился парень. Выставив вперед свою собачью голову, он спросил, не сделать ли ему порученную работу.

— Уходите прочь, — сказала она ему.

— Вы еще пожалеете об этом, — произнес он грубо и ушел насвистывая.

Она опять почувствовала, как мало в ней сил.

Стемнело. Она с облегчением вдохнула вечерний воздух. Сквозь пыль просачивался запах эвкалиптовых деревьев.

Эту ночь она спала крепко, без сновидений, а утром проснулась от шума, доносившегося через окно. Было совсем светло. Она накинула халат, вышла в маленькие сени и прислушалась. Вокруг дома стояла толпа. Кто-то дергал ручку двери. Она открыла. Люди напирали, почти переступая порог, но когда она пошла им навстречу, отпрянули назад. Все население деревни пришло сюда — мужчины, женщины и дети. Она взглянула на двух мужчин, державших ведерки с краской и кисти. В переднем ряду вопящих людей она узнала бургомистра.

— Наше терпение лопнуло. Тебе придется побелить свой дом сейчас же.

— Дом белить, дом белить, — вторили ему женщины.

Розита вздрогнула.

— Нет! — сказала она.

— Ты обошлась нам в пятьсот песет! — крикнул кто-то. — Мы заставим тебя побелить этот дом.

— Мне не нравится белый цвет. Смех и свист.

— Ты не лучше нас, — прошипела какая-то женщина.

— Тише, люди, — сказал бургомистр.

— Ты будешь белить, ведьма! — крикнул другой человек и попытался всунуть ей в руку кисть.

В толпе промелькнуло насмешливое лицо парня, которого она прогнала.

Парень наклонился.

Она не поняла, что произошло, только почувствовала, что должна собраться с силами, чтобы еще раз пройти сквозь белый лабиринт.

— Нет, нет! — вскрикнула она пронзительно. Она надеялась этим криком оттолкнуть все то белое, страшное, что накинулось на нее. Но зазвучал уже другой вопль, более громкий. Это кричал парень:

— Не ведьма — шлюха!.. Шлюха!...

Полетели камни.

Она увидела, как бургомистр повелительным, но исполненным ужаса жестом поднял кверху руки.

Черный град налетевших на нее обезумевших птиц! Она заметалась, пытаясь спастись. Медленно падая на землю, она коснулась щекой стены и, пока не окунулась в бескрайнее озеро спокойной черноты, ощущала на губах отвратительный вкус извести.

Сокращенный перевод с немецкого Е. ШТИХ

 
Рейтинг@Mail.ru
один уровень назад на два уровня назад на первую страницу