Мир путешествий и приключений - сайт для нормальных людей, не до конца испорченных цивилизацией

| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |


OUTDOORS.RU - портал в Мир путешествий и приключений

На суше и на море 1981(21)


ВЛАДИМИР ЛЫСОВ

УДАЧНЫЙ РЕЙС

Повесть

I

«Смольный» к отходу готов. Получили продовольствие, снаряжение, назначено время отхода, а куда идем, в какой район— неизвестно. Маленькие хитрости начальства. Если сказать— соберутся группами и начнут обсуждать преимущества и недостатки этого района промысла. А район ведь не ждет.

Траулер перед рейсом прошел основательный ремонт на одном из ленинградских предприятий. Но судно — это такое хозяйство, на котором не всегда и не все бывает благополучно. Вот и наш боцман Гриша Сердюк считает, что дел невпроворот.

— Гриша,— говорят ему,— Регистр принял судно после ремонта или нет?

Гриша молчит.

— Так, может, мы передохнем перед дальней дорогой?

— Тебе плавать со мной, не с Регистром,— говорит Гриша.— Ты это помни и не действуй мне на нервы!

Гриша из матросов. В объединении Ленрыбпром, почитай, со дня его основания. Тогда еще у базы не было больших рыболовных траулеров, плавали на средних. Труд матроса там куда тяжелее, да и бытовые условия не сахар: тесные кубрики, всюду рыбья слизь, чешуя. И валяет этот траулер на волне почем зря.

Так что Гриша — бывалый моряк. Психология матроса ему близка. Знает, когда нужно приказать, заставить, а когда и послабление сделать. Сейчас, например, он своему подчиненному друг и брат, поскольку до отхода меньше суток и... четыре с лишним месяца без берега. Но ведь для порядка надо сохранять начальствующий тон.

Ну, а занятие можно найти вполне подходящее: скажем, проверить, в каком состоянии на баке раструбы вентиляции, может, какие винтики проржавели, так заменить...

Вообще-то работать на баке — торчать у начальства на виду. Но сейчас в рубке никого нет: командный состав на берегу, улаживает, утрясает всякие дела. И погода "отличная: солнышко, теплынь. Работа неспешная. Поэтому и рассуждаем о будущем рейсе.

— Чует мое сердце, сгорим! — волнуется Гена Орлов.— С этим капитаном много не наловишь.

— План, между прочим, он всегда выполнял. Это, конечно, не «Новочеркасск», но все же можно терпеть...

От капитана зависит многое. Есть суда, куда моряки стремятся всеми правдами и неправдами, в какой бы рейс их ни отправляли, есть и другие, невезучие... Тут важны знания и опыт капитана, его авторитет на берегу.

Наш капитан Рюрик Трофимович Юрков из молодых, но толков. Говорят, ведет планшеты на каждый район, отмечает пути миграции рыбы, точки хороших, средних, посредственных подъемов, точное их время, глубины, условия погоды и разные прочие тонкости, немало говорящие хорошему штурману-рыбаку.

— Да не сгорим,— говорит Саня Венков.— Вишь, Коля Рябов на борту. Коля знает, что к чему.

Коля матрос, но в море бывает редко: его оставляют на берегу, в резерве, там он что-то вроде делопроизводителя. Он уже в годах, фронтовик, прошел с артполком 122-миллиметровых гаубиц от Москвы до Эльбы; конечно, ему трудно тягаться с молодыми.

— Коля, куда ж мы идем-то? Что говорят в ваших кругах? Коля пожимает плечами, смущенно улыбается:

— Откуда я знаю?

— А чего ж ты пошел в рейс? Кто тебя гнал?

— Сколько можно сидеть в резерве? — объясняет Коля.— Может, это в последний раз... А там уж и захочешь, да не сможешь... Здоровьишко уже не то...

— Ну как дела? — появившись, как всегда, внезапно, интересуется Гриша.

— Да вот... Вроде, все нормально...

— Ну, тогда гуляйте! Старпом разрешил.

И тотчас команду как ветром сдуло: кинулись по каютам переодеваться и — домой, домой! Времени еще достаточно. Посидеть в кругу семьи эти несколько часов — нет ничего дороже для моряка!

На борту остались лишь вахтенные да боцман Гриша, который, похоже, давно попрощался с родными по той причине, что судну нужен глаз да глаз. Присев в затишке, за углом надстройки, он грелся на солнышке, довольно жмурился.

...К назначенному времени весь экипаж собрался в столовой. В президиуме капитан, первый помощник, помощник по производству, стармех; они негромко переговариваются, ждут представителя базового комитета.

Этот энергичный молодой человек быстро, немногословно, толково сообщил, что пойдем брать скумбрию или ставриду, пожелал счастливого пути и уже собрался уходить, но его остановили, засыпали вопросами. Он, вздохнув, прислонил свой портфель к ножке стола и сел.

— Прежде всего, как у «Смольного» с планом? — спросили его.

— С планом порядок,— заверил представитель.— Если и дальше так дело пойдет, вполне можете претендовать на переходящий вымпел базового комитета.

— А если рыбы не будет? Тогда что?

— Задерживать не будем. Ищите! Переходите в другой район. Вот это уже хорошо. А то, бывает, торчишь на пустом месте, а уходить не велят. И в море, как ни тяжело иной раз, день хорош не тем, что прошел, а тем, что принес.

Как только представитель комитета покинул борт, капитан приказал сниматься и отходить на рейд: нечего больше делать у стенки, подальше от всяческих соблазнов!

Вахтенные отдали швартовы, и траулер потихоньку, осторожно двинулся к середине Морского канала.

На рейде пришлось стоять до утра: в канале не разойтись даже двум крупным судам, а судоходство в это время года, в середине весны, когда Финский залив вскрывается ото льда, особенно интенсивно.

Трудно заснуть в такую ночь. Вот он, огромный город, где-то рядом твой дом, но ты уже с ним расстался, уже далек от него.

2

По Балтике шли спокойно. Погода стояла тихая, теплая, серенькая— совсем ленинградская, а для штурманов Балтийское море как хорошо накатанная, знакомая дорога. Пролив Зунд миновали ночью, так что и Дания, и Швеция остались позади. Но только прошли Зунд, погода испортилась. Правда, это не особенно беспокоило. Когда «прихватывает» на промысле — тут дело серьезное: при волнении в четыре-пять баллов работу не бросишь и за вахту так напляшешься с противнями, коробами в руках, что идешь в каюту, держась за переборки. А на переходе можно все же отсидеться, отлежаться в каюте.

Мы с Володей Журавлевым смотрим по нескольку фильмов в день. Такие, как мы, любители экрана уже наизусть выучили некоторые ленты, вслух предваряют реплики актеров. Больше всего нравятся фильмы со стрельбой, с кулачными поединками, с замысловатыми сюжетными ходами.

Ведь жизнь на судне не балует впечатлениями. Конечно, твой сосед по каюте и за рейс не расскажет всего о себе, но тем, что считает важным и интересным, поделится с ходу. Пойти некуда в буквальном смысле слова. И потому, когда возвращаешься домой, в первые дни болят ноги от непривычки к ходьбе, нормальному образу жизни; за день на судне одолеешь две-три сотни метров — только в столовую, в цех или на траловую палубу.

Море, конечно, благотворно влияет на человека. Оно заставляет понять себя, лечит от суеты; оно, спокойное, величавое и бурное, штормовое, приближает к началам, истокам окружающего мира. Но человек—общественное существо, по природе деятелен, предприимчив. Поэтому здесь с удовольствием смотрят эдакие динамичные фильмы, на которые дома, возможно, и силой не затащить.

Итак, мы с Володей «ударяем» по кино. А Коля Семенов, третий обитатель нашей каюты, учится; на судне есть преподаватель заочной школы моряков, приветливый, очень доброжелательный к своим подопечным. Он принимает зачеты по всем предметам. Коле трудновато: человек взрослый, перерыв в учебе большой, однако тянет: сдал зачет по алгебре, теперь мечтает получить хорошую отметку за сочинение.

Каждый приходит на флот своим путем. Журавлев после школы работал слесарем на машиностроительном заводе. Узнал, что требуются матросы,— с тех пор и рыбак. Доволен. Парень молодой, не устает. Был в южном рейсе. Полгода прошло, а он все еще взахлеб рассказывает о стоянке в Лае-Пальмасе. А Семенов не помышлял о плаваниях. У него отличная специальность — бульдозерист. Но врачи решили, что ему необходимо отдохнуть от нее годика два: сказалось вредное влияние вибрации на организм. И он пошел в море.

...Это море, Северное море, и на этот раз оправдывает свое название. Апрель, весна в разгаре. А над водой висит пелена серой мороси, и небо в клубящихся серых тучах опустилось так низко, что ощущение простора исчезло. На палубе холодно. Ветер пробирает насквозь. В скулу парохода размеренно шлепает крупная зыбь.

Неуютно в такую погоду наверху. А как только придем на место— и не увидишь его, моря, ни днем, ни ночью, ни утром, ни вечером: промысел! И к тому же как-то уже не воспринимаются красоты моря, когда из него черпаешь рыбу и покрыт с ног до головы ее чешуей, слизью, кровью.

Вроде бы выходим из полосы непогоды. Небо все еще хмурое, но сквозь тучи жемчужно просвечивает солнце. Ветер утих, и вода будто загустела — тяжелая, маслянистая, она быстро гасила кильватерную струю.

С шестнадцати ноль-ноль на штурманской вахте старпом Евгений Дмитриевич Абрамов. Стало быть, можно потолкаться на мостике, посмотреть карту, а то и поболтать, если он в духе. Вообще-то, и другие штурманы ничего не имеют против «посторонних» в рубке, но старпом особенно общителен.

— Гебридские острова,—кивнув в сторону левого борта, сказал он.— Иди-ка, студент, спать (он всех подчиненных называет студентами). Начнется молотьба — не до того будет.

По борту высились сизые, синие скалистые горы; их мощные обрывы, уступы, острые пики и массивные округлые вершины внушали прямо-таки благоговение и робость перед этим могучим созданием природы. На уступе утеса, у самого обрыва, торчала белая башенка маяка и рядом два аккуратных домика. Трудно было представить, что на скале жили люди.

— Так как, Евгений Дмитриевич? По-вашему, рейс получится? Старпом усмехнулся и повторил:

— Иди-ка, студент, спать.

3

— Приготовиться к постановке трала! — скомандовали по трансляции. И добавили: — Кажись, что-то есть...

Все — матросы, машинная команда, комсостав, те, кто на вахте и кто от нее свободен,— сейчас на палубе, наблюдают, ждут. Шустро, несколько суетливо — еще не втянулись, не сработались — орудуют тральцы. Скользнул по слипу в густую, тяжелую воду ком трала, загудела лебедка, разматывая ваера.

Быть может, придется тащить трал два-три часа. Но никто не уходит. Каким будет первый трал? Первый хороший трал предвещает удачу.

Солнце в утренней дымке, подымающейся от воды,— тусклое, бледное, на него можно смотреть, не щурясь. Потеплело. Сидя на тюке запасного трала, принайтовленного к бортовому ограждению, покуривая, можно ждать сколь угодно долго. Но лучше бы побыстрее. Если недолго, значит, действительно там что-то есть. А когда трал волокут несколько часов, это плохо, просто экономят время: чего же подымать пустой трал на борт?

Кто-то, вернувшись из рубки, от штурманов, сообщает: отличные, большие заходы! Правда, эхолот может зафиксировать что угодно — скатов, кальмаров, планктон: он их от рыбы не отличает. Но все-таки...

Нет, уж лучше не верить всем этим сообщениям! Потому что столько бывает обнадеживающих, и все напрасно. Однако легко сказать: не верить! А попробуй не прислушиваться к тому, что говорят вокруг. Говорят много и все об одном:

— Нам бы тресочки, да чтоб для филе годилась...

— Да уж не до хорошего, хоть бы какой ни на есть скумбрии взять!..

Вспоминают прошлые годы, когда рыба словно взбесилась— неделя за неделей, месяц за месяцем шла сомкнутым строем. То были действительно уловы! А теперь?.. Но тут—команда:

— Приготовиться к выборке!

Разговоры враз оборвались, все насторожились, вытянули шеи.

Свет внизу, в цехе,— это видно в сходной люк—померк: дали питание на лебедку. Она пронзительно взвывает в напряженном усилии. Ваера, толстые металлические тросы трала, скрипнули, застонали, зазвенели.

...Мокрый слип дымится, парит от трения ваеров. Показались траловые доски—по форме как рыбьи чешуинки: выпуклые, округлые. Они как бы распирают горло трала.

Стоп лебедка!

Матрос хватает джильсон—трос с крюком на конце, наброшенный на один из боковых барабанов лебедки,—и бежит к слипу. Теперь, когда показались первые метры сетного полотна, его будут тащить перехватами, попеременно подтягивая то правым, то левым барабаном лебедки.

Посмотреть сейчас на матросов-тральцов со стороны—мечутся как угорелые. Если уж пошла рыба, не зевай! Используй каждую секунду, потому что секунды эти делают рейс. Ведь рыбак не только ловит, но и ищет, причем иногда месяцами.

Джильсон, проскакивая на барабане, стучит, извлекая из массивной, намертво вцементированной в палубу лебедки тонкий, чуть слышный нутряной звон. Этот звон очень волнует присутствующих: лебедка звенит от натуги. Одна рыбешка, запутавшаяся в крупной ячее горловины, другая... А дальше—столько, что рябит в глазах.

Когда из воды показался мешок трала, все разом ахнули: тугая длинная кишка сплошь набита синевато-фиолетовой скумбрией.

Еще мешок не поднят на палубу, еще заводят гаки бортовых лебедок, а вахта обработчиков уже покатилась вниз по трапу, в цех. Теперь только успевай поворачиваться!

...Надо бы подождать минут десять, чтобы рыба заснула, а то она спрыгивает с ленты конвейера, выскакивает из противней. Но где там ждать, когда мастер Юра Матвеев носится по цеху с криками, с воздетыми вверх кулаками.

Витя Ембахтов, первый номер на забивке,— парень спокойный, невозмутимый. Его напарник нервничает, не удается ему донести до весов полный противень. Ембахтов помогает ему, приговаривая:

— Успеем, не дергайся...

Палуба цеха завалена рыбой. Никто ее не поднимает—некогда.

Без привычки на забивке не выдержишь темпа. А привыкать приходится в каждом рейсе: не то что теряются навыки, сноровка— просто необходимо втянуться, войти в другой, более учащенный, чем на берегу, ритм. Но Ембахтов ухитряется улучить минуту-другую, чтобы помочь напарнику. Потому что тут как у альпинистов: средняя скорость та, с которой идет отстающий.

Движения Ембахтова расчетливы, выверены. Хватает противень, делает пару шагов к «телеге». (Это нечто вроде металлического стеллажа, в котором зажимаются противни; он передвигается по подвесной дороге.) Ембахтов с маху забивает противень в ячею и тут же делает два шага назад.

Иногда, ухватившись за тавр подвесной дороги, подтянувшись, он забивает погнувшийся противень ногами: не станешь его выпрямлять сейчас, это потом, когда будет передышка.

«Телега» забита; дверь рефрижераторной камеры, массивная, как в бомбоубежище, откатывается в сторону. Пронзительно, тонко визжит пневмотурбина Гены Орлова. Еще полтонны «заморозки» поехало в камеру.

В другом отсеке цеха, на выбивке, в это время берут рыбу из другой камеры. Из ее растворенной двери вырывается белое морозное облако. Там свист вентиляторов, смерч инея, ледяной крупы. «Телега» подана. Противни намертво вмерзли в ячеи, они от мороза сизые, с перламутровым отливом. Их бросают в ванну с горячей водой, чтобы отстала крышка, срывают ее, ударом об оцинкованный стол выбивают брикет и толкают его в ванну с холодной водой, чтобы образовалась тонкая ледяная корочка, предохраняющая продукцию от окисления, порчи. А там уже брикет подхватывают упаковщики.

Очень это ловкие ребята. Оба, и Степа Никитюк, и Саня Венков, плавают десяток лет, знают дело. Они не дадут тебе спуску даже тогда, когда ты вконец зашился. Так оно и должно быть. А все же иной раз обидно. Но держишься на нервах, на самолюбии.

Хватаешь продолговатый короб, набрасываешь шпагатину, двумя движениями делаешь узел, второй веревкой обвязываешь с другого конца. (Связка шпагата висит над головой, разобранная, расчесанная.) Толкнешь короб по желобу в трюм, а по отполированному железу упаковочного стола уже скользит следующий.

Одно неловкое движение — шпагат запутался, порвался и около тебя уже два-три короба. Тогда в минутный промежуток времени, пока отгоняют пустую «телегу», подкатывают новую, кто-то вместо тебя таскает за пневмомашинкой шланг сжатого воздуха, а ты торопишься управиться, и очень у тебя нехорошо на душе, потому что даже в этот маленький перерыв у каждого свои обязанности.

Но на сей раз вроде заминка от меня не зависит. На чем свет стоит ругается глазировщик: уже несколько брикетов развалились у него в руках на куски. Плохо дело. Зато можно выпрямиться, растереть онемевшую поясницу. Саня Венков уже перемахнул через стол, побежал на забивку. Оттуда навстречу мчится Ембахтов.

— Вы, что ж,— бушует Венков,— хоть до четырех-то считать умеете?

— Кто? Мы? Это вы, светлые головы!

Витю Ембахтова трудно вывести из себя, но и он накаляется.

Юра Матвеев, рыбмастер, кидается к журналу, листает его лихорадочно. Ничего не сумев понять, бросает журнал и хватается за голову.

А дело все в том, что кто-то на забивке или выбивке перепутал порядок очередности заполнения и разгрузки камер. По журналу рыба, из-за которой и разгорелся сыр-бор, находилась в камере два часа, а по существу она и холода не почувствовала.

Послали за технологом. Помощник капитана по производству Виктор Кузьмич Крутиков — человек солидной комплекции, но прибежал резвой трусцой. Быстро во всем разобрался, и «телегу» с сырой рыбой закатили в камеру, а вместо нее взяли другую. Прерванная работа возобновилась.

Тяжелая работа, что и говорить. Может быть, поэтому матрос из «сорокотов» — так называют на флоте тех, кому около сорока,— держится с особой уверенностью и достоинством. Он уважает себя, потому что знает: не даром ест свой хлеб — работает больше и тяжелее многих других.

Часы на переборке показывают, что до конца вахты час тридцать четыре минуты. От бункера, перекрывая шум транспортера, лязг противней, несутся крики. Вдруг транспортер умолкает, и Гена Орлов, выбежав в проход, сообщает:

— Все, шабаш! Нет больше рыбы!

То есть как нет? Куда же она делась? Что там, на траловой, случилось?

Надо еще подобрать остатки, некогда бежать наверх, а ребятишки у бункера уже освободились, кинулись на траловую. Их долго нет, но вот появляются:

— Все! Нет рыбы! Как отрезало! Вот те и на!..

Я замаркировал последний короб крест-накрест — знак трюмному, что последний, и выпрямился. Ребята уже собрались в кружок, встревоженно шумят, переругиваются с технологом, который оправдывается, хотя, конечно, не виноват, что бункер пустой. Вероятно, думает: пусть успокоятся-, а меня не убудет. Судно не коммунальная квартира, здесь делают одно общее трудное и важное дело, так что, если и поругаются, все равно остаются друзьями, товарищами. Виктор Кузьмич сам был матросом, консервщиком, рыбмастером, теперь технолог.

И тут в цехе замечают «мотыля», то есть моториста. Он озабоченно что-то высматривает, крутит головой. В руках у него черная табличка—эдакая школьная доска в миниатюре. Найдя на переборке какую-то зацепку, он вешает эту табличку и, отступив, склонив голову набок, оценивает, не криво ли, хорошо ли.

— Мужики! — проникновенно обращается он.— У нас, у машинной команды, к вам просьба! Не сочтите за труд: вот здесь, на левой половинке пишите, сколько дней прошло, а здесь, на правой,— сколько тонн заморозили! А?

Лучше бы ему оставаться в «машине». Вначале исчезает он, а вслед ему летит с любовью сделанная табличка.

— Уже арифметикой занялись! — объясняет свой поступок Венков.— Это ж надо! Как на подвахту выходить — нога за ногу цепляется, а тонны подсчитывать — их дело!

Это только начало. Если пойдет рыба, тут уже точно голова распухнет от их вычислений. Разговоры в столовой о тоннах, расценках, тарифах иной раз прямо-таки выводят из себя. Однако удачу дразнить не следует — это известно! Если везет, надо делать вид, что так оно и должно быть, что тебе безразлично, сколько подняли, каким будет следующий трал. А из «машины» не видно, как рвутся тралы, каково ее, рыбу, сортировать, когда она перемешана с морскими огурцами, скатами, прочей нечистью. Вот они и считают...

Но пока что работа закончена и неизвестно, когда последует продолжение.

На траловой палубе тоже уныние. Валера Азаровский зачищает «бульдозером» (этакой лопатой: черенок, а к нему чуть наискось прибита плашка) «карман» — выгородку над люком бункера.

— Нет в жизни счастья! — говорит он и в сердцах бросает «бульдозер».— Гляди, куда пришли! И рядом-то никого нет! Только вот эти, с удочками...

Действительно, на горизонте два-три судна. А рядом с небольшого мотобота ловят на переметы четверо в ярких, цвета апельсина, роконах. Должно быть, англичане или ирландцы, если судить по названию суденышка: «Sea-gull» — «Чайка». Им-то что, наловят себе на уху и домой!

Один из них, стоя лицом к нам у борта, кусками рыбы наживляет снасть. Покончил с этим, кинул ее за борт и поднял голову. Машет рукой, приветствует. Обернулся к своим, что-то сказал им, те тоже оторвались от работы и тоже салютуют нам. Как на душе ни скверно, надо ответить людям. Привет, привет!

Ну, так что же делать? Видно, ненароком зацепили случайный косячок, а теперь ищи-свищи...

4

Вторую неделю полощем трал; как только заслышим гудение траловой лебедки, бежим наверх смотреть: вдруг в этот раз повезет? Но, видно, удачливых среди нас меньше половины: опять достали «пустыря».

Роба новехонька, как со склада. А ведь перед выходом в рейс нам обещали, что, если будет плохая обстановка на промысле, переменим место, не станет нам берег в этом препятствовать. Что-то не спешат выполнить обещание...

...Сменившись с вахты, я пошел к Юре Назарову, начальнику радиостанции. Вообще-то, кроме капитана, первого помощника и помощника по производству, все остальные в радиорубке — «посторонние» лица, которым вход воспрещен. Но табличка на двери — для самых робких.

О том, что нас ждет впереди, Назаров, конечно, знает больше других. Естественно, в свободную минуту стремишься к нему: как долго еще топтаться на этом пустом месте?

—- Не волнуйся,— сказал начальник радиостанции.— Глянь-ка в иллюминатор. Между прочим, бежим в другой район.

А я и не заметил, когда мы снялись. Дизели под ногами гудели ровно, без натуги; взрезанная форштевнем вода, пенистая, шипящая, далеко откатывалась от борта.

Оказалось, капитан давно уже получил «добро» на переход в другой район. Но выжидал, чтобы идти наверняка. Дело в том, что все рыболовные суда в определенное время суток передают через флагмана на берег сведения о том, что поймали, сколько, где, на какой глубине. Юра Назаров регулярно прослушивал все эти радиоразговоры. Долго не удавалось поймать что-либо заслуживающее внимания. Наконец какой-то мурманчанин дал победную сводку. Нам он, конечно, не обрадуется. Но уж пусть не взыщет!

И опять переход. Опять ожидание, прогнозы, надежды, от которых никуда не деться, которые утомляют не меньше, чем работа.

Почти в каждом рейсе пароход охватывает эпидемия какого-нибудь рукоделия. В этот раз режут из гнутых, негодных противней, на которые идет отличная «нержавейка», парусники всевозможных классов и типов.

Зайдешь к кому-нибудь в каюту поболтать — сидят, разложив на столике инструменты, скребут, паяют, шлифуют. А потом начинают демонстрировать свои суденышки. Тут есть что объяснять, чем хвастать.

...Проснувшись, первым делом суешь голову в иллюминатор: что там по борту, где мы? По-прежнему в открытом море. Пора бы уж показаться Норвегии, но ветер сменился на северный, встречный, и пароход, надо думать, теряет узла полтора-два.

И вот зовут на палубу, к боцману. Поднявшись по трапу, замираешь: словно бы опустили с небес гигантскую сказочной красоты декорацию. Нет, ни один художник не воспроизведет дыхания этих суровых, торжественных и величавых гор и скал.

Вершины их повиты легким туманом, и в этом воздушном венце они как бы чуть-чуть грустят о чем-то.

...Издали скопище траулеров напоминало толчею жуков-водомеров в болотной луже. Трудно было понять, как они умудряются не цеплять друг у друга тралы. Здесь работали мурманчане, рыбаки из Архангельска и ГДР. Немцы, даром что их суда куда меньше нашего БМРТ, спокойно выгребали с тралом против ветра! Удельной мощности наших машин — лошадиные силы по отношению к тоннам водоизмещения — на это не хватало; мы забежали подальше, развернулись по ветру, а уж потом принялись ставить трал.

Трал — штука громоздкая, сложная; он вовсе не похож на большой сачок, как часто представляют. Трал вооружен разнообразными хитрыми приспособлениями. Тут поплавки-кухтыли, донные бобинцы, которые служат и грузилами, и «колесами» трала, траловые доски, «богородица», назначение которой — увеличить плавучесть верхней подборы, пугать, загонять рыбу в трал. Да и просто разобраться, где нижняя, где верхняя подбора, может лишь опытный глаз. Так что без хорошего тралмастера в море делать нечего. А у нас тралмастером Владимир Иванович Кузнецов. Он рыбы переловил столько, что ею, пожалуй, год можно кормить целый город. Но и он нервничает, покрикивает на подчиненных, тральцов. Дело в том, что в этом рейсе решено попробовать новый прибор контроля хода трала. Радионавигатор про этот прибор прожужжал уши всему экипажу. Действительно, ценная штука: записывающие иголки показывают грунт, верхнюю, нижнюю подборы, содержимое трала, обстановку над и под ним.

Матросы крепят приемное устройство к верхней подборе. Тралма-стер с сомнением наблюдает за их работой.

— А как оно включается? — спрашивает он.

— А никак! — отвечает радионавигатор.— Само включается, автоматически, на глубине в десять метров.

— Ишь ты,— качает головой тралмастер.— И долго ты думаешь ловить этой штуковиной?

— А хоть бы весь рейс! Если дело пойдет, почему бы и нет? Отличная вещь, у штурманов вся картина перед глазами!

Тралмастер недоволен. Не приходилось ему иметь дело с этим новым изделием. Как бы то ни было, поставили трал. Бросили за борт на параване передаточное устройство, формой своей повторяющее самолет игрушечных размеров. «Самолет» погрузился на глубину, и радионавигатор побежал в рубку следить за самописцем.

Тот вначале вообще не работал. Но навигатор с отверткой в руке поковырялся в нем, бубня себе что-то под нос, и, кажется, сам удивился, когда бумажная лента вздрогнула и поползла.

— Во! Чего-то, вроде, рисует! — встрепенулся навигатор.

— Где? — Старпом покинул свое место у тумбы телеграфа.

— Вот верхняя подбора, вот нижняя,— объяснял навигатор.— Это, должно быть, дно...

Когда подняли трал, оказалось, что в нем порядочно окушков. Рыба хлынула в бункер. Мелковатый, правда, окушок, но по нашей бедности и такой сойдет.

Эту рыбу можно шкерить. На «нож» встает Валера Азаровский. Работа эта весьма опасная: «нож» — вращающийся заточенный диск; хорошо, когда под ногами ровная палуба, а если волнение, если тебя бросает из стороны в сторону? Одно время эту механизацию будто бы запретили, решили обходиться ручными ножами. Но много ли ими сделаешь? И опять установили на судах вращающиеся «ножи».

Валера хватает по рыбине в каждую руку, чиркает ими по кромке диска и, обезглавленными, отбрасывает соседям. И так он это ловко, быстро делает, что не уследишь за мельканием рук — один обеспечивает работой десяток человек.

На руках новые резиновые перчатки, ни разу еще не надеванные. А уже прорваны окуневыми плавниками. Вода холодная, соленая, жжет ссадины, царапины.

— Давай, давай!—торопит технолог.— Скоро поставим трал. Немцы, вон, дергают беспрерывно. Есть рыба! Есть!

Сообща отшкерили все, что подняли первым тралом, и встали по своим местам на забивке и выбивке. У глазировщика Вити Комарова не сходит с лица страдальческая гримаса: занозил руку; пока шли на выбивку, пытался вытащить занозу зубами, не смог, а теперь уже некогда.

Что значит хороший трал! Ребят не узнать! Куда девались уныние, злость. Работают весело, с подъемом, покрикивают, подбадривают друг друга.

Уже горят ладони: вязать короба в перчатках не так больно, но голыми руками намного ловчее. Вряд ли сегодня придется заснуть. Долго еще, не одну неделю будут у всех болеть руки.

Опять поставили трал.

Кому сейчас трудно, так это Мише Филиппову, трюмному. Когда начинают заполнять трюм, первый ряд кладут у задней его переборки, потому что люковина, выход,—на противоположном конце. Он там сейчас бегом бегает с коробами на плече. Да и скользко, настил палубы обледеневает. Однако ни разу еще не просил пощады.

Лампы под подволоком потускнели, померкли; утробно взревела над головами лебедка. Опять выбирают трал. А рыбы еще навалом!. Может, подвахту дадут? Вряд ли. Пока не завалят и оба «кармана», и бункер, подвахты не будет: у всех свое дело, своя работа. Правда, матрос работает по восемь часов через восемь, машинная команда и комсостав — по четыре часа через восемь — могли бы это принять во внимание... Но что касается продолжительности рабочего дня матросов, тут уж, видно, ничего не придумаешь.

В хорошем рейсе матрос получает неплохо. Однако за эту зарплату выкладываешься без остатка. Наверняка бы не выдержал, если бы такую работу пришлось делать в одиночку. Но ведь рядом ребята, и ты стараешься не подкачать, не испортить общей картины.

Комаров, смотрю, перестал морщиться, привык к своей занозе. Мурманская выучка. В Ленрыбпром он пришел опытным рыбаком, списавшись с судна Мурманского тралового флота.

Смена, те, кому заступать после нас, уже в цехе. Стоят, внимательно, с удовольствием наблюдая за нами; должно быть, интересно посмотреть на свою работу со стороны.

Вот здесь-то и начинается аврал на последнем пределе. Присутствие зрителей возбуждает, прибавляет сил. Чувствуешь себя вроде циркачом, который выделывает замысловатые трюки.

Смена исчезает в сушилке, а чуть погодя все появляются в клеенчатых фартуках, в резиновых перчатках. Выходит, трал уже подняли? Что там? Есть что-нибудь?

Саня Зотов, трюмный второй бригады, жестом показывает — выше головы!

—; Пошла она, родимая, пошла! — говорит он и довольно жмурится, потирает руки.

Все! Аж в глазах туман. Теперь собрать с палубы обрывки шпагата, бумаги, картона — и отдыхать!

Пока ползал по палубе, вторая бригада уже приступила к работе. Бочком, чтобы не помешать Леше Лебедеву, обвязчику, вышел в коридор. Скинуть робу, умыться, пообедать и — спать!

...Едва коснулся головой подушки, провалился в блаженное забытье. Но что-то совсем скоро стало мешать — неприятное, давящее. Очнулся, открыл глаза и понял — ныли, мозжили руки. Свесил их с койки, вроде полегчало. И сразу опять накатила теплая волна сна и подхватила, качая, баюкая. Но, надо думать, всего несколько минут пробыл в таком неестественном, со спущенными вниз руками, положении. Подтянул их на грудь и проснулся...

Плохо дело. Не выспишься—не потянешь на следующей вахте...

5

Пока не было рыбы, стон стоял: прохарчимся, нечего будет писать в графе «Сумма прописью»... Теперь рыбы много. Так много, что обрабатывать ее едва успевают даже с подвахтой. Штурманы ставят, выбирают трал за тралом... Их тоже можно понять: штурман никогда не может быть уверен, что в следующий раз обойдется без зацепа, трал останется целым.

Много рыбы, идет она днем и ночью. Но радость по этому поводу очень быстро улеглась: устали.

«Мукомолам»—машинистам рыбомучной установки — тоже достается. Вообще-то работа у них хоть и пыльная, но сравнительно легкая: отходы попадают в дробилку, потом варятся при температуре сто градусов, отжимаются под прессом и шнековым транспортером подаются в сушилку, затем в мельницу и в мешок. Знай оттаскивай мешки да следи за работой установки. Но когда мукомол-ка работает беспрерывно да еще попадаются акулы, скаты, которые обильно выделяют аммиак, пробыть там даже полчаса непросто. Ребята теряют аппетит, худеют.

Но на то оно и море, рыбацкое море! Все в порядке вещей. А плохо то, что кончается тара. Непонятно, как это получилось. Видимо, технолог с рыбмастерами, принимая тару на берегу, просчитались. Но делать нечего. База далеко, некому сдавать продукцию в обмен на тару. Значит, надо забивать трюм брикетами: не станешь же стоять без дела, дожидаясь базы.

Твиндек кормового трюма часто вообще пустует. Уж слишком там несподручно работать трюмному: высотой твиндек не более полутора метров, и трюмный ползает на карачках. А тут еще брикеты! Это ж двойная работа! Их потом, когда подойдем к базе, возьмем тару, нужно поднимать наверх и упаковывать. Только этого не хватало!

Капитан принял единственно верное решение — продолжать работать как ни в чем не бывало. Но поскольку оно касалось прежде всего меня — Миша Филиппов вывихнул ногу, и мне пришлось заменить его в трюме,— я не слишком-то это приветствовал...

Натянул Мишины телогрейку, шапку, валенки, две пары перчаток, а сверху брезентовые рукавицы и полез на твиндек. Осмотрелся: твиндек чист, выметен, лампы под подволоком поставлены часто, даже в углах светло. Поднял с палубы железную свайку, брякнул по желобу—подавай!

Ну, тут и начали подавать! Упаковывать брикеты не нужно, поэтому производительность труда сильно возросла.

Брикеты один за другим глухо ударяются в мягкую стенку, сложенную из тряпья. Только успевай хватать их и посылать по обледенелому, скользкому настилу к задней переборке.

Темп растет. Настил твиндека уже наполовину выложен моими брикетами. Они, ударяясь друг о друга, обиваются по граням, один вовсе раскололся надвое. Надо же их сложить в штабеля, а когда? Забарабанил свайкой по желобу.

— Ты чего?—удивились наверху.

— Да так! — рявкнул я.— Скучно стало одному! Там поняли мое состояние:

— Подождем!

Складывая брикеты в штабеля, я старался сосредоточиться на деле. Стоит подумать о тех, кто наверху, и подымается слепое, яростное раздражение: поди, покуривают, болтают, посмеиваются, а каково мне тут? Но ведь и самому, пока был наверху, не приходило в голову щадить трюмного. Наоборот, из кожи лез вон, чтобы быстрее, больше.

— Давай!

И опять началось! Прошло не больше часа, а я уже запарился, скоро окажусь погребенным под брикетами.

...Как только выбьют очередную пару «телег», лезешь наверх, в тепло. Крышка трюма всегда для тебя открыта, лишь сверху набросаны картонки, чтобы не уходил холод. Пока они отгоняют пустые «телеги», подкатывают новые, успеваешь выкурить папироску. Это время твое, только твое; никто тебя не тронет, не попытается использовать как рабочую силу. Потому что ты — из трюма, где минус двадцать, где за вахту надо перетаскать на себе тонн пятнадцать-двадцать. Они работают, а ты отдыхаешь.

Вот поменяли «телеги», все встали по местам. А ты пока что еще три-четыре секунды принадлежишь себе. Как только глазировщик толклет по железу стола первый брикет, пора подыматься.

Откуда ни возьмись, появился взволнованный Юра Матвеев, рыбмастер.

— Отставить! Загнать «телеги» обратно в камеру!

Что такое? В чем дело?

Оказывается, вот-вот на борту будет мурманский наставник-тралмастер. Сообщил по радиотелефону: мол, для обмена опытом.

— Бегом на шлюпочную палубу! — командует Матвеев.— Не уроните его там! Вот еще навязался на нашу голову...

Мурманский тралмастер не был ни угрюм, ни подозрителен. Ловко взобравшись по штормтрапу на борт, он поблагодарил нас, поддерживавших трап, улыбнулся и сказал поджидавшему его старпому:

— Здравствуйте! Приветствую вас в наших водах!

На старпома этот средних лет мужчина с простым круглым веселым лицом произвел, должно быть, то же впечатление, что и на нас. Он хмыкнул в ответ, по-приятельски подхватил тралмастера под руку и повел в коридор верхней палубы, где живет комсостав. А мы спустились в цех и, поскольку команды продолжать работу не было, сели в кружок покурить.

Тралмастер, оказывается, прибыл за тем, чтобы посмотреть, как вооружен наш трал: мы давали на берег сводки о своих уловах, мурманчане отставали от нас, и это казалось им странным...

Проводили его и вернулись к своей работе.

— Даешь!

И пошло! Соревнуемся со второй бригадой за право стоять на палубе при подходе к причалу в белой рубашке: кто будет вторым, тот будет швартоваться—такая традиция.

— ...Сколько? — спрашивают сменщики.

— Сорок «телег»,— как бы нехотя сообщаем им.

— Ну-у... Вы даете!..

6

Малым ходом, лавируя, чтобы ненароком не зацепить чей-нибудь трал, выбираемся из скопления судов. Нагрузившись под завязку, идем к базе, а наши соперники с однотипного траулера остаются еще минимум на неделю, хотя прибыли на промысел по нашим следам, всего на два дня позже.

Над морем седая дымка. Сейчас море прекрасно. Горбом вырастает из-под винта клокочущая, кипящая волна. На нее смотришь не отрываясь, как завороженный.

В нескольких милях отсюда нас ждут калининградцы, любезно согласившиеся принять груз. Мало того, у них для нас письма. За это мало поклониться в ножки. В рейсе письма от близких, родных — самая большая радость. Поэтому ни один капитан не откажется захватить для кого-либо письма, даже если делать крюк, терять время. Письма — дело святое, как и спасение терпящих бедствие.

— Вниманию членов экипажа! — разносится по судну.— Получено сообщение...— Тут помполит интригующе покашлял,— что на сегодняшний день мы досрочно выполнили по основным показателям полугодовой план! И вышли в лидеры социалистического соревнования! Администрация судна, партийная, профсоюзная, комсомольская организации благодарят всех членов экипажа и желают им хорошего здоровья и бодрости!

Приятно слышать! Весьма приятно! Все же и они там, на берегу, молодцы: только что сообщили о загрузке судна, а они уже успели все обсчитать. Это тоже забота о моряке.

Вот она, плавбаза. Ее нетрудно узнать по массивному, приземистому, с эдакими раскидистыми обводами корпусу. База ждет нас—дрейфует, покачивается на зыби. Капитан обходит ее издали, примериваясь, чтобы ошвартоваться в лучшем виде, не ударить в грязь лицом, и идет на сближение.

— Стоп!

И судно по инерции подкатывается к борту базы. Швартуемся мягко, прямо-таки нежно, без малейшего толчка.

Калининградцы выстроились вдоль борта, смотрят на нас с интересом, приветливо.

— Здорово, ребята!

— Здорово!

— Ну, как дела?

— Да ничего, порядок. А вы как?

— А мы после вас идем домой!

— Давай-ка в трюм! — торопит рыбмастер.— Уже все готово, надо перегружаться.

Хорошая это работа. Отдых, а не работа. Во-первых, вахты по четыре часа через восемь. Во-вторых, нас в трюме скопилось столько, что лучше даже работать попеременно, чтобы не толкаться, не мешать друг другу. Да и вообще не такое уж это утомительное занятие для человека, привыкшего к физическому труду,—перегрузка: хватай короб, беги, бросай; нагрузил сколько-то поддонов— отдыхаешь.

— В трюме! — кричит в проем люка рыбмастер.— Одного наверх!

— Зачем?

— Кому говорят, одного наверх! Лезу наверх.

— Поможешь начпроду забрать кое-что из продуктов на базе,— сказал рыбмастер.— Ему одному не управиться.

Начпрод уже ждал меня на баке, а боцман Гриша готовил люльку — ее обычно используют для окраски бортов,— чтобы перебросить нас к калининградцам.

Перемахнули на борт базы, у первого встречного моряка спросили, где искать их начпрода. Он объяснил, и мы, лавируя между грудами пустых бочек и ящиков, направились в кормовую надстройку.

Начпрод калининградской базы, мальчик против нашего, тоненький и молодой, кормил печеньем щенка.

— Нет ничего,— сказал он, не ожидая вопросов, просьб.— Идем домой, все уже раздали. Есть бочонок квашеной капусты, это пожалуйста.

Наш начпрод тем не менее достал из кармана список требуемого, разгладил его и как бы между прочим обронил:

— Все же пойдем посмотрим...

Прошли в конец длинного коридора, отперли тяжелую дверь «лавочки» — помещения, где хранятся продукты, разная мелочь из промтоваров, которые команда берет в кредит, включили свет. Наш начпрод перевесился через откидную досочку-прилавок и о чем-то зашептал коллеге.

Я вышел на палубу, на воздух. Перегрузка шла вовсю. У нас на лебедке стоял Валера Азаровский, стропалём — Саня Зотов, а Коля Рябов — учетчиком: отмечал палочками в блокноте переброшенные стропы. Споро работали. Даже мастер залюбовался ими, стоял, наблюдая, сложив на груди руки.

Эти могут! Зотов с Азаровским как-то в южном рейсе вдвоем обслуживали трал. Невозможно себе представить, как они это делали. Тем не менее худо-бедно, а справлялись. Пришлось: на корабле свирепствовал грипп и почти вся команда в лежку лежала. Однако выполнили около семидесяти процентов плана...

Но торчать у них на виду не следовало... Ничегонеделание, хотя бы и вынужденное, раздражает...

В просторном салоне плавбазы тихо играла музыка. Столы были застелены белыми скатертями. Я взял со стола газету и с удовольствием опустился в глубокое, мягкое кресло.

Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся. Надо мной стоял Валентин Иванович Петров, помполит.

— Ты чего здесь делаешь?

— Жду начпрода. Он там, на «лавочке», торгуется со своим коллегой.

— На-ка вот, почитай. Для тебя. Тоже, должно быть, интересно.— И он бросил на стол два письма.

От кого они, я понял сразу и схватил их так цепко, что сгреб заодно и скатерть. Помполит рассмеялся и ушел, оставив меня одного.

Ничего я из них не понял с первого раза. Понял только, что хорошие, и сунул в карман: все равно сейчас ничего не пойму. Я их потом прочту, в каюте, на своей верхней койке, задернувшись шторкой. Долго буду читать, не один раз, откладывая, вспоминая, думая, счастливо переживая. И привезу их домой, эти письма из дому.

...Ну так что же? Начпроды, наверное, уже договорились? Пора идти. Все, отдохнул, будет. Хороший выдался peйc!

.

Мысль

 
Рейтинг@Mail.ru
один уровень назад на два уровня назад на первую страницу