Мир путешествий и приключений - сайт для нормальных людей, не до конца испорченных цивилизацией

| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |


OUTDOORS.RU - портал в Мир путешествий и приключений

На суше и на море 1987(27)


Савва Успенский

ПО ЦЕНТРАЛЬНОМУ ВАРИАНТУ

ОЧЕРК

 

Для охотоведов-норильчан, сотрудников Института сельского хозяйства Крайнего Севера, Таймыр — нечто вроде громадного опытного поля или вивария, где лабораторными животными служат песцы, стада диких северных оленей, а в последнее время и овцебыков. Работы охотоведам хватает во все сезоны, но особенно много ее бывает летом, тем более в годы, когда они в очередной раз подсчитывают на полуострове диких оленей, определяют половой и возрастной состав стад (эти данные затем используются для разработки норм добычи животных). Учеты ведутся с воздуха, одновременно с нескольких «Аннушек» — как всюду называют безотказный самолет Ан-2. В 1966 году участвовать в подсчетах оленей довелось и мне, а моими компаньонами в большинстве полетов были Лев Николаевич Мичурин и Виталий Зырянов.

Ухоженные бородка и усы, негромкий голос, «хорошие манеры», как говорилось в старину, придают Льву Николаевичу облик кабинетного ученого. Но это только внешне. Он опытный полевик, талантливый натуралист. Мичурин даже признанный лидер (не по должности, а по существу) среди своих коллег. А это немало. Каждый из здешних охотоведов — яркая индивидуальность, каждый и полевик, и натуралист. Мичурин недавно защитил кандидатскую диссертацию. Но конечно, дело не в этом: у некоторых сотрудников тоже диссертации на подходе. Есть во Льве Николаевиче что-то неуловимо привлекательное, располагающее. Отсюда, должно быть, и его лидерство. Виталий Зырянов молод, в институте он недавно, но явно «пришелся ко двору». Не случайно в кругу охотоведов его ласково зовут Витюшей.

Полет продолжается уже не один час. Гул мотора то пропадает — ко всему привыкаешь, к гулу тоже, то вдруг «прорезается», выводит какую-то нехитрую мелодию. Для лучшего обзора и фотографирования в самолете есть три иллюминатора («блистеры» — как говорят летчики). У переднего справа сидит Мичурин, слева — я, сзади, у двери, — Зырянов, перед ним на сиденье самые разные фотоаппараты. Витюша занимает в институте должность старшего лаборанта, но слывет чуть ли не лучшим фотографом.

Под самолетом проплывают бурые увалы, зеленеют низины, синеют озера, мелькают белые точки: на увалах это совы, в низинах—куропатки, над озерами — чайки. На воде озер темные пятнышки — табунки гусей. Олени то подолгу не видны, то встречаются большими стадами. Светлые в эту пору, они появляются под самолетом каждый раз неожиданно. Показывается сначала кучка животных, потом их становится больше, больше, и вдруг сразу стадо заполняет всю тундру до самого горизонта. Мчатся галопом крупные рогачи-самцы, мчатся важенки-оленухи, не отстают от матерей рыжеватые телята.

Мичурин подает знаки мне, Зырянову и наполовину втискивается в пилотский отсек; теперь уже он дирижирует полетом.

Самолет снижается, тень его на земле стремительно растет, перегоняя оленей, мчится вдоль края стада. Кажется, что до меня доносится хриплое дыхание, треск и топот множества копыт, дрожь самой тундры. Животные шарахаются к центру стада, и оно все больше уплотняется. Этого-то и добиваются и Мичурин, и пилоты.

Но вот тень уменьшается, самолет набирает высоту. Виталий, сменяя аппараты, без конца фотографирует. Только так, уплотнив стада до предела, и лишь с такой высоты, можно уместить его в кадр или хотя бы в несколько кадров. Ну а собственно подсчет — дело будущего. Охотоведы займутся этим зимой. Они вооружатся лупами и будут пересчитывать точки на фотографиях.

Съемка заканчивается. Местоположение стада и направление его я наношу на карту. Самолет снижается, выходит на прежний курс, дописывает очередной галс. До следующего стада — передышка. Мичурин подсаживается на соседнее сиденье. Закуриваем.

Действительно, у него и глаз наметан, и здешнюю тундру он знает.

— Наверное, к выводку идет, — показывает он куда-то вдаль. Всматриваюсь и с трудом различаю в той стороне волка. Мичурин не проглядит ни песцового норовища, ни гнезда белой совы. Он провожает взглядом «росчерки» тракторов и вездеходов, отмечает на карте груды брошенных железных бочек.

— Приметы цивилизации, — кивает он головой. И они, мне кажется, сильно его тревожат.

— Смотрите, — говорит Лев Николаевич, — нганасаны живут здесь столетия, может быть, даже тысячелетия, а ведь тундру не запакостили. — И он прав. Разве что заметишь на горизонте чум да цепочки холмиков из дерна в местах постоянных охот нганасанов на оленей.

Больше всего «наследила цивилизация» вдоль Пясины и по ее притокам. Здесь особенно много гусеничных следов — и старых, в низинах они уже превратились в овраги, и свежих.

— Этих в прошлом году не было. Этих — тоже, — замечает Мичурин.

Чем дальше к востоку, тем реже встречаются крупные стада оленей, но зато тундра принимает все более первозданный вид. Кажется даже, что и звери, и птицы начинают все меньше бояться самолета. И уж совсем тундровой «целиной» смотрится междуречье Логаты и Верхней Таймыры, восточный предел сегодняшнего маршрута. Отсюда полетим все той же «целиной» к северу, сначала вдоль Верхней, а затем вдоль Нижней Таймыры.

Пройти, проплыть или хотя бы пролететь таким путем — моя давняя мечта. Ведь это путь великого русского естествоиспытателя Александра Федоровича Миддендорфа. И вот теперь вроде открывается возможность почтить его память, как бы увидеть Таймыр его глазами.

Лишь бы не подвела погода! Лишь бы не навалился туман, не заставил вернуться с полпути на базу!

 

С трудом верится, что это путешествие могло совершиться, принести такие результаты без малого полтораста лет назад, когда еще и в помине не было ни авиации, ни радио, а сам Таймыр выглядел на картах большим белым пятном.

Но начну по порядку. Речь идет об экспедиции Петербургской Академии наук во главе с профессором А. Ф. Миддендорфом (позже он станет членом Академии наук и даже будет избран почетным академиком). Экспедиции предстояло исследовать на Таймыре «качества и количество органической жизни», то есть найти здесь ее пределы, рубежи, решить задачу, по тем временам почти равнозначную обнаружению жизни на других планетах. Естественно, что районом исследований был избран именно Таймыр — участок континента, наиболее выдвинутый к северу и отдаленный от теплых океанов — Атлантического и Тихого. Не считая местных жителей и казаков, время от времени помогавших ученому, спутниками его были лишь лаборант, лесничий и топограф.

В конце апреля 1843 года, почти через пять месяцев после выезда из Москвы, путешественники достигли селения Коренного-Филипповского на реке Боганиде, на Таймыре. Здесь они построили лодку, отсюда в конце мая выступили к северу. Две недели пришлось добираться до Верхней Таймыры. Дальше им предстоял путь по реке, по сути дела путь в неизвестное. Вокруг расстилался в полном смысле слова край непуганых птиц. «Увидя нашу лодку... — пишет Миддендорф, — самки гаг-гребенушек, несмотря на шум от весел, с любопытством стали слетаться и, громко крякая, спустились рядом с нами на воду. Ясно заметны были любопытство и удивление, которое в них возбуждали лодка и сидевшие в ней лица».

Лишь в конце августа экспедиция вышла к заливу, который потом получил название залива Миддендорфа. Путь сюда был тяжел: позади остались пороги, шторма, ледяные заторы. Но гораздо больше испытаний ждало людей на обратном пути. Еще на Нижней Таймыре шторм повредил лодку. На озере путь преградил лед, пришлось прорубаться через него топорами. А вскоре лед заставил путешественников бросить лодку. Дальше пошли пешком, груз везли на санках. Затем кончилось продовольствие. Наступил голод. Крепчали морозы...

Миддендорф решился отправить спутников на юг за помощью, а сам с коллекциями остался в тундре, без палатки, без продуктов. Восемнадцать дней провел он у устья Верхней Таймыры, в снежной яме, был уже на грани гибели, когда пришла помощь. Его разыскали и привезли в Коренное-Филипповское местные ненцы.

Таймырское путешествие Миддендорфа вошло яркой страницей в историю исследования полярных стран. Перечитывая дневники ученого, невольно задумываешься: в чем заключался залог его успеха? Немаловажно, конечно, что был он в расцвете сил — Александру Федоровичу исполнилось в то время двадцать восемь лет. Был он не новичок на Севере, хорошо тренирован, многое мог сделать своими руками. Как писал один из его современников, «Миддендорф с наслаждением мог пролежать по целым ночам в лапландских болотах, подкарауливая водяных птиц, а как пешеход был в состоянии утомить самого крепкого моржебойца. Умел он собственными руками построить лодку, умел и управлять ею и, будучи превосходным стрелком, знал, что не уйдет от его пули дичь, подпустившая на нужное расстояние». И все же главным здесь мне кажется его преданность науке, идее, фанатизм и одержимость ученого.

Зримыми результатами Таймырской экспедиции стали ящики с геологическими образцами, более восьми тысяч гербарных образцов растений, около пятисот зверей в шкурах и столько же в спирте, сотни тушек птиц, экземпляров рыб, беспозвоночных животных. Результатами ее были тщательные наблюдения за таймырскими животными и растениями, за погодой, климатом, условиями залегания в грунте мамонтов, даже за бытом местного населения.

Миддендорф не ограничился исследованиями на Таймыре. Отсюда он направился в Якутск для изучения вечной мерзлоты, затем предпринял поездку на крайний восток и юго-восток Сибири — к Охотскому морю, к Амуру, в Забайкалье. Снова путешественники увидели Москву лишь в марте 1845 года. Почти тридцать лет заняла у Миддендорфа обработка собранных наблюдений и образцов. Наконец появился на свет многотомный научный труд — «Путешествие на север и восток Сибири», — труд, не потерявший своей ценности, интереса и в наши дни.

Погода не подвела, и полет по пути Миддендорфа состоялся. Конечно, нельзя было рассчитывать на встречу следов, каких-то вещественных доказательств пребывания здесь этой экспедиции; давно уже нет на Таймыре и селения Коренного-Филипповского, но природа, ландшафты с тех пор, конечно, мало изменились.

Вначале летим на запад вдоль Логаты, одного из главных притоков Верхней Таймыры. Река эта пропиливает гряды увалов— берега ее возвышенны, «яристы», под самолетом появляются плотные стайки краснозобых казарок. Когда она вырывается на равнину, начинает сильно петлять, в долине ее образуется кружево озер, озерков, стариц. Исчезают казарки, но появляются стаи и выводки гусей, то ли гуменников, то ли белолобых. Возникли было островки и даже обширные острова кустарников, но река вгрызается в очередную гряду холмов, и кустарники пропадают.

Иногда показываются олени, хотя и не такими большими стадами, как у Пясины, и главным образом самцы. Вслед за очередным табунком на махах мчится волк. Потом снова табунок, и несколько оленей отстают от него. Видно, что два последних оленя на бегу хромают, отстают все больше и самолет их быстро перегоняет.

— Этими займутся волки, — говорит о калеках Мичурин. Вообще-то он противник крайностей в отношении к волку. Накануне он рассказывал мне, что уже несколько лет при каждом удобном случае собирает остатки волчьих пиршеств, а потом тщательно их исследует. Как оказалось, почти две трети оленей — жертв хищников были или уродами, или больными. Вспомнил он и о последствиях кампании по истреблению этих зверей. С 1960 по 1965 год с самолетов удалось отстрелять на Таймыре около тысячи хищников. Урон от них, конечно, сократился, но случилось и непредвиденное. Количество оленей, пораженных разными болезнями, за это же время возросло с двух процентов до тридцати, и впервые за многие годы наблюдалась их массовая гибель.

— Бороться с волками нужно, но — с умом, — заключил свой рассказ Лев Николаевич. А в 1969 году все это он изложил на Международном конгрессе биологов-охотоведов и очень заинтересовал своим докладом слушателей.

Показались последние колена Логаты. Где-то здесь Миддендорф со спутниками спускал на воду «Тундру», как они назвали лодку, отсюда начинался их водный путь.

Долетаем до Верхней Таймыры и поворачиваем на северо-восток. Соединившись со своим притоком, река заметно полнеет, меньше петляет. Как признак ее «солидности» на ней появляются острова. Слева все ближе подступают склоны гор — каменные россыпи, скалы. Беднеет животный мир: и гуси и олени исчезают. Даже с самолета видно, как скудеет растительность. В распадке лежит сугроб нестаявшего снега и на нем черное пятно. Наверное, это камень, но бередит мысль, будто там яма, бывший приют ученого. Конечно, мысль нелепая, хотя действительно ненцы нашли Миддендорфа, обессилевшего от голода, где-то неподалеку от этих мест. Приходит и такая мысль: здесь и летом-то не очень проживешь охотой. А тогда, зимой, что можно было добыть?

Река заканчивается дельтой с большими островами, со многими протоками. Дельта незаметно превращается в залив озера. Открывается беспредельная водная гладь. Озеро Таймыр смотрится большим и на картах, но в действительности это целое море: с южного берега не видно берегов — ни северного (до него километров пятьдесят), ни тем более восточного, до которого больше двухсот километров. Ветер сегодня, по тундровым понятиям, небольшой, но по озеру гуляют бурунчики, на прибрежную гальку накатываются волны. Переправляться через него на лодчонке и сейчас не просто. А в шторм? А каково было Миддендорфу и его спутникам пробиваться через замерзшее озеро топорами?

В озеро впадают много рек, вытекает же лишь одна — Нижняя Таймыра. Она берет начало в северо-западной оконечности озера, смело прорезает при своем рождении горы Бырранга, оставляет здесь обрывистые кручи, а затем, будто вздохнув после тяжкого труда, широко разливается, обтекает несколько островов. К одному из них путешественники приставали, Миддендорф окрестил его островом Бётлингка по имени русского академика — первого исследователя якутского языка, и это название сохранилось на картах до сих пор. Еще одно расширение, и Нижняя Таймыра мчится в каньоне, стиснутая крутыми, скалистыми берегами. Против такого течения на веслах не очень-то выгребешь!

Опять расширение, водовороты на воде, и снова сужение, обрывы того самого Мамонтового яра, где ученому посчастливилось найти почти полный скелет мамонта. А вот и конец реке — расширение, но теперь это уже Таймырская губа Карского моря, Северный Ледовитый океан. Посередине губы виднеется большой остров. Миддендорф присвоил ему имя своего учителя академика Бэра. Путешественники приставали и к этой суше, даже провели на ней несколько дней. На острове еще стояла ветхая изба, сложенная участниками Великой Северной экспедиции. Маршрут Миддендорфа сомкнулся здесь с маршрутами Дмитрия Лаптева, Семена Челюскина.

Дальше к северу по мелям ходили крутые волны. На воде показалась шуга, и с каждым днем все гуще шел снег. К тому же кончались сухари, а надежды на рыбную ловлю не оправдывались. Отсюда путешественники повернули назад, на юг.

Заканчивался и наш маршрут по следам экспедиции Миддендорфа. Путь этот, даже на самолете и лишь в одну сторону, показался мне очень долгим.

Отсюда, от Таймырской губы, мы полетели прямо на базу, на Пясину.

На базе летчиков ждали и гостиница, и столовая. Охотоведы ютились по соседству, в пустующем до осени домике охотника. Здесь обедали, собирались в полеты и вчерне обрабатывали уже собранные материалы. А между полетами много говорили, спорили, и разговор шел главным образом о том, что нужно охранять здешнюю природу, по-хозяйски использовать ее богатства.

В один из таких «земных» дней, когда по всему Таймыру ползли туманы, Мичурин обнародовал свои подсчеты. Выходило, что трактор или вездеход за каждые три километра пути «съедает» гектар оленьих пастбищ. Дороги на Таймыре длинные. Трактористы и вездеходчики не любят водить машины по старому следу, по уже распаханной тундре, а каждый раз норовят идти параллельным курсом, по целине. Тракторный и вездеходный парк здесь с каждым годом растет, и на «распашку» тундры машин выходит все больше. Пастбища, значит, сокращаются. А если они и восстанавливаются, то очень медленно. «Доходы» в общем никак не покрывают «расходов».

Григорий Дмитриевич Якушкин встряхивает шапкой курчавых волос и со свойственной ему горячностью тоже поминает «капитанов» тракторных походов недобрым словом. Поминает он и геофизиков-сейсмологов: «Ведь бывает, что рвут заряды в самых рыбных местах. Сколько же рыбы зря переглушат, да и все живое распугивают».

Вступает в разговор Борис Михайлович Павлов. Хотя с его лица не сходит застенчивая улыбка, говорит он о вещах невеселых — о сокращении площадей оленьих пастбищ, о том, что на Западной Таймыре путь мигрирующим к югу оленям кроме железной дороги преградил теперь и газопровод. Олени не решаются перейти через преграды, подолгу толкутся перед ними, становятся легкой добычей браконьеров, а то и, обессилев, погибают. Тревожит его и судьба краснозобых казарок: от года к году сокращаются их гнездовья.

— Бедная Арктика, — не отрываясь от плиты (он сегодня за повара) как бы заключает Болеслав Борисович Боржонов.

Мичурин, Якушкин, Павлов, Боржонов — охотоведы с большим стажем и опытом, «корифеи», как их шутя называют в институте. Их даже объединяет какое-то внешнее сходство, и это несмотря на то, что Мичурин, Якушкин и Павлов сухощавы, поджары, Боржонов же, наоборот, «в теле». Что же касается мнений (конечно, по производственным проблемам), взглядов, то здесь «корифеи» едины. И уж, конечно, все они патриоты Таймыра, патриоты Севера. С ними солидарна, с них берет пример молодежь, охотоведы того поколения, к которому принадлежит Виталий Зырянов.

Идет разговор о том, что на прилавках норильских магазинов мясо диких оленей выглядит непривлекательно, что покупатели от него часто отворачиваются. А ведь это деликатес. Не случайно кое-где за рубежом, как диетический продукт, оленина стоит намного дороже любого другого мяса. Вспоминают о традиционном промысле оленей местными жителями — на переправах через реки, «на плавях». Рассуждают о том, что в нем есть рациональное зерно, что такой промысел, конечно, в более усовершенствованном виде стоило бы здесь возродить. Говорят о необходимости постройки специальных переходов для оленей через газопровод и железную дорогу, о том, что охотничья инспекция на Таймыре слаба, что не справляется она с браконьерами.

— Что ни говорите, парни, а нужен у нас заповедник, — снова как бы заключает Боржонов.

— Нужен и промхоз, — добавляет Павлов.

Мысль о том, что на Таймыре нужен заповедник, появилась, конечно, не сейчас. Его организация планировалась еще в предвоенные годы, назывался даже конкретный год создания — 1943. Но тогда шла война, и было не до него.

Вскоре после войны за организацию этого заповедника выступили известный тундровед профессор Борис Анатольевич Тихомиров и зоолог Василий Михайлович Сдобников. Они были участниками Таймырской экспедиции, работали на озере Таймыр и в его окрестностях и именно здесь рекомендовали теперь создать заповедник. Но их идея не осуществилась. Зато созрело новое предложение. Оно родилось в 1966 году, в стенах Института сельского хозяйства Крайнего Севера, конечно, не без активного участия институтских охотоведов. По существу оно-то и обсуждалось тогда в охотничьей избе.

В какой части Таймыра жизнь и богаче, и разнообразнее?

— Конечно, на Пясине, на Пуре, — рассуждали и «корифеи», и молодежь.

В какой части Таймыра находятся основные гнездовья краснозо-бых казарок, места отела и летние пастбища диких оленей?

— Конечно, на Пясине, на Пуре!

В какой части Таймыра природа находится в особенно угрожаемом положении?

— На Пясине, на Пуре!

Заповедник — это учреждение, это люди. Конечно, разумнее всего расположить его «тылы» в таком большом и современном городе, как Норильск. Отсюда и прямое сообщение с Дудинкой (окружным центром), с Красноярском (краевым центром), с Москвой. Здесь есть и банк (сотрудники ведь должны получать зарплату!), и магазины, школы и больницы, конечно, электричество. Здесь могут быть созданы нормальные условия для жизни людей и для анализа собранных ими материалов. В таком случае на Пясину, на Пуру будет и легче попадать, люди будут тратить меньше времени на дорогу к местам полевых работ.

Да что долго говорить! Все ясно! С норильчанами вполне был согласен и я. Предложения института нашли поддержку в Красноярске, в Москве. Дело, казалось, уже близилось к завершению. Но тут выступил в защиту своей давней идеи профессор Тихомиров. Как человек авторитетный и активный, он привлек немало союзников, в том числе из ученых, и организация заповедника была приостановлена.

Шли годы. Велись споры, где быть заповеднику — на западе или в центре Таймыра, на Пясине и Пуре или на Логате и Верхней Таймыре, включая самый северный в мире лес на острове Ары-Мас.

Чтобы разобраться в спорах, на Таймыр не раз выезжали специальные экспедиции. Участник одной из них Феликс Робертович Штильмарк даже увековечил историю создания Таймырского заповедника в интересной книге*. Споры прекратились с организацией в 1971 году госпромхоза (государственного промыслового хозяйства) «Таймырский», когда его деятельность распространилась на большую часть Западного Таймыра, в том числе и на Пясину и на Пуру. В запасе оставался лишь «центральный вариант».

В 1979 году заповедник здесь наконец родился. Он располагался в правобережье Верхней Таймыры, на той самой тундровой «целине», которую мы с Мичуриным видели в 1966 году с самолета, а его площадь составляет 1300 тысяч гектаров. Пока это самый большой заповедник в СССР и один из крупнейших в мире. На севере он выходит к озеру Таймыр и включает склоны гор Бырранга, на юге отдельным участком его дополняет лесной остров Ары-Мас.

На севере заповедника растительный покров занимает не больше трети поверхности почвы. Здесь мало цветковых растений, даже мхов, зато бросаются в глаза разноцветные накипные лишайники. Южнее распространены кочкарные, мохово-кустарничковые, а местами и кустарниковые тундры — поросли карликовой березки и ивняков. Здесь гнездится немало краснозобых казарок и их «опекунов» — сапсанов, гнездятся и собираются на линьку другие виды гусей, размножаются гагары и гаги-гребенушки, несколько видов чаек и многочисленные кулики, куропатки, лемминги, песцы, обычны олени, волки, в реках и озерах немало рыбы — сигов, лосося-гольца — словом, есть все, что и должно быть в здешних тундрах. И видовой состав животных, и особенности их биологии в этой части Таймыра изучены не очень-то хорошо, и это одна из первоочередных задач сотрудников заповедника.

К сожалению, не все зачинатели этого дела увидели плоды своих трудов. В 1970 году безвременно скончался Лев Николаевич Мичурин, ушли из жизни и Василий Михайлович Сдобников, и Борис Анатольевич Тихомиров. Они беззаветно отдавали себя изучению, освоению и охране живой природы Севера. Заповедник — их детище, как бы памятник им.

* Штильмарк Ф. Р. Свидание с Таймыром. Красноярск, 1979.

 

 


 
Рейтинг@Mail.ru
один уровень назад на два уровня назад на первую страницу