Мир путешествий и приключений - сайт для нормальных людей, не до конца испорченных цивилизацией

| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |


OUTDOORS.RU - портал в Мир путешествий и приключений

На суше и на море 1972(12)


Толе Тимченко,
всегда стремившемуся
вперед, посвящается


Николай Прозоровский

ТРИЖДЫ В САЯНАХ

Очерк


Знакомство. Год 1956

Бородатые, коренастые, с «матросскими душами», выглядывавшими из-под застиранных и выгоревших ковбоек, они хором уговаривали режиссера, стараясь найти убедительные доводы.

— Мировые места! — произнес Сергей, вздыхая так, что всем стала понятна его тоска по этим местам.

— Нигде такого не увидите, это железно! — подтвердил Игорь.

— Уж мы-то кое-что повидали, будьте уверены! Крым и Кавказ скисают начисто!

— Там никто никогда не снимал кино! А кадры на каждом шагу неповторимые. Вы должны показать Саяны всему миру!

Это звучало заманчиво. Действительно, сегодня снять первым что-нибудь и где-нибудь почти невозможно.

А тут может получиться кинооткрытие, если правда, что никто там еще не снимал. Федосеевы шли по соседней реке Кизиру *, у них была только старенькая фотокамера.

* Казыр и Кизир — реки, берущие начало в центре Саянских хребтов и сливающиеся в Тубу, приток Енисея.

— Подумайте, никто никогда не проходил этот маршрут на плотах от начала до конца!

— Кошурников с ребятами пошел и ... все трое погибли. После них никто не отваживался сразиться с Казыром. А мы осуществим мечту Кошурникова и покорим эту свирепую реку. Будут плоты ходить по Казыру!

Эти слова волновали и тревожили.

Приключение становилось увлекательным и опасным.

Только один из ребят, повыше ростом, с голубыми глазами и хищным профилем индейца, молчал, смущенно улыбаясь. Но его сияющие глаза говорили убедительнее слов. Именно эти глаза заставили режиссера задуматься. Может быть, Саяны действительно заслуживают того, чтобы туда так рваться? Кстати, где они, Саяны? Кажется, где-то возле Байкала? Только не на Памире и не в Средней Азии. Выяснилось, что Саяны — два горных хребта на юге Сибири. Западный Саян от оконечности Алтая идет на северо-восток, к верховьям реки Тубы, где смыкается с Восточным. А Восточный Саян протянулся от Енисея до пологих холмов зеленой, солнечной Тувы. Хребты почти целиком покрыты тайгой, перерезаны сотнями речек с десятками водопадов. В самой глуши расположена таинственная страна — Тафалария. Живут в ней охотники и оленеводы — тафы. Маленькое мужественное племя.

Суровый, дикий край. Белки, соболя, медведи на каждом шагу. В реках метровые таймени. Решено. Едем снимать Саяны.



Пейзаж в кино

Пейзажи в Саянах по суровой красоте и разнообразию могут соперничать с самыми прославленными пейзажами нашей Родины. Я побывал на Эльбрусе и Казбеке, на Памире и в Крыму, на Урале и на Алтае, в Средней Азии и Карпатах. Вообще кинематографистов трудно удивить красивой природой. Но судьба пейзажа в фильме часто трагична. Много сил, времени и пленки тратит оператор, чтобы снять уникальный кадр. За этим кадром выезжают специально в далекую экспедицию. Часто, снимая его, рискуют жизнью. Он вызывает бурю восторгов при просмотре материала. На таких просмотрах начиналась карьера и слава многих операторов. Авторов поздравляют, нежно обнимают, похлопывают по плечу. Режиссер, конечно, не мыслит себе фильма без этого чуда природы. Но первое, что при сокращении распухшей картины летит в корзину,— это с таким трудом снятый пейзаж. Он не «двигает сюжета», не несет драматургической нагрузки, придавая фильму только «настроение». А до настроения ли тут, когда надо сократить еще двадцать восемь метров! И вот рядом с измученным режиссером, страдающим в погоне за недающимся «темпом», бьется в истерике оператор, глядя, как «чудо природы», результат огромного труда, безжалостно изымается из картины.

... Это было в первую экспедицию в Саяны все на том же свирепом Казыре. Пройдя благополучно Кривой порог, мы остановились передохнуть в безымянной бухте. И вот тогда, 9 июля 1956 года, примерно в два часа дня, и произошло одно из таких чудес.

По-весеннему нежная, светлая тайга, окружавшая бухту, была так освещена солнцем, вода была такого изумрудного цвета, небо было покрыто такими облаками, что люди, по своей профессии не имеющие ничего общего с изобразительным искусством, стояли очарованные и не могли произнести ни слова.

Как сумасшедший бросаюсь за камерой, укрытой брезентом. Распутав дрожащими руками веревки, я успел снять три кадра. А потом облако нашло на солнце и... чудо кончилось.

Тайга стала обыкновенной тайгой, а не сказочным «зеленым царством». Вот когда я понял Александра Петровича Довженко. Великий художник, описывая встречу с природой, говорил: «Я встану рядом с камерой и, когда наступит минута чуда, скомандую оператору: «Пли!»—и он, как снайпер, зафиксирует на пленке это чудо, на радость всем людям!»

В Москве при просмотре проявленного материала эти три кадра неизменно вызывали бурю восторга.

Конечно, я был тут ни при чем. Просто мне удалось увидеть и снять чудо. Когда, вернувшись, мы стали складывать картину/ я с ужасом убедился, что этим кадрам в ней нет места. Снимая чудо, я не успел снять эпизод или хотя бы законченную монтажную фразу. А отдельный, даже прекрасный, пейзаж был в картине уже не нужен. С глубокой болью в душе я вынул (не могу сказать — выбросил!) эти кадры, и они попали в корзину — место упокоения бесчисленных операторских шедевров.

Еще одно чудо я видел на Монгольском перевале. Об этом я сейчас расскажу.



Монгольский перевал. Год 1957

Когда мы решили после штурма пика Грандиозного идти через Монгольский перевал и спуститься в долину Малого Сигача, где в это время располагалось оленье стойбище и где нас должны были ожидать остальные ребята, перед нами возникла еще одна совершенно неожиданная проблема. Помимо острой нехватки продуктов, забросить которые на лошадях из Верхней Гутары, как всегда, опоздал директор съемочной группы, оказалось, что никто из молодых проводников никогда не ходил через этот самый Монгольский перевал. Помочь мог только один старый охотник: он знал дорогу.

Когда мы, согнувшись в три погибели, влезли в его чум, хозяин сидел у костра и курил. Старый охотник с удовольствием согласился проводить нас, сказав, что хорошо помнит тропу, по которой ходил больше сорока лет назад. Выкурив еще одну трубку, он начал не спеша одеваться. Это был единственный случай, когда мне пришлось увидеть старинный тафаларский охотничий костюм. Старик носил еще длинные волосы, заплетенные в тонкую косичку. Переплетя косу, он в первую очередь надел шапку из беличьих шкурок, потертую и полысевшую, украшенную остатками горностаевых хвостиков. Потом он долго надевал унты. Правда, голенища этой обуви были брезентовыми, а не из камуса *, как им полагалось быть. В унты он положил стельки из какой-то мягкой травы или мха и завязал голенища сыромятными ремешками, выше щиколотки и под коленями. Кряхтя, он влез в летнюю короткую парку из равдуги (оленьей замши), почерневшую и покоробившуюся от бесчисленных дождей, так как уж очень много лет она защищала от них своего хозяина. Наконец, опоясавшись кожаным сыромятным поясом с висевшими на нем огромными деревянными ножнами, старик объявил, что готов к путешествию. Выкурив еще одну трубку, заткнув ее за пояс вместе с кисетом, наполненным самосадом, он направился к могучему учугу — верховому самцу-оленю, но тут схватился за сердце. Очередной приступ сердечной болезни, мучившей охотника последние годы, не позволил ему тронуться в путь. С трудом добравшись до своей подстилки в чуме и отдышавшись, старик долго и подробно объяснял своему сыну Григорию дорогу, ориентиры и наиболее опасные участки пути. Григорий внимательно слушал и только изредка почтительно спрашивал отца о чем-то. Наконец он встал и заявил, что можно трогаться. Нельзя сказать, чтобы нас очень обрадовал такой поворот дела, но иного выхода у нас не было.

Мы без особых приключений подошли к подножию Монгольского перевала. Подъем тоже начался легко. Но радовались мы недолго и через несколько часов отлично поняли, почему оленеводы уже много лет не пользовались этим перевалом. Нашим проводникам, привыкшим верхом на оленях въезжать до самых ледников, очень скоро пришлось поменяться с оленями ролями, и со стороны трудно было решить, кто на ком едет. Пройдя десяток шагов, олень упирался мордой в отвесную каменную ступень, так как не мог закинуть на нее даже передние ноги. Общими усилиями мы втаскивали на эту ступень всех оленей по очереди, чтобы они прошли по узкой, еле заметной тропке тридцать — сорок метров, а потом все начиналось сначала. Особенно трудно подъем давался нашему режиссеру, так как он был вдвое старше любого из нас. По ровной тропе и на спусках старик не отставал, а иногда предлагал такой темп, что за ним трудно было угнаться. А вот на подъемах скисал. Красный, совершенно, мокрый от пота, будто его только что вынули из реки, упрямый старик не хотел отдать даже своего рюкзака, как его ни просили.

* Камус — шкура, снятая с ног лося.

Догнав нас на очередной остановке, он с присущим ему темпераментом заявил, что окружающий пейзаж его вполне устраивает и что он хочет, чтобы его похоронили именно здесь, так как при таком темпе подъема он все равно умрет, не дойдя до вершины, и поэтому не видит никакого смысла мучиться дальше. После громкого и горячего спора мы отобрали у него рюкзак, а для помощи прикрепили к нему Анатолия Тимченко. С этого момента они шли вдвоем. Анатолию постоянно доставался самый тяжелый рюкзак. Да еще сверху он ухитрялся взвалить сверточек килограммов на пять-шесть. Анатолий беспрекословно выполнял любое трудное задание, адресованное «добровольцам», и всегда получалось так, что добровольцы почему-то ухитрялись опоздать на мгновение и вызывались уже после него. Он никогда не останавливался перед опасностью и риском, чтобы выручить товарища, и делал это как что-то само собой разумеющееся. В общем это был настоящий парень, желанный в составе любой экспедиции.

Когда мы наконец доползли до гребня Монгольского перевала, то остановились, как по команде.

Медленно подошел к нам режиссер, обливаясь потом я чертыхаясь, но и он замолк с открытым ртом.

Свежий ветер перевала рвал его седые волосы и бороду. Он был похож на короля Лира, и, если я не ошибаюсь, слезы восторга катились из его глаз.

Перед нами синими гребнями уходили в туманную даль бесчисленные Гряды гор, то темные, почти черные, то сине-фиолетовые, то голубые, а у самого горизонта — светлые. Трудно было отличить их от облаков, рвущихся вверх таинственными, фантастическими замками или доисторическими чудовищами. На самом горизонте горели на солнце ледяные вершины. Внизу темнела мохнатая тайга, и в ней светлым изумрудом лежало горное озеро. Вечернее солнце отражалось в его зеркале. Сине-черные тени неслись изломанные и стремительные, срываясь со скал в бездонные пропасти. А над всем этим великолепным хаосом, над этой картиной первобытного мироздания нависало страшное, фиолетовое, изодранное в клочья небо. Перед нами открылась таинственная картина рождения и гибели мира. Долго мы стояли молча, и только когда стало ясно, что вскоре нас накроет буря, бросились к оленям и проводникам, растерянно ожидавшим нас у края перевала. Оказалось, что спуск в долину Малого Сигача в этом месте невозможен. Огромная стена обвалилась на всем видимом пространстве и образовала ступень высотой в два-три метра. Такое препятствие было совершенно непреодолимым для оленей. Если человек еще мог бы, повиснув на руках, спрыгнуть на какой-то выступ, то олень, конечно, такой головоломный прыжок выполнить был не в состоянии. Не разгружать же караван и не спускать же каждого оленя на веревках! И неизвестно, что ждет нас дальше. Тропы, даже намека на тропу, нигде не видно. Нужно идти вдоль хребта, искать место, пригодное для спуска каравана. Но где оно, это место? На этот вопрос не мог ответить никто. Не знал этого и Григорий.

Мы решили переждать бурю здесь, наверху, и позже попытаться спуститься в долину.

Скоро небо сплошь покрылось огромными, тяжелыми, казавшимися неподвижными облаками. Они проглотили солнце. Потом, словно обжегшись, выплюнули его раз-другой, каждый раз изменяя окружающий пейзаж. То, освещенный вынырнувшим солнцем где-то у горизонта, он становился радостно-весенним. То вдруг, погруженный в фиолетовый сумрак, наполнялся отчаянием и безысходностью! Выхваченные солнечными лучами скалы и белый ягель на переднем плане подчеркивали в глубине почти ночную темноту.

Где-то далеко грозно зарокотал гром и ворчал не переставая, приближаясь и усиливаясь. Наконец совершенно стемнело и хлынул дождь. Гром оглушающе взорвался прямо над головами, бесконечно повторяясь в горных хребтах. Раскаты не успевали затихать, догоняя друг друга. Молнии вонзались в скалы совсем рядом. Дикий шабаш продолжался около двух часов.

Потом дождь перестал. Солнце опять, словно случайно, прорвалось сквозь тучи. Оказалось, что на земле еще день и светло. Сбросив мокрые накидки, мы подошли к краю пропасти. Под ногами обрывалась и уходила в туман отвесная стена. Как же могла здесь тропа вести с перевала вниз? Вероятно, за сорок лет местность сильно изменилась. Ливни, снегопады и лавины начисто уничтожили тропу. Сегодня спуск по отвесной степе оказался просто невозможен. Как только ребята попытались сделать первые шаги, вниз пошли камнепады. Намокшая почва не держала человека. Даже глубоко воткнутый ледоруб не давал нужной опоры. Достаточно было только подумать, что можно опереться на этот камень, как он срывался вниз, увлекая за собой целую лавину. Но мы все же решили рискнуть. Отправив проводников с оленями в обход искать пологий спуск, мы, разделившись на две бригады по четыре человека, стали собирать камни, какие только были в силах поднять. Подтащив камень к краю пропасти, мы скатывали его, причем точно с одного и того же места. Сначала нам показалось, что вслед за камнем обрушится вся гора. Потом лавины становились меньше. И вот первая пара рискнула начать спуск. Связавшись и подстраховывая друг друга, двое поползли вниз. На их долю досталось еще много камней и оползней. Когда они ушли в сторону настолько, что камни, обрушенные идущими за ними, не могли уже их задеть, пошла вторая пара. В третьей паре шли режиссер и Анатолий. Начальник похода с напарником были замыкающими.

Когда наконец все оказались в долине, болотистая, зыбкая почва, уходящая из-под ног, как мягкая перина, казалась нам твердой и непоколебимой.



Гости из темноты

Итак, мы причалили выше Базыбая, на левом берегу Казыра. Совсем близко днем и ночью рычал порог.

Река здесь словно приостанавливается, чтобы начать набирать скорость перед грозным препятствием. Вода становится темно-зеленой и, как бы загустев, устремляется дальше к первым камням. Если прозевать удобное место причала, можно угодить в порог без разведки, без подготовки, и тогда...

Крепко-накрепко привязав плоты, все пошли знакомиться с Базыбаем.

Разведка — это залог благополучного сплава, вся картина должна быть совершенно ясной. Самое важное — изучить «главную струю». Если плот удастся удержать на гребне этой струи, можно гарантировать удачное прохождение порога. Надо разглядеть все камни, торчащие из воды, и подводные, едва прикрытые водой, за которые может задеть плот. Эти камни, пожалуй, самые опасные. Если засесть на таком камне, катастрофа неизбежна. Река разобьет плот и выплюнет лишь отдельные измочаленные бревна. Сколько раз надо пройти вдоль порога, спускаясь к воде и поднимаясь на самые высокие точки берега, прежде чем вся картина с фотографической ясностью отпечатается в памяти! Сколько бревен и здоровенных ветвей надо притащить и перебросать в разных местах порога, чтобы попытаться разглядеть все ожидающие плот ловушки!

Конечно, главная ответственность за людей и за плот ложится на лоцмана. Команда должна верить ему и беспрекословно и молниеносно выполнять его приказания, часто только по жестам понимать их в этом грохочущем аду.

Поэтому нашего лоцмана можно было встретить у порога в любое время. Он еще и еще раз старался полнее понять его характер, разгадать его секреты.

Мы перенесли на плечах все имущество, включая лодку, по «обносу» и разбили лагерь внизу, на берегу улова.

А плоты остались наверху голыми и одинокими в ожидании подвига или героической гибели.

Стемнело. Костер догорал, и в черной золе изредка, точно волчьи глаза, вспыхивали алые потухающие угли. По-прежнему рядом неустанно ворчал Казыр, ворочая камни. Казыр устал слушать наши споры и злился. Весь вечер мы проспорили о том, как быть дальше. Первая попытка послать через порог нашего разведчика — малый плот — окончилась неудачей.

На полном ходу «Малыш» храбро ворвался в пенящийся порог и... с размаху влез на каменную плиту в нескольких метрах от противоположного берега.

Интересно, сколько столетий дожидалась его эта плита? Во всяком случае нам пришлось попыхтеть, чтобы снять плот оттуда. Не могли же мы подарить Казыру «Малыша». Пригодные для постройки нового плота деревья росли далеко от берега, в тайге. И начинать все сначала было выше наших сил. Мы слишком устали. Значит, надо вернуть беглеца чего бы это ни стоило.

Валентин на долбленке, много раз уже выручавшей нас, переправился через улов ниже порога и взобрался на неприступный берег. Как кабарга, он карабкался по скалам, пока не очутился как раз над плотом. Но спуститься на него не смог даже он.

Тогда Вадим, наилучший охотник и спиннингист, после нескольких попыток бросил прямо в руки Валентину леску с грузилом. К леске привязали тонкий капроновый шнурок, а уже к нему капроновую альпийскую веревку. Таким образом, между нами и Валентином протянулась тонкая, но прочная связь. Выбрав подходящее надежное дерево, прилепившееся на самом краю скалы, Валентин обвязал ствол веревкой, спустив предварительно ее до самого плота.

С ловкостью лихого матроса он спустился на плот и привязал конец к подгребице, прихватив и центральное бревно. Взобравшись обратно, он распустил узел, державший веревку, и мы всей командой потянули заарканенный плот, пытаясь стащить его на воду. Это оказалось нелегко. Обливаясь потом, мы бились несколько часов, пока плот вдруг соскочил с плиты на воду, попытался рвануться и удрать, но, подчинившись нашим усилиям, грациозно описал по воде полукруг. Под ликующие вопли его подтянули к берегу и крепко привязали. После этого эксперимента мы до хрипоты проспорили целый вечер, решая, что делать дальше. В лагере образовались две партии. Одна считала, что единственный выход — идти на большом плоту через порог с командой на борту. Иначе грозит опасность потерять плот, а рубить новый — это еще неделя задержки. А продукты кончаются, охоты здесь нет, ну и...

Явное меньшинство, состоящее из более осторожных людей, уговаривало рискнуть еще раз и спустить плоть без людей, подробнее изучив порог.

Начальник похода, кажется, склонялся примкнуть ко второй партии.

Решение отложили, согласившись, что утро вечера мудренее. На ночь подбросили дров в костер и уже собирались спать, когда случилось происшествие, все изменившее и стоившее нам очень дорого.

Жалобный, будто детский, голос раздался в тишине. Кто-то кричал в тайге за рекой. Порой к кричащему присоединялись еще несколько голосов, сливаясь в странный, трагический хор.

— Дяденьки, помогите! Товарищи, милые, спасите нас! — И тут же вспыхнул и запрыгал в тайге неверный огонек факела.

Валентин, схватив винчестер и выстрелив в знак того, что сигнал принят, бросился в долбленку и исчез в темноте. Слышен был только плеск весла да тяжелое дыхание, постепенно растворившееся в грохоте порога. Мы столпились у самой воды и ждали. Через несколько минут лодка появилась из темноты. Кроме Валентина, в ней сидели еще двое.

— Скорее, ребята! Смените меня кто-нибудь, я выдохся! А их там еще целая куча! — кричал Валентин.

Один из прибывших еле двигался, сильно хромая. Игорь бросился на смену и через некоторое время высадил еще двоих. Все четверо были девушки. Вот уж действительно чудеса! Откуда, кто такие, каким образом очутились в тайге? Но они только плакали навзрыд, прижимаясь друг к другу. Понять было ничего невозможно. А ребята перевозили все новых гостей, пока население лагеря не увеличилось почти вдвое. Оборванные, дрожащие от холода и волнения, измученные и худые, голодные как волчата... Выяснилось, что это студенты Уральского политехнического института. Сплавляясь по Верхнему Китату, они потеряли на порогах оба свои салика с имуществом и продуктами. К счастью, никто не погиб. В довершение всех бед одной девушке накануне катастрофы из мелкокалиберки случайно прострелили ногу, она сильно распухла, так что пострадавшую пришлось нести на руках. Уже шесть дней они брели по тайге, без компаса, без карты, питаясь ягодами и кореньями. Шли из последних сил, поддерживая друг друга, теряя надежду выбраться, когда вдруг в темноте увидели огонь нашего костра.



Гибель Толи Тимченко

Рано утром, когда гости еще спали, а мы, лежа в спальных мешках, обсуждали происшествие, в палатку влез начальник похода и, глядя на режиссера стальными, немигающими глазами, спросил:

— Вы будете снимать сплав через порог? Мы решили идти, не оставляя плота!

Вопрос был задан явно для проформы, так как даже экспедиционной собаке было ясно, что снимать мы обязательно будем.

— Все уже готовы, скоро пойдем! Становитесь на точки! —Такое решение было несколько неожиданным, но в глубине души все были ему рады, хотелось скорее закончить путь, да и простреленная нога девушки вызывала беспокойство. Мы молниеносно одеваемся, берем камеры и идем на точки. Они уже давно выбраны. На верхней, у входа в порог, становится Марат. Он скрыт от меня скалой, чтобы случайно не влезть в кадр. Его задача снимать плот на верхнем, открытом участке и схватить момент, когда, подхваченный главной струей, он меняет скорость и, как по команде, бросается в объятие порога, скрываясь в его ревущей круговерти.

Я занимаю, место в середине порога, там, где он достигает наибольшей ярости и силы. Придется делать панораму больше чем на 180°, Поймав плот в кадр, когда он еще совсем маленький появляется среди камней и стремительно приближается к камере, погружаясь в воду, накрывающую ребят с головой и снова вырываясь из пучины, я должен сопровождать его камерой как бы на параллельном курсе.

Устанавливаю штатив понадежнее, в щели между камнями, прямо в ревущие волны. Для себя нахожу камень, позволяющий, стоя за камерой, повернуться на 200°, провожая плот, без особого риска очутиться в воде. Несколько раз проверяю подключение аккумулятора, работу мотора, диафрагму. Репетирую панораму. Прикидываю ориентиры для композиции. И жду появления плота. Никакого сигнала не будет.

Несмотря на многолетнюю практику, всегда волнуешься при ожидании неповторимого кадра. Если событие застает врасплох, обычно остаешься спокойным. Тут действуешь автоматически, стараясь подробнее запечатлеть происходящее. Потом сам удивляешься четкости и быстроте действий. Но ждать событие, которое нельзя повторить, всегда волнительно. Операторам известно ощущение вины, когда видишь кадр с «обрубленным» концом или началом. И если даже тебя поздравляют с удачей, глядя на экран, думаешь про себя: «Эх, шляпа! Проворонил начало!» И так приятно видеть, что каким-то профессиональным чутьем угадал нужный момент и включил камеру за секунду до него.

На этот раз ждать было особенно трудно. Стоя на камне, я не мог ни присесть, ни отойти. Смотрю на часы. Ребята опаздывают всего на несколько минут. Уговариваю себя, что это вполне естественно, что обязательно должны появиться какие-то неожиданные задержки, непредвиденные препятствия. Но время тянется мучительно медленно. Напрасно до ряби в глазах всматриваюсь в пляску волн. Рев порога то усиливается угрожающе, то затихает, уносимый ветром. Начинает накрапывать дождь.

И вот наконец-то!

Пока еще плот так далеко, что снимать не стоит. На экране его не разглядишь!

Но через несколько мгновений я уже вижу на зеркале обтюратора, как в пене порога появляется и исчезает растущий на глазах плот. Включаю мотор и берусь за панорамную ручку. Теперь только бы не опоздать с панорамой. Плот приближается со страшной скоростью. Она на этом пороге достигает километров тридцати в час. Вот я уже вижу четкие движения экипажа, выполняющего команды лоцмана. Вижу его рот, выкрикивающий что-то. Интересно, слышат ли его ребята? Серьезные, напряженные лица, Вот плот поравнялся со мной, ныряет. Одно мгновение мы как будто несемся рядом. Потом плот всплывает и начинает удаляться. Волны опять накрывают его. Вот он уже совсем далеко, и вдруг среди волн я вижу... человеческую голову. Это так страшно и неожиданно что, не выключая мотора, я отрываюсь на мгновение от камеры, чтобы лучше рассмотреть, не камень ли это, не померещилось ли мне? И ясно вижу Толю, высоко вынырнувшего из воды.<

Но через несколько мгновений я уже вижу на зеркале обтюратора, как в пене порога появляется и исчезает растущий на глазах плот. Включаю мотор и берусь за панорамную ручку. Теперь только бы не опоздать с панорамой. Плот приближается со страшной скоростью. Она на этом пороге достигает километров тридцати в час. Вот я уже вижу четкие движения экипажа, выполняющего команды лоцмана. Вижу его рот, выкрикивающий что-то. Интересно, слышат ли его ребята? Серьезные, напряженные лица, Вот плот поравнялся со мной, ныряет. Одно мгновение мы как будто несемся рядом. Потом плот всплывает и начинает удаляться.

Волны опять накрывают его. Вот он уже совсем далеко, и вдруг среди пены и волн я вижу... человеческую голову. Это так страшно и неожиданно что, не выключая мотора, я отрываюсь на мгновение от камеры, чтобы лучше рассмотреть, не камень ли это, не померещилось ли мне? И ясно вижу толю, высоко вынырнувшего из воды, со спокойным, невероятно спокойным лицом оглядывающегося вокруг.

Вот он пытается поймать гребь, проплывающую неподалеку от него. Промахнулся, но схватил... Тогда, приподнявшись над водой еще раз и осмотревшись, он решает плыть к левому берегу. Я все это ясно вижу, как в каком-то страшном приключенческом фильме. Через секунду он уже скрывается за скалой налево. Только тогда я выключаю мотор и бегу по берегу, через скалу. За нею улов, лодка, ребята.

Задыхаясь, добираюсь до гребня скалы.

Передо мною, далеко внизу, раскинулся улов. Вода в нем кажется густой и неподвижной. По свинцово-серой поверхности воды плывет маленькая черная фигурка Толи. К нему изо всех сил спешат двое ребят в долбленке.

Вдруг Толя ныряет! Зачем? Разве он не понимает, что самое главное сейчас — сохранить дыхание?! Но вот он вынырнул и... ныряет снова. Мысль о трагедии еще, далека, я так ясно вижу его мужественное, совершенно спокойное лицо, там на пороге.

И только когда он еще раз уходит под воду, понимаю, что произошло непоправимое.

Я вижу, как ныряет с долбленки Игорь, но не успевает подхватить тело Толи, и оно навсегда исчезает в свинцовой воде. Игорь ныряет еще и еще, но течение тянет его вниз. Прилагая огромные усилия, Олег втаскивает Игоря в лодку.

Я медленно бреду к лагерю, где собрались наши ребята, окруженные гостями. Горе становится общим. Все ощутимее происшедшее несчастье, его непоправимость, его трагическая нелепость.

Неужели ничего нельзя сделать?

Но сколько ни искали Толю, его так и не нашли. Позже специальная экспедиция обшарила реку, все ее притоки и рукава. На следующую весну — еще раз. Но Казыр так и не отдал свою жертву.

Мы до сих пор не знаем истинной причины гибели Толи. Может быть, его ударило о камень? Может, свела судорога от долгого пребывания в холодной воде или не выдержало сердце?

Через два дня мы поставили ему памятник у выхода из жестокого порога Базыбай. На скале высекли имя, годы короткой жизни и эмблему Толиного клуба — гордую птицу буревестник.

Когда я теперь стараюсь осмыслить, как мы могли потерять Толю, многое становится понятным. Это было именно то «наибольшее стечение наименее благоприятных обстоятельств», о котором говорит известный писатель и ученый Иван Антонович Ефремов. Трагическое событие могло бы не произойти, если бы не целый ряд маленьких, на первый взгляд совершенно незначительных, ошибок.

Самоуверенность, пренебрежение опасностью, ненужная лихость — не лучшие свойства характера в трудном походе.

У нас были спасательные жилеты, которые мы так ни разу и не надели. Они валялись под ногами на плоту, мешая работать. Не проще ли было их надеть?

Греби всегда закреплялись сверху деревянными дугами, чтобы они не могли выскочить из гнезда. И как раз на Базыбае их отвязали, так как все веревки понадобились при снятии Малыша со скалы. Именно поэтому гребь выскочила, и Толя не смог за нее ухватиться.

И наконец, разве мы не принимали мудрого решения спустить плот без людей, а не идти на нем?

Если бы, если бы... Если бы мы были немного опытнее и осторожнее!



Абакан — Тайшет. Год 1963

«Я иду пешком. Очень тяжело. Голодный, мокрый,
бeз огня и пищи. Вероятно сегодня замерзну.
3 ноября, вторник, 1942 г.»

(Последняя запись Кошурникова в дневнике,
найденном после его гибели).

Он нашел в себе силы записать дату, чтобы не ошибиться в длинном потоке дней, прежде чем выбросил полевую сумку с рабочим дневником и всеми записками на твой берег, Казыр.

Он понял, что ты победил его, человека огромного мужества, несгибаемой воли, нашего гордого современника.

А мы все-таки дважды победили тебя, злая река Казыр!

Нам это недешево стоило. Мы прошли сотни километров пешком, в зной и мороз с тяжелыми рюкзаками за плечами. Мы мокли и мерзли. Нac жрал гнус всех сортов. Мы до крови растирали ноги, карабкаясь по острым курумникам. Часами искали пропавшую тропу.

Мы потеряли Толю. Это был хороший парень. Самый храбрый, самый надежный и самый скромный из нас. Впервые желторотыми «чечако» схватились мы с тобой, Казыр, в 1956 году.

Ты заставил нас тогда снять шапки перед тобой. Мы не смогли укротить твою ярость. Ты испугал нас своим ревом, хотя мы старались не показывать этого.

Мы покорно обходили по обносам твои ненасытные пороги с грузом на плечах, потея и задыхаясь.

А плот мы сбрасывали в стремнину и с благодарностью, как подаяние, перехватывали его в тихих уловах ниже порогов, если тебе было угодно вернуть его нам целым, если ты не разбивал его, забавляясь, на бревнышки и не разбрасывал их измочаленными по прибрежным камням.

Ты многому научил нас Казыр! Мы сумели схватить тебя за седую гриву и оседлать десятки твоих порогов и шивер.

Когда-нибудь взорвут твои коварные пороги. И ты потечешь спокойно, Казыр.

Когда мы в третий раз пришли на Саяны, уже многое изменилось вокруг. На твоих берегах появилось множество людей. Правда, все еще с большим трудом мы пробирались сквозь непролазную чащу к Майскому Белогорью.

Проводник Григорий никогда не забирался так далеко от дома. Вначале он долго отказывался идти с нами, боясь погубить оленей.

Особенно тяжело пришлось нам однажды.

Гиблая, мертвая тайга. Как порождение чьей-то больной фантазии встала она перед нами неприступной стеной. Ни травинки, ни птицы, ни зверя. Только иногда будто далекая пулеметная очередь прострочит неподвижную тишину. Это дятел, единственное здесь живое существо, рассыпал свою отрывистую дробь клювом по резонирующему сухому дереву. Не успеет она затихнуть — дятел бежит по стволу вверх-вниз, вверх-вниз в стремительной погоне за букашками, гусеницами. И опять тишина.

Только когда налетит ветер, гиблая тайга начинает звучать. Совсем по-особому, не так, как зеленая, живая.

Не слышно привычного шума листьев, только зловещий скрип и глухие удары падающих стволов да треск ломающихся сучьев. Кажется, что эти острые, как пики, сучья так и норовят проткнуть тебя или оленя. Надо все время быть начеку.

Гиблой тайга становится после лесного пожара, беспощадно уничтожающего тысячи гектаров зеленого царства. Или после нашествия миллиардов гусениц-вредителей, пожирающих всю листву и хвою. Деревья, потеряв свой наряд, засыхают и стоят десятки лет черными скелетами, постепенно падая на землю и образуя непроходимые завалы. Мы, потные и грязные, каждую минуту выпутываем оленей из переплетения стволов и ветвей. Олени, не доставая до земли копытами, повисают на ветвях и только растерянно поглядывают на нас огромными печальными глазами.

Вытаскивая очередного неудачника, мы вдруг услышали Далекий тоненький гудок. Этот непривычный для тайги звук придал новые силы. Через час-другой мы натыкаемся на блестящие рельсы, выбегающие из тоннеля со знакомой каждому москвичу красной буквой «М» над входом. Пока мы удивлялись непривычному зрелищу, в глубине земли что-то засвистело, из тоннеля повалил дым и в облаках пара появился паровоз. Медленно, будто ребенок, делающий первые шаги, он выполз из тоннеля, волоча за собой маленький вагончик и две груженые платформы. Мы с трудом удерживаем оленей, явно не склонных к такому знакомству. А поезд, поравнявшись с нами, останавливается. Из вагончика выскакивают двое ребят и по пояс в снегу направляются к нашему каравану. Познакомившись и разговорившись, они делают нам заманчивое предложение: отпустить оленей, погрузиться на поезд и доехать до станции, снимая на ходу с платформы. С условием, конечно, снять их работу тоже. Мы с радостью соглашаемся и, распрощавшись с Григорием, устраиваемся с камерой на платформе. Паровоз пронзительно свистит, олени бросаются в тайгу, а мы впервые, без билетов, едем по трассе Абакан — Тайшет.

Только на днях первый рабочий поезд прошел эту трассу целиком, от начала до конца. Он прошел сквозь восемь тоннелей, через десятки мостов и даже спугнул медведя, вышедшего на рельсы.

Еще одна комсомольская стройка закончена.

Сегодня, выйдя из Абакана, поезд вырывается на просторы Минусинской котловины, этой хлебной житницы Сибири, он проходит мимо стоящей на холме каменной бабы.

Три тысячи лет ждала эта каменная «Хакасская мать» гудок паровоза и шум поезда, одолевающего первые километры своего трудного, далекого пути в глубь Саянских хребтов.

Теперь, когда поезд, миновав последний перевал и сократив старый путь на двести километров, подходит к Тайшету, мы еще раз вспоминаем о первопроходцах.

До станции Журавлево уже можно купить билет. На станции Кошурниково ведутся отделочные работы. Строительство станции Стофато ждет своей очереди.

Эти станции будут вечным памятником трем героям, чьи имена стали легендой, людям, отдавшим свои жизни при разведке трассы Абакан — Тайшет.

Поздней осенью военного 1942 года Александр Кошурников, Алексей Журавлев и Константин Стофато не побоялись пойти на штурм неприступных Саянских хребтов. Они не побоялись сразиться с Казыром. Только тридцать пять километров отделяли героев от победы, от ближайшего населенного пункта в тот момент, когда злая река Казыр, замерзая, утащила их под лед.

Путь героев закончили их друзья. И сегодня они вместе празднуют победу.

Если наши фильмы «На оленях и плоту», «В горах Саянских» И киноочерк «Абакан — Тайшет», снятые в местах, по которым шли первооткрыватели, напомнят зрителям о подвиге героев, мы будем считать свою задачу выполненной.

Саяны — Москва
1956-1971 гг.

Об авторе

Прозоровский-Ременников Николай Львович. Родился в 1907 году в Москве. Окончил Государственный техникум кинематографии. Кинорежиссер и оператор. Им сняты еще до войны ряд художественных фильмов («Последний табор», «Граница на замке», «Гайчи», «В тылу врага»). Автор многих статей и очерков в периодической печати, в том числе в журнале «Вокруг света», «Советский Союз», «Огонек», «Искусство кино». В последние годы работает режиссером-оператором на киностудии «Центрнаучфильм», член Союза кинематографистов СССР, член Географического общества СССР. Им снято большое количество научно-популярных и видовых фильмов. Автор многих киносценарией, неоднократно участвовал в «Альманахе кинопутеществий». В нашем сборнике выступает впервые.


 
Рейтинг@Mail.ru
один уровень назад на два уровня назад на первую страницу