На суше и на море 1970(10)

Алексей Рыжов

ЗА ГНИЛОЙ ЛОЖБИНОЙ

Рассказ

I

Грохнул выстрел. Расколол застоявшуюся тишину леса. Тяжелым тупым звоном отозвался в ушах. Степан вздрогнул от неожиданности и увидел в голубоватом ущелье просеки падающего человека.

— Зачем? — возмущенно спросил он.

— Гость непрошеный. Помешать может! — с усмешкой проговорил Огарок.

— Да ты понимаешь ли, разбойничья твоя рожа, что по новой срок заработаем? А мне эта жизнь во-оо как холку набила! — Степан ребром ладони полоснул себя по короткой шее.

— Понима-аю...— притворно испуганно протянул Огарок.— Ха-ха-ха! — закатился он неестественным смехом.— Дрожишь?

— Замолчи! — зарычал Степан.— Погань!..

Огарок бросил ружье. Хищно присел на широко расставленных пружинящих ногах. Крючковато раскинул пальцы мускулистых рук, как приготовившийся броситься на жертву беркут. Глаза, до этого почти Добродушные, вмиг налились какой-то нечеловеческой холодной злобой. Ни один мускул изуродованного лица не дрогнул. Огарок медленно двинулся к Степану. Вот сейчас бросится на него. Но вдруг он выпрямился и с силой произнес:

— Баста! Дело сделано. Товару здесь сколько?! Срублено, вымочено, выдрано, высушено. Осталось связать в пучки да Никифорову сплавить... Не стой на дороге, коли я к заветной цели двигаюсь,— родного брата уберу!

Степан посмотрел на вязку многопудовых тюков мочала. Огарка он почти не слушал. Одолевали какие-то свои неотвязные мысли. От горячей работы в лесной духоте у него пересохло во рту. По сероватому щетинистому лицу струились грязные ручейки пота. Не глядя на Огарка, он решительно произнес:

— Уходить надо... Наследили...

— Степан Тимофеевич! — притворно ласково и покорно обратился к нему Огарок.— Не думал не гадал, что у тебя коленки хлябают! А еще Атаманом звался.

— Брось играть! — зло кинул Степан, и на его широких скулах беспокойно заходили желваки.

Огарок махнул небрежно рукой, взял двустволку и пошел к убитому...

2

Степан Тимофеевич Мазин кличку свою получил в колонии за сходство имени-отчества и созвучность фамилии с волжским атаманом Степаном Разиным. Был он крестьянским сыном из глухой лесной деревеньки. Лет пятнадцать мотался в погоне за длинным рублем. Слышно было, что пьет. Два-три раза женился, но все так, не по-настоящему, легкодумно. Совершил одно, потом второе преступление. Отбывал наказание. Прошлой весной нежданно-негаданно пожаловал, прихватив с собой из мест заключения уголовника Огарка, к престарелой матери.

Хорошего от сына Матрена не ждала, поэтому смотрела на него настороженно. Но Степан сразу же по приезде занялся устройством давно прогнившей крыши на доме и сарае, починкой забора, заготовкой дров на зиму, чего раньше никогда не делал.

— Жить-то дома, что ли, намерен? — осторожно выспрашивала Матрена.

— Намотался я, мать! — неохотно отвечал Степан.

— А и вправду бы остепенился, Панушко. Все бы мне доживать-то полегше было,— просительно заглядывала в глаза сыну старуха...

— Время семью строить. Гнездо иметь. Не век же бобылем мотаться,— говорили Матрене соседи.— Приживется, подожди.

И Матрена ждала...

Но во время очередной попойки в сельповской столовой к Степану с Огарком подсел заготовитель сельпо Никифоров.

Как-никак много лет не виделись. Да и прицел Никифоров всегда в делах имел дальний.

— Чем заняться, земеля, мечтаешь? — ввернув блатное словечко, хитровато осведомился Никифоров.

— В колхоз. Куда здесь больше? — безразлично ответил Степан.

— Эх ты, землепроходец! — подмигнул ему заготовитель, ставя на стол бутылку «столичной».— Да я вам с дружком прямо золотой прииск предложить хочу. Месяц работы — мешок денег! Мочало. Рубль килограмм. Деньги на бочку. Раньше-то ты, Степан, этим делом, кажись, с отцом занимался?

Степан утвердительно мотнул головой.

— Опасно? Хм! Чего опасно.-то? В ведомости могу ваших фамилий не проставлять... Где взять? А вон, на Юронге. За Гнилой Ложбиной. Лесники туда раз в год по обещанию ходят. Как вывозить? Рекой. На плоте. Из голья связать. За деньги медведь пляшет, ха-ха! — раскатисто грохнул Никифоров. — Э! Да что я вас одними сказками угощаю,— спохватился он. — А ну подставляй стаканы, братва!

Ребята охотно чокнулись гранеными. Влили огненную влагу в широко раскрытые рты. Крякнули. Откусили остывших котлет. Никифоров продолжал:

— Если что — леснику сотнягу, чтобы язык за зубами... Степан слушал заготовителя без интереса, а у Огарка глаза

сразу жадно загорелись. В разговор он не вступал, но нетерпеливо ерзал на скрипучем замызганном стуле.

Пили допоздна. Майская ночь с густым запахом черемухи давно опустилась на землю. Молодой хрупкий месяц смотрел с безоблачного высокого неба на только что одевшуюся в кипень цветов зелень.

Когда, пошатываясь, шли домой, Огарок шептал заплетающимся языком:

— Работнем, Атаман. Тряхнем бр-рит-тыми к-кудр-рями и удалимся в сторону южную, к морю ж-жемчужному с п-полными карманами. А то они у нас тощ-щеваты...

Степан, хотя и хмельной, взвешивал. По свету он, видимо, действительно поскитался достаточно. Голову на плаху класть не спешил. Шел медленно. Говорил неторопливо.

— Посмотрим,— вяло пообещал он.

Но через два дня, когда ему предложили в колхозе выйти в поле вместе с бабами, решился...

3

Лошадь Колотыгин оставил у Гнилой Ложбины. Через топи Не проехать. Привязал ременным поводком к осинке, дал сена. Достал пеньковую веревку. Замотал ее легонько на поясе. «Вересу жене кадки бучить с берега принесу»,— подумал он. Служба есть служба. Все ли на Юронге в порядке? Лесник Зубовского кордона, что жил километров за двадцать от этих мест ниже по реке, недавно писал Василию: «Поглядел бы, Федосеич, на реку нашу в верховь-ях. Чтой-то уж недели две по ней больно много мертвого мальку несет. В иных заводях столько его течением прибило, что тебе серебро светится на солнце...»

«Отчего бы это? — пробираясь по мшистой рамени, думал Ко-лотыгин.— Взорвать омуты некому. Отравить тоже нечем».

Юронгу Василий любил безмерно. Речка эта была чистой, звенела прохладной лесной влагой перекатов, темнела глубокими омутами, стлалась спокойными ровными плесами с золотистой желтизной кувшинок.

Колотыгин шел осторожно. Не спешил. Изучающе смотрел: каков урожай соСны и ели? Есть ли брусника и клюква на болоте? Сколько и какого зверя встречается в лесной житнице? Он знал, что лесная наука любит людей вдумчивых, зорких. Таким он и старался быть.

Гнилая Ложбина кончилась. Под ногами пружинил плотный ворс кукушкина льна. Дальше до самого берега Юронги тянулись уникальные насаждения липы — богатейшая база местного пчеловодства. Километрах в трех — Комаровская пасека. Знакомый Василию пасечник Емельян Никанорыч получает на ней самые высокие м:едосборы в районе.

Занятый своими мыслями, Федосеич не заметил, как дошагал до Старой берлоги. До реки оставалось метров триста. Но что это? Василий не узнал здешних мест...

То тут, то там, то поодиночке, то группами виднелось разбросанное голье липы — словно раздетые мародерами трупы воинов. Полог насаждений резко поредел. Извечная лесная сумрачность исчезла. Августовское солнце заливало ярким светом образовавшиеся плешины. На корню оставались старые и искривленные деревья — инвалиды, кора которых груба и с трудом поддается съемке.

Понимая, что свершилось непоправимое, Василий бегал взад и вперед. Торопливо перелезал через созданные варварской рубкой завалы. Путался ногами в хаосе сучьев, веток. Скользил на влажных хлыстах, усыпанных зеленоватыми веснушками плесени. Падал. Поднимался. Снова и снова лез через завалы, конца которым не было видно. В сознании бились мысли: «Просмотрел! Что же со мной теперь будет? Кто посмел, кто?!»

Василий еще раз осмотрелся. Усохшие вершины поваленных деревьев кричали о варварстве, о разбое, обрушившемся на беззащитные кроны деревьев. И слышался в их тревожном шелесте-шепоте горький укор ему, леснику, за то, что не уберег зеленое свое воинство от вражьего набега.

Колотыгин медленно снял фуражку. Как над могилой лучшего друга, с минуту постоял в молчании. Виновато поклонился погибшим деревьям.

«Так вот почему рыба-то гибла!» — догадался Василий. Он знал, что, когда в большом количестве мочат луб липы в водоемах, лигнин, склеивающее волокна вещество, разлагается, гниет. Вода им перенасыщается, и все живое в ней гибнет от недостатка кислорода.

Колотыгин вышел на просеку и тут, ближе к берегу, увидел желтовато-оранжевые стены мочала на длинных вешалах-времянках. Па полуденном солнце они шелковисто лоснились. Летний ветерок мягко шевелил воздушно-легкие пряди, прозрачные ленточки, плоские гибкие нити. Возле жиденького костра коренастый человек старательно увязывал многопудовые кипы. Кто же это? Неровной возбужденной походкой Василий не шел, а почти бежал к костру, стараясь, однако, остаться незамеченным. Перебегал от дерева к дереву. Но, внезапно запнувшись об узловатый корень ели, потерял равновесие и ничком повалился в густые заросли папоротника. Падая, услышал резкий звук выстрела и пронзительный свист картечи над головой. Понял: стреляют по нему. Ползком добрался до густого подлеска, встал, прислушался. До него донеслись голоса. Затем все стихло. Колотыгин осторожно выглянул в узкий разрез вильчатого дуба. По просеке шел здоровенный детина с ружьем в руках.

Сердце екнуло. Холодок пробежал по спине. Неужели конец? Как пожалел Колотыгин, что карабин, с которым он никогда не расставался, оставлен на этот раз дома. Мысли работали быстро. Колотыгин обернулся. Лихорадочно поискал глазами вокруг. К стволу липы кто-то приложил полутораметровый аккуратно ошкуренный кленовый рычажок. Федосеич схватил его. Увесистый, ладный, он плотно лежал в руках. Василий встал за ствол вильчатого дуба так, чтобы, подходя, верзила не смог его видеть. Занес рычажок над головой. Затаив дыхание, стал ждать...

Верзила шел медленно, спокойно, по-хозяйски. Подошел к тому месту, где упал Василий. Наклонился. Осмотрел помятую траву. Вскинул голову. Колотыгин прочел на его отталкивающем в шрамах лице недоумение. Верзила опять наклонился. И так, согнувшись, пошел по следу лесника в густой подлесок. Бандит был уверен, что тот, по кому стрелял, если и не убит, то уж наверняка смертельно ранен. Верзила уже миновал могучий дуб, за которым притаился лесник. Еще два шага. Уже поднял ногу для следующего шага...

И тут Василий из всех сил хлестнул бандита рычажком наискось по спине, да так сноровисто, что тот влажно хрюкнул, мягко осел и сунулся лицом в начавшую ржаветь траву.

В одно мгновение Колотыгин снял с пояса пеньковую веревку. Быстро вскочил на широкую спину бандита. Просунул в петлю его правую, затем левую руку. Туго затянул. Брючным ремнем дважды перехлестнул ноги. Конец веревки надежно связал за спиной с ремнем. Получилась «ласточка». Верзила еще не очнулся, а Колотыгин уж запихал ему в окровавившийся рот носовой платок.

Вот где Василию пригодилась его былая сноровка разведчика. Не раз приходилось брать на фронте «языка».

И только тут бандит замычал в нос, гнусаво, по-бычьи. Лесник поднял с земли оброненную браконьером тулку. Взвел курки. Направил темные глазницы вороненых стволов прямо в налившееся кровью лицо бандита и предупредил:

— Лежи и не брыкайся! Один неразумный шаг — убью, как собаку!

Теперь Василий почувствовал себя уверенней. Вспомнил, что у него есть нож. Выхватив из-за голенища кованый кузнечный тесак, с которым хоть на медведя, полоснул им молодую липку. Снял с нее луб. Очистил от тонкой зеленоватой коры. И свежими ремнистыми лыками прочно привязал браконьера к замшелому комельку молодого клена.

— Так-то надежнее! — сказал вслух Колотыгин.

4

Степан не заметил, как за работой прошло более получаса. Огарок не возвращался. Вблизи хрустнула ветка, и опять все замерло. Степан легонько свистнул — ответа не последовало. Внезапно он услышал властный окрик:

— Руки вверх!

Из-за колышущейся на ветру стены развешанного мочала с ружьем наизготовку вышел пожилой человек в форме лесника. И в то же время Степан увидел сноп огня, взметнувшийся от ружья к вершинам гребнистых елей.

«Засыпались!» — понял Степан. Он медленно поднимал руки. Еще медленней ворочал головой и глазами. Соображал: «Один! Ну это еще полбеды». Однако в сердце заползала тревога: «Где же Огарок?»

— Ложись! — раздалась повелительная команда. Атаман нехотя лег на мочальную паздеру, зорко следя за действиями лесника. А тот, чтобы окончательно обезопасить себя, решил осмотреть карманы браконьера. Подошел вплотную. И как только рука Василия скользнула в брючный карман Степана, где, кроме портсигара, ничего не оказалось, Атаман с быстротой молнии свернулся ужом. Ухватил цепкими, сильными пальцами ноги Колотыгина. Повалил его. Левая рука лесника застряла в глубоком кармане бандита. В правой он еще держал тулку Василий видел исказившееся в тупой злобе озверевшее лицо Атамана. Налившиеся яростью колючие глаза. Напрягшиеся до синевы шейные вены. Слышал хриплое дыхание.

Огромным усилием Колотыгин выдернул застрявшую руку. Бросил подальше от себя двустволку. Как клещами, сдавил рвавшегося к ружью Атамана. Живой человеческий ком катался по земле. То лесник брал верх и неистово дубасил браконьера, то Атаман наносил тяжкие удары леснику. Докатились до вешал с мочалом. Кряхтя, поднялись на ноги. И снова рухнули, обессиленные, на землю. Колотыгин, падая, сильно ободрал о суковатую жердь руку. Но не почувствовал боли. Распухшие губы его кровоточили. Он ежеминутно сплевывал кровавую слюну.

У бандита затек левый глаз. Фиолетово-синим бугром вспухло надбровье. Три нижних передних зуба выплюнул он от первого удара Василия.

Оба устали. Дышали тяжело и жарко. Остановились, мертвой хваткой вцепившись один в другого. И снова ярость борьбы захлестнула дерущихся. Из голенища лесника выскользнул нож. Волосатые руки Атамана судорожно потянулись к нему. Василий крутился. Ногой отбивал руки бандита. Высматривал момент, как бы самому ухватиться за костяную рукоять увесистого тесака. Но вот Атаман изловчился, на секунду выскользнул из объятий Колотыгина. Гибкой змеей скользнул на животе по земле. Широко взмахнул рукой...

Василий почувствовал, как под рубахой разлилась липкая мокрота. На миг померкло в глазах, закружилась голова, а в теле появилась предательская слабость. Понимая, что ранен, Колотыгин собрал все силы и ловким ударом выбил нож из рук Атамана. Вскочил, нервно шаря глазами: где кинжал?

Почувствовав минутную свободу, Атаман бросился наутек. На ходу зло двинул одно из ближайших вешал с шелестящим на ветру сухим мочалом, крикнул:

— Пр-ропади все пр-ропадом! Т-т-вою м-ма-ать!..

Концы длинных волокнистых прядей расслоившегося мочала угодили в пляшущий огонь костра. И вмиг желтые, синие, зеленоватые языки пламени, как по сероватой россыпи пороха, скользнули в разные стороны. В несколько секунд огненный вал и густые клубы сизого дыма поднялись над лесом. Скрываясь за расползавшимся облаком дыма, саженными прыжками Атаман побежал к крутояру и камнем скатился с берега. Следом мелкий галечник тонко зазвенел о стеклянную гладь реки.

Едкий дым застлал глаза Василию. Стараясь не дышать в дыму, он ощупью нашарил ружье. Бросился вслед за бандитом. А выбежав к берегу, увидел, как тот, пригибаясь к земле, мчался что есть духу по заросшему кудрявым ивняком противоположному берегу.

Лесник прицелился. Нажал на спуск. Выстрела не последовало. Недоуменно посмотрел в казенники — они были пусты. Придя в себя, Колотыгин вспомнил, что один заряд Огарок выпустил по нему, второй — он сам, подходя к Атаману.

— Шакалы! — только и смог произнести он, сердито сплюнув на зеркальную поверхность спокойной Юронги.

Бок кровоточил. Во всем теле разливалась слабость. Хотелось упасть на траву и забыться, чтобы восстановить силы. Но Василий понимал, что это равносильно смерти. Стоит лечь — истечешь кровью и уж никогда не поднимешься с этой влажной, сладко пахнущей отцветающим разнотравьем земли. Он тряхнул отяжелевшей горячей головой. Сбросил пропотевший френч. Полинявшую сатиновую рубашку разорвал на несколько узких лент и как мог перетянул рану.

5

Пожар с каждой минутой все разрастался. С треском, яркими свечами горел пихтовый молодняк. Дымились паровозными трубами тлеющие пни. Пляшущими языками разноцветного пламени пылали разбросанные всюду вершины, сучья, старые буреломины. От подсохшей за лето лесной подстилки тянулся голубоватый жидкий дымок. Усилился ветер. Он подхватил тлеющие хвоинки, кору, обуглившиеся невесомые гнилушки. Колотыгин видел, как то тут, то там зарождаются новые очаги пожара. Василий попытался спасти остатки еще не сгоревшего на вешалах мочала. Но стоило его пошевелить, как оно разом вспыхнуло синеватым беглым пламенем и рассыпалось звездным облаком тающих в воздухе искр.

Медлить было нельзя. Лесник срубил чудом уцелевшие от огня молодые березки. Торопливо связал их. Начал рьяно захлестывать расползающийся всюду огонь. Но он только на момент стихал там, где нечеловеческими усилиями Василий сбивал неистовое пламя. И тотчас же появлялся в другом месте.

Вот огонь проворным рыжим зверьком стремглав несется к вершине усохшей ели. Вот быстроногой неуловимой лисицей метнулся в куртину молодняка. А вон, извиваясь, заползает под валежины красными и фиолетовыми змеями. Мягко лижет серое подножие вековой ели. А невдалеке, в густых зарослях молодого клена, поднялся он грозным бурым медведем, готовым унести все лесное богатство, накопленное здесь многими столетиями.

Истерически прокричала сизокрылая сойка, оповещая лесных обитателей о постигшем их бедствии. Неожиданно на бархатистую бровку берега выскочил сохатый. Закинул украшенную ветвистыми рогами массивную голову, вытянул мускулистую шею и трагически затрубил. Низкий рев раскатился над лесом и пропал где-то за рекой, в дубравной зелени кудреватых ажурных крон. Лось недовольно покосился матово-фиолетовым звериным глазом на Василия, как бы считая его виновником бедствия, и, не раздумывая, огромной глыбой серого гранита свалился в реку, поплыл в заречье, прочь от огня.

Забыв обо всем, бился с беспощадной стихией Колотыгин. Он давно потерял фуражку. Френч зиял бессчетным количеством дыр. От рукавов остались дымившиеся лоскутья. Брюки спереди истлели до тела. Ни бровей, ни ресниц на лице Василия давно уже не было. Кровоточила рана. Но лесник, казалось, не чувствовал боли. Он бился до тех пор, пока земля не поплыла под ногами...

Ни грома самолета, прилетавшего определять координаты пожарища, ни шума автомобильных моторов, ни громкого говора подъехавших тушить огонь людей Колотыгин уже не слышал...

6

— Погребли, говоришь, Федосеича? — печально спросил старый пасечник Никанорыч сторожа сельпо Ерофея.

— Девять уж дней минуло. Огарка нашли сразу. Атамана только через неделю поймали где-то уж на Урале...

— Эк, лиходеи! — только и смог сказать старик, угловатым движением руки смахнув навернувшуюся слезу.

— А ведь он родным братом Огарка оказался. С войны разминулись, да вот так свидеться и довелось. На суде распозналось,— продолжал Ерофей.

— Ну! Ну? — усомнился пасечник.

— Ей-бо!.. Огарка-то, как на суде об этом осведомили, так обморок его и шастнул! — Ерофей закручивал «козью ножку». Руки его тряслись.— Шешнатцать лет строгого режиму определили!— рассказывал побывавший на суде дед Ерофей.

— Я бы и по четвертной кажному не пожалел! — сказал Никанорыч.

— Знамо дело... — Дед Ерофей, задумавшись, помолчал. Кряхтя, встал, хлопнул себя ладонями костлявых рук по худым бедрам: — Надо же! Как на зверя какого, с ружьем супротив родного брата!..

Он долго копался в глубоком кармане старого плаща. Достал смятую коробку спичек. Чиркнул. Вдохнул густого дыма самосада. Хрипло закашлялся:

— А ведь Федосеич-то — герой... Сказывают, его именем лесничество назовут.

— Вот это правильно.— Лицо Никанорыча просветлело.— Кабы не такие люди...

Сторож кивнул головой. Ему и так было ясно, что хотел сказать пасечник.

Об авторе

Рыжов Алексей Михайлович, инженер-лесовод и фенолог. Родился в 1928 году в деревне Агеево Кировской области. Был лесорубом, сплавщиком леса, плотником, обозным мастером. Окончил лесной техникум, затем лесной институт. Много лет работал лесничим. В центральной печати опубликовал ряд научных статей на лесную тематику, много художественных очерков и зарисовок в местной печати. В альманахе (выпуск 1967—1968 годов) выступил со статьей «Деревья-исполины». В настоящее время работает над серией рассказов о природе средней полосы России.