С.В. Обручев В неизведанные края

С.В. Обручев. В неизведанные края

Вниз по Омолону

Мы остаемся одни и прежде всего устраиваем свой стан. Первый день посвящен созданию домашнего уюта в наших палатках, устройству склада и метеорологической будки для наблюдений. Следующий день, 1 мая, мы отдыхаем и наслаждаемся весенней погодой (в ночь на 2 мая, впрочем, температура упала до 30 градусов мороза).

Почти полтора месяца мы проводим здесь в полном одиночестве, отрезанные от всего мира. Только иногда забегают горностаи, чтобы поживиться нашими запасами, или прибегают белки, смотрят на нас своими круглыми любопытными глазками и гоняются друг за другом по снегу и по деревьям. Постоянные посетители — кукши сидят на деревьях и все время высматривают, что бы такое схватить из съестного. Как то раз приходила к нам очень сердитая белка, которая отнеслась враждебно к сидевшей на дереве кукше и немедленно согнала ее. Кукша перелетела на другое дерево, за ней помчалась белка и, злобно цокая, опять согнала ее.

Перелет водяной дичи, на который мы возлагали очень много надежд, оказался ничтожным. В середине мая появляются чайки, которые и остаются в нашем районе, а гусей, лебедей и уток почти не видно. Поэтому весенняя охота была чрезвычайно скромная.

В одном километре от стана находится тот лес, который Перетолчин выбрал для постройки лодки. Это роща громадных лиственниц. Здесь рабочие рубят деревья и распиливают их продольной пилой на длинные доски; потом доски вытаскивают поодиночке по снегу в протоку к устью Мунугуджака, куда, как мы рассчитываем, должна дойти весенняя вода. Лодку решено сооружать такого же типа, как мы делали на Таскане, но несколько короче, так как наш груз в этом году значительно меньше, а управляться с длинной лодкой в узких извилистых протоках Омолона должно быть труднее. Кроме того, нужно сделать небольшую лодку для разъездов и для связи с берегом на случай посадки на мель.

Рабочие с утра уходят на «верфь» и остаются там весь день, а мы с Салищевым сначала приводим в порядок материалы зимнего переезда, а потом начинаем экскурсировать на лыжах по окрестным горам. Снег тает так медленно, что до самого конца мая везде можно пройти на лыжах, а по утрам, когда наст достаточно тверд, можно ходить даже без лыж, совершенно не проваливаясь. Весна наступает не спеша, только 16 мая прилетают первые лебеди, а за неделю до этого появляются первые паучки и жучки.

18 мая — знаменательный день в жизни нашей весновки. Мы с Салищевым поднимаемся на большую вершину, лежащую в шести километрах за Омолоном. Сначала идем

на лыжах, потом, когда склоны становятся очень круты, а наст тверже, лезем пешком. Вершина в зимнем уборе имеет совершенно альпийский вид, с крутыми склонами и громадными надувами снега. Мы сидим на ней, удобно устроившись во впадине, и греемся в лучах солнца; но, посмотрев вниз по Омолону, я внезапно вижу всего километрах в шести ниже нашего стана громадный тарын как раз в том месте, где река суживается у утесов, у тех самых утесов, где, как клялся проводник эвен, лежат громадные толщи снега.

Мы возвращаемся в очень печальном настроении. Будущее представляется довольно мрачным. Когда растает этот тарын и растает ли вообще или останется лежать мощной толщей льда, преграждающей реку, которая найдет себе проход в узком канале подо льдом? Мы решаем ничего не рассказывать рабочим, ведь они с такой энергией и увлечением занимаются постройкой лодки.

Через два дня мы с Салищевым идем осматривать тарын. На твердом насте хорошо видны следы лыж Куки, который недавно ходил сюда. Они уже оттаяли и выделяются в виде продолговатых бугров над поверхностью снега. Мы идем по этим следам до самого тарына, убеждаемся, что Кука останавливался над тарыном и спускался к его нижнему концу и, несомненно, хорошо его видел. Теперь ясно, почему Кука так поспешно ушел из нашего стана, даже раньше Беки, и почему так холодно с нами расстались якуты, несмотря на щедрое вознаграждение, которое я им дал. Им, по видимому, было стыдно, что они нас обманули.

Тарын занимает всю реку, но толщина его, вероятно, не очень велика, так как он захватывает только первую террасу с деревьями. В нижней части по нему уже течет обильная вода, и после прогулки на лыжах по яркому солнцу приятно лечь на лед и напиться свежей воды прямо из потока. Выше тарына во многих местах на Омолоне видны длинные полыньи — вернее, узкие щели во льду с редкими хрупкими мостиками. 29 мая местами на Омолоне появляются уже три параллельные щели, намечающие русло реки.

Конец мая я посвящаю экскурсиям на вершины левого берега Омолона. Мне нравится в полном безмолвии подниматься на широких лыжах по лесным склонам и взбираться на вершины, с которых открывается обширный вид, а потом быстро скользить вниз по насту крутого склона. Только к вечеру наслаждение уступает место усталости — в рюкзаке за спиной скапливается больше пуда камней, лыжи вязнут в снегу, который после полуденного солнца становится вязким и липким. Лыжи, которых утром я совсем не замечаю, к вечеру кажутся пудовыми гирями, и, подходя к стану с особенно тяжелым грузом камней, я иногда отдыхаю через каждую сотню метров.

Во время этих экскурсий я хорошо изучил геологию и рельеф района нашей стоянки. Долина Омолона расположена вдоль Охотского водораздела, но она является юной, не связанной с направлением хребта и имеет различные по происхождению участки. Одни из них очень широки — это остатки древних ледниковых долин; другие — почти ущелья, с крутыми склонами; эти участки проложены рекой в обход ледниковых долин. С ближних гор виден на востоке ряд цепей, составляющих Охотский водораздел. Эти цепи входят в состав хребта, носящего на прежних картах название Колымского, который местные эвены и якуты называют Гыдан, то есть «морской».

Признаки весны начинают становиться все обильнее. 26 мая расцветают тальники, но снег еще лежит толщей в тридцать сантиметров, и ночью температура падает до 13—14 градусов мороза. 28 го мы услыхали кукушку, голос которой, несмотря на его резкость, очень приятен в безмолвии здешних лесов. Но в ночь на 29 е стал опять падать снег, и утром снова все было покрыто белой пеленой.

Мунугуджак постепенно набухает, наполняет водой главное русло и ряд проток, идущих через лес к нашему стану, но на Омолоне все еще очень мало воды.

1 июня мы с Говязиным отправляемся в далекую экскурсию вверх по Мунугуджаку, в цепь гор, западный конец которой мы пересекли по реке Русской. Цепь эта не имеет общего названия, и мы назвали ее Конгиинской — в память одного из вымерших юкагирских родов, Конгиинидзе.

Я наказываю Салищеву навещать время от времени тарын. Мы уходим на лыжах, потому что снег еще достаточно толстый, хотя местами виднеются значительные участки сухой земли, которые приходится обходить. На этих площадках уже 24 мая показались цветы, сначала пострелы, а к концу месяца и ветреницы, и даже начали летать отдельные, очень редкие комары. Пауки же настолько осмелели, что стали бегать по снегу.

На третий день мы доходим до снежных вершин западной цепи. Здесь еще зима, лежат громадные толщи снега, и глазам нестерпимо больно. Мой спутник в этот день заболел тяжелой формой снежной слепоты: не мог больше ничего делать и сидел в маленьком шалашике, который мы сделали для ночевки.

За два дня весна подвинулась вперед так сильно, что нам приходится бросить наши лыжи в лесу, даже не доходя до шалаша, — их невозможно тащить, особенно после того, как у нас появился тяжелый груз камней. На наше несчастье, я нашел очень много окаменел остей, которые жаль оставить, и изрядно нагружаю наши рюкзаки. Говязин, как неисправимый охотник, захватил с собой винтовку, но ему удается только посмотреть свежие следы горных баранов.

Назад мы возвращаемся ночью: у Говязина так сильно болят глаза, что днем он совершенно не может идти. Маленькие ручьи, впадающие в Мунугуджак, настолько вздулись, что переход через них представляет большие трудности. Нам приходится отыскивать деревья, лежащие над потоками, и переползать по обледенелому стволу в брызгах ледяной воды. Болота покрыты водой, вода хлюпает даже в наших ичигах, протертых от ходьбы по весеннему насту.

На нашем стане царит оживление. По Омолону двигается сплошная масса льда, а маленькая канава, проходящая вблизи стана, оказалась главным руслом, в которое бросился теперь Мунугуджак. Сухопутное сообщение с «верфью» прекратилось, и приходится пробираться к ней на лодке. Салищев накануне ходил смотреть тарын; тот все еще стоит неподвижно, хотя ледоход нагромоздил на нем громадный затор льда; вода скрывается куда то вниз, под тарын, а его поверхность так же чиста и ровна, как раньше.

Лодка уже спущена, и сомнения, которые так долго мучили Перетолчина, правильно ли он выбрал место для «верфи» и будет ли здесь достаточно воды, благополучно разрешились. Рабочие предлагают назначить выезд в ближайшие дни, и приходится наконец сказать им, что наш выезд зависит не от нас, а от зловещего тарына.

Вода в Омолоне поднимается непрерывно, уже достигает более двух метров высоты и начинает подступать к нашей стоянке. 6 июня мы идем к тарыну — он уже взломан, и вместе с ним уходит весь лед.

Можно считать, что начинается лето. 8 июня — первая ночь с температурой выше нуля, и распускается лиственница. 9 го мы решаем выехать: весь лед прошел и все готово к отъезду.

Порядок плавания предполагается тот же, что и в прошлом году: я с Говязиным поеду на байдарке, а остальные в большой лодке. Но Перетолчин, наш главный лоцман и рулевой, упал на днях на берегу и ударился боком о корягу. Теперь он чувствует себя настолько плохо, что не может стоять у руля, и мне приходится ехать на байдарке одному. Я пробую ставить Перетолчину компрессы, но только впрыскивания морфия позволяют ему уснуть. Мы уже подумываем послать его вперед на легкой лодке, с тем чтобы возможно скорее доставить в больницу в Нижне Колымск, но дня через три он почувствовал себя гораздо лучше, и боль скоро прошла. Даже после первого дня плавания, к вечеру, он вдруг поехал на лодке ловить рыбу: «Чтобы разогнать кровь».

Как только большая лодка выходит из затона у весновки, река подхватывает ее и мчит с невероятной быстротой. Отчасти оправдывались слова Вани, что задержаться у берега очень трудно. Конечно, это не невозможно, и канаты не обрываются, но привязывать лодку к деревьям все же приходится. И чтобы остановить большую лодку у берега, требуются большая ловкость и умение.

Первые дни вода все еще поднимается. Она вскоре заливает не только все острова, но и берег с лиственничными лесами. Вода мчится через тальники и захватывает местами всю долину реки. На островах возвышаются страшные заломы, которые топорщатся множеством острых стволов и коряг, торчащих навстречу лодке. Благодаря искусству Перетолчина, вскоре ставшего опять к рулю, лодка избегает этих заломов, несмотря на быстроту течения. Раз только крушение кажется неминуемым: лодку бросило прямо на залом, и она, придавленная водой книзу, чуть чуть не встала на ребро, но Перетолчину удается направить ее так, что она ударяется серединой и идет, как говорят на Лене, «на отурок», то есть повертывается на 180° и двигается кормой вперед.

В такой обстановке нормальная работа по осмотру утесов очень затруднительна. С трудом можно задержаться в нужном месте, а во многих случаях совершенно нельзя ухватиться за берег, тем более что в байдарке первые дни я плыву один, пока Говязин помогает грести в большой лодке.

Омолон ниже Мунугуджака делает в своем ущелье крутой поворот и выходит к устью Большой Абыланджи.

Большая Абыланджа в это время действительно большая река. Она, так же как и Омолон, заливает своими мутными водами окружающие леса.

Мы можем руководствоваться в плавании только короткими и несколько сбивчивыми рассказами проводника

эвена, сообщившего нам сведения об Омолоне, его притоках и окружающих горах. И поэтому с нетерпением ожидаем, что несколько ниже Большой Абыланджи выплывем к устью Крестика, где весновал Ваня Березкин вместе с экспедицией Зонова и откуда он должен хорошо знать реку.

Расставаясь утром у Абыланджи, я прошу Салищева, который плывет на большой лодке, остановиться у устья Крестика и ждать меня. Отыскивать друг друга в этой сети островов еще труднее, чем на Колыме, потому что здесь масса маленьких проток, особенно многочисленных весной, которые во время моих поисков утесов заводят меня очень далеко от главного русла.

К концу дня я вижу справа большую долину, очень похожую на ту, которая, по словам эвенов, находится у устья Крестика. Мы с Говязиным пытаемся пробраться к ней, но течение уносит нас от протоки, идущей направо, и приходится невольно снова идти к левому берегу. Неожиданно показывается несколько свежеободранных деревьев на острове, а в затоне за мысом мы видим наши палатки. Эти деревья оказались приметным знаком, сделанным нашими товарищами, чтобы мы не пропустили стоянки.

Я убежден, что мы стоим напротив Крестика, но Ваня категорически заявляет, что этого места он не узнает, что окружающие горы совершенно другие, что они с Зоновым жили в избушках на правом берегу Омолона на лугах, за приречным лесом, и против них находилась большая гора, покрытая снегом. Между тем на склонах той горы, у подножия которой мы стоим, совершенно нет снега, гора небольшая.

Несмотря на полное совпадение описаний эвенов с той картиной, которая открывается перед нами, приходится верить Ване.

На следующий день, очевидно, мы должны дойти до настоящего Крестика, так как расстояние между ним и Большой Абыланджей не должно быть больше двух переходов. Мы снова расстаемся: большая лодка идет вперед, а мы в байдарке направляемся к утесам правого берега. Они кажутся бесконечными.

Начинается проливной дождь, который затягивается до ночи. Занявшись осмотром утесов, только поздно вечером мы выплываем к устью какой то большой реки, впадающей в Омолон справа. На стрелке под самым утесом на маленьком островке, только что высохшем после паводка, обнаруживаем нашу палатку.

В середине этого дня на правом берегу во время экскурсий к утесам мы нашли репер, поставленный Зоновым во время съемки в прошлом году. Поэтому я был вполне уверен, что мы ночевали против устья Крестика, а большая река, к которой сегодня приплыли, — это Кегали, следующий большой правый приток Омолона. Высадившись на берег у палатки, я поздравляю спутников с тем, что мы достигли реки, от которой Омолон является уже судоходным, но на лицах их написано недоумение. Ваня только что уверил их, что эта река ему также совершенно неизвестна, и они гадали о том, не может ли она быть Большой Абыланджей. Я с усмешкой рассказываю Ване о репере, который видел сегодня днем, но он не верит и несколько раз упрямо повторяет: «Этой местности я признать не могу, и реки не признаю, и гор не признаю».

Только на следующий день, когда мы переходим несколько ниже к другому берегу и выбираем место для определения астрономического пункта, Ваня, увидав еще один репер с той же надписью и собственные свои инициалы, вырезанные им на стволе дерева, соглашается наконец, что здесь он действительно был в прошлом году.

Так рушились наши надежды на последнего проводника. Впрочем, мы еще надеялись, что в 400—500 километрах ниже устья Олоя нам могут встретиться юкагиры или эвены, которые, может быть, расскажут о названиях притоков Омолона.

При дальнейшем плавании Ваня несколько раз пытался восстановить свой авторитет проводника, но это каждый раз кончалось неудачей: он очень плохо помнил берега Омолона.

Омолон — одна из самых пустынных рек этого края. Путь на Гижигу по ней очень труден, и колымчане почти никогда не поднимаются по Омолону выше Олоя.

До Зонова Омолон от устья Кегали проплыл в конце шестидесятых годов прошлого века топограф экспедиции Майделя — Афанасьев, который составил очень небрежную и неверную карту.

На протяжении около ста километров от Кегали Омолон идет в широкой долине прямо на север. Здесь его сопровождают справа сначала все более понижающиеся отроги Гыдана, а потом широкая болотистая впадина, по которой текут реки Молонда и Уяган. С севера эта Уяганская впадина ограничена большим широтным отрогом Гыдана — цепью Ушуракчан. Против нее на левом берегу Омолона высятся красивые утесы Гремячего Камня, состоящие из черных базальтов и других лав.

Мы останавливаемся ниже этих утесов, чтобы сделать экскурсию в конец цепи Ушуракчан. Я отправляюсь пешком с моим неизменным спутником Говязиным, взяв с собой легкую палатку. Салищев остается на Омолоне для определения астрономического пункта.

Путешествие гораздо утомительнее, чем по Мунугуджаку, потому что болота растаяли и до подошвы гор мы бредем по громадной топкой равнине. Но зато восхождение на горы вознаграждает нас снова чудесным видом на Уяганскую впадину и на Юкагирское плоскогорье, которое расстилается на запад до горизонта.

Ось цепи Ушуракчана сложена гранитами, и когда мы достигаем ее центральной части, то видим красивые столбы останцы — кигиляхи.

От Кедона пейзаж изменяется. Омолон идет по восточной окраине Юкагирского плоскогорья, подмывая то на правом, то на левом берегу отдельные группы утесов, выдающиеся над плато и состоящие из изверженных пород. Долина реки все время широка, и сам Омолон имеет много проток. Если посмотреть с одного из утесов, так называемых Камней, на долину реки, то вы увидите очень сложную сеть проток и между ними множество островов, покрытых лиственницами, бальзамическими тополями, чосенией и тальником. Эти тальники служат приютом для лосей, и, как нам рассказывает Ваня, когда появится много комаров, лоси будут выходить на берег и хлопать ушами. Но мы относим эти рассказы к области обычных басен Вани.

По обе стороны долины Омолона вдоль подножия гор лежат громадные болота и болотистые леса. Долина реки, по рассказам, еще более трудно проходима, чем долина Колымы.

За сорок лет путешествий по Сибири я никогда не встречал так много комаров, как здесь.

Комары не оставляли нас в течение всего дня! Даже на середине большой реки при слабом ветре они носились тучами вокруг лодки, сидели сплошными массами на поверхности брезента, покрывающего лодку, и на нас самих. Нельзя было что нибудь делать не только без сетки, но даже без перчаток. Спать пришлось в специальных пологах, которые мы тщательно подтыкали под себя на ночь, а для письменных работ ставить на берегу палатку и засыпать ее края внизу землей или галькой, чтобы не пролезали комары. Только во время очень сильных дождей и ветра мы от них избавлялись.

Не удивительно, что лоси, которым некуда деваться от этого страшного бича, выбегают на берег, где хоть немного дует ветер, и залезают до самой морды в воду.

Ниже устья Большого Олоя мы наконец видим первого лося. Он стоит в воде и действительно хлопает ушами, отгоняя комаров. Тотчас начинается ожесточенная стрельба из всех имевшихся ружей. Попали только две пули, и рьяные стрелки долго спорили, кто выпустил их. После первого выстрела лось повернулся и побежал к берегу, но второй выстрел свалил его на мелком месте вблизи берега. Это был молодой, двухгодовалый зверь.

Эта первая жертва оказывается и последней. Мяса так много, что его хватает до устья Омолона, и, несмотря на повторяющиеся в ближайшие дни постоянные встречи с лосями, нам совестно их убивать.

В течение нескольких дней мы часто встречаем лосей. Одни из них лежат в воде, развесив громадные ветвистые рога, другие, более молодые выходят на отмели, с любопытством разглядывают нас и позволяют подплывать к ним на 80—100 метров и фотографировать. Более осторожные звери, завидев нас издалека, убегают своей крупной и легкой рысью, высоко подняв голову и энергично бросая вперед горбатое крепкое туловище.

Два раза попадаются нам лосихи с молодыми лосятами. Одна из них убежала по зарослям, а за ней на некотором расстоянии бежали два рыжих лосенка. Другая стояла с лосенком на отмели как раз вблизи нашей стоянки и, когда Салищев подкрался к ним, чтобы снять их поближе, переплыла на тот берег, а лосенок, побоявшись широкой реки, остался на отмели, жалобно крича, пока наконец решился плыть вслед за матерью.

Ниже Большого Олоя мы увидели жилища единственных летних жителей Омолона эвенов, стоящие на отмели реки. Здесь довольно живописное место с видом на дальние вершины Юкагирского плато и с густой стеной леса вокруг. Но комары не оставляли людей ни на минуту: не только снаружи нельзя было стоять без сетки, но даже и внутри чума все время нестерпимо кусали комары. Мы пробыли у эвенов очень короткое время, расспросив их о названиях соседних речек. Они сами ходили вверх по Омолону недалеко и могли сообщить названия рек только для самых ближайших окрестностей. Обычно они кочуют между Омолоном и верховьями Березовки, большого притока Колымы.

Зимой, когда мы еще были в Средне Колымске, оттуда на Олой поехал ветеринарный врач Поляков. Его задачей было изучить условия оленеводства на Олое и выяснить

возможность улучшения стад чукотского оленя и разведения лучших пород ездовых оленей. Здесь, на Омолоне, мы пытаемся узнать у эвенов что нибудь о Полякове. Никто не видел, чтобы он проезжал, и так как врач должен был выехать с Олоя по весенней воде, то Ваня немедленно решил, что Поляков погиб.

Когда мы выехали на Колыму и выяснилось, что Поляков туда действительно не приезжал, догадки Вани превратились в уверенность, и он всем стал рассказывать о гибели Полякова, постепенно приукрашивая свой рассказ. Велико же было его удивление, когда однажды в Нижне Колымске, встречая прибывший сверху катер, он увидел Полякова, обросшего огромной черной бородой. Поляков поздоровался с ним, но Ваня сделал последнюю попытку спасти созданную им легенду и сказал: «Я вас не признаю».

Поляков во время своей поездки долго пробыл у чукчей. В одном из стойбищ он встретил последнего эрема чукчей — «короля», как его называли в официальных бумагах прошлого века. То был Тынапо, сын Эгели, о котором сообщал Богораз (Тан), и внук могущественного эрема Амвраургина, с которым в семидесятых годах вел переговоры Майдель. Последний представитель этого королевского рода, съев всех своих оленей, жил в качестве приживальщика у богатого чукчи, владевшего стадом в пять тысяч голов. Поляков убедил чукчей, что власть короля Тынапо давно кончилась, и провел выборы наслежного совета. Поляков хотел вывезти с собой в Средне колымский музей и «облачение» короля — красный фрак, подбитый горностаем, но чукчи не согласились: «Мы устроим музей у себя, чтобы наши дети могли видеть, как одевались наши эремы». Полякову удалось увезти только «королевский архив», состоявший из записок духовных пастырей — колымских священников — с требованием о своевременной уплате пушнины за требы и печатных бланков с текстами присяги на двух языках — русском и чукотском.

Ниже Большого Олоя долина Омолона довольно однообразна: она еще шире, чем раньше, и река образует в ней множество проток с бесчисленными островами. «Камни» — утесы, которые несколько разнообразили путешествие по Омолону, — становятся все более редкими. Некоторые из них носят своеобразные названия, например Шепеткой на левом берегу Омолона, что на местном русском языке значит «красивый». На одном из высоких «камней» правого берега стоит старинный столб с надписью конца XVIII века. Омолон и его правые притоки уже в XVIII веке служили путем, по которому перевозились грузы на Анадырь; другой путь лежал через Большой Анюй. Течение постепенно становится медленнее, наконец в низовьях кончаются «камни», и Омолон начинает напоминать низовья Колымы. Появляются такие же талы с массами костей четвертичных животных у их подножия ^*. Относительно одной из тал, лежащей вблизи заброшенной заимки «Сибирь», Ваня особенно предупреждал нас, что подплывать к ней чрезвычайно опасно: не раз бывали случаи, когда юкагиров, плывших на маленькой лодке, затягивало под эту талу и они погибали под обвалом. Тала эта тянется на два километра и представляет интересное зрелище: река бьет под нее на повороте, тала образует непрерывный вертикальный обрыв, основание которого все время подмывается.

* Тал (тала) — обрыв по берегам рек бассейна Колымы, сложенный рыхлыми четвертичными отложениями, в которых находят обильные костные остатки фауны копытных. — Прим. ред.

В низовьях Омолона на протяжении последних пятидесяти километров расположен ряд заимок; на них иногда выезжают для рыбной ловли жители из ближайших к устью Омолона постоянных заимок на Колыме.

12 июля мы выплываем на Колыму на веслах, потому что течение в устье Омолона слишком медленно, и останавливаемся у правого берега у высокой талы.

Предстоит позаботиться о дальнейшем пути до Нижне Колымска. Снова мрачные предсказания Вани. Уже задолго до выезда на Колыму он рассказывал, что в низовьях встречные ветры часто задерживают лодку и оставшиеся нам 140 километров можно будет, вероятно, пройти не меньше чем в неделю. Действительно, вскоре после выхода на реку начался низовой ветер, который задержал нас на некоторое время.

Мы воспользовались этим для того, чтобы поставить мачту для паруса и съездить на другой берег, на заимку Колымскую. В ней живут юкагиры, которые в настоящее время совершенно обрусели и не знают юкагирского языка, а говорят по русски и по якутски.

В середине заимки, возле сруба маленькой часовни, находится могила Черского. Раньше тут был простой крест, поставленный в 1892 году еще М. Черской. В 1929 году экспедиция Наркомвода поставила столб с медной доской. Здесь, в вечно мерзлой почве, за полярным кругом, лежит Черский, этот, как нам говорил один старичок

в Средне Колымске, «знаменитый экспедитор, императорских наук академик». Позже на могиле Черского был поставлен каменный обелиск.

Назад на свой берег мы вернулись в большую волну, которая здесь легко разводится при всяком ветре, так как река достигает значительной ширины. Еще целый день мы сидим на берегу, следя за колебаниями ветра, который время от времени как будто собирается повернуть и перейти в попутный.

Но вот ветер повернул только на 90° и стал дуть в бок. Пришлось рискнуть, и к вечеру мы отплыли.

Наша мачта представляет сооружение, далеко не удовлетворяющее правилам мореходного искусства. Это две большие жерди, прикрепленные к бортам лодки и связанные наверху вместе. Перетолчин применил эту якутскую систему оснастки, чтобы не пропускать мачту сквозь середину брезента, из которого сделана крыша на нашей лодке.

Первое время плыть очень трудно, потому что приходится все время отгребаться от берега и мелей, к которым нас прибивает ветер. Кроме того, с запада хлещут большие волны, заливающие через борт. Ваня испытывает полное удовлетворение: его слова блестяще подтверждаются.

Но вскоре направление реки немного изменяется, ветер становится более благоприятным, и наше неуклюжее плоскодонное судно идет быстрым ходом.

Ветер дует без перерыва, мы быстро скользим мимо заимок. Наступает вечер, но мы решаем плыть всю ночь, чтобы не упускать такого благоприятного случая. Среди ночи ветер немного стих, все легли отдохнуть. Я стоял на вахте, пока наконец на рассвете погода не засвежела и мне одному нельзя было удержать тяжелый руль. Надо заметить, что еще с вечера мы подшили к имеющемуся у нас парусу, достигающему около 12 квадратных метров, еще кусок ткани в 7 квадратных метров, и сейчас такой большой и высокий парус становится опасным для плоскодонной лодки. Приходится взять по всем правилам рифы и идти с уменьшенной парусностью.

Эта часть Колымы довольно скучна. Утесов нет совершенно, и только по правому берегу нередко тянутся большие талы. Против заимки Дуванное, по рассказам местных жителей, лет шесть назад был вымыт рекой из обрыва труп мамонта. Отсюда мне потом привезли в Нижне Колымск череп носорога и большую редкость — череп молодого мамонта с бивнями всего в 20 сантиметров длиной.

Кусок черепа еще более маленького мамонта с малюсенькими зубками я нашел у талы выше Средне Колымска.

Прошлой осенью, когда снизу шел последний катер, капитан его, приближаясь к Дуванному, увидал странное зрелище: кто то черный сидел на крыше избы, а кругом ходили какие то черные звери. Оказалось, что это медведи, которые уже в течение двух дней осаждали заимку и не давали ее жителям — пожилой женщине с дочерьми — выйти. На катере были охотники, и в последовавшем сражении один медведь был убит, а остальные убежали.

Не так давно эта часть Колымы была богата дикими животными. Еще лет десять тому назад стада диких оленей переплывали через Колыму с одного берега на другой, а теперь только при особенно удачном рейсе попадаются навстречу катеру один или два плывущих лося.

Через 20 часов после отплытия от устья Омолона мы подходим к Нижне Колымску. Города с реки совершенно не видно: он лежит ж глубине, а вдоль берега, на краю террасы, растут обильные тальники.

Ко времени нашего прихода к Нижне Колымску ветер начал спадать, но, воспользовавшись его последними порывами , мы подошли к пристани на парусах по всем правилам парусного спорта. В последний момент я имел удовольствие отдать фал и сбросить парус и видеть, как лодка врезается в топкую прибрежную няшу.