На суше и на море 1987(27)

Евгений Кузьмин

И УВИДИТ ЦВЕТУЩИЙ САМШИТ

ОЧЕРК

— Колыбель из самшита сулит долгую и счастливую жизнь младенцу — так испокон веков считают у нас в Азербайджане. Вот эти колыбели можно назвать родственницами, — заметив наш интерес, поясняет Кямал Кахраманович Алиев, директор самого южного в республике Астаринского историко-краеведческого музея. — Та, что побольше, спустилась из высокогорного села Сым. Недавно ее подарил к открытию музея один из старейших людей Азербайджана, — Алиев выдержал паузу. — Современник Толстого... Шири Салаев. Говорят, без дела Шири и сейчас не сидит...

— А кто эту смастерил? — я показал на крохотную колыбельку, приютившуюся возле своей более солидной «родственницы».

— Младший сын дедушки Шири Салаева — Таманулла.

— Едем, — сказал я моему другу Вагифу Рустамову, знатоку народных обычаев и ремесел. — Едем к Салаевым!

Собственно, Вагифа не надо было уговаривать: это он «открыл» династию Салаевых и, желая убедить меня, что мастера они непревзойденные, привел в музей.

...Вокруг, насколько хватало глаз, в сизой дымке тянулись Талышские горы, и облака, казалось, цеплялись за их вершины. Безветренно. Воздух, напоенный ароматом множества душистых растений, проникал в открытое окошко «газика». Дорога неторопливо изгибалась и так же неторопливо ползла вверх. Ее серпантин раскручивался утомительно монотонно — уже несколько часов нас убаюкивал натужный гул мотора. Но вот мы забрали резко вправо, и неожиданно нашему взору открылось село Сым: три-четыре десятка домишек, словно гнезда ласточек, лепились по склону хребта. Еще несколько минут — и мы интересуемся у прохожего, где найти Шири Салаева.

Молодой человек улыбается.

— Я как раз к нему иду...

У ворот дома нас встречает пожилой мужчина в папахе, гостеприимно отвечает на приветствие — это, как выясняется, Таджибек, старший сын Шири — и, завидев нашего попутчика, обращается к нему:

— Хорошо, что ты зашел, Сулейман. Колыбель для твоего первенца готова. — И несколько извиняющимся тоном продолжил: — Отец не успел ее закончить — попросил меня, понимаешь, пришло известие: родилась еще одна правнучка, и он, сделав для нее колыбель, срочно уехал. Ты же знаешь, отец — беспокойная душа, обязательно сам должен поздравить родителей ребенка. Один-единственный раз нарушил отец свою традицию — лично дарить колыбель родителям каждого продолжателя рода Салаевых. Прошло двадцать пять лет, а он все еще не может простить себе, что не поехал в Сочи поздравить молодую семью, которая подарила ему племянника Микаила.

— Сколько же теперь Салаевых? — интересуемся мы уже в доме у Таджибека.

— Больше двухсот человек! Садимся за стол у раскрытого окна.

Пахнет инжиром, вишней. На столе и на полках рядом с обычной посудой — глиняная и деревянная.

— Это отец сделал, — говорит Таджибек, заметив наше любопытство. — Он на все руки мастер. А как же иначе, — словно возражая себе, воскликнул он. — Село наше далеко в горах... Вот и приходилось отцу за свой долгий век быть и гончаром, и плотником. Проезжая по селу, вы, наверное, обратили внимание на окна: нет ни одного похожего наличника. Это его рук дело. Приходилось ему быть и портным, совсем недавно отнес отец Таманулле швейную машину и пожаловался: «Слаб стал глазами...»

— Таджибек, а вы тоже делаете колыбели?

— У нас в семье все мужчины их делают. Я, правда, этим почти уже не занимаюсь — иногда только помогаю отцу. Мне ведь тоже немало — семьдесят четыре... — Он улыбнулся, видимо вспомнив что-то. — В прошлом году из другого села к отцу пришел аксакал: «Сделай колыбель, Шири». Посмотрел на него отец и сказал: «Если мне не изменяет память, Для тебя, Ахмед, я делал колыбель еще в прошлом веке...» — «Да не для меня, — рассмеялся гость, — сделай для правнука моего, Заура...»

А если серьезно, — говорит Таджибек, — вам к моему младшему брату Таманулле надо. У него есть колыбели, которые мы вместе с отцом делали. Впрочем, не только колыбели, но и посуда. По наказу отца Таманулла хранит все это как семейную реликвию, он ведь самый молодой, ему всего пятьдесят пять...

Замечаю на стене небольшую фотографию. Спрашиваю.

Два сына осталось у Шири — один не вернулся с войны, другой, Таджибек, пришел с орденом, участвовал в боях за Берлин, там и получил ранение, лишился ноги. Две дочери связали свою судьбу с родной отцовской землей, где участвовал Шири в организации первого колхоза.

.. .Быстро летит время. Нам уже снова пора в дорогу.

Прощались у рощи реликтовых деревьев. Мы не поняли вначале, почему Таджибек привел нас именно сюда, пока он не произнес:

— Эту рощу посадил мой отец. Здесь мы берем самшит, из которого и делаем колыбели...

Гул мотора нарушил привычную тишину поселка Кижаба. Но стоило водителю заглушить мотор, как фазу же тишина накрыла нас словно колпаком.

Прочный, одноэтажный, кирпичной кладки дом, к самому порогу которого подступают деревья. Не успеваем открыть деревянную калитку, как появились ребятишки.

— Который тут за хозяина будет? Вперед робко выступил мальчик лет

десяти—двенадцати, но не успел он произнести и слова, как по ступенькам зашелестели чарыки, и мальчик кивнул:

— Моя мама.

В сравнительно молодой еще, с быстрыми и, как нам показалось, даже чуть по-детски озорными глазами женщине легко угадывался веселый нрав. Узнав, что мы из редакции, она тут же начала говорить:

— Я очень люблю читать. Даже когда сижу за маслобойкой — читаю. А если что-то очень интересное, так просто зачитываюсь и обо всем забываю. Соседи шутят: «Наверное, Тайфаниса, у твоей коровы плохое молоко, что ты так долго взбиваешь масло...»

В плотной тени деревьев незаметно появляется резной стол, окруженный стульями, — здесь мы и располагаемся. Гостеприимная хозяйка и ее сын Шира-ли угощают нас прохладительным напитком — айраном и изумительным по вкусу терпким чаем, настоянным на горных травах.

— Сама собирала, — не преминула похвастать Тайфаниса.

В ожидании Тамануллы завязалась беседа. Кучка ребятишек, лишь пресытилось их любопытство, разлетелась так же незаметно, как и возникла.

Когда Тайфаниса услышала, что мы побывали в селе Сым, она с гордостью воскликнула:

— Там долгожителей — пальцев на руках не хватит! Недавно еще в селе были люди старше Шири на двадцать лет!..

Говорят, Азербайджан — край, где век за возраст человека не считают. Сегодня в республике более двух с половиной тысяч человек, которые перешагнули вековой рубеж. Стосорокапятилетняя Афруз Гасанова, стодвадцатичетырехлетний Гусейн Кулиев, стошестнадцатилетний Муслим Гасанов, ну и конечно же стодевятнадцатилетний Шири Салаев, сын потомственных животноводов, основатель династии резчиков по дереву...

Вскоре появился Таманулла, а с ним молодой человек. Глаза Тамануллы лучились спокойствием и добротой, от чего лицо казалось подсвеченным изнутри теплым и ровным светом. Таким, как он, легко доверяешься, подумал я и сразу спросил Тамануллу, в чем секрет долголетия его отца? И он легко включился в разговор.

— Сколько помню, — голос мягкий, спокойный, — отец всегда много работал — строил дома, сеял хлеб, шил одежду—-и сейчас по мере сил работает. Косит траву, мастерит колыбели. Какой еще секрет? — как бы сам себя спросил Таманулла. — Еще, конечно, горный воздух и пища. Отец любит мед и овечье молоко, которое сам и надаивает. Рассказывал мне, что однажды в молодости решил испытать себя: съел две рамки меда и, чтобы охладить тело — от меда температура тела резко повышается, — нырнул в холодный источник. Но он, я думаю, не только испытывал себя таким образом, но и закалял.

По рассказам Тамануллы и Тайфа-нисы я уже легко мог представить себе Шири и, когда Тайфаниса принесла альбом, безошибочно нашел его фотографию. Показали нам и жену Шири Салаева — Амалию, известную в округе ковровщицу, прожившую долгую — сто лет — и интересную жизнь. Увидел я на фотографии и колыбели. Заговорили о них.

— Всех нас когда-то нянчили в колыбелях... Даже Шири, — философски изрекла Тайфаниса, но молодой человек, пришедший с Тамануллой, возразил:

— Кроме меня. Я родился в Сочи и к колыбелям никакого отношения не имею.

— Зато твоя дочь имеет, — заметила Тайфаниса. — Она растет в колыбели, которую сделал Шири-даи для тебя, Микаил, двадцать пять лет назад...

— Когда ты родился, Микаил, отец был болен, и мы не пустили его в Сочи, — с нежностью в голосе произнес Таманулла.

— А вы не боитесь, что ваше ремесло может исчезнуть? — спросил я Тамануллу.

— Нет. Конечно, сейчас в магазине продаются красивые кроватки, но многие все же хотят, чтобы дети их начинали жизнь в таких вот колыбельках. Так что заказов у народных мастеров хоть отбавляй...

Как может не быть заказов, если к одной из своих дочерей Ширидаи четыре раза спускался с гор — столько в семью понадобилось колыбелей... пока, — в тон мужу сказала Тайфаниса и, показав на вошедшего сына, зачастила: — Когда он родился, Ширидаи не только принес для него колыбель, но и помог разрешить наш с Тамануллой спор, как назвать сына. Я хотела, чтобы в честь моего отца — Али, а Таманулла — в честь своего — Шири... Не знаю, чем бы закончился спор, если б не свекор. Он рассудил как мудрый человек: «Назовем мальчика Ширали — тогда мы соединим имена двух старейшин наших родов». Так и сделали.

Заплакала дочь Микаила, и Тайфаниса поспешила к ней. Таманулла предложил посмотреть колыбели и посуду, которые он изготовил вместе с отцом. Мастер распахнул дверь пристройки, примыкающей к дому, и на нас пахнуло запахом старого дерева. Но вот Таманулла вытащил на свет семейную коллекцию, и засветились на солнце решетчатые стенки колыбелей, заиграл яркими красками орнамент. Мы с Вагифом потянулись к фотоаппаратам...

Утомленное за день солнце уже прилегло на вершину горы, и мы невольно залюбовались красотой вечернего пейзажа.

Потом Таманулла повел нас по поселку и предложил взглянуть на центральную усадьбу субтропического совхоза с вершины горы. Когда поднялись, он сказал:

— Если и есть на земле рай, так это здесь. — И показал вниз.

Слева, почти к самому поселку, сбегали ряды апельсиновых деревьев, а прямо под нами — озеро Ловаын, охваченное со всех сторон горами. Заходящее солнце бросало розоватую полосу на воду. Тихо, лишь изредка набегал легкий трепет листьев. Но вот неожиданно подул ветер — и зеленая волна деревьев потекла прямо в небо, а поверхность озера заволновалась мелкими морщинками. Полоса розового света оказалась разломленной, но ненадолго, чтобы, когда все стихло, снова лечь на застывшую воду.

Мы молча наблюдали эту картину, пока солнце не сползло за горы.

Утром, как только первые петухи тронули тишину, мы вышли из дома. Легкий ветерок донес глухие удары. Сначала мы не поняли, откуда они исходят, но, прислушавшись, уверенно пошли к пристройке.

В мастерской при свете яркой лампы Таманулла с деревянным молотком в руках склонился над почти готовой колыбелью. Он обернулся, приветствуя нас, и сказал, словно продолжая вчерашний разговор:

— Надо вот заканчивать работу — сегодня за ней придут. А вот другая...

В углу мастерской мы заметили большой кусок дерева. Это был самшит, любимое дерево Салаевых. Мы попросили мастера рассказать немного о нем.

Таманулла отложил молоток, достал резной мундштук, не спеша закурил.

— Самшит — вечнозеленое дерево, — неторопливо заговорил он, — до нас дошло из глубины веков. Растет очень медленно, живет около четырехсот лет. Отец говорит, что есть сорок видов этого растения. В наших горах растет гирканский самшит. Древесина самшита тяжелая, попробуйте, — он протянул заготовку, — очень твердая — «железное дерево»! Мастера его любят и ценят. Мы с отцом режем из самшита трубки, ложки, мундштуки, шкатулки и пудреницы, которые в день свадьбы отец дарит невестам нашего села. Ну и колыбели из него делаем — они служат долгие годы.

ФОТО. Изделия из самшита

Мастер за работай

Таманулла сказал, что работать с самшитом совсем не просто. И дело не в его твердости. Когда обрабатываешь самшит, при переходе от одного годового кольца к другому надо быть предельно внимательным и аккуратным: прикоснешься небрежно — древесина легко отщепляется. Шири придумал инструмент вроде стамески, который позволяет легко преодолевать упрямство материала.

Ровная по окраске матово-желтая самшитовая древесина отличается особой теплотой тона. Этого, конечно, не мог не заметить наблюдательный глаз мастера, и Таманулла вместе с отцом задумал создать галерею портретов народных героев и своих современников.

— Вы спросите, где я беру материал? — предварил наш вопрос Таманулла. — Здесь же, неподалеку, в горах. Но предпочитаю самшит, что растет в роще отца.

Подошел Ширали, вставил робкое словечко. Отец протянул ему напильник. Мальчик принялся обтачивать деталь.

— Что дает мне это ремесло? — продолжал Таманулла. — Отвечу не задумываясь, потому что уже не раз задавал себе этот вопрос. Острее чувствуешь, что ты нужен людям, что приносишь им радость, а потом невольно ощущаешь нескончаемость жизни. Ведь колыбель — это символ продолжения рода человеческого. Не случайно в Гобустане, неподалеку от Баку, нашли древнее поселение людей, где одно из наскальных изображений — детская колыбель...'

Покидая дом мастера, я подумал, как важно, чтобы дело, которое принял он когда-то от отца, перешло в надежные руки. И потом, вспоминая слова Тама-нуллы, сказанные на прощанье, все больше укреплялся в мысли, что так оно и случится: «Сын мой, Ширали, уже помогает мне. Хочу взять его весной с собой в горы. Есть у наших резчиков поверье: кто увидит цветущий самшит, будет счастливым и добрым мастером. Пусть посмотрит, как цветет самшит в роще, которую вырастил его дед...»