Мир путешествий и приключений - сайт для нормальных людей, не до конца испорченных цивилизацией

| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |


OUTDOORS.RU - портал в Мир путешествий и приключений

На суше и на море 1972(12)


Очерк Лев Кривенко В РОДНОМ КРАЮ
Лев Кривенко

В РОДНОМ КРАЮ

Очерк

В лес нужно было войти до наступления рассвета.

Когда мы вышли из вагона (мы — это попутчики с корзинами, ведрами, лукошками, в резиновых сапогах, в подержанной одежде), вокруг полустанка цепенела звездная ночь. Впереди на косогоре чернели избы знакомой еще как бы с самого детства деревни. Только внизу, со стороны еще не видной отсюда реки, в провале берегов уже усиливалось движение тумана.

Вдали с выхваченной из мрака дорогой бежал огонек — это машина. И не то в самом лесу, не то на опушке леса горел костер — это нас успели уже опередить.

И хотя еще стояла ночь в предрассветной глухой оцепенелости, новый день уже завязывался: самые низкие над посветлевшим у горизонта небом и над плотной стеной дальнего леса яркие звезды начали гаснуть. Туман, набухая и тяжелея, тек от провала реки, заволакивая деревню, увлажняя пашню. И мы, будто попав под сеявшийся дождь, сразу вымокли, и, продрогнув, шли, спотыкаясь и разбрызгивая ногами воду.

Все смешалось и сместилось, смутно проступая сквозь курившийся туман в блеклой, слинявшей от сырости окраске, но в общей перемешанной массе уже угадывались в отдельности друг от друга то забелевшая береза, то пень с наростами лишайников, то хрустевший под ногами завал из хвороста.

Это уже рассвет, клонивший ко сну.

И ночь начала быстро выдуваться откуда-то вдруг засквозившим ветерком.

Очерк Лев Кривенко В РОДНОМ КРАЮ

Вот и маслянистая, мокрая, с поднятым от земли прилипшим листом плотно нахлобученная шляпка — гриб, белый! И тут же, в просвете между стволами, еще стояли розовые, сизые грибы — это уже тонконогие, хрупкие сыроежки. Как только был срезан этот первый белый гриб, так сразу все окончательно пробудились ото сна.

— Ау! — где-то бодро прокричали, открывая новый так удачно начавшийся день.

— Ау! — не то отозвались на крик, не то снова окликнули, пробуждая лес. ,

— Вес полетел! Вес полетел! — кто-то закричал вдруг восторженным голосом.

Я услышал треск сучьев, близкое хлопанье крыльев: это вспугнули тетерку — она захлопала крыльями, как трещоткой.

...День вовсю уже разгорался — это мы внезапно обнаружили, когда вышли на открытую, освещенную солнцем поляну. Со стороны вырубленной просеки пробивались лучи, перебивая стволы вспышками света.

И высокое, высокое над вершинами синее небо.

И стайка оранжево-красных мухоморов, расцветивших всю поляну: ржавый, пружинивший под ногами настил из листьев и мха, и багровый лист рябины со свернутыми краями, и заросли где уже слинявшей, а где еще только набиравшей сок травы, густо-зеленой вдоль ручья, голубевшего на изгибах.

Чем дальше забираешься в глубь непомятого леса, тем кучнее попадаются свежие, глянцевито-блестящие грибы. И я, став разборчивее, выбросил из корзины грибы со смятыми шляпками и слизистой подкладкой, которую можно было отжимать, и срезал теперь только молодняк: твердый белый гриб или подберезовики и подосиновики с плотно сидевшими на стволе шляпками, не успевшими еще раскрыться и отсыреть.

И как на рыбалке вдруг за побежавшим в сторону поплавком исчезает представление уходящего зря времени, так и здесь в пахучем, прогретом солнцем лесу, шагая от гриба к грибу, я перестал замечать ход времени. Время исчезло, утеряв вдруг свой все куда-то подгоняющий или тормозящий ход..

А жаркое солнце уже передвигалось прямо над головой, и на открытых полянах припекало, а в заваленной листьями чаще леса обдавало устоявшейся теплой сыростью, обдавало до удушья. Только у ручья еще держалась прохлада, восстанавливающая дыхание.

Сосед мой, все рвавшийся бежать куда-то вперед, снял с себя рубашку и, связав рукава шнурками, превратил ее в подобие мешка. Ведро у него до самого верха уже было Заполнено грибами.

Я же, закрыв дно корзины белыми и еще слоем отборных выставочных подосиновиков и подберезовиков, дал себе отбой: возвратился в деревню той же самой дорогой, по которой мы шагали ночью к лесу.

Это была уже другая дорога.

Прежняя дорога тогда, ночью, одна была чем-то опорно-предметным, с хлюпающей под ногами водой, а вокруг только полз в пустоте туман с размытыми пятнами не то деревьев, не то столбов, не то овражьих стоков.

Теперь же, просохшая, со стоявшей вдали пылью от пробежавшей машины, дорога, представлялась пустой, никуда и ни к чему не ведущей, а только останавливающей. Останавливает пашня, лиловая у горизонта, а вблизи с вывороченными в одну сторону комьями земли возле самой дороги. Останавливают иссиня-черные грачи, склевывающие червей. Останавливает — с левой руки — гладкий, общипанный луг, но уже снова с поднимающейся травой — изумрудно-зеленой. Останавливает прошлогодний стог уже перегорающего сена со сладковатым, тошнотворным запахом тления. Останавливает даль в синей дымке, втягивая в себя дальний, уже весь желтевший подлесок. Останавливает открывшаяся деревня с крышами, как бы лежащими щитами прямо на земле. Но вот уже что-то блеснуло и погасло и опять заблестело — окно. Останавливает поле подсолнухов с уже поникшими листьями, но еще с головками, повернутыми в одну сторону — сторону солнца.

Все останавливает, возвращая тебя не к воспоминаниям об ушедшем времени, а к каким-то первоначальным исходным позициям детства, когда ты был готов раскрыть объятия первому доброжелательному взгляду и видеть в каждом брата по первому дружескому рукопожатию. Останавливает речка Протва — здесь, помню, мы прыгали с мостика в воду с разбегу. Речка Протва в крутых берегах, заросших ольхой и камышом. Впереди у моста берег со стертой копытами растительностью.

Все здесь знакомо как бы с самого детства.

Вода в Протве издали похожа на коричневый, крепкий настой.

Мост, до которого я дошел, вблизи оказался проломленным, видно вышел уже из употребления. Или река здесь так обмелела, что надобность в переправе отпала.

Я зачерпнул воду в ладонь — чистая, ключевая. У самого берега по песчаному дну шныряли ничем не примечательные мальки, но такие прозрачные, что хрящик внутри тела был виден. Берег с протоптанной среди бурьяна стежкой зарос еще и крапивой, лопухом и цепляющимися кустами ежевики.

На огородах, уже выбранных, но еще с ботвой невырытого картофеля, копались куры. Только гуси, взволнованно гогоча, сбегали к реке с растопыренными для взлета крыльями.

Все это: и ничем не примечательные мальки, и обыкновенные куры, и гогочущие гуси, и подсолнухи, добирающие тепло, и обычная пашня с пластами земли,— все это есть в отдельности везде, в какие бы края тебя ни заносило.

Всюду это существовало для тебя как бы раздробленным в дороге, в дороге всегда что-то удерживало тебя от открытого выражения своих привязанностей, что-то всегда порождало настороженность. Эта настороженность взывала к бдительности и убивала смех. Она всегда овладевала тобой, когда связь с этим лесом, с этим небом, с этой деревней, связь, отделявшая видимость от сущности, словно стиралась.

А здесь, в утопающей в садах деревне, на берегу коричнево-светлой Протвы, не нужно было перебивать течение, сносившее тебя в сторону от исходных позиций детства.

Здесь... У возвратившегося из леса Назарова с оттягивающим руку ведром и мешком, сделанным из рубашки, я спросил, что это он в лесу все бегал. Аукнешь его, а он, только что гремевший поблизости ведром, вдруг отзывался уже хрипло в далекой стороне.

Назаров, с потрескавшейся на лице и руках кожей, сразу нами, еще в вагоне, был принят за знатока. За ним и увязались все те, кто ехали в этот лес впервые, как и я, из города, считая, что он-то наверняка знает грибные места.

Назаров отвечал, морщась как от зубной боли:

— Да маху я дал. Сапоги не те надел. Шагаю быстро — ничего, терпимо. Как остановлюсь, так ногу все равно как защемило.

Я засмеялся, да так, как давно уже не смеялся: словно для полного раскрепощения и закрепления удачи обязательно нужно было, чтобы кто-то бегал по лесу, потому что сапог жал, а мы все догоняли его, думая, что он места знает.



Об авторе

Кривенко Лев Александрович. Родился в 1920 году в городе Улан-Удэ. Окончил Литературный институт имени Максима Горького. Член Союза писателей СССР. Автор книги «Голубая лодка» (1968 г.). Опубликовал ряд рассказов и очерков в периодической печати и сборниках, в том число в журнале «Вокруг света», альманахе «Бригантина» и других изданиях. В сборнике «На суше и на море» публикуется впервые. В настоящее время работает над книгой рассказов «Стучат колеса» для издательства «Советский писатель».


 
Рейтинг@Mail.ru
один уровень назад на два уровня назад на первую страницу