Мир путешествий и приключений - сайт для нормальных людей, не до конца испорченных цивилизацией

| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |


OUTDOORS.RU - портал в Мир путешествий и приключений

На суше и на море 1982(22)


МАРК КОСТРОВ

РУССКОЕ ОЗЕРО

Очерк

Полистовское болото огромно: сорок на сорок километров. В центре его—Русское озеро. Из озера вытекает река Порусья. Там, где она впадает в Полисть, в городе Старая Русса стоит на набережной деревянный дом Федора Михайловича Достоевского.

Как только у меня выдаются свободные дни, я ухожу на болото, чтобы повидать Русское озеро, но каждый раз отступаю перед трудностями. С каких только сторон я не пытался подойти к нему — от Рдейского монастыря, ехал по узкоколейке до Быков, пытался пробраться по Псковской области, от деревни Гоголево, но все безрезультатно. Топи, чащобы надежно охраняют путь к Русскому озеру.

В июле семьдесят девятого года шел от Красного Бора, три дня шел, и снова повернул обратно. Но почему-то всегда отступления радуют. Они оставляют веру в то, что когда-нибудь я увижу это таинственное, по слухам, по рассказам, сказочной красоты и богатства озеро.

Великие сосны стоят по его песчаным берегам, рыба, не тревожимая с начала мира, клюет беспрестанно. Немного пугает, что там якобы одни только окуни. Они победили в озере всю остальную рыбу и теперь пожирают своих сородичей, разрастаясь от каннибализма до огромных пятифунтовых размеров.

«Брать с собой нужно одного червяка и, поймав первого отопка, ловить далее рыбу только на жабры. А идти туда надо с чистой душой и налегке»,— говорит мне дед Андрей из деревни Усадьба.

И действительно, мой рюкзак весит не более пяти-шести килограммов. Самодельная палатка из ткани «болонья», фотоаппарат «Смена», чай, хлеб, сухие супы и топор плотницкий, надежный, боевой. Из «лишних» грузов пустой флакончик с притертой пробкой из-под духов «Москва». По слухам, вода с Русского озера не портится, лечит от всяких болезней, и я хочу взять ее на пробу, на анализ.

Да и в самом деле, на подходе к озеру у меня всегда пропадают боли в правом колене — застарелое отложение солей (иду в кедах по колено в воде). Как-то лежал на одном из островов с почечными коликами; дома, чтобы они утихли, нужна неделя, здесь они оставили меня через сутки.

А однажды, в октябре, уже начали доноситься до меня протяжно, как эхо, крики журавлей с озера, но я опять выдохся, задумчиво стоял на кочке перед очередной трясиной, и вдруг с севера сладко и тревожно потянуло чистым и крепким запахом антоновки. Позже я узнал, что жили когда-то в тех краях, на острове Межник, четыре брата, а теперь вот остались одни сады.

Порою меня самого раздражает это тупое, неопределенное стремление к неизвестному; может, все, что говорили мне об озере,— выдумки, миф? Жена уже не на шутку обижалась: на старости лет, как отпуск, стремлюсь в те края. Однажды даже брал и ее с собой — единства не получилось, хотя в походах по Валдайской возвышенности всегда охотно составляла компанию.

Ну и, кроме деда Андрея, который посетил озеро последний раз в восемнадцатом году и чудом спасся от скрывающихся там бандитов, я никого не встречал, кто бы побывал в тех местах. Инженер по новой технике совхоза «Лесной» Лиазнов не то в шутку, не то всерьез советовал мне прорываться на озеро с помощью вездехода или на худой конец сделать лыжи-мокроступы из эпоксидных смол. Словом, советчиков-теоретиков много, но, когда приглашаешь их в компанию, отказываются, ссылаясь на всевозможные дела.

И вот на сегодня я дошел только до озер Домши и Островистого, завяз в пронницах (так по-местному называются топи), еле из них выбрался и вновь повернул обратно. И теперь вот иду, иду неторопливым, размеренным шагом, по колено проваливаясь в мох. Очень это важно в походе — не штурмовать расстояния, выбрать такой темп (для меня два километра в час), чтобы в движении можно было думать, мыслить, а не тупо, бессмысленно переставляя ноги, мечтать только о привале.

Иногда я оборачиваюсь, вижу, как меня нагоняют тучи, и тогда сыплет по плащу спорый дождь. Но я продолжаю идти: плащ у меня надежный. Я побывал в нем на покрытых шукшой-ягодой— болотах Чукотки, ходил по просторам прихасановских рисовых полей, собирал черемшу в мрачных лесах Красноярского края, бродил по ягелям Карелии.

С детства уж так получилось—нас приучали любить болото. Бабка в деревне Семирицы на Мете водила за клюквой, потом я подрос и стал самостоятельно ездить за щучкой на Синявинские карьеры, позже увлекся заброшенными торфоразработками под Ленинградом, в Жихареве. Словом, вся жизнь моя теснейшим образом переплелась с топью.

Хорошо идти по сосновому бору, по плотной, как асфальт, хвое, но через день ограниченный со всех сторон соснами путь надоедает. Хочется пространств, видеть обширное небо, огромные, распахнутые во все стороны дали и среди них спинами кабанов горки, острова, шапки, бровки синих лесов. По-разному их называют местные люди.

Ну а сегодня над всем болотом висит крупный дождь. Тут же, на глазах, каждая ямочка, след, ложбинка наполняется веселой водой. Вроде ровное место кругом, но вода куда-то течет, скатывается, чтоб уравняться всей своей поверхностью.

Тучи, как бомбовозы, плывут эшелонами, но вместо смертельного груза—благодатный веселый дождь. Болото, напоминая спитой чай в заварном чайнике, потом еще долго будет выпускать из себя струйки прозрачной водицы, рожая на все четыре стороны света реки. Это Шелонь, Полисть, Редья, Белка, еще множество речек, и в каждой вода настолько чистая, что, если почерпнуть немного, ее словно и нет в майонезной баночке.

Ну а речка Уда стоит в этом списке особо. Она впадает в Сороть. Значит, и Александр Сергеевич Пушкин в своих псковских краях пил когда-то полистовскую водицу.

И про Хлавицу я хочу сказать отдельно, с ней мне повезло, я воочию видел ее зарождение.

В поисках озера Корниловка заблудился. В таких случаях нельзя куда-то бежать, мчаться по уплывающим из-под ног кочкам — моховым шапкам; надо не спеша, без малейшей паники пробираться по лабиринту пронниц, стоя на очередной кочке, как шахматисту, обдумывать свой дальнейший ход. И вдруг я увидел хотя и мокрую, но твердую тропочку — радостно побрел по ней в сторону леса. Тропочка стала углубляться, я брел уже в воде по щиколотку; тропочка вошла в лес, я—тоже, пока не оказался по колено в воде: тропинка обернулась живым ручейком с несильным течением. Далее я уже шел бережком, с любопытством, с радостью наблюдая, как ручеек, извиваясь меж сосен, постепенно крепчал, мужал, шумел, сердился крохотными водопадиками в завалах, замирал на круглых, величиною с тележное колесо, плесах, и разноцветные сыроежки отражались в его чистой тихой воде. Потом пошла «глыбь» — до метра, и уже не перешагивать, а перескакивать пришлось через речушку. Да уж, речушку, потому что засверкала, замелькала в воде рыбья мелочь. Если судить по карте, река течет все на юг, на юг, чтобы в районе Подберезья влиться в Ловать, из нее через Ильмень, Волхов и Ладогу в Неву, где в Ленинграде каждый день пробуют здешней водички—пусть и по капельке на брата—почти пять миллионов человек.

Однако вернемся к моему походу на озеро. В перерывах между дождями Над равниной светит светлое солнце, и все начинает как-то щуриться, сверкать, испаряться, расти. И летают надо мною в солнечном небе журавли, кричат жалобно, пронзительно и тревожно.

Впереди, в лесах, как тренога марсианина, стоит маяк. Вот уже четыре часа иду, но он остается все таким же далеким. Лишь к вечеру, так и не добравшись до него, выхожу на холмик черной землицы, по-местному гормылек. На нем растут три сосны, две ромашки и колокольчик — больше не поместилось. Странно видеть полевые цветы после долгих блужданий во мхах.

Утром встаю рано. Солнце только краем высунулось в небо, а уже успело выхватить на вершине сосны белку. Белка—рыжее сосен, рыжее самого солнца — скатывается ко мне по стволу, косит бусинкой глаза на мой бивачный беспорядок: оставил на ночь два сырых яйца в траве; лежал в палатке, слышал, как кто-то тюкал их носом, но лень было выбраться наружу, и теперь одни скорлупки валяются.

Удивительно легко и сладко спится среди Полистовских болот. Однажды не хватило сил дойти до сухого острова — я поместился на матерой, похожей на кабанью спину кочке. Ныряя в ухабах туч, плыла луна в сторону Русского озера, тускло светили звезды, опутанные, как пряжей, не успевшими растаять следами самолетов. Усталая заря лежала вокруг меня, и где-то в стороне, за далеким горизонтом, шла напряженная обыденная жизнь —я совершенно забываю про нее на болотах.

В другой раз вышел-таки на сухой остров под названием Свинаев. Посредине его стоял вагончик на полозьях — когда-то на острове пасли скот. Я лежал на сене, на топчане, и, когда ласточки, облепившие своими гнездами весь домик, перестали журчать, уснул. Проснулся от скрипа. За стеной, над самым моим ухом, кричал коростель, словно работал ржавым рашпилем. Я постучал в стенку— дергач замолк, но через минуту вновь начал скрипеть. Так я и уснул под скрипы, гонялся во сне за упрямой птицей и, несмотря на ночной марафон, проснулся бодрый, полный сил. Мечтаю еще такую же ночь провести на Свинаевом острове.

А вот ночевка на берегу озера Круглого. Палатка утопает во мху, и кажется, озерная вода выше тебя, лежит огромной растянутой каплей на зеленой клеенке болот. Ветра нет, тишина, спичка горит ровно. Озеро в бордюре из июльской янтарной морошки, словно зеркало в драгоценной оправе. Щуки на Полистовских болотах никогда не бьют поверху, борьба происходит где-то в темных глубинах, а на поверхности озер тихо и гладко.

Словно господь бог, обустраивая полистовскую землю, разбрызгивал воду веничком, макая его в ведро. Так и остались на земле озера группами в две, три, а то и более капель. Рдейский ордер, например, состоит из девяти озер, Горицкий — из четырех. Далее идут Домша, Островистое и Корниловка, Долгое и Круглое, и все они, чтоб союз был вечен, соединены ниточками проток.

Путь к главному озеру — это поход от одного озера к другому, конечно, с опробованием их блесною, с прикидкой, где, под какой сосной, в каком лесочке лучше всего делать привалы.

На озерах, недалеко от края болота, от деревень, всегда можно найти кусочек землицы, облюбованной и приподнятой многолетними стоянками местных жителей: то это плетенная из кустов подстилка и рядом на такой же кострище; то кто-то зимой завез несколько пудов сена, и оно обернулось бугорком, проросшим мятликом и тимофеевкой. На Долгом озере положили на мху полусгнившую лодку.

Но под соснами с некоторых пор спать не рекомендуется, об этом мне рассказывал Павел Сергеевич, пенсионер из Замошья. Обычно приближение озера чувствуешь, как это ни удивительно, по повышению местности. На горизонте возникает ниточка редких, как бородка молодого туриста, сосенок, блеснет полоска тусклой воды. Ну а к Павлу Сергеевичу я шел на столбик дыма. Уха у него уже остыла, не лилась из носика чайника. Он мне рассказывал, пока разогревался рыбный студень, разные байки, в том числе почему под соснами спать нельзя.

Рисунок. Русское озеро

— Сидим мы вот здесь, на этом месте,—не торопится Павел Сергеевич,—вдруг тучка заходит. «Сейчас она нас долбанет,— говорит Колька Степанов, тракторист,— бежим под сосну!» Они с собачкой Морькой побежали, а я нет: пленкой укрылся. Дождик-то шлеп да шлеп, редкий, как гусиные лапки, а тучка-то всего с портянку. И вдруг собака закрутилась, завыла: «Ой, ой, ой!» Я пленку откинул—солнце сверкает, а Колька лежит. Обложил его торфом, искусственное дыхание делаю. Но так и не помог ничем. Летось я сосну взял и срубил: местные тучки все время в нее бьют.

Павел Сергеевич люб мне потому, что, как бабка меня когда-то таскала с собой по клюкву, так и он водит на болота ребятишек. В этот раз с ним был городской мальчик Сева со станции Дно. Черные, как две черничники, глазенки его пугливо ощупывали меня, мрачное озеро, окуней, которые все кололись и кололись.

По краю болота еще стоят «неперспективные» деревеньки, в них в основном живут деды. По Ловати, по Кунье —старушки, а здесь—деды.

В Сосницах—дед Кудрявцев. Ему сто пять лет, он сидит на завалинке, поглаживает роскошную бороду черномора: «Уже сорок лет пензию на книжку кладу. У меня и сыны, и внуки, и правнуки уже пенсионеры. Род крепкий. Я и в научный институт письмо написал, как жить долго: диету надо соблюдать—литра молока в день и два сырых яйца. Вот так-то».

В Усадьбу пишите письмо Андрею Михайловичу Шороху. До сих пор пасет коней, у него лодка, сети. Дед Андрей сапожничает, бондарничает — мастер на все руки. Он совсем молодой — ему чуть-чуть за восемьдесят.

В Гоголеве — дядя Ваня Куница (78 лет) — заслуженный охотник. Встретит всегда радушно, чаем напоит, а на закуску принесет и поставит на стол ящик из комода, полный грамот и благодарностей за истребление волков и перевыполнение плана по пушнине.

Особенно мне понравился дедушка Игнат. «Эй, ребятенок, заходи побалакать!» — позвал он меня, когда я шел через деревню Алешино. Потом я его фотографировал. Сижу, сижу на кухне, полчаса сижу — все нет деда; заглянул в горницу, а он только что кончил гладить рубаху, пришивает медаль «За победу над Германией»: у медали застежка сломалась. Очень медлительный человек, но все у него сработано в доме добротно, обстоятельно. Показал мне свои запасы. В подполье разных варений и солений, как у рачительной хозяйки, копченое сало, кадушки с грибами...

Да и у всех остальных старичков налажено свое хозяйство, свои коровы, пчелы, приусадебные участки.

Какими только легендами, слухами не обрастали места вокруг Русского озера, пока я стремился к нему. Сказка о таинственном Васильюшке в лаптях, что сажает на одной из грив под лопату меру ржи и сам по себе бродит по лесам. Ты можешь проснуться, а он над тобой стоит, творит молитву.

О целом городе землянок где-то на Кожмино — край когда-то был партизанским. О распластанном севернее Карлашанской ситы огромном самолете военных лет, чей он? О таинственных гулких лодках-призраках, лодках-поплавках из дюраля,— ветер носит их по Русскому озеру, и никто еще эти лодки поймать не смог.

От этих историй мне еще милее и дороже недоступное на сегодня озеро, но я верю, что попаду на него. А пока просто хожу по болоту. Мысль о том, что ты бродишь по нему один, что до тебя никто не садился на этот валун, не лежал на этой кочке, не рвал эту янтарно-желтую морошку, в наш век тесноты и урбанизации делает эти места неудержимо притягательными. Правда, порой и здесь вдруг закраснеет что-то странное. С любопытством подходишь — шарик, занесенный сюда с первомайской демонстрации из Пскова или Новгорода: болото лежит на границе двух областей. А то встретится зацепившаяся за сосну косынка. «Летайте самолетами Аэрофлота»,— еще можно прочесть на ней. Я задираю голову в небо, но лишь журавли курлычат там.

Все времена года хороши на болоте. В мае кругом сизая и крупная, как переспелая вишня, необобранная клюква-веснянка, словно снегом припорошенные, поляны цветущей морошки, и по всему болотному краю весной заливаются жаворонки. Никогда бы не подумал ранее, что жаворонки живут на болотах. Жор огромных зубастых щук таков, что насади вместо блесны прутик — и его заглотают.

Хороши болота и в июне. Прохладный ветерок гуляет по равнине, разгоняя комаров, на смену морошке приходит пушица, и снова все вокруг бело, щук заменяют окуни.

Рисунок. На подходах к Русскому озеру. Июнь 1980 г. Автор очерка

Хороши и июль с черникой на островах, с необобранными пластами белых грибов по кромкам черных боров, и август, когда звезды величиною с яблоко так и сыплются на тебя.

Но особенно притягательна на болотах сентябрьская осень. Зеленые мхи вновь усыпаны клюквой, острова полыхают желтым и красным пожаром кленов и осин, и на рассвете в урочище Темный Карман, выбивая копытами ямы, стонут, ревут лоси.

И всегда рядом с тобой первозданность местности, где ты можешь проверить свои силы. Не всем же дано идти к Северному полюсу, лететь в ракете над Землей, взбираться на вулканы. И в центре болот—Русское озеро, я верю — я достигну его. До встречи, Русское озеро!

 

Осуществить мечту удалось так. Перед ноябрьскими праздниками ударили бесснежные морозы. Собралась группа из шести человек, проводником согласился быть сын Павла Сергеевича—Олег.

Тропочки, пронницы, озера замерзли, и потому шли мы от Замошья, деревни на краю болота, всего десять часов. Уже в шесть вечера поставили палатки в километре от озера на славном сухом бугорке, а на другой день чуть свет побежали к нему на свидание.

Рисунок. Болотоступы конструкции автора

Перед тем как озеру замерзнуть, свирепствовал ветер, гнал волну на берег, и травы, кусты, склонившиеся к воде сосны — все было в ледяных наростах. Ненадолго выглянуло солнце, и четырехкилометровое идеально круглое озеро засверкало в серебряной оправе. Ни души, ни звука, ни единого дымка не виднелось на его сосновых берегах. Я лег на черный тонкий лед, накрылся плащом. Курчавые элодеи, мох фонталис, улегшиеся на ил, блюдечки кувшинок виднелись на дне. И вдруг я заметил движение: какие-то серые тени пересекали светлые пятачки песка. Вгляделся внимательно: огромные окуни, расталкивая боками рдест, словно телята, пощипывали донные травы.

Спутники мои уже торопливо рубили топориками лунки... И пошло, и пошло, и пошло... Попадались или черные, как головешки, самцы граммов на двести, или полукилограммовые рыжие окунихи со слабыми голубыми полосками по бокам. Потом, раскатываясь по блестящему, как паркет, льду, мы побывали и в истоках Порусьи, и там, где ручей впадает в озеро, и около древних копаных ям—то ли соляных, то ли лечебных. Клевало повсюду отменно, даже ко!да началась пурга, клев не прекращался.

Ну а вокруг озера, словно часовые на страже, стояли высокие острова: на мрачном Домше осины в три обхвата, несколько полуистлевших деревьев с квадратными окошками в стволах лежало на земле. Вероятнр, когда-то кто-то занимался на острове древним бортничеством. На другом острове, веселом, курчавом, под названием Рядоха, висели на лещине гроздьями лесные орехи. Безыменные островки уснувшими ежиками вставали на нашем пути, и всюду след от острова к острову был розов: клюква взрывалась под ногами, как маленькие хлопушки.

Особенно по душе пришелся остров Межник. Он еще не успел зарасти лесом, на уютных полянках поднимался пиками в небо можжевельник, коричневые подсохшие плоды висели на яблонях, стояли не успевшие рассыпаться в тлен, прихваченные неожиданным морозом боровики, краснела брусника.

С Русского озера мы шли уже другим путем — через Рдейскую чисть. По карте напрямик это совсем недалеко—пятнадцать километров, но вдруг нас догнали низкие ватные тучи, из них посыпался снег пополам с дождем, болото мгновенно оттаяло, и мы начали проваливаться. Добрались до асфальта ровно через три дня.

Весной я не утерпел, сделав лыжи-болотоступы, сбегал с товарищем в те благословенные, не тронутые цивилизацией края, слушал, как, чуть ли не сталкиваясь с молодым зеленым месяцем, ослепленные любовью, словно одетые в новые резиновые сапоги, хорхают-поскрипывают вальдшнепы. А второго мая вновь пошел снег, и, когда мы вылезли из палатки, белые полотнища вокруг были все в черных шляпках сморчков, будто их кто-то всю ночь вколачивал в землю.

Были мы с сыном на озере и в конце июля, насушили белых грибов. Пришлось оставить на Межнике палатку, разные другие вещи, чтобы вынести из этого края редкостный на сегодня дар Нечерноземья — варенье из морошки, которую мой сын видел впервые.

И вдруг в декабре, когда улеглось и подзабылось виденное,— телефонный звонок. Некто Александр Иванович Кондратьев из Ленинграда благодарил нас с сыном за оставленную палатку. Он, так же как и мы, шел своим отпускным ноябрем, провалился в болото, вымок, а тут и дровишки заготовлены, и спальный мешок, а главное — спички есть. «Спасибо за ночлег, все цело, адрес в пленке как был пришпилен к дереву, так и остался висеть».

Но мы с сыном, вероятно, больше не пойдем на озеро. Полистовские земли, Татинские болота, Рдейская чисть, верховья Шелони и середина Ловати настолько огромны, что надо успеть еще спуститься на байдарке по Полисти, которая надвое разрезает знаменитый партизанский край с его центром в Серболовских лесах, зимой пройти дорогой хлебного обоза от Нивок к Каменке и далее к Березову, откуда крестьяне отправляли блокадному Ленинграду продукты. Очень хочется побывать и на Шелони, там, где воевал отряд партизана Ивана Ивановича Грозного, встретиться с ним в деревне Слободка.

Надо обязательно увидеть и озеро Погорелец. В соседних деревнях Заполье и Фрюнине оно пользуется дурной славой. Якобы живут по берегу его в норах огромные белые звери—собаки или волки, никто толком не знает. Хорошо бы добраться и до Свинаева острова, придавленного посредине огромным, в пол-избы, то ли метеоритом, то ли ледниковым камнем с письменами на его боках.

Словом, чем более ходишь в огромном — сто двадцать на восемьдесят километров — четырехугольнике Старая Русса—Дно— Бежаницы—Холм, тем больше и больше открывает тебе родное Нечерноземье свои тайны, клады, прелесть родной земли.

 


 
Рейтинг@Mail.ru
один уровень назад на два уровня назад на первую страницу