Мир путешествий и приключений - сайт для нормальных людей, не до конца испорченных цивилизацией

| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |


OUTDOORS.RU - портал в Мир путешествий и приключений

На суше и на море 1981(21)


МАРГАРИТА НОГТЕВА

УВИДЕТЬ МОРЕ...

Новелла

Не знаю до сих пор, ехала ли я этой дорогой на самом деле, или она мне приснилась. Но иногда, особенно на склоне ясного весеннего дня, меня подстерегает это видение: охваченный предзакатным солнцем разворот гладкой мощеной дороги, светлая сочная трава, на которой пасутся пятнистые породистые коровы, а на обочине прямоствольные и все-таки покореженные и обожженные тополя. Позади город, если его еще можно назвать городом. Это груда развалин, остатки домов с зияющими клетками, висящими над провалами этажей, которые, как мне казалось, должны раскачиваться по ночам, как фонари, чтобы освещать эти странные, чудом уцелевшие статуи и памятники классического немецкого прошлого.

— Запомни, это могила Иммануила Канта,— торжественно сказал мне отец, остановившись внутри какого-то готического сооружения со следами страшных проломов в стенах. Я увидела пирамидальное надгробие из черного мрамора с выбитой плитой, которая лежала рядом на жирной, черной земле, кишащей муравьями.

— А что это за растение? — показывая на какую-то мохнатую поросль, пробившуюся кое-где из камней, спросила я, и даже не из любопытства, а скорее из вежливости, чтобы проявить должное внимание к могиле Канта и ко всему, что ее окружало.

— Медвежье ухо,— ответил всезнающий отец и предложил сорвать его мягкий ворсистый листочек на память.

Вот уже много месяцев, а может быть, и лет я жила, сжигаемая одной-единственной страстью — увидеть море. В кухне над столом, на котором моя бабушка вечно что-нибудь стряпала, висела карта Европейской части СССР, и я подолгу рассматривала моря. Черное было похоже на сердце, Каспийское — на галошу, маленькое Азовское —на лепесток, а Балтийское, обрывавшееся Финским заливом,— даже не известно на что. Бабушка говорила, что Черное море самое красивое, всегда лазурное, нежное и ласковое и только во время шторма бывает черным, за что так и названо, но шторма на нем она никогда не видела или забыла, так как память о Черном море была связана у нее с лучшими воспоминаниями о свадебном путешествии, когда мой дед провез ее мимо Азовского, которое ей не понравилось, потому что было серое и тусклое, как озеро, мимо Каспийского, которое бросало сероватые пенные волны на берег, и, наконец, вывез к Черному, где она даже купалась в длинной батистовой сорочке, поскольку о купальных костюмах тогда еще не имели понятия...

От этой поездки сохранились старые открытки: среди кипарисов и пальм Ново-Афонский монастырь и каменистый берег, омываемый волнами, самыми нежными, самыми теплыми, самыми лазурными. Я тайно от всех рассматривала морские виды и, храня на своем лице невозмутимое равнодушие, как бы невзначай выспрашивала тех, кто видел море, какое оно и виден ли противоположный берег, как, например, у реки. Берегов не видно — получала я всегда один и тот же ответ. Как это, не видно! Такого количества воды я все-таки не могла себе представить даже в весенние дни, когда на Волге наступало половодье и я шла на набережную внешне как бы на прогулку, но на самом деле с тайной надеждой, что вдруг Волга за ночь превратилась в море. Увы! —такого не случалось. Тоска по морю становилась невыносимой, и однажды небрежно, как бы просто так, я сказала своей подружке:

— Вот бы море увидеть...

— Подумаешь, море... Вода и вода... Вот бы на Красной площади побывать...

На Красной площади в Москве я уже была, и мне ничего не оставалось, как покорно и скромно промолчать. Я засыпала и просыпалась с мыслью о море, и меня начал даже преследовать какой-то смутный страх: вдруг я умру, а моря так и не увижу. Вскоре этот страх неожиданно перешел в другое предчувствие: я умру, когда увижу море, умру от восторга, от разрыва сердца, как в старинных романах, когда возлюбленная, пройдя сквозь все муки терпеливого ожидания, умирала от счастья на руках у своего рыцаря.

Вот почему, стоя в послевоенном Калининграде (бывший Кенигсберг) у могилы Канта, я чувствовала себя стреноженным жеребенком или птицей в клетке. Там, всего в нескольких километрах отсюда, было море, нет, не залив, а открытое Балтийское море, та самая его часть, которая не умещалась на той старой, выцветшей карте, висевшей дома над кухонным столом. Но странно, ничто не напоминало о море: ни ветер, б котором я еще не научилась распознавать запахи водорослей, ни горизонт, за который убежали стрельчатые готические крыши, а вовсе не серебряная полоска моря. Вокруг все напоминало о войне, о смерти, и на земле вместо прекрасных цветных морских камешков валялись осколки от бомб, снарядов и мин. И я опытным взглядом уже сортировала их, так как все свое сознательное детство вместе с другими ребятами собирала и коллекционировала разнокалиберные осколки.

И все-таки мне стоило диких мук держать себя спокойно и с медлительным достоинством дожидаться встречи с морем. Возможно, на моих еще детских устах гуляла та роковая улыбка, которая выдавала меня, все мое существо... Впрочем, я старалась не смотреть никому в глаза: в них можно было прочесть ожидание смерти, ведь за встречу с морем я готова была заплатить жизнью...

Подробности этой встречи моя память сохранила до мельчайших деталей. Мы еще довольно долго ехали, пока, наконец, не попали в чистенький и благообразный, будто и не тронутый войной, городок.

— Вон там море,— небрежно махнул рукой шофер в направлении какой-то полукруглой площади с высокими белыми столбами, на которых были укреплены фонари — крупные молочного цвета шары. Как только машина остановилась и мне на какую-то долю секунды удалось вырваться из-под родительского надзора, я исчезла. Догнать меня было невозможно: я буквально перелетала с тротуара на тротуар, сворачивала в первые попадавшиеся переулки, нимало не заботясь о том, чтобы запоминать дорогу; я мчалась, соблюдая только одно направление взмаха шоферской руки, не оглядываясь назад, ибо прошлого для меня не существовало. Увидеть море и умереть!.. От меня шарахались редкие в те времена прохожие, оголтело лаяли собаки, а я все бежала, бежала и вдруг споткнулась и ударилась плечом о перила, ограждавшие набережную от длинной песчаной косы, за которой начиналось море. Я даже не сразу поверила в это. Оно было не синее и не голубое, как я предполагала, а какое-то золотисто-изумрудное, охваченное сиянием предзакатного солнца. Только на самом горизонте темнела иссиня-серая полоса, за которой—как я ни старалась—ничего не было видно. Чудо! Я была жива,-и передо мной плескалось настоящее море. Переводя дух, на всякий случай ущипнув себя, чтобы еще раз убедиться, что все это мне не снится, я огляделась. Там вдали, на фоне поросшего сосной песчаного мыса, был виден корабль. Он был близко и в то же время далеко, и я решила, что если добегу до этого мыса, то корабль предстанет предо мной во всей своей победоносной красе, и я снова помчалась во весь опор, но, пока бежала, он отдалился, а когда достигла леса, то из-за деревьев его не стало видно вовсе.

— Здесь нельзя играть,— вдруг строго сказал мне появившийся невесть откуда человек в военной форме,— в лесу попадаются мины.

— Ну и пусть мины,—подумала я.— Ведь я уже видела море...

Мысль

 
Рейтинг@Mail.ru
один уровень назад на два уровня назад на первую страницу