| планета | новости | погода | ориентирование | передвижение | стоянка | питание | снаряжение | экстремальные ситуации | охота | рыбалка
| медицина | города и страны | по России | форум | фото | книги | каталог | почта | марштуры и туры | турфирмы | поиск | на главную |

На суше и на море 1972(12)

Рюрик Садоков ПУТЕШЕСТВИЕ В ХОРЕЗМ Очерки

Это теперь легко попасть в Хорезм. Рейсовый ИЛ-18 за четыре часа доставит вас из Москвы в Нукус, откуда сравнительно просто добраться до любого уголка Хорезма. А раньше, двадцать лет назад, путь был долгим и утомительным: сначала поездом до Чарджоу, затем машинами по левому берегу Амударьи через пески до Ходжейли, потом шаткий первобытный паром перевозил на другую сторону реки, а оттуда через Нукус нужно было опять ехать на юг, в пустыню.

Стремительная, мутная Амударья несется меж двух великих пустынь — Каракумами и Кызылкумами. Если плыть по Амударье на север, Каракумы будут слева, Кызылкумы справа. Однако вытягивать шею и вертеть головой, чтобы увидеть грозные пески,— бесполезное занятие. Их не видно. Потому что по берегам лес и кустарник. А над лесом далекие каменистые холмы с очень длинными и пологими склонами. А вот за холмами — пустыня.

Дорога из Чарджоу в Хорезм идет как раз по этим холмам. Слева, начинаясь узкими ножевидными клиньями песков на дороге, плывут валы Каракумов, справа за кордоном высоченного светло-желтого камыша поблескивает Амударья.

Панорама меняется мгновенно. За поворотом вдруг все пропадает — и холмы, и лес, остается только песок, ныряющий прямо в Амударью. И сколько он ни сползай, его не убудет, точно так же как бесконечно прожорлива и сама река. Вот они, извечные стихии — вода, земля, небо и солнце! И больше ничего, никаких оазисов, хлопковых полей, овечьих стад. Все здесь замерло в первобытной неприкосновенности. Дорога и та устыдилась нарушить эту девственность — исчезла! Нам это не нравится, экспедиционным полуторкам тоже. Они начинают петлять, брызгать песком, сердиться, кашлять и по очереди замирают. Тишина... Шоферы выскакивают, преувеличенно громко хлопая дверцами кабин и, как по команде, пинают скаты: не спустили ли? С озабоченными лицами опять исчезают в кабинах, давят на педаль газа — и... под завывающий аккомпанемент моторов автомобили по самую раму зарываются в песок.

Вот с этого началась история Большого Автомобиля в пустыне. Летом 1914 года на пыльной ухабистой дороге между Петро-Александровском и Шейх-Аббас-Вали (нынешними Турткулем и Бируни) появилась странная колесница. Она бежала сама, без посторонней помощи, влекомая таинственной сатанинской силой. На колеснице сидели двое: сухощавый сероглазый русский и туркмен в мохнатой шапке. Первого звали Владимир Владимирович Цинверлинг, второго — Баба. Они сосредоточенно смотрели на дорогу и, подпрыгивая, неслись вдаль. Сзади бежала молчаливая толпа потрясенных жителей. «Шайтан-арба» системы «Комник» с грохотом ворвалась на улочки Шейх-Аббас-Вали. Базар, бросив мешки с картофелем, дыни и горячие лепешки, облепил машину, грозя разнести ее в клочья. Даже собаки были несказанно удивлены и сосредоточенно нюхали землю возле машины. Ехать дальше было невозможно. Город кипел и бурлил, словно тысяча потревоженных ульев.

Писатель Михаил Лоскутов, знавший Владимира Владимировича, говорит в одной из своих книг, что у профессора есть фотография того дня. На пожелтевшем листке виден первый автомобиль в Хорезме, утонувший в море человеческих голов. На автомобиле стоит Баба, словно фараон на колеснице среди войска.

Профессор В. В. Цинзерлинг — человек удивительной судьбы. Он посвятил себя Пустыне. Он знает все пустыни мира. Не по книжкам, а по собственному опыту. Он исходил вдоль и поперек пустыни Калифорнии и Мексики, как свои пять пальцев знает Каракумы. Он написал большую книгу о своенравной Амударье, и он же привел в Хорезм первый автомобиль. С его помощью начался штурм песков. Когда машина увязала, Баба вытаскивал рулон плотной материи, разматывал его перед машиной, профессор Разгонялся, и, словно рычащий вихрь, «Комник» взлетал на бархан. А однажды профессор для облегчения веса автомобиля решительно отпилил почти весь кузов!

Одиннадцать лет спустя, в 1925 году, когда потребовалось серьезное автомобильное вторжение в Каракумы, стали настойчиво искать уязвимые места пустыни, чтобы проехать сквозь дикие пески. Сначала попытали счастья к северу от Ашхабада. На первых же песках машины сломались, в них запрягли верблюдов; и необычный караван торжественно возвратился в Ашхабад. Вторая попытка (в 1926 году) была сделана там, где застряли наши полуторки. И она закончилась неудачно. Лишь на следующий год сопротивление песков было сломлено, и автомобильную дорогу Чарджоу — Ургенч наконец открыли. Настоящая война!

Верблюды и автомобили уважают и нежно любят друг друга, Пустыня сблизила и сделала их братьями. А какой же брат не придет на помощь брату?

Вот послушайте.

Весной 1929 года две машины типа «Сахара», принадлежавшие экспедиции академика А. Е. Ферсмана; пробирались к Серному заводу в центре Каракумов. Никаких дорог, конечно, не было, и экспедиция держалась старинной караванной тропы, слабо намеченной в песках. В одном месте остановились: все увидели печальную картину — растянувшийся поперек дороги огромный верблюд и над ним старик туркмен. Верблюд умирал, и старик с тоской смотрел на издыхающее животное. Кинооператор экспедиции решил увековечить эту сцену, он говорил, что здесь символически переплелось умирающее прошлое и механизированное будущее. Кинооператор застрекотал камерой, снимая потерпевшего крушение «корабля пустыни» на фоне машин. По окончании съемки машины посигналили и, обогнув несчастного верблюда, поехали дальше. Неизвестно, о чем говорил верблюд с автомобилями, но только сеанс психотерапии, безусловно, состоялся. На следующий день участники экспедиции разинули рты, когда из песков, словно привидение, вышел тот самый верблюд с распевающим на его горбах песни стариком туркменом.

В другой раз автор этих строк ехал по северной Туркмении осенью, когда вода в каналах и арыках спущена. В одном глубоком канале вода почему-то осталась, она была прозрачной, зеленой и холодной. В воде стоял рослый, заляпанный глиной верблюд и никак не мог выбраться. Едва он взбирался на скользкий береговой откос, как тут же с шумом сползал обратно, поднимая тучи брызг. На берегу стояла малюсенькая туркменочка и горько плакала. Мой шофер, очень нервный и правдолюбивый человек, остановил машину, размотал длинный стальной трос, засучил штаны и, тихо ругаясь, полез в воду. Он накинул на верблюда трос, предварительно подложив под него ватник. Потом залез в машину и дал такой газ, что верблюд, словно снаряд, вылетел из канала и шлепнулся в придорожные колючки. Это произошло в одно мгновение, и, когда мы отъезжали, верблюд только удивленно тряс нижней губой да возбужденно вертел коротким хвостиком. Малютка туркменочка ласкала его, нежно гладя мокрую грязную шерсть...

В 1933 году по дороге Чарджоу — Хорезм катил караван первых советских автомобилей. Это был знаменитый автопробег Москва — Каракумы — Москва. Он дал толчок новым научным изысканиям в области автомобилестроения. Сейчас мало кто помнит о нем, хотя автопробег прочно вошел в наш быт. Разверните шоколадную конфету «Каракум» и внимательно рассмотрите бумажку. Вы увидите вереницу автомобилей, несущихся по желтому морю песчаной пустыни. На переднем плане среди колючек стоит верблюд с всадником на горбах.

...Перекур окончен, пора приниматься за работу. До чего ж непокладист и горяч этот каракумский песок! Обливаясь потом, мы откапываем колеса. Песок течет обратно. Проклятие! Девушки устилают колею ветками саксаула, а мы настраиваем тяжелую артиллерию — шалманы, как называют здесь настилы из жердей. Тяжелая работа! Бывает, за день проедем километра два-три, и все валятся в изнеможении, забываясь тяжелым сном. Дело идет веселее, когда много шалманов и много людей. Тогда по обе стороны машины, вдоль колеи, мы выстраиваемся в две цепочки с шалманами наготове. Раздается традиционное «Давай!», машина, надрывно воя, наезжает на первый шалман, едет по нему, и, когда он вот-вот кончится, впритык к нему бросают второй шалман, затем третий, четвертый, а в это время первые шалманщики, откопав увязшие в песке жерди, несутся со всех ног в конец цепочки, чтобы вовремя подложить свой шалман и не дать машине остановиться. Потому что остановка — провал всей операции. Нужно начинать все сызнова. Тут уж не до смеху и шуточек. Слышно только тяжелое дыхание, топот, да мелькают покрасневшие от натуги лица. А сверху, из необъятной бледной синевы, льется обжигающий, ослепляющий поток золотого света, и нет ему ни конца ни краю.

Сорок два градуса... Захлебываясь, пьем теплую воду из алюминиевых фляжек. Та-а-а-к... С одной машиной управились. За пышущими жаром буграми ожидают своей очереди еще две. Наконец все три машины вырваны из песчаного плена, мы падаем в кузов, где нас укрывает спасительная тень, и мчимся Дальше. Впереди — Хорезм!

А пока считаем занозы, о-го-го какие!

Хорезм начинается внезапно. Кто-то из бывалых «хорезмийцев» протянул руку и сказал: «Это Дуль-Дуль».

Мы смотрим в указанном направлении и ничего не видим. Кругом каменистые холмы, камыш и Амударья. Желторотые птенцы, мы вытягиваем шеи из автомобильного кузова-гнезда, пытаясь отыскать какие-нибудь величественные развалины, колонны, капители, мрамор. Ничего подобного! Где же этот Дуль-Дуль? Теперь-то я знаю, что это такое — Дуль-Дуль.

Это не пейзаж, не крепость. Это легенда. Хорезм начинается с легенды. С легенды о коне.

Коня звали Дуль-Дуль. Он был ловок, могуч и, конечно, с изрядной долей волшебства. Кроме того, он любил музыку и однажды до того наслушался ее, что перестал есть и чуть не умер. Хозяина необыкновенного коня звали Али. Он тоже был необычным человеком: зятем Магомета, посланца Аллаха на земле. Али, как и полагается в легенде, совершил многие подвиги, в чем ему очень помогал Дуль-Дуль. Иногда конь и сам совершал подвиг. Однажды Али оказался в Хорезме. Он очень спешил, и ему во что бы то ни стало нужно было переправиться через Амударью. Переправы тогда не было, и Али решил целиком положиться на своего замечательного коня. Тот, не долго думая, разбежался и сделал такой гигантский скачок, что одним махом перелетел бурную Амударью. Это место на Амударье получило название «Дуль-Дуль атлаган» (или просто «Дуль-Дуль»), то есть «место, где прыгнул Дуль-Дуль». Русло Амударьи здесь необычайно узко — около 440 метров, а берега высоки и обрывисты. Никакому коню, кроме волшебного, такой прыжок не сделать. Тем не менее «научная», так сказать, основа легенды —узость речного русла — успешно служит сегодняшнему дню.

Недавно я проезжал по этим местам. Те же каменистые возвышенности, языки песка на дороге, поблескивающая лента Амударьи. Шофер, молодой парнишка, впервые попавший в Хорезм, таращил глаза и усердно работал педалями и баранкой. Я предвкушал, как это будет: мы лихо взлетим на вершину холма, и перед нами откроется незабываемая панорама амударьинской теснины. Я попрошу остановить машину и, протянув руку, скажу: «Это Дуль-Дуль». «Конечно же,— думал я,— Володя (так звали водителя) будет озираться, приставлять, как некогда мы, ладонь к глазам и искать что-нибудь необыкновенное, например древнюю крепость или старинный минарет. И конечно же, ничего не увидит, потому что Дуль-Дуль — легенда, миф. Я расскажу ему о замечательном коне, о легендарном прыжке через Амударью, и мы помечтаем и постоим немного в задумчивости».

Так в общем оно и было. Но только в самом начале. Мы лихо взлетели на вершину холма, и перед нами открылась незабываемая панорама амударьинской теснины. Я уже приготовился произнести заготовленную фразу и тут же осекся.

Впереди в утренней солнечной дымке, над безжизненными коричневатыми развалами холмов, уносились ввысь облитые серебром, стройные легкие опоры сказочного моста-. В его ажурной пластике неуловимо скользили черты летящего над речным ущельем легендарного коня. «Что это?» — только и мог выдохнуть пораженный Володя. Я пожал плечами, не зная, что ответить. Мы не могли оторвать глаз от чуда, возникшего из пустыни. Чудо неотвратимо двигалось на нас, вырастало, преображалось, зарешечивая синь далекого неба мощными переплетениями металлических конструкций. Подъехав к мосту, мы остановились и вылезли из машины. Дул теплый ветер, мост немного раскачивался, по нему полз приземистый самосвал. Когда он поравнялся с нами, я крикнул в кабину: «Это Дуль- Дуль?» «Дуль-Дуль!» — донеслось в ответ, и самосвал умчался. В синем небе пели жаворонки.

Так легенда протянулась к нам. Потом я узнал, что это за штука, этот мост.

Книга о пустыне еще не написана. Еще не найдены нужные слова и краски. Есть летопись, в которой рассказано о первых, тех, кто начинал борьбу: первых землепроходцах, первых строителях колодцев, первых автомобилях и самолетах, первых поэтах. Их было много — первых, потому что безграничен фронт борьбы с пустыней. И среди первых — «люди голубого огня», охотники за газом. Они взломали тысячелетний сейф песков, и по стальным жерлам труб потекла удивительная струящаяся река. В одном месте она споткнулась: впереди неслась, завязывая в узлы длинные ленты шоколадного ила, многоводная Амударья. Когда-то ее называли Джейхун — «бешеная», а теперь просто: Аму. Как же перешагнуть ее, как найти дорогу газу на тот берег? Помогла сказка. Газовики вспомнили Дуль-Дуля и его прыжок в самом Узком месте реки. И вот появился серебряный мост, в котором Угадываются черты летящего над пропастью легендарного коня. Пo мосту бежит газовая речка, а под ней грохочет и бурлит своенравная Аму.

И теперь, когда я еду по пустыне, я воспринимаю ее так, как будто вижу в первый раз. Потому что никогда не знаешь, что встретишь там, где был вчера. А уж тем более я не рассказываю сказок о пустыне.

У поэта и археолога Валентина Берестова есть коротенькое стихотворение «Колечко». Вот оно:

Потеряла девушка перстенек И ушла, печальная, с крылечка. А спустя тысячелетье паренек Откопал ее любимое колечко. Я и рад бы то колечко возвратить, Да не в силах... Время любит пошутить.

Я расскажу одну загадочную историю, связанную с древним золотым кольцом, кончившуюся, впрочем, вполне благополучно. И о тем не менее многое в этой истории и по сей день для нас необъяснимо.

Несколько лет назад отряд археологов приступил к раскопкам огромной средневековой крепости Ярбекир-калы, связанной, по преданию, с замечательным народным эпосом «Шах-Сенем и Гариб».

Задержавшись в Москве, я приехал на раскопки Ярбекир-калы с опозданием. Стоял июль — самый жаркий месяц. Расплавленный ком солнца висел на плечах, слепил глаза, а небо выцвело, стало белесым и невероятно высоким. Я выскочил из раскаленной кабины машины, заглянул в пустой палаточный лагерь и поспешил к крепости. Меня встретила Нина Николаевна, начальник отряда, и тут же поведала о замечательной находке. Что это за находка, она не говорила, а показала только, что в крепко сжатом кулачке у нее что-то есть. Сколько я ни упрашивал, Нина Николаевна мне ее не показала до того момента, пока, обойдя все раскопы, мы не остановились на «этом самом месте». Подошло время обеденного перерыва, все ушли, и мы с Ниной Николаевной остались вдвоем на занесенной песком крепости.

— Вы знаете, Рюрик,— волнуясь, начала Нина Николаевна,— что я люблю бродить по крепости одна в нетронутых раскопками местах. Ищу бусы, монеты, интересную керамику, вообще то, что некогда было брошено, утеряно, спрятано. Вот и сегодня я совершала свой обычный утренний обход.

Нина Николаевна, заложив руки за спину и опустив голову, сделала несколько медленных шагов, показывая, как она шла в это особенное утро. Потом продолжала:

— Я уже заканчивала обход, как вдруг в стороне, в нескольких метрах от меня, на земле что-то блеснуло, вроде бы стекло или крупинка слюды. Медленно, очень медленно я пошла по своим следам обратно и шла до тех пор, пока опять не уловила блеск. Вот здесь,— Нина Николаевна постукала носком резиновой тапочки по месту, где мы стояли,— здесь лежало... оно.

Нужно отдать должное Нине Николаевне, она своим таинственным поведением и тоном голоса довела меня до исступления.

— Что, что лежало? Да скажете ли вы, наконец! — почти закричал я.

Нина Николаевна ничуть не обиделась, протянула руку со сжатым кулачком и, воскликнув: «Вот!» — разжала побелевшие пальцы.

На узкой ладони лежало крупное золотое кольцо, на котором играл ослепительный солнечный зайчик. Сначала я только смотрел «а находку, обходя ладонь, как музейную витрину. Потом взял кольцо, разглядывая и вертя его так и сяк. С первого взгляда было ясно, что это очень древнее кольцо, тысячу с лишним лет ему, не меньше. Замечательное ювелирное изделие, прекрасный образец искусства древних хорезмийцев. Воображение разыгралось; а вдруг это кольцо носила сама Шах-Сенем или ее возлюбленный Гариб? Да, такой находкой можно было гордиться. Я вспомнил стихотворение Берестова, продекламировал его и возвратил коль-цо Нине Николаевне. Она еще раз посмотрела на него и... вдруг коротко и тревожно вскрикнула. Ладонь, где только что лежала драгоценность, была пуста.

— Не двигайтесь с места! — закричала Нина Николаевна. — Не топчите песок, кольцо где-то здесь.

В тот момент, когда Нина Николаевна собралась было спрятать кольцо, оно непостижимым образом выскользнуло из рук, золотой черточкой блеснуло на солнце и исчезло. Мы стояли как истуканы и шарили по земле глазами. Осмотрели все, до последнего сантиметра. Кольца не было, кольцо исчезло, кольцо испарилось. В конце концов мы решились сойти со своих мест, встали на четвереньки и начали перебирать песок руками. Все больше и больше расширяли район поисков,— но увы! — кольца и след простыл.

Раскопки Ярбекир-калы продолжались около месяца. Нина Николаевна, печальная и одинокая, каждый день бродила по крепости, подолгу стояла на том месте, но безуспешно.

Спустя три года мы с Ниной Николаевной снова побывали в крепости. В нашем отряде был и сотрудник Туркменской академии наук Хемра Юсупов — молодой туркмен, страстный археолог. Мы рассказали ему эту историю, горечь которой притупилась временем.

Знакомой тропинкой мы поднялись на развалины. Вот и раскопы! Медленно шли мы от одного помещения к другому, вспоминали, кто где работал, что было найдено и когда. Так, за разговорами, незаметно подошли к месту находки и внезапного исчезновения золотого кольца.

— Да, где-то здесь,— сказала Нина Николаевна, делая широкий жест рукой. Мы молчали и смотрели в землю.

— Смотрите,— воскликнул вдруг Хемра,— а это что такое?

Мы вздрогнули как от удара электрического тока и, обернувшись, увидели: Хемра делает шаг в сторону, нагибается и с улыбкой протягивает нам... исчезнувшее золотое кольцо. То самое, которое, быть может, носила Шах-Сенем или ее возлюбленный Гариб.

У южных отрогов Султануиздага, там, где разноцветные ступенчатые обнажения окаймляют черный скалистый хребет, поднимаются величественные развалины древнего города. Если подняться на них, трудно охватить взглядом даль белесой солончаковой равнины. Она расстилается внизу фиолетовыми такырами и грязно-зелеными островками выгоревшей растительности. Горизонта нет; ослепительное яркое солнце как бы застилает его мглистой, дрожащей дымкой. В такие часы здесь, в пустыне, приходит особое ощущение вечности. Тишина непередаваема, она звенит только бесконечной песней упруго бьющего наверху ветра. Внизу, на равнине, тихо, пахнет горячей пылью и камнем. Это — Хорезм...

Недалеко от развалин, на старом караванном тракте, соединяющем Хорезм с Бухарой и Самаркандом, есть место со странным названием «81-й километр». Я много лет не был там, и вот как-то захотелось завернуть туда, чтобы осмотреться, а заодно и пополнить запас свежей воды, если она, конечно, найдется. Дорогу я знал, но через некоторое время меня охватило отчетливое ощущение, что я веду наш автомобильный караван не туда. Вместо желтой пустыни расстилались зеленые поля, виднелись арыки, за рядами молодых тополей стояли дома, слышался стук тракторов. Нужно было выяснить, что это за место, ибо кружево дорог могло увести нас далеко в сторону.

Проплутав некоторое время по каким-то ухабам, мы вдруг были сражены наповал... асфальтом. Прекрасным плотным асфальтом прямой как стрела дороги! Что это, не мираж ли? Мы протерли глаза, закурили и въехали в призрачную страну. Она не исчезла. Это была небольшая площадь с белоснежной столовой, возле которой дремал огромный голубой самосвал. Наш караван медленно и красиво, как эскадра линейных кораблей, вошел в эту сказочную бухту. В столовой было прохладно и чисто. В буфете продавали лимонад и сигареты. Одинокий посетитель столовой, вероятно хозяин голубого самосвала, огромный человек с черными усами, обернулся и внимательно посмотрел на меня. Я подошел к нему и спросил, где мы находимся. Его слова ошеломили меня.

— Рюрик-ага,— тихо сказал великан,— Рюрик-ага, неужели это ты?.. Или нет... пожалуй, я ошибся.

Что-то давно знакомое промелькнуло в чертах его лица, и я начал лихорадочно припоминать, когда и где я его видел. Манера обращения подсказала ответ.

— Да, Рузмат,— сказал я твердо,— это я. Вот мы и свиделись!

Мы обнялись как старые товарищи. Когда-то Рузмат, маленький худенький мальчонка, был моим помощником при раскопках одной древнехорезмийской крепости. Он был смышлен, трудолюбив и называл меня Рюрик-ага. И вот теперь Рузмат смотрит на мои седины, а я на его усы.

— Кстати, Рузмат,— спрашиваю я его,— как все-таки называется этот поселок?

Тут уж удивляется Рузмат. Он делает большие глаза, шевелит усами и оглушительно хохочет.

— Не знаешь? Этого места не знаешь? — Рузмат укоризненно смотрит на меня.

— Нет, не знаю. Неужели 81-й?

— Точно! — гремит Рузмат.

Потом мы садимся в его «ЗИЛ» и пускаемся в путешествие. Раньше здесь был только легкий шаткий навес из тростника, под которым толстый чайханщик день и ночь топил огромный титан. Путники останавливались тут, долго пили чай и потели так, будто таяли, а невозмутимый чайханщик беспрерывно подливал воду да подкладывал дрова в топку. Титан гудел, булькал, шипел, и тоненькие струйки пара, вырываясь из бесчисленных дыр этого агрегата, делали его похожим на пароходную трубу, унизанную длинными серебряными иглами. Я частенько наведывался в эту импровизированную чайхану, пил чай, сидел у самого титана, хотя был уверен, что он рано или поздно взорвется. Давно нет толстого чайханщика, исчезли и навес, и закопченный титан. Просторный магазин, чистая столовая, дома, утопающие в зелени, обилие воды — вот что теперь 81-й километр на старом караванном тракте!

А дорога! О, пыльный разбитый тракт, твои ухабы и горячие волны пыли на обочине. Когда это было?

Большая рука Рузмата спокойно лежит на рычаге скоростей. Голубой «ЗИЛ» как ураган несется по прямому, словно луч, шоссе. Справа и слева пустыня, впереди горы. Шоссе отчетливой нитью уходит вверх и исчезает в небе: Рузмат рассказывает. Строители дороги Нукус — Турткуль неуклонно шли навстречу друг другу. Как выразить энтузиазм, вдохновение строителей, соединявших два больших города, разделенных горами и пустыней. Грохот, рев, лязганье, движущийся свет в ночи — вот что нарушало тогда тысячелетнее молчание древнего Султануиздага.

Мы мчимся дальше: мимо — вжик-вжик! — проносятся автомобили. Дорога ныряет в узкое с нависшими желто-черными глыбами ущелье. Над ним плавно уходит в выцветшее от зноя небо могучая приземистая скала. Ее пологий ровный бок виден издалека и служит чем-то вроде ориентира. Скала эта с вьющейся у ее подножия дорогой — самое высокое место на Султануиздаге, дальше, по обе стороны, начинается незаметный пологий спуск. На какое-то время скала скрылась за поворотом, а потом — вся сразу! — открылась перед нами. Я замер.

Облитый горячим золотым лучом солнца, четко рисовался. на коричневом склоне огромный контур ленинского профиля. Казалось, Ильич стоит на вершине древнего хребта и смотрит далеко, туда, где к самому горизонту уходят необъятные дали легендарного Хорезма...

— Ну что? — спрашивает Рузмат и счастливо смеется.—

Здорово?

— Здорово! — отвечаю я.

Мы разворачиваемся и едем обратно, на юг. Там, за зеленью оазиса, в солончаковой равнине, стоят, поглощенные колхозными полями, развалины древних городов.

Садоков Рюрик Леонидович. Родился в 1929 году в Москве. Окончил исторический факультет МГУ. Работает ученым секретарем Комитета полевых исследований Института этнографии Академии наук СССР. Автор двух книг («Музыкальная культура древнего Хорезма» и «Тысяча осколков золотого саза») и многих научных и научно-популярных статей, очерков на этнографические и археологические темы. В нашем сборнике публикуется впервые. В настоящее время работает над научно-художественной повестью из жизни первобытных охотников «Рух из страны Солнца» для нашего издательства.